(Начало)

«Памела, вы спрашивали о моём прошлом. Родился в Австралии, родители англичане. Вряд ли вас заинтересуют подробности, скажу лишь, что отец в молодости доставлял индийский опиум в Китай. Выбор родителей и правителей мы вольны лишь принимать. Или не принимать.

Впрочем, я так давно один в этом мире, что с трудом и без малейшего трепета вспоминаю имена родственников.

Впредь не будем возвращаться к вопросу семьи. Договорились? Отныне вас буду интересовать только я.

Шутка.

Но скоро вы заметите, что это именно так.

Моё рождение пришлось на тысяча восемьсот пятьдесят второй год. Уверен, дорогая, вы были прилежной ученицей, и, услышав про пятьдесят второй год, вспомнили не только золотую лихорадку и строительство железной дороги, но и открытие первого университета. Ещё бы! Это помнят все. Чего не скажешь о дате моего рождения. Её не помнит никто.

Ни-кто.

Напрасно.

Университеты — будь они первые, вторые, третьи — открываются и закрываются. Золотые лихорадки и железные дороги имеют обыкновение заканчиваться. Моё же рождение в жизни многих призвано сыграть куда более значимую роль. Верьте, дорогая!

Впрочем, не хочу показаться хвастливым и воздержусь от перечисления способностей, в коих вы ещё сможете убедиться.

Клянусь совсем скоро подарить вам головокружительные и пьянящие мгновения — Ангел Бездны свидетель. Я привнесу в вашу жизнь то, чего прежде вы не испытывали. Пока что буду писать, дабы не заскучали. И не менее как дважды в неделю.

 

Целую, покорный слуга, Ваш Вэнс».

 

***

 

Памела запахнула плащ и накинула капюшон на светлые кудри. Вместе с цирковыми она сидела у костра, но огонь не согревал: мелкая дрожь била тело. Впрочем, виной был не холод — страх.

Липкое чувство тревоги не отпускало девушку уже третий день — с момента, когда чинный мальчишка с зализанными волнами протянул ей конверт.

И ведь ничего особенного новый знакомый не писал. Но было в строчках и между ними нечто зловещее, заставлявшее девушку вновь и вновь возвращаться к обычным, но пугающим словам.

Вечером, после представления, Памела в очередной раз перечитала письмо. И чем сильнее она убеждала себя — всё хорошо, тем тревожнее ей становилось.

Потом было второе письмо — тоже ничем не примечательное, если, конечно, не принимать во внимание обещание «потрудиться над судьбой недооценённой артистки».

«Мальчишеская бравада. Желание произвести впечатление», — попыталась успокоиться Памела.

И всё же новое письмо встревожило девушку ещё сильнее предыдущего. Что-то, таящееся между строк, окончательно выбило её из равновесия.

«Надо вспомнить встречу, — думала Памела, не в силах заснуть. — С первой минуты, когда увидела его у гримёрки. Боже! Даже мысленно я боюсь произнести его имя. Здесь что-то не так».

 

***

Пару недель назад ассистентка иллюзиониста Памела ничуть не удивилась, когда после представления увидела у гримёрки молодого человека с цветами.

— Вы были восхитительны. Я очарован. И даже больше — влюблён.

Он протянул букет и представился:

— Вэнс. Ваш новый поклонник, покорный слуга.

«... покорный слуга...» — припомнила Памела, сидя у костра.

Не обращая внимания на артистов и обслугу, она несколько раз прошептала слова, точно пробуя на вкус.

 «Покорный слуга... Он так странно их произнёс. Какие неприятные слова».

Памела сильнее закуталась в плащ.

«И взгляд. Странный, завораживающий, плавящий разум и волю. Ощущение, что участь «покорного слуги» уготована мне, а не ему».

 

Сколько Памела не вспоминала встречу, так и не могла объяснить, почему вопреки недоброму предчувствию и правилу — не встречаться с поклонниками — согласилась на свидания.

Молодой человек был хорош собой — высокий, уверенный, в дорогом изысканном костюме. Голубые глаза и русые локоны притягивали взгляд. Но сказать, что он понравился — нет, Памела не могла. Скорее, наоборот. И всё же она согласилась. Не хотела, но отказать не смогла.

Гуляя по вечернему городу, девушка практически ничего не узнала о новом знакомом — лишь то, что в Сиднее он пробудет два дня, а дома его донимают скука и одиночества. Ещё он рассказал про коллекцию дешёвых фарфоровых статуэток, представляющую ценность лишь для него самого, и про странную привычку «впадать в спячку», теряя интерес к жизни, если коллекция долго не пополняется.

Зато вопреки обыкновению, о себе она рассказала много.

«Слишком много», — позже корила себя несчастная девушка.

***

«Я увидел вас под полотняным куполом, когда, пресытившись бутафорской пушкой и болваном­-иллюзионистом в красном сюртуке, уже вознамерился покинуть представление. И был немало удивлён; даже испытал любопытство, которое давно не питал ни к чему и ни к кому.

Я влюбился моментально, как способен тридцатилетний холостой мужчина, ни разу не удостоенный вниманием столь прекрасной особы. Думаете, я преследую корыстные цели? Не отвечайте — это лишь шутка.

Кстати, дорогая. Как поживает ваш престарелый ассистент? Я ничуть не ошибся, назвав ассистентом его, а не вас. Это несправедливо, что внимание публики приковано к такому никчёмному человеку. Вы звезда! Вам, а не ему должны аплодировать зрители! И дарить всю любовь без остатка, как ныне делаю я.

Обещаю — совсем скоро всё изменится!

Этот усатый выскочка не должен затмевать ваш талант. Вы рискуете, он пожинает плоды. A great ship asks deep waters. Да-да, дорогая Памела! Это не он, а вы — большой корабль, нуждающийся в глубокой воде! Дорогая, вы представить не можете, какая неординарная и редкая судьба вам уготована! Надо лишь убрать с пути старого болвана. Сам Ангел Бездны берётся помочь вам! Моими руками.

Я восстановлю справедливость! И сделаю это в ближайшую неделю. А вы меня порадуете, отписав о случившемся немедленно и в подробностях.

Впрочем... вряд ли вам стоит принимать столь обременительное и невыполнимое обязательство — я всё узнаю из газет.

Ваш Вэнс, покорный слуга».

***

— Боже, Боже правый, помоги мне! — шептала Памела перед распятьем, не зная, как уберечь иллюзиониста от опасности. — Что я наделала! Зачем я связалась с этим сумасшедшим?! Надо предупредить Джеймса, чтобы был осторожен.

К трюку «Полёт из пушки» иллюзионист, с которым Памела работала уже три года, всегда готовился очень тщательно. Вероятно, из-за постоянного напряжения, в жизни Джеймс был угрюм и... невероятно суеверен.

За пару часов до представления иллюзионист переставал с кем-либо разговаривать. А за час и вовсе закрывался в гримёрке и, по слухам, что-то там колдовал и шаманил. О мнительности старика среди цирковых ходили легенды.

И вот теперь эти угрозы.

— Джеймс,— не выдержала Памела, когда они, по обыкновению молча, готовили реквизит к представлению. — Простите... Я знаю, что нельзя беспокоить вас сейчас, но... Я должна предупредить!

Получив страшное письмо ещё утром, девушка весь день не находила места. «Я должна всё рассказать Джеймсу. Только не перед представлением. Завтра утром».

Однако с приближением вечера панический страх буквально парализовал её: мысли путались, руки и ноги отказывались слушаться, а воображение рисовало картины одна страшнее другой. В довершение, она никак не могла сосредоточиться и совершала одну ошибку за другой.

И тогда, более не в силах справляться с навалившейся бедой в одиночку, Памела, выпалила:

— Джеймс, берегитесь! Он псих! Он хочет убить вас!

Иллюзионист не проронил ни слова.

Лишь по лёгкому вздрагиванию пальцев и отхлынувшей от лица краске Памела поняла — Джеймс напуган. Очень напуган.

— Простите! Простите меня, Бога ради! Это я! Я во всём виновата!

Иллюзионист не останавливал девушку, и она взахлёб принялась рассказывать:

— Несколько недель назад я познакомилась с молодым человеком...

За весь рассказ Джеймс не проронил ни слова: точно заводная игрушка, он продолжал выполнять ежевечернюю, выверенную до автоматизма работу.

Памела даже чуть успокоилась.

А когда зазвучали фанфары и шпрехшталмейстер объявил о начале представления, она и вовсе забыла о письме.

В этот вечер ничего не случилось.

В следующий тоже.

К тому разговору Джеймс и Памела больше не возвращались.

 

А на третий день пришло самое зловещее послание:

«Он напуган? Ты молодец. Осталось чуть—чуть. Скоро, совсем скоро всё случится, мой покорный слуга».

 

Памела металась по гримёрке: её колотила лихорадка, тело стало ватное и отказывалось слушаться. Но она решила Джеймсу больше ничего не рассказывать.

«Довольно со старика того, что пережил. И так цирковые спрашивают, отчего Джеймс последние дни мрачнее тучи и вовсе перестал разговаривать. Не дай Бог, от волнения порох не правильно заложит, или со страховкой напутает. Сама справлюсь! —решила Памела. — Надо только успокоиться. Это всего лишь сумасшедший из далёкого городка. Сумасшедший, который придумал себе историю про красавицу и чудовище и теперь пишет дурацкие письма. Впредь не буду их даже распечатывать. Лишь бы Джеймс, так сдавший за последнюю неделю, ничего не заподозрил. А для этого мне надо успокоиться. Просто успокоиться».

 

(Продолжение ниже)