***

Бобби. Бобби Маккейн. Он любил Марджи так же, как ребенок любит свою мать. Слезы. Он слышал, как где-то далеко смеется над ним Ивона, но сегодня ему было наплевать. Он имеет право на слабость. Имеет право на чувства. Может быть, если Марджи была его настоящей матерью, то он был бы другим, не таким слабым, подавленным, озлобленным на весь мир. Но Марджи умерла. Все, что он любил в своей жизни, умирало: цветы, животные, дети… Оставалось лишь бежать. Бежать от проблем. Бежать от себя. И Марджи понимала его. Всегда понимала. Но умерла. Как и все. Как и всё вокруг. И бежать больше некуда. Без нее некуда…

Он вернулся в родной город за день до похорон. Друзей у него не было. Подруги? Подруги вышли замуж и нарожали детей. Оставался лишь старик Питер Самерсхед, да его пропахший спермой бордель.

- Вот уж кого не ждал, так не ждал! – расплылся в улыбке Самерсхед. Его объятия были слабыми, как у дряхлого старца. – Дэнни говорил, что ты совсем отбился от рук. Живешь в Филадельфии с какой-то старухой…

- Да. Было время, – Бобби улыбался, оглядываясь по сторонам. – Все в этом мире меняется, Пит. Почти все! – Он хорошо помнил тот день, когда отец впервые привел его в это место. Ему было четырнадцать, и выстроившиеся в ряд шлюхи вгоняли его в краску. Он выбрал самую черную. С черной кожей, с черными волосами, с черными как ночь глазами. Выбрал, чтобы рассказать об этом своему единственному другу. Такому же черному, такому же послушному, как и эта женщина. Негритенок слушал, открыв рот, и Бобби видел, как блестят его глаза.

- Она ласкала меня своим ртом, Сопля! Представляешь?! Ртом!

- И тебе понравилось? С женщиной?

 Бобби кивнул. Негритенок помрачнел.

- Скоро ты вырастешь и забудешь меня.

- Скоро я вырасту и смогу забрать тебя с собой.

- Мадам Себила никогда не позволит тебе сделать этого.

- Мадам Себила уже несколько лет не выходит из своей комнаты. Думаю, когда настанет время, червяки уже сожрут ее заживо, оставив лишь косточки.

Они обнялись…

Пит что-то скрипел и скрипел о своей жизни…

Ивона. Бобби редко называл ее «мама», но в тот день он готов был на все, лишь бы она прекратила этот кошмар. Сопля. Бедный-бедный Сопля! Он стоял на коленях, а Ивона хлестала его оголенную спину плетью, и алая кровь текла по черной коже. Он не сопротивлялся. Не пытался бежать. Лишь только вскрикивал, глотая слезы. А Бобби… Бобби умолял мать остановиться. Кричал что-то, плакал.

- Ты мне противен! – Ивона оттолкнула сына от себя и ударила плетью по лицу.

Кожа на лбу лопнула, и кровь потекла в глаза. Теплая. Густая. Бобби испугался, что ослеп. Вскочил на ноги и побежал куда-то с дикими воплями. Ему было шестнадцать, и это стал последний день, проведенный им в доме мадам Леон. Он убежал к Питу, затем к родственникам своей матери в Вирджинию, но и там не смог остаться дольше, чем на пару дней. Южане. Он ненавидел их и все, что с ними связано, и это была первая ненависть в его жизни. Дикая. Безудержная. И лишь Марджи смогла успокоить пылающий в нем огонь. Лишь Марджи…

Пит налил выпить. Они закурили. Старик жаловался на детей и впавшую в старческий маразм жену…

Филадельфия. Бобби поселился в этом городе, потому что Марджи выбрала этот город. И Бобби любил этот город, потому что Марджи любила. Он хотел быть похожим на нее. Хотел быть частью ее. Обнимать ее, как сын обнимает мать. Понимать, что в нем течет ее кровь. Знать, что она дала ему жизнь…

Женщина. Кларисс. Она была старше его на семнадцать лет. Бездетная вдова, тщетно пытавшаяся родить ему ребенка. Марджи сказала, что он не должен винить ее за это. Но он винил. Винил, несмотря на то, что пытался себя заставить не делать этого. Кларисс умерла спустя два года от потери крови после очередного выкидыша, и Бобби снова остался один. Марджи приехала на похороны. Он плакал всю ночь, уткнувшись ей в колени. Она гладила его по голове. Он целовал ее руки, ладони. Она говорила, что все наладится. Он говорил, что ему незачем жить. Она говорила, что ему не ради чего умирать. Он умолял ее остаться. Она говорила, что никогда не причинит ему боль. А потом… Потом он поцеловал ее. Он чувствовал, как напряглось ее тело. Чувствовал, как с этим телом напрягся весь окружавший его мир. Ее дыхание было теплым. Он отыскал своим языком ее язык. Уложил на кровать. Расстегнул ее платье, освобождая грудь. Снял с себя рубашку и прижался к ней. Горячая кожа вызвала дрожь. Марджи закрыла глаза. Бобби замер, перестал даже дышать. Затем вздрогнул пару раз и зашелся слезами. Он рыдал, как младенец, а Марджи прижимала его к своей груди, боясь пошевелиться.

- Ты мог быть моим сыном, – шептала она. – Моим настоящим сыном…

- Что мы наделали?! – стонал Бобби.

- Ничего, – Марджи гладила его густые, влажные от пота волосы. – Ничего. Это всего лишь сон. Сон. Сон…

И Бобби верил…

***

Странная это была комната. Четверть века она проглатывала людей, меняла и выплевывала уже совершенно другими. Комната без окон. Комната, где не было ничего, кроме кровати и картин. Дьявольских картин. Пит видел их лишь однажды, когда Маккейн привез их из дома мадам Леон. Большие, вставленные в золоченые рамки холсты. Они превратили комнату в галерею боли. В выставочный зал безумия. Маккейн называл это живописью. Ивона – зеркалом души. Но для Пита это был настоящий Ад. Ад в его пропахшем спермой и потом публичном доме. И если это действительно было зеркало, способное показать его душу, то он пожелал бы стать слепцом, чтобы больше никогда не видеть этого. Он видел, как рождаются тени. Видел, как дьявольские твари пробираются в этот мир  сквозь щели его дома. Извиваются, стонут, кричат, как новорожденные, а потом задыхаются, умирают, распадаются на части, словно тысячи зеркал, и в каждом осколке ты видишь свое лицо – дикое, безумное, которое уже не принадлежит тебе. Оно стало частью этого Ада. Ты сам стал его частью, и что-то внутри тебя неустанно шепчет: «Еще раз. Еще один раз!».

- Какого черта, Дэнни?! – Пит готовился к этому разговору слишком долго, чтобы в нужный момент можно было собраться с мыслями и высказать все, что он думал об этом. Нет. Он всего лишь молчал, безмолвно открывая рот, надеясь, что ответы сами придут к нему. – Это же настоящее безумие! Настоящее безумие!

Маккейн налил ему выпить.

- Мы все кому-то служим, Пит.

- Не говори мне, что кто-то может служить этому! – он заглянул в глаза Дэнни. – Нет. Не может быть!

- Тебе нечего бояться, Пит. Это всего лишь сила. Это всего лишь власть. Наша власть. – И Маккейн рассказал ему историю этих картин. Древнюю. Кровавую.

- Они превращают слабых в рабов, а сильных делают своими отцами. Себиле нужно второе. Мне – первое.

- Это сущий Ад, Дэнни. Мы продаем им свои души. Свои души. Души…

Маккейн достал вторую бутылку, и когда они едва держались на ногах, отвел его в эту комнату.

- Прости, друг, но я не могу отпустить тебя.

И вместе, рука об руку, они окунулись в Ад. Пит видел ворота. Видел Райские гущи. Видел женщин таких прекрасных, что у него слезились глаза от их красоты. И видел кровь. Море крови. Она обволакивала их. Проникала в них. Она знала все мечты. Все желания. И они пили ее. Жадно. Страстно. Верные слуги. Дикие и необузданные в своих фантазиях. И не могли остановиться…

А потом… Потом Дэнни показал Питу дом художника. Показал чудовищные картины. И ужас наполнил Пита. И сам Ад пришел за его душой. И лица. Тысячи лиц на стенах, полу и потолке смеялись над ним. И он был одним из них. И он смеялся над самим собою – маленьким, сморщенным, хнычущим и наделавшим от страха в штаны человеком. Он хотел убить себя. Больше всего на свете ему хотелось воткнуть нож в глотку этому ничтожеству, этой двуногой твари по имени Питер Самерсхед. И он метался по огромному миру в поисках оружия, чтобы привести приговор в исполнение.

- Нет, Пит. Не сейчас, – остановила его женщина, красивая, как море, желанная, как небо. Здесь, в этой утробе страсти, Себила Леон была самим совершенством. Обнаженная. Идеальная.

- Кто ты? – шептал Пит, купаясь в ее взгляде, словно в солнечной ванне. Она не была женщиной. Нет. Она была чем-то большим. Чем-то настолько огромным, что по сравнению с ней любовь всего мира была не более чем каплей в этом безбрежном океане страсти.

- Дай мне свою руку, Пит.

- Не называй меня Пит! Я ненавижу это имя! Ненавижу этого никчемного человека!

- Но ты нужен мне, Пит.

- Нет!

- Мои дети. Ты должен найти им отцов. Только ты. В своем Доме Плоти.

- Позволь мне свернуть шею этому никчемному созданию! – Пит видел себя. Тянулся к своему горлу.

- Может быть, позже.

- Ты обещаешь мне?

Она подарила ему улыбку. Такую светлую, такую теплую, что ни один ледник не устоял бы перед ней. Улыбка разогрела Пита. Заставила его таять. Таять. Таять…

И вот теперь, четверть века спустя, он все еще помнил тот день. Шлюхи рождались и умирали, но комната в его доме оставалась неизменной. Ни разу в жизни он больше не зашел в нее. Ни разу в жизни он больше не был в доме художника. Но он знал – Ад рядом, сразу за той тяжелой дверью в конце коридора. И женщины, что могут входить туда – они слуги дьявола. Самого дьявола, отдавшие ему свои тела и души. Он выбирал их трепетно, осторожно, спрашивая совета у тех, кто уже стал одними из них. Но даже тогда случались ошибки. Безумные, с текущей изо рта слюной и отсутствием рефлексов. Он сажал их в машину и увозил далеко-далеко, надеясь, что они уже никогда не вернутся в город и не напомнят ему о содеянном. А на смену им придут новые. Они всегда приходят. Светлые, темные, рыжие… Пит редко запоминал их лица. Лишь только тех, кого принимала комната. Лишь только тех, кто мог принимать в этой комнате своих клиентов. И не сходить с ума…

***

Кортни Мортенсон. Бобби выбрал ее из остальных девочек Пита, потому что она напоминала ему Марджи.

- Как ты хочешь сделать это? – спросила Кортни.

Он не ответил. Картины. Они висели на стенах, напоминая ему о детстве. Там, в доме мадам Леон, он мог играть среди них часами. Это был его мир. Его фантазии. Они подчинялись ему, как глина рукам скульптора.

- Бобби? – осторожно позвала Кортни.

- Тихо. Просто лежи, – он улыбнулся ей. Здесь, в этой комнате, он мог представить себя Богом. Мог создать целый мир за пять минут и разрушить его за мгновение.

- Бобби?

- Тшш, – он снова улыбнулся. Нет. Он не зло. Он – скульптор. Творец, способный создать из желаний мечты.

- Бобби… – Кортни видела, как оживает тьма. Клубится, стягивая свой покров к кровати. И образы, силуэты, они рождаются в этом мареве безликими персонажами. Нет. Она не боялась их. Здесь, в этой комнате, они никогда не причиняли ей зла. Добрые и заботливые хозяева, но сейчас… Сейчас они словно подчинялись кому-то другому.

- Как ты это делаешь, Бобби? – она вздрогнула, чувствуя, как десятки невидимых рук начинают ласкать ее тело. Сотни крохотных губ осыпали поцелуями ее губы.

- Просто наслаждайся, – посоветовал Бобби.

Тьма окружила ее. Завернула в свое нежное одеяло, позволяя погрузиться в себя, и там внутри овладела ей, заполнила без остатка.

- Если бы я только мог привести сюда настоящую Марджи, - мечтательно сказал Бобби, и тьма тут же отреагировала на его слова, позволяя в это мгновение видеть то, что он хочет…

- Как? – тихо спросила Кортни, когда все закончилось.

- Что как? – Бобби смотрел на картины. Ласкал их взглядом.

- Как ты это делаешь?

- Пит говорит, что это у меня в крови.

- Ты сделал мне очень хорошо, Бобби.

- Я могу сделать еще лучше.

- Дай передохнуть.

- Не здесь. В моем доме. Завтра. – Он отвернулся и закрыл глаза. – Обними меня… Не так… Как мать обнимает ребенка… Да… Теперь хорошо…

***

Прием был холодным и каким-то наигранно-официальным.

- Я просто хочу проститься с Марджи, – сказал Бобби отцу.

- Ну, так иди. – Дэнни достал сигарету и закурил. – Или тебе что, особый эскорт нужен?

Бобби помялся. Посмотрел на Кортни.

- Она останется. – Ивона смерила шлюху презрительным взглядом. – Сходи выпей, Дэнни, - и когда они остались вдвоем, – и где тебя подцепил этот недоносок?

- У Пита, мэм.

- Вот как? И что ты делаешь у Пита?

- Все, мэм.

- Надеюсь, Бобби трахнул тебя как следует?

- Нет, мэм.

- Слизняк!

- Но потом… – Кортни понизила голос, рассказывая подробности их первой близости.

- А в этом он похож на отца, – Ивона улыбнулась. – Такой же эгоист. – Она жестом велела Кортни повернуться. – А ты хороша.

- Спасибо, мэм.

- И послушна.

- Спасиб…

- Заткнись! Что ты скажешь на то, чтобы родить этому недоноску сына?

- Бобби?

- Ну, конечно.

- Я согласна.

- Дэнни! – позвала Ивона. – Эта шлюха родит нам внука, – и уже Кортни, – мы назовем его Джейкоб.

- Почему Джейкоб, мэм?

- Потому что так звали моего отца. А он был достойным человеком. И у ребенка должно быть достойное имя. Не такое, как у тебя. И не такое, как у моего сына. Ты поняла?

- Да, мэм.

- Ну, вот и отлично. Пойдем, съездим в город. Я покажу тебя врачу и куплю пару платьев.

***

Джейкоб родился в начале весны. Ночью. Кортни долго не могла разродиться, и Ивона, перебрав скотча, то и дело заглядывала в палату с криками и негодованием.

- Да вырежьте вы его из этой суки! – кричала она врачам. – За что я плачу вам деньги, бездари?!

Она успокоилась, лишь услышав плач Джейкоба. Позвонила Брендсу и попросила отвезти ее домой. Спустя год она застала Кортни с любовником. Спустя месяц она застала с тем же любовником своего сына. И все это повторялось. Снова и снова. Снова и снова… Дэнни работал. Брендс наблюдал. А Ивона превращалась в комок нервов, срабатывавший время от времени, как бомба замедленного действия, если, конечно, перед этим она не успевала напиться и уснуть в беспамятстве. Когда Джейкобу исполнилось пять, терпение ее лопнуло.

- Ты должен что-то сделать, Дэнни, – сказала она супругу. – Наш сын и эта шлюха - они позорят нас, втаптывают в грязь! Месяц назад я видела, как Кортни выходит из домика Сопли. А вчера, в день рождения нашего внука, я застала этого черномазого в комнате для гостей. Застала с Бобби. Представляешь, Дэнни? С Бобби! – Она швырнула в стену недопитый стакан. – Клянусь, иногда мне кажется, что их поимел весь город, и когда я иду по улице, то люди шепчутся за моей спиной и показывают на меня пальцем. Они имели моего сына. Они пользовали мать моего внука. – Ивона отвернулась от мужа. Подошла к окну. – Позаботься об этом, Дэнни. Позаботься, иначе, клянусь, я сделаю это вместо тебя.

Свой шестой день рождения Джейкоб встретил сиротой. Кортни и Бобби Маккейн погибли в лифте, сорвавшемся с высоты пятидесяти семи этажей. Коронеры говорили, что после удара о железобетонные плиты они стали почти одним целым – окровавленный кусок мяса, сплетенный между собой костями и сухожилиями. Дэнни, как и полагается отцу, судился сначала с инженерами, разработавшими столь ненадежную конструкцию, затем с компанией, обслуживавшей лифты, и даже с производителями электромоторов и стальных тросов. Но в итоге, сославшись на некомпетентность правосудия, оставил это дело. Джейкобу на тот момент исполнилось десять лет, и больше всего на свете он любил деда и дядю Билли. Один учил его работать, другой мечтать. Ивона… Ивона учила внука быть мужчиной. Таким, каким был ее отец. Таким, каким был его дед. Иногда, встречаясь с Себилой, она говорила, что хочет познакомить их с Джейкобом.

- Ты дашь ему то, чего не даст ни один из нас.

- Я дам ему то, о чем каждый из вас не мог даже мечтать. Но позже. Намного позже.

Но Ивона не хотела ждать. Она требовала, кричала. А потом пила, пила, пила…

- Что ты делаешь, Ив? – спросил однажды Дэнни, выбрав тот редкий момент, когда скотч и отчаяние не затмевали сознание супруги.

- Я просто боюсь, – призналась она. – Боюсь, что Джейкоб станет таким, как Бобби. Боюсь, что не увижу, как он вырастет.

- Ты не умрешь, Ив. По крайней мере не так скоро.

- Все мы когда-нибудь умираем, – она улыбнулась. Налила себе выпить. – Знаешь, Дэнни, у Себилы есть какие-то планы на Джейкоба. Особенные планы.

- Он не принадлежит ей, Ив.

- Нет. Каждый человек кому-то принадлежит. Мы, например, принадлежим этому дому. А этот дом принадлежит Себиле. Я понимаю, ты мужчина и тебе сложно признать это, но… Но я не боюсь этого, Дэнни. Мы всего лишь рабы. Рабы на службе этой женщины. И единственное чего я хочу, так это увидеть за свою жизнь как можно больше. – Она выпила. Налила еще. – Ты сильнее меня, Дэнни, поэтому поговори с ней, попроси не томить меня ожиданием.

Он промолчал, хотя мыслей было слишком много. Ивона не была его другом. Никогда не была. Так же, как он никогда не был рабом.

- Мы должны избавиться от Себилы, – сказал он в эту ночь Брендсу.

- Власть сводит тебя с ума, Дэнни.

- Не будь стариком.

- Я и есть старик.

- Черт! Не смей отворачиваться от меня, Билли! – Маккейн взял себя в руки. – Не сейчас. Прошу тебя.

- И ты тоже ее боишься.

- Боюсь.

- Мы все не более чем буквы в этой истории, Дэнни.

- Она забрала у меня Бобби, Билли. Но клянусь, я не позволю ей забрать у меня Джейкоба.

- Прости, Дэнни, но ты сам забрал у себя Бобби.

- Ты знаешь, у меня не было выбора. Я сделал это ради внука.

- Почему ты думаешь, что выбор есть у тебя сейчас?

- Его и сейчас нет, Билли. Я принял решение, и, надеюсь, ты поможешь мне.

- Да-а-а… Мне шестьдесят три года, Дэнни.

- Смерть невозможно упустить, Билли. Но вот жизнь… Жизнь упустить можно.

И Брендс снова бежал. Бежал после стольких лет затишья и оседлой жизни.