Часть четвертая 

Глава первая

 

- Мы покинули особняк в ту же ночь, а утром Эдгар оставил меня. Он не сказал ни слова. Просто ушел, пока я спала. – Выцветшие глаза старухи смотрели куда-то вдаль, словно она снова и снова проживала отрывки своей молодости, успев порядком устать от них, но не в силах проститься с ними.

- Но ведь ты не вернулась в Ричмонд, – нахмурилась Маргарет.

- Нет. Я искала его. Надеялась. – Старуха закрыла глаза. – Но все, что мне удалось, - это отыскать его могилу. Здесь, в Балтиморе. – Губы ее дрогнули. – Здесь я и осталась. Рядом с ним. Кто-то же должен приносить ему розы и коньяк ко дню рождения… - Она откинулась на спинку кресла, не собираясь продолжать. Лицо ее осунулось, утратив то немногое, что еще теплилось в нем от жизни. Казалось, что рассказ отнял у нее последние силы.

Маргарет тронула Брендса за руку. Они вышли в сад. Был поздний вечер. Птицы смолкли, и лишь только сухой ветер шелестел листвой.

- Мне кажется, мы причинили ей боль, – сказала Маргарет.

Брендс не ответил. Он думал о доме. Думал о художнике. Думал обо всем, что узнал в последние дни.

- Вы с ним похожи, - сказала Маргарет.

- Кто?

- Ты и Эдгар.

Брендс вспомнил белого кролика. Вспомнил мормонов, вспомнил свое бегство.

- Я ни о чем не жалею.

- Ты ведь именно это и искал, да?

- Не знаю, но впервые в жизни мне кажется, что я на правильном пути. Моя судьба…

- Судьбы всегда повторяются. Меняются лишь обстоятельства. Помнишь?

Они замолчали.

- Я не вернусь назад, – сказала Маргарет  скорее себе, чем Брендсу.

В эту ночь они легли в одну кровать. Их разгоряченные тела лоснились от пота. Руки сжимали руки. Губы впивались в губы. Это не было любовью. Нет. Всего лишь страсть. Дикая, необузданная, животная. Страсть, в которой каждый думал только о себе. Свечи сгорели. Простыни взмокли. Но пламя продолжало гореть. И лишь только утро сумело обуздать его неистовство. И сон. Без сновидений. Без грез. Без раздумий.

Они проснулись в полдень. Мышцы болели, но сознание было свежим и отдохнувшим. Маргарет открыла окно, впуская в застоявшийся воздух комнаты свежий ветер и пение птиц…

Они оделись, не произнося ни слова. Вышли из комнаты. Старуха сидела в кресле. Глаза ее были закрыты. Грудь не вздымалась. Брендс проверил пульс. Покачал головой. Поднял с пола старую шаль и накрыл лицо старухи. Маргарет всплакнула, но скорее ради приличия, нежели от боли утраты – старуха и так уже отняла у смерти пару лишних лет жизни. Они вышли в сад.

- Ей было девяносто восемь лет, – сказала Маргарет, вытирая слезы. – Знаешь, мне кажется, что последние годы она жила лишь для того, чтобы передать груз своей истории кому-то другому. И после ее уже ничто не держало здесь.

- Я уеду вечером, – сказал Брендс, глядя куда-то вдаль. - Я должен увидеть тот дом.

- Истории зовут тебя, да? Думаешь там твоя судьба?

- Ты можешь поехать со мной.

- Ты можешь остаться со мной.

- Не сейчас.

- Тогда я подожду тебя здесь.

Брендс промолчал. Маргарет смотрела вдаль.

- Только не слишком долго, – говорила она. – Год, может быть полтора, а потом, если ты так и не вернешься, я выйду замуж за какого-нибудь садовника и нарожаю ему кучу детей.

Брендс вспоминал Эдгара. Вспоминал белого кролика.

- Они вырастут и подарят мне внуков. Я состарюсь, похороню садовника и буду ждать, когда кто-нибудь придет ко мне, чтобы услышать мою историю. О художнике, о писателе, о своей бабушке, о старике Эбигейле, о молодости и о тебе, Брендс. Потому что, хочешь ты или нет, но моя жизнь изменилась благодаря тебе, и теперь ты часть моей истории. Часть моей жизни…

 

***

 

Жара и пыль. Брендс с жадностью ловил свежий ветер, врывавшийся в окна «Паккарда», но к полудню беспощадное солнце лишило его и этого, раскалив утренний воздух. Одежда взмокла, пропитавшись потом. На темной ткани появились белые пятна соли. Череда дней превратилась в нескончаемое дорожное полотно. Пыльное, бесконечное, затянутое у горизонта маревом. Иногда Брендсу начинало казаться, что он близок к тому, чтобы получить солнечный удар. Иногда он ненадолго останавливался, давая отдых мотору и своему организму. Голоса. Они звучали в его голове бессвязным эхом.

- Всего лишь солнце, – твердил Брендс, заставляя себя не участвовать в звенящих в ушах разговорах. Бег – вот что было его стихией, и эта дорога – это и была его жизнь. Такая же пыльная. И такая же, казалось бы, бесконечная. Жизнь Билли Брендса…

В одном из придорожных городков  он остановился возле книжной лавки и долго упрашивал торговца найти хоть одну книгу Эдгара. Хоть одно стихотворение, которое он смог бы выучить наизусть и противопоставить несмолкающему рою голосов в своей голове. Раздраженный подобной настойчивостью, торговец закрыл лавку, выпроводив Брендса за дверь.

- Возьмите сборник антибританских памфлетов Френо, – посоветовал напоследок торговец.

- На кой черт мне сдался Френо!? – Брендс сплюнул в придорожный песок, забрался в «Паккард» и дал по газам, окатив торговца пылью.

В следующем городке он остановился у ювелирной лавки и продал пару украшений, которые успел стянуть у своей жены. Он представлял себя миссионером, солдатом удачи, человеком, свободным от мелочных обязанностей и мирских неурядиц. Калифорния, «Паккард» и старая карта – вот такой вот и была его жизнь. И никто никогда не сможет изменить его, удержать обязанностями и клятвами. Жизнь коротка, и лучше умереть, пытаясь отыскать тайны и события, чем состариться, сожалея.

 

***

 

«Суккубус». Выбитая в камне надпись заставила Брендса остановить машину. Волнение. Он прикоснулся к нагретому солнцем камню. Небольшой городок ждал его, а за ним его ждал дом художника. Никогда прежде Брендс еще не был так возбужден и увлечен одной единственной целью. Тайной. Судьбой. Нет. Он не мог проделать весь этот путь зря. Брендс запрыгнул в машину. Ожидание разрывало его на части. Сводило с ума. Он был, словно непоседливый мальчишка, неспособный дождаться момента, когда родители разрешат ему развернуть подарки.

Город, улицы, люди, дома… В другое время увиденное приятно удивило бы Брендса, но сейчас он видел лишь конечный пункт своего долгого пути – картины. Что они будут значить для него? Что если вся его жизнь была нужна лишь для того, чтобы сегодня он приехал в этот дом и вдохнул жизнь в заждавшиеся спасителя тени? Брендсу показалось, что всю свою сознательную жизнь он мечтал именно об этом. Стать настоящим творцом. Создателем. Может быть, поэтому в его книгах и было столько жизни? При мысли об этом ладони Брендса вспотели. Он станет лучшим творцом из всех. Он превзойдет Льюиса, Уортон, Драйзера, Хоуэлса. Он… Он… Он…

Брендс остановился. Высокие железные ворота преграждали ему путь. Мечты лопнули, как мыльный пузырь. Он снова вернулся с небес на землю. Как и всегда – мечты и реальность, и он твердо знает, где должна проходить грань между ними. Низкорослый негритенок выбежал к нему навстречу.

- Сеньор судья! – закричал он. – Мадам ждет вас, сеньор судья!

Негритенок, кряхтя, начал открывать тяжелые ворота. Дом. Брендс уже видел его. Негритенок замахал руками и побежал перед машиной, указывая путь. Вот он – фонтан. Вот он – портик и лестница. Вот они – своды и колонны. Двери. Негритенок проводил Брендса до них и убежал, сверкая голыми пятками. Жара сменилась долгожданной прохладой. Женщина. Она смотрела на Брендса, и выражение ее лица менялось от радушного к удивленному.

- Ты не Поллак, – сказала женщина.

- Я Брендс. Билли Брендс.

- Тебя прислал судья?

- Нет.

- Значит, Сопля опять все напутал!

- Сопля?

- Негритенок, что привел тебя, – женщина подошла к Брендсу. Высокая. Властная. – Так, почему ты  здесь, говоришь?

- Я не говорил.

- Значит, самое время сказать.

- Я писатель.

- Я не спрашиваю, кто ты. Я спрашиваю, что привело тебя сюда.

- Любопытство.

- Всего лишь?

- Иногда этого достаточно.

- Тогда уходи.

- Нет.

- Что-то еще?

- Картины.

- Вот это больше похоже на правду.

- Я должен их увидеть.

- А что взамен?

- Все, что угодно.

- Тогда я хочу, чтобы ты помогал Сопле открывать ворота.

- Я способен на большее.

Женщина запрокинула голову и громко рассмеялась.

- Этот огонь сожжет твои крылья, Билли Брендс!

- Я всего лишь писатель, который ищет свою историю.

- Истории повсюду.

- Мне нужна эта.

- Она изменит тебя.

- Я не боюсь перемен.

И снова смех.

 

***

 

Пот. Брендс чувствовал, как он покрывает его тело. Холодный. Липкий. Женщина. Она лежала под ним. Тело обнажено. Глаза открыты. Руки вытянуты вдоль туловища. На лице застывшая маска безмятежности. Всего лишь статуя. Белый мрамор. Нет. В ней была жизнь. Брендс чувствовал тепло. Дыхание. Но все это было каким-то механическим, нереальным, не свойственным подобному моменту. Словно сон. Брендс вгляделся в лицо своей любовницы. Нос, рот, глаза, уши… Все казалось каким-то разрозненным, не связанным воедино. Лицо без лица, лишь характерные черты. И эта земля! Растрескавшаяся и выжженная солнцем почва, на которой лежали Брендс и женщина-статуя. И красное небо! Низкое, наполненное кровью. И все эти люди! И даже не люди, а такие же безликие силуэты, как женщина под ним. Гипсовые, мраморные, каменные. Они окружали Брендса. Десятки, сотни, тысячи. Их лысые головы скрывались за горизонтом, там, где кровавое небо соприкасалось с выжженной землей.

- Пойми меня! – потребовала женщина-статуя. Ее каменные руки обвили его шею, прижали к себе. – Слышишь? – спросила женщина-статуя, и удары ее сердца гулко разнеслись в голове Брендса. Тягучие, похожие на удар церковного колокола. Они заполнили его тело. Нет, не только они. Десятки, сотни, тысячи других сердец – дьявольская какофония звуков. Брендс закричал, зажимая руками уши. Женщина-статуя. Она уже не была под ним. Она была сверху. – Пойми меня! – требовала она, ритмично двигая бедрами. – Дай мне имя! Дай мне лицо! Дай мне чувства!

- Ненавижу! – закричал Брендс, и другие  окружавшие его статуи начали оживленно перешептываться. Они склонились над ним, оставляя лишь небольшой клочок кровавого неба. Их руки прижали его к земле, лишая возможности освободиться. – Ненавижу! – орал Брендс, а женщина-статуя продолжала насиловать его, и лицо ее начинало обретать формы: дикие, необузданные, перекошенные злобой гримасы.

- Пойми меня! – голос и тот был пропитан ненавистью и отвращением. – Пойми… - голос сорвался на детский плач. Пронзительный, неистовый. И лицо. Теперь оно обрело черты младенца. Все еще нечеткие. Все еще размытые. Но Брендс видел, как они развиваются. Ребенок – девочка – женщина… Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого лица. – Пойми меня! – звенел девичий голосок. – Создай меня!

Брендс трясся, словно в лихорадке. Теплые губы осыпали его лицо поцелуями. Женщина. В ней, несомненно, была страсть. Брендс чувствовал это своей кожей. И страсть захватывала его. Подчиняла помимо его воли. Разум кричал: «Нет!», а тело, высунув язык, задыхаясь: «Да! Да! Да!». И эти бедра! Этот жар! Брендс не хотел больше сопротивляться. Он открыл глаза. Брюнетка. Она была прекрасна в своей дикой, природной страсти. Брендс посмотрел на небо. Низкое. Кровавое. Бедра брюнетки задвигались быстрее. Ногти впились ему в грудь.

- Не останавливайся! – сказал он. – Не останавливайся!

И черный ворон, спустившись по спирали с неба, вцепился когтями Брендсу в глаза.

 

***

 

Ночь. Ветвь кипариса стучит в окно. Брендс проснулся, очнулся, вернулся к жизни… Темнота. Картины скрыты мраком. Сколько времени он здесь? Пару часов? Пару дней? Брендс поднялся на ноги. Тайны… Женщина… Статуи… Глаза! Он ощупал свое лицо. Нет. Никаких шрамов. Значит, сон… Двери, картины, жизнь… Брендс прикоснулся к груди. Четыре рваных полосы на левой и четыре на правой стороне. Что же реальность, а что нет? Луна. Ее серебристый свет лился сквозь окна. И снова картины: рисунки на стенах, мозаика на полу… Брендс закрыл глаза и попытался наощупь найти выход.

- Тебе помочь? – брюнетка. Он узнал ее голос. Вскрикнул. Отдернул руки. – Не бойся.

- К черту! – Он открыл глаза и побежал к выходу. Лунный свет серебрил обнаженное женское тело. Позади. За спиной. Брендс обернулся. Пустота.

- Я не причиню тебе вреда, – голос. Он был прямо перед ним. Возле дверей. Женщина. Брюнетка. – Я не смогу причинить тебе вред. Не после того, что между нами было.

- Ничего не было, – затряс головой Брендс.

- Не обижай меня, творец. Я знаю, ты не выносишь вида женских слез. –  Темнота делала ее тело идеальным.

- Выпусти меня.

- Я твоя часть.

- Выпусти!

- Ты моя часть!

- Черт! – Брендс закрыл лицо руками.

- Не бойся ее, – голос за спиной.

- Это еще кто? – он обернулся.

- Не нужно бояться своих созданий.

Высокая женщина. Мадам Себила. Она вышла из темноты в полоску лунного света.

- Не понимаю, о чем вы.

- Понимаешь, Брендс. Твое тщеславие привело тебя сюда. Твои амбиции. Разве ты никогда не тешил себя мыслью, что достоин большего?

- Я всего лишь писатель, который ищет свою историю.

- Иногда истории находят нас.

- Это безумие.

- Обернись и посмотри на творение рук своих. Ты создал ее. Твой гений вдохнул в нее жизнь. Она – подтверждение твоей исключительности и твое признание. Разве не об этом ты мечтал всю свою жизнь?

Брендс обернулся. Темнота. Лунный свет. Безупречное женское тело. Черные волосы, рассыпанные по хрупким плечам. И глаза. О, да! Эти глаза Брендс искал всю свою жизнь. Глубокие, впитавшие в себя всю темноту ночи и звездного неба. Сколько же раз он писал о них! Поклонялся им! И вот теперь они смотрели на него. И это было чудо. Это была самая замечательная история из всех, которые Брендс когда-либо создавал. Его шедевр. Он смог превратить камень в женщину, безликость в прекрасное, бездушность в одухотворенное…

- Можешь выбрать для нее имя, – сказала мадам Себила, и Брендс испугался, что не сможет этого сделать, не нарушив созданной безупречности.

- Даже не знаю, – признался он.

- Может быть Нидда?

- Нидда? Пожалуй, нет.

- Ардат?

- Не знаю. Нет.

- Ламия?

- Ламия? – подхватил Брендс, и ночь обыграла это имя, придав ему особое очарование. – Думаю, это то, что нужно. – Брендс обошел вокруг своего творения. Осторожно прикоснулся к  волосам, лицу. – Ламия, – он заглянул в ее глаза. – Ты самое прекрасное из того, что я создал в своей жизни.

 

***

 

Всю оставшуюся часть ночи Брендс не смог сомкнуть глаз. Волнение, дрожь, очарование – они воспаляли его мозг, прогоняя сонливость. И еще гордыня. О, да! Она переполняла Брендса. Он чувствовал себя творцом, равным если не Богу, то уж ангелам  - это точно. Эйфория. Она напоминала чувства матери, держащей в руках своего новорожденного ребенка. Неподвластная, всепроникающая. Но если женщинам от рождения было уготовано создавать жизнь, то Брендс поднялся в своей исключительности намного выше подобной закономерности. Он был уникален. Да. И осознание этого пьянило сильнее, чем самое крепкое вино, которое ему доводилось пробовать. Его детище. Его творение. Он изучал его, пытаясь отыскать недостатки, но не находил таковых. Любой ребенок, каким милым бы он ни был, рано или поздно вырастает. Его кожа тускнеет, теряет свою первозданную бархатистость, руки грубеют, черты лица становятся более жесткими, портится осанка, появляются прыщи, дефекты, тело утрачивает гибкость, глаза - блеск… Но здесь… Здесь все было иначе. Брендс видел уже готовый продукт. Желанный, соблазнительный. Он вложил в нее все: свою жизнь, свои чувства, свою душу…

- Ты способен на большее, Брендс. – Себила. Она пришла в полдень, пробудив его ото сна, которым он забылся лишь поздним утром. Глаза. Брендс открыл их, вспоминая все, что случилось прошлой ночью.

- Где она? – Он вскочил на ноги, боясь, что это был лишь сон, боясь, что еще мгновение - и он поймет иллюзорность своих воспоминаний.

- Ты кого-то ищешь?

- Ламия. Где? – Брендс сел на кровати. Обхватил голову руками. Страх. Неужели это было не более чем наваждение, мираж? – Нет. Я помню ее!

Себила молчала, изучая его перекошенное страданием лицо.

- Я создал ее! Я! – Брендс вскочил на ноги. – Вы не смеете так поступать! Она принадлежит мне! Слышите?! Мне!

И снова молчание.

- Это жестоко… – Брендс подошел к окну. Яркое солнце слепило глаза. Мысли, чувства – все стало каким-то другим, изменилось. Он сам изменился. За одну ночь. За один взгляд. Женщина. Ламия…

- Ты сможешь создать их множество, – сказала Себила, даря Брендсу надежду.

- Так это был не сон? – он отвернулся от окна.

- Нет.

- Боже! – Брендсу хотелось броситься в ноги этой холодной женщине и целовать ее ступни, благодарить ее, молиться ей. – Значит, я действительно создал ее? – Он все еще стоял у окна, пытаясь побороть дрожь.

- И сможешь создать еще многих подобных ей. Даже лучше.

- Не смогу.

- Не разочаровывай меня, Брендс.

- Вы не понимаете. Она уникальна. Все другие будут лишь блеклыми копиями. Я отдал ей, все, что мог. Все!

- Ты просто боишься.

- Я просто это знаю.

- Значит такова твоя история, Брендс? Вдохнуть жизнь в одного суккуба и сбежать? Жаль. Я уже хотела сделать тебя частью чего-то большего.

- Что может быть более важным, чем то, что произошло в прошлую ночь?

- Ты действительно хочешь узнать это?

- Да.

- После, шанса уйти не будет.

Брендс посмотрел за окно и улыбнулся.

- Шанс есть всегда.

 

***

 

И снова дорога. Новый попутчик не нравился Брендсу. Невысокий, крепкий, с рыжими усами и отвратительным британским акцентом. Он без устали болтал о лошадях, женщинах и бридже, а когда они останавливались на ночь, упражнялся в карточных фокусах. Это было, как ритуал – фокусы, болтовня и дешевые скабрезности в адрес молодых девиц в закусочных, где им доводилось останавливаться.

- Какого черта ты рассказываешь мне все это? – спросил Брендс на третий день пути.

- Потому что это забавно, – смутился Гарольд.

- Нет.

- А кому-то нравится.

- Я не кто-то.

Они замолчали. Теплый ветер трепал их волосы.

- Ты видел картины? – спросил Гарольд, когда они остановились, давая машине отдохнуть.

- Видел.

- Ну, и?

- Что, ну и?

- Не глупи, Билли. Я видел, что там происходит. Я сам принимал в этом участие.

- Вот как? – сердце Брендса неприятно сжалось.

- Слышал историю про Эдгара? Говорят, он мог оживить их всех. Понимаешь? По-настоящему оживить, а не так, как это делаю я и те, кто собирается ночами в картинных залах.

- И как вы это делаете? – Брендс затаил дыхание. Осознание исключительности стало хрупким, как мыльный пузырь.

- Всего лишь образы, – вздохнул Гарольд. – К сожалению, все, на что они способны: ублажать, да удовлетворять фантазии. Даже лиц и тех нет. Только тела и силуэты, вобравшие в себя человеческие черты, если, конечно, вы мечтаете о людях.

- Вот как? – Брендс с гордостью вспомнил свое детище.

- Это еще что! – протянул Гарольд. – Видел бы ты, какие образы рождаются у проституток! Бесформенные, желеобразные массы. Без конечностей, без тел. Словно дьявольские медузы, вышедшие из вод самого Стикса! – Он брезгливо передернул плечами. – Сущий ад, скажу я тебе. Сущий ад… – он шумно выдохнул, покачал головой. – Билли?

- Да, Гарольд.

- Думаешь, Люсия сможет оживить их всех?

- Не знаю.

- Она же дочь художника. Кому, как не ей, закончить то, что начал отец?

 

***

 

Штат Мэн. Небольшой городок с населением чуть более тысячи человек, недалеко от канадской границы. Главная улица. Несуразный частный дом, ссутулившийся между парикмахерской и недавно отстроенной закусочной. Выкрашенная в белый цвет дверь. Толстая женщина лет пятидесяти с замасленным передником и французским акцентом. Пара стариков на втором этаже. Запах нафталина. Плотно закрытые окна. Десяток настенных часов. «Тик-так. Тик-так. Тик-так». - Их тихие шаги словно созданы для того, чтобы напоминать старикам о скоротечности оставшегося у них времени. Люсия. Брендс смотрел на нее, и в немощности своей она напоминала ему прабабку Маргарет. Глуховатая, пораженная старческим маразмом, с лицом, покрытым бурыми пятнами и всклокоченными редкими волосами. Она говорила о каких-то старых друзьях, решив почему-то, что Брендс их внук, которого они послали навестить ее. Он попытался возразить, но старуха, перекрикивая свою собственную глухоту, погрузилась в воспоминания своей юности. «Тик-так. Тик-так. Тик-так»… Брендс не знал, сколько провел времени в этой компании. Пару часов или пару минут – результат был один: головная боль от скрипучего старческого голоса. Страх, что эта старуха сможет затмить его величайшее творение, улетучился, стоило ему лишь взглянуть на нее. Осталась лишь усталость от проделанного пути и необоснованных тревог. Он пожелал старухе здоровья и спустился вниз.

Толстая женщина потчевала Гарольда свежеиспеченными пирогами и молотым кофе.

- Надеюсь, мама не очень утомила вас? – поинтересовалась она. Брендс покачал головой. – Ваш друг сказал, что вы писатель, но почему именно история нашей семьи? По-моему, в ней нет ничего примечательного.

Брендс сел за стол, взял предложенный кофе.

- Ваша мать никогда не рассказывала о том, кем был ее отец?

- В детстве нет. Лишь когда родилась Долорес, моя дочь, и стала поражать своими рисунками, мать сказала, что в ней, должно быть, проявился талант прадеда.

Брендс вздрогнул. Снова напряжение. Снова часы, отсчитывающие шаги до краха его тщеславия.

- А ваша дочь… Долорес… Я могу с ней встретиться?

Женщина смерила Брендса каким-то странным взглядом, словно он попытался разузнать что-то сокровенное для нее.

- Я даже не знаю… – Она засуетилась, вспомнив о готовящихся пирогах. Повод. Всего лишь повод, чтобы не смотреть Брендсу в глаза. Но история, казалось, сама рвется из ее рта. Девочка. Живопись. Мечты о славе. Внебрачная беременность. Аборт. Неудачный брак… – Она всегда куда-то бежала, словно боялась не успеть, – сказала ее мать, подливая Брендсу еще кофе. – То рисовала, не выходя неделями из своей комнаты, то пропадала на пару месяцев, польстившись на обещания очередного проходимца сделать ее знаменитой. Ее беда в том, что она всегда хотела чего-то большего. Понимаете? – Брендс кивнул, украдкой взглянул на Гарольда, словно он знал его историю и мог заметить сходство. – Вот такая вот она была, – сказала мать Долорес, усаживаясь за стол. – Ни дня покоя. Ни дня отдыха.

- Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? – спросил Брендс.

- Потому что надеюсь, что все это осталось в прошлом. Новый муж Долорес любит ее, и, надеюсь, она любит его. Я рада видеть, что она наконец-то счастлива, а все эти картины - они причиняли лишь боль и страдания. Понимаете, почему я не хочу, чтобы вы встречались с ней и напоминали ей о ее прошлом?

- Понимаю.

Брендс допил кофе и попрощался.

- Какого черта ты делаешь?! – возмутился Гарольд, садясь в машину.

- Не стоит портить человеку жизнь.

- Себила никогда не простит тебе подобного благодушия.

- Мы едем обратно, – отрезал Брендс.

«Паккард» затарахтел, заглушая брань Гарольда.