Кончилось плавное течение Чусовой. Широкая в предгорьях уральских, - сажений до ста, здесь она сузилась до пятидесяти, а в иных местах и до тридцати. Из-за быстрого течения, множества водоворотов и выступаюших над водной поверхностью камней, идти стало еще труднее. С обеих сторон вздымаются скальные берега, вода стремительно несется навстречу, бурлит в водоворотах у подножия утесов, в корнях полузавалившихся деревьев, уцепившихся за скалы возле самой воды.

Ертаульное судно идет теперь всего саженях в пятидесяти впереди каравана. Беспрестанно слышатся трубные сигналы: слева камень, справа утес, опять справа утес, слева водоворот, слева утес, справа камень… Тут уж не до промера глубины, дай бог удержаться на течении. Гребцы на стругах упираются изо всех сил, испуганно смотрят по сторонам, шепчут непослушными губами молитву, - Спаси и сохрани, господи.

Ивашка на своем дозорном судне глядит по сторонам с восторгом и ужасом. Вот он какой, Камень-то! Никогда еще не видел он в своей жизни таких рек. Ладно, наверх, против течения, - думает Ивашка, - а как вниз? Ведь враз разобьет о камни! Волосы на голове шевелятся от одной мысли оказаться в этом водовороте, в холодной чусовской воде. Косит глазом на Гаврилку. Тот гребет напряженно, не оглядываясь, упершись взглядом в десятника – кормового. По выражению его лица старается угадать, - что там впереди. Саженей с пятьсот прошли без особого труда, - берега, хоть и высокие, но без скал, и течение ровное, без водоворотов. Потом опять пошли скалы, водовороты, камни, крутые изгибы русла, еще хуже, чем раньше.

Только прошли опасный поворот с выступающим из воды камнем, как один из стругов чуть уклонился от стрежня, и, сносимый течением, стал опасно приближаться к скалистому берегу. Десятник на руле, - Данила Вепрев, пытаясь выправить положение, налег на рулевое весло. Нос судна круто пошел вправо - к середине реки, течение подхватило его, стало разворачивать поперек, понесло на задний струг. Те заметили, перестали грести, только удерживали струг по течению, одновременно подавая сигналы задним судам. Данила, увидев, что лодка становится поперек течения, заорал:
- Греби, ребяты, правой! Левой табань!
Гребцы дружно и слаженно выполнили команду, только тот давешний рыбачек, сидевший по правому борту, - Петрушка Данилов, - он и вправду не доспал – потрошил еще, да солил ленка, - на мгновенье замешкался, потом с силой гребанул…
- Ты што, раз-зява! – вскочил со своего места Данила, впился взглядом в Петрушку, - левой - таба-а-нь!

От неожиданного крика, страшного данилова лица, весло у Петрушки выскочило из воды, столкнулось с веслом табанившего соседа. Ритм гребли сбился. И как ни кричал, как не матерился десятник, как ни упирались гребцы правого борта, струг понесло вниз. Раздался треск, дно лодки накренилось…

С задних стругов видели, как медленно вздыбился нос судна, посыпались из него в воду люди, мешки с поклажей, лежавшие на скамьях пищали, сабли. Поднявшись свечой, судно еще раз хряснулось мачтой о камень, переломив ее у самого основания, перевернулось и поплыло кверху днищем, захлестываемое волнами, навстречу задним стругам. Рядом плыли обломки мачты, весла, не успевшие намокнуть шатры, пологи, какие то тюки, ящики, отчаянно барахтались люди, крутился в воде боченок с солониной.

*

Неожиданное происшествие, если не сказать – катастрофа, задержала полк в среднем течении Чусовой почти на два дня. Ертаульное судно и два передних тяжелых струга, а вместе с ними воевода Волховский, два сотника и еще почти полусотня служилых, в том числе и Гаврилка с Ивашкой, не были свидетелями катастрофы. Они со своими судами ушли тогда за поворот, не слышали за шумом воды ни криков людей, ни трубных сигналов бедствия.

Обеспокоенные задержкой флотилии, Волховский с Глуховым при первой же возможности пристали к берегу. Ждали еще час. Не на шутку встревоженный князь, послал берегом дозорных, - Ивашку с Гаврилкой, - узнать, в чем причина задержки. Те часа полтора карабкались по скалам, пока не вышли, наконец, к стругам, причалившим на том самом полуверстном высоком берегу между скал, застали там финал трагедии. Все люди спаслись, - кого выловили задние струги, кто добрался до берега сам.

Выловили шатры, пологи и покалеченный струг с проломанным бортом и без мачты. Но страшны были потери, - сгинул без следа весь хлебный припас отряда, - больше тысячи двести пудов муки, почти восемьсот пудов круп и толокна, кроме того, было утеряно почти все личное оружие сидевших в струге служилых – сабли, пищали, щиты. Несколько щитов правда выловили. Один только десятник Данила Вепрев сумел выбраться на берег и с саблею и с пищалью. Как сумел, – уму непостижимо.

Оставшийся с караваном сотник Ефим Урванцев уже распорядился, - часть служилых ставила на берегу лагерь, другие, рассредоточившись вдоль берега, сняв порты и рубахи, ныряли в холодную воду, шарили по дну, искали, что попадет. Десятка четыре молодых, крепких стрельцов, в том числе всех, кто потерял оружие, сотник собрал, чтобы, пока светло, шли к камню, - нырять, искать пищали с саблями. С ними и отправились в обратный путь – к воеводе Гаврилка с Ивашкой.
- Сотник грозится всех перепороть, если не достанем пищали, - шептались по дороге служилые, с сочувствием поглядывая на безоружных товарищей. Те только вздыхали.
Напротив камня друзья расстались с ныряльщиками, крикнув им на прощанье: - Бог в помощь! Полезли на скалы в обход рокового места.

*

Когда раздался треск и лодка начала кренится, Петрушка пришел в ужас от непоправимости допущенной ошибки.
– Это я во всем виноват, - мелькнуло в голове. Он хотел было ухватиться за вздымавшийся борт лодки, но оскользнулся, выпустил из рук весло и полетел в бурлящий водоворот.

Вынырнув на поверхность, оглянулся, - кругом плыла рухлядь, обломки мачты, барахтались, размахивали руками стрельцы.
– Господи, что я наделал, - снова охватила его леденящая мысль. Как же я теперь буду им в глаза то смотреть?
Из заднего струга ему что то кричали стрельцы, протягивали руки, но он поплыл к берегу, к скалам.

Выбравшись на камни, Петрушка упал на каменную плиту, охватил голову руками, застонал от невыносимой душевной боли, стыда и раскаяния. Он знал, что в струге был весь хлебный припас отряда, - мука, крупы, толокно. В памяти всплыло вдруг, как четыре года назад, когда случилась засуха, они, там дома, чуть не поумирали все с голоду. Ели тогда лебеду, желуди, кору с деревьев. Умерла бабушка, младший братишка. Вспомнил, как лежала мать на полатях, вся иссохшая, с почерневшим ртом и смертной мукой в глазах. Представил себе, что вот также будут лежать на стылой земле его товарищи - стрельцы, десятник Вепрев, сотник Урванцев, уже не грозный, а совсем слабый и беспомощный. Будет смотреть на него укоряющим взглядом: - Я же говорил тебе, брось ленка!

Петрушка сжал кулаки, ударился лбом о камень, вновь застонал, заскрипел зубами, едва сдерживая слезы.
- Я во всем виноват! Нет, и никогда не будет мне прощенья! Господи, как жить то теперь?

Не помнит Петрушка, сколько он пролежал так, корчась от душевных страданий. Не было у него ни сил, ни желания подняться и идти к людям. Умереть бы теперь, - думал Петрушка.
- Ну, што разлегся то, вставай! Стрельцы дело делают, а ты тут прохлаждаешься, - услышал он над собой голос десятника Вепрева. Встрепенулся, глянул на десятника. Тот, уловив муку в глазах парня, осекся.
– Ишь ты, переживает, - подумал Данила сочувственно. Он и сам чувствовал себя скверно. Была и его вина во всем случившемся, - надо было полегче тогда с кормовым то веслом. Да где ж знать, он и сам впервой на такой реке.
- Вставай, вставай, - уже другим, сочувственным голосом повторил Данила, - жить все одно надо, государю служить. Наше дело такое! Пошли! Сотник там отряд ныряльщиков собирает, - пищали искать.

Петрушка поднялся. – Как же я теперь без пищали, без сабли то? - безжалостно обожгла его другая мысль. А ежели татары?
Стрельцы встретили их молча, осуждающе смотрели на Петрушку из под нахмуренных бровей. Все, конечно, знали уже и о вчерашней рыбалке, и о ленке и о нагоняе, полученном от сотника Урванцева. Видно, караульные рассказали. Но, слышит Петрушка, знают стрельцы и о том, что и после разноса потрошил он еще и солил этого злополучного ленка, прячась за шатром. Это уже Васька разнес, - он может, вражина! О том, что сам со мною прятался, просил пол ленка отрезать, небось, умолчал. Ишь, глаза то прячет!

Когда подошли к утесу, что над камнем, и глянули вниз, стрельцы невольно ахнули и отпрянули назад. Осторожно пригибаясь, отставив одну ногу назад и цепляясь руками за стоявших сзади, стали заглядывать в бездну. Под ними, саженях в пяти, клокотала пучина.
- Как нырять то? - оглядывались они на десятника Вепрева, - это же смерть!
Данила, заглянул в бурлящую пропасть, озадаченно заскреб затылок. Все застыли, ожидая решения старшого.

Петрушка, стоя на краю утеса, тоже смотрел на воду. Высота его не пугала. Он – волжанин, - оттого и тяга такая к рыбалке. У себя на Волге бессчетно прыгал он с крутого яра в воду, получал неописуемое удовольствие от ощущения полета, когда замирало все внутри. Была высота и поболе, Но там вода была спокойная, теплая, зеленовато-голубая, с расходящимися кругами на большой глубине. Да и место было проверенное прежними купаниями и нырянием с воды.

Здесь же вода в тени утеса была темно синей, почти фиолетовой, колыхалась крутой волной; подле камня вся кипела белыми бурунами, исходила пеной, клочья которой плыли дальше по течению. А что там под водой, - один бог знает! - Убьюсь ведь, - мелькнула мысль. - Да оно может быть и к лучшему, – подумал вдруг Петрушка и начал быстро раздеваться.

Стрельцы оставив Данилу, уставились на Петрушку. А тот, раздевшись, не мешкая, вышел на край утеса, перекрестился, чуть пригул колени, уже наклоняясь над бездной, раскинул руки, резко оттолкнулся и полетел птицей в бурлящий поток.
– Спаси, господи! – не удержался, вскрикнул Петрушка, складывая ладони над головой, с плеском врезаясь в леденящую воду.
За шумом реки его никто не слышал, все разом шагнули, держась друг за друга, к краю утеса, смотрели на воду, сначала у камня, потом дальше туда, где плыли клочья пены.
- Ну, паря, - выдохнул Данила Вепрев, утирая вспотевшее лицо.

*

Петрушка вылез на берег, держа в руке саблю в ножнах. Навстречу ему бежал Васька, следом торопился Данила Вепрев. Наверху, над утесом стрельцы уже разводили костер. Петрушка увидел, как кто-то прыгнул с утеса "солдатиком", - вниз ногами.
- Ну, здорово ты, - начал было Васька.
- Да иди ты…, - бросил ему в ответ Петрушка и отвернулся. Подошедшему Даниле, еще не отдышавшись, начал рассказывать:

- Там несет здорово. Я побоялся головой обо что ни есть хрястнуться, сразу стал тормозить, меня и понесло мимо камня, потом уж стал загребать ко дну, видел три сабли, одну вот только и успел прихватить, сразу и снесло. Отдышавшись, продолжил:
- Глубина под утесом большая. Можно смело к самому дну идти. А там по дну – к камню. Тоже бояться нечего, - течение все одно мимо камня пронесет. Пищали в воду попадали, когда струг по-над камнем свечой стоял. Они, хоть и тяжелые, а все одно течением их немного отнесло. Их надо смотреть за камнем. А сабли, они полегче, - их дальше разнесло течением, саженей на десять, а то и боле.

- Ладно, ладно, - говорил ему Данила, ласково оглядывая дрожавшего от холода парня, его ладную фигуру, покрытую "гусиной кожей". Хмыкнул, бросив взгляд на совсем еще детское, скукожившееся от холода его мужское достоинство. Набросив на мокрые петрушкины плечи свой кафтан, подталкивал его к утесу, на котором уже горел костер.
- Иди погрейся. Саблю то дай мне, я ее просушу, да протру маслицем.

Разохотились служилые. Выслушав наставления Данилы, стали нырять с утеса один за другим, - кто "ласточкой", кто "солдатиком" и по два и по три раза. Прыгнул второй раз и Петрушка. И снова с удачей, - в этот раз выволок на берег пищаль. Все видели с утеса, как пролетел вниз мимо камня ертаульный струг с воеводой и головным сотником Глуховым. Петрушка еще не успел обсохнуть после второго ныряния, как прибежал посыльный, - воевода зовет. Стрельцы провожали его сочувственными взглядами.

К заходу солнца достали стрельцы со дна Чусовой восемь сабель и одиннадцать пищалей. Сотник раздал их стрельцам, оставшимся без оружия, по собственному усмотрению, - кому что. В отношение остальных, включая и Петрушку Данилова, заявил, что пусть добывают теперь себе оружие в бою.

Кончилось плавное течение Чусовой. Широкая в предгорьях уральских, - сажений до ста, здесь она сузилась до пятидесяти, а в иных местах и до тридцати. Из-за быстрого течения, множества водоворотов и выступаюших над водной поверхностью камней, идти стало еще труднее. С обеих сторон вздымаются скальные берега, вода стремительно несется навстречу, бурлит в водоворотах у подножия утесов, в корнях полузавалившихся деревьев, уцепившихся за скалы возле самой воды.
Ертаульное судно идет теперь всего саженях в пятидесяти впереди каравана. Беспрестанно слышатся трубные сигналы: слева камень, справа утес, опять справа утес, слева водоворот, слева утес, справа камень… Тут уж не до промера глубины, дай бог удержаться на течении.
Гребцы на стругах упираются изо всех сил, испуганно смотрят по сторонам, шепчут непослушными губами молитву, - Спаси и сохрани, господи. Ивашка на своем дозорном судне тоже глядит по сторонам с восторгом и ужасом. Вот он какой, Камень то! Никогда не видел он еще в своей жизни таких рек. Ладно, наверх, против течения, - думает Ивашка, - а как вниз то? Ведь враз разобьет о камни! Волосы на голове шевелятся от одной мысли оказаться в этом водовороте, в холодной чусовской воде. Косит глазом на Гаврилку. Тот гребет напряженно, не оглядываясь, упершись взглядом в десятника – кормового. По выражению его лица старается угадать, - что там впереди.
Дальше саженей с пятьсот прошли без особого труда, - берега, хоть и высокие, но без скал, и течение ровное, без водоворотов. Потом опять пошли скалы, водовороты, камни, крутые изгибы русла, еще хуже, чем раньше.
Только прошли опасный поворот с выступающим из воды камнем, как один из стругов чуть уклонился от стрежня, и, сносимый течением, стал опасно приближаться к скалистому берегу. Десятник на руле, Данила Вепрев, пытаясь выправить положение, налег на рулевое весло. Нос судна круто пошел вправо - к середине реки, течение подхватило его, стало разворачивать поперек, понесло на задний струг. Те заметили, перестали грести, только удерживали струг по течению, одновременно подавая сигналы задним судам.
Данила, увидев, что лодка становится поперек течения, заорал:
- Греби, ребяты, правой! Левой табань!
Гребцы дружно и слаженно выполнили команду, только тот давешний рыбачек, сидевший по правому борту, Петрушка Данилов, - он и вправду не доспал – потрошил еще, да солил ленка, - на мгновенье замешкался, потом с силой гребанул…
- Ты што, раз-зява! – вскочил со своего места Данила, впился взглядом в Петрушку, - левой - таба-а-нь! От неожиданного крика, страшного данилова лица, весло у Петрушки выскочило из воды, столкнулось с веслом табанившего соседа. Ритм гребли сбился. И как ни кричал, как не матерился десятник, как ни упирались гребцы правого борта, струг понесло вниз. Раздался треск, дно лодки накренилось…
С задних стругов видели, как медленно вздыбился нос судна, посыпались из него в воду люди, мешки с поклажей, лежавшие на скамьях пищали, сабли. Поднявшись свечой, судно еще раз хряснулось мачтой о камень, переломив ее у самого основания, перевернулось и поплыло кверху днищем, захлестываемое волнами, навстречу задним стругам. Рядом плыли обломки мачты, весла, не успевшие намокнуть шатры, пологи, какие то тюки, ящики, отчаянно барахтались люди, крутился в воде бочонок с солониной.

*

Неожиданное происшествие, если не сказать – катастрофа, задержала полк в среднем течении Чусовой почти на два дня. Ертаульное судно и два передних тяжелых струга, а вместе с ними воевода Волховский, два сотника, и еще почти полусотня служилых, в том числе и Гаврилка с Ивашкой, не были свидетелями катастрофы. Они со своими судами ушли тогда за поворот, не слышали за шумом воды ни криков людей, ни трубных сигналов бедствия.
Обеспокоенные задержкой флотилии, Волховский с Глуховым при первой же возможности пристали к берегу. Ждали еще час. Не на шутку встревоженный князь, послал берегом дозорных, - опять же Ивашку с Гаврилкой, - узнать, в чем причина задержки. Те часа полтора карабкались по скалам, пока не вышли, наконец, к стругам, причалившим на том самом полуверстном высоком берегу между скал, застали там финал трагедии. Все люди спаслись, - кого выловили задние струги, кто добрался до берега сам. Выловили шатры, пологи и покалеченный струг с проломанным бортом и без мачты. Но страшны были потери, - сгинул без следа весь хлебный припас отряда, - больше тысячи двести пудов муки, почти восемьсот пудов круп и толокна, кроме того, было утеряно почти все личное оружие сидевших в струге служилых – сабли, пищали, щиты. Несколько щитов правда выловили. Один только десятник Данила Вепрев сумел выбраться на берег и с саблею и с пищалью. Как сумел, – уму непостижимо.
Оставшийся с караваном сотник Ефим Урванцев уже распорядился, - часть служилых ставила на берегу лагерь, другие, рассредоточившись вдоль берега, сняв порты и рубахи, ныряли в холодную воду, шарили по дну, искали, что попадет. Десятка четыре молодых, крепких стрельцов, в том числе всех, кто потерял оружие, сотник собрал, чтобы, пока светло, шли к камню, - нырять, искать пищали с саблями. С ними и отправились в обратный путь – к воеводе Гаврилка с Ивашкой.
- Сотник грозится всех перепороть, если не достанем пищали, - шептались по дороге служилые, с сочувствием поглядывая на безоружных товарищей. Те только вздыхали.
Напротив камня друзья расстались с ныряльщиками, крикнув им на прощанье: - Бог в помощь! Полезли на скалы в обход рокового места.

*

Князь, узнав о последствиях катастрофы, схватился за голову:
- Убили, - запричитал он, - без ножа зарезали!
Семен Дмитриевич Волховский, по натуре своей был человеком гражданским, воспринимал все произошедшее с детской непосредственностью и вместе с тем как-то по-домашнему, как воспринимает помещик-барин оплошность холопов.
- Перепороть всех! – кричал он, - достать хлеб со дна! – топал ногами. - Сплавляемся сей же час к ним. Я там сам разберусь, кто виноват!
- Батюшка, Семен Дмитриевич, дозволь сказать, - пытался остановить и успокоить его Иван Глухов, - криком делу не поможешь.
Удивительны все же простые русские люди. Вот хоть тот же Иван Глухов. В крови у них что ли это унижительное почтение к отпрыскам благородных именитых семей, - князьям да боярам. Обращаются с ними, как с капризными неразумными детишками. Готовы поступиться и своим достоинством и честью. Кажется, все готовы сделать для них, только было бы им удобно, исполнить любое их повеление. И не только тогда, когда они действительно умны, мужественны, достойны, овеяны заслуженной славой, но даже и тогда, когда "его княжеская светлость" – полный дурак и бездельник. В этом нет ничего от понятия дисциплины, субординации. И, часто, дело даже не в боязни наказания. Здесь другое, - почтение к родовитости, близости к царскому двору, помазаннику бога на земле.
Сотник Глухов – настоящий вояка. Прошел и огонь и воды. Ему под пятьдесят, но он еще крепок, - в самой мужской силе. Ходил и на Казань и на татар крымских, плавал на стругах со своим воинством по Оке, Волге и Дону. Воевал в Ливонии, знал и пищальный и пушечный бой, приходилось ему и в конную атаку ходить и в рукопашный сабельный бой. Не единожды был ранен. Получил золотой на шапку и сына боярского* от самого Петра Ивановича Шуйского. В прошлом году после нападения татар на Пермь указом Ивана Грозного в звании письменного головы был направлен туда для организации обороны Пермского края. А нынче вот грамотой молодого самодежца Федора Иоанновича – головным сотником в Сибирский полк князя Волховского.
Правда, таких шальных рек, как Чусовая, не видывал, не приходилось бывать и в таких диких местах, - все больше по равнине. Но воинский порядок, обязанности свои Иван знал, честью воинской дорожил, мужественно переносил походные и боевые лишения и дисциплину мог держать своею рукою крепко. Впрочем, пройдя путь от рядового стрельца до сотника и сына боярского, Иван Глухов не забыл и почти бесправного положения нижних чинов, старался быть справедливым. Когда нужно было, мог горой встать за своего подчиненного, не боясь мнения начальников, но терпеть не мог среди своих подчиненных дураков, трусов и бездельников. Был он человеком с пониманием, в гражданской жизни, наверное, даже добрым человеком, хотя и скрывал это за маской нарочитой грубости и суровости. Стрельцы его побаивались, но уважали, если не сказать – любили.
На родине, - в новым городке Епифани, что под Тулой, имел он свое хозяйство, где остались матушка его, жена Ефросинья, да четверо детишков, - трое сыновей и дочь Марьюшка. Он крепко любил и детей и жену свою, часто о них вспоминал, но это было его тайной за семью печатями. Он не любил об этом говорить.
Так вот этот мужественный, закаленный походами и опаленный войною человек, сейчас терпеливо, чуть ли ни нежно успокаивал распалившегося князя, как уговаривает дядька-воспитатель раскапризничавшегося барчонка. Князь, наконец, успокоился.
Посовещавшись, решили: гружеными стругами не рисковать, оставить их здесь вместе с полусотнею служилых под командой второго сотника, а Волховскому с телохранителем, сотником Глуховым и шестеркою стрельцов сплавиться к основному лагерю ертаульным судном.
Вот здесь то и увидел Ивашка, что значит сплавляться вниз по Чусовой. Рулевым веслом взялся править Гаврилка, - он уже имел такой опыт, и Урванцев с Волховским ему доверились. Вихрем летели мимо скалы, склоненные деревья. Гаврилка упирался веслом то в одну, то в другую сторону, орал во всю глотку команды гребцам, - то греби, то табань. В две минуты пролетели они эту каменную трубу, - только дух захватывало. Сотник Глухов стоял на коленях в носу лодки, вцепившись руками в борта. Князь с телохранителем сидел в середине струга, меж стрельцов, держался за мачту, крестился. Пролетая мимо злополучного камня, все видели, как с утеса ныряли прямо в водоворот нагие стрельцы, как выплывали потом саженях в тридцати за бурунами, разевая рот и отплевываясь. Один из них уже подплывал к берегу, волоча за собой пищаль.

*

Когда раздался треск и лодка начала кренится, Петрушка пришел в ужас от непоправимости допущенной ошибки. – Это я во всем виноват, - мелькнуло в голове. Он хотел было ухватиться за вздымавшийся борт лодки, но оскользнулся, выпустил из рук весло и полетел в бурлящий водоворот.
Вынырнув на поверхность, оглянулся, - кругом плыла рухлядь, обломки мачты, барахтались, размахивали руками стрельцы. – Господи, что я наделал, - снова охватила его леденящая мысль. Как же я теперь буду им в глаза то смотреть? Из заднего струга ему что то кричали стрельцы, протягивали руки, но он поплыл к берегу, к скалам. Выбравшись на камни, Петрушка упал на каменную плиту, охватил голову руками, застонал от невыносимой душевной боли, стыда и раскаяния. Он знал, что в струге был весь хлебный припас отряда, - мука, крупы, толокно. В памяти всплыло вдруг, как четыре года назад, когда случилась засуха, они, там дома, чуть не поумирали все с голоду. Ели тогда лебеду, желуди, кору с деревьев. Умерла бабушка, младший братишка. Вспомнил, как лежала мать на полатях, вся иссохшая, с почерневшим ртом и смертной мукой в глазах. Представил себе, что вот также будут лежать на стылой земле его товарищи - стрельцы, десятник Вепрев, сотник Урванцев, уже не грозный, а совсем слабый и беспомощный. Будет смотреть на него укоряющим взглядом: - Я же говорил тебе, брось ленка!
Петрушка сжал кулаки, ударился лбом о камень, вновь застонал, заскрипел зубами, едва сдерживая слезы, - Я во всем виноват! Нет, и никогда не будет мне прощенья! Господи, как жить то теперь?
Не помнит Петрушка сколько он пролежал так, корчась от душевных страданий. Не было у него ни сил, ни желания подняться и идти к людям. Умереть бы теперь, - думал Петрушка.
- Ну, што разлегся то, вставай! Стрельцы дело делают, а ты тут прохлаждаешься, - услышал он над собой голос десятника Вепрева. Встрепенулся, глянул на десятника. Тот, уловив муку в глазах парня, осекся.
– Ишь ты, переживает, - подумал Данила сочувственно. Он и сам чувствовал себя скверно. Была и его вина во всем случившемся, - надо было полегче тогда с кормовым то веслом. Да где ж знать, он и сам впервой на такой реке.
- Вставай, вставай, - уже другим, сочувственным голосом повторил Данила, - жить все одно надо, государю служить. Наше дело такое! Пошли! Сотник там отряд ныряльщиков собирает, - пищали искать.
Петрушка поднялся. – Как же я теперь без пищали, без сабли то? - безжалостно обожгла его другая мысль. А ежели татары?
Стрельцы встретили их молча, осуждающе смотрели на Петрушку из под нахмуренных бровей. Все, конечно, знали уже и о вчерашней рыбалке, и о ленке и о нагоняе, полученном от сотника Урванцева. Видно, караульные рассказали. Но, слышит Петрушка, знают стрельцы и о том, что и после разноса потрошил он еще и солил этого злополучного ленка, прячась за шатром. Это уже Васька разнес, он может, вражина! О том, что сам со мною прятался, просил пол ленка отрезать, небось, умолчал. Ишь, глаза то прячет!
Когда подошли к утесу, что над камнем, и глянули вниз, стрельцы невольно ахнули и отпрянули назад. Осторожно пригибаясь, отставив одну ногу назад и цепляясь руками за стоявших сзади, стали заглядывать в бездну. Под ними, саженях в пяти, клокотала пучина.
- Как нырять то? - оглядывались они на десятника Вепрева, - это же смерть!
Данила, заглянул в бурлящую пропасть, озадаченно заскреб затылок. Все застыли, ожидая решения старшого.
Петрушка, стоя на краю утеса, тоже смотрел на воду. Высота его не пугала. Он – волжанин, - оттого и тяга такая к рыбалке. У себя на Волге бессчетно прыгал он с крутого яра в воду, получал неописуемое удовольствие от ощущения полета, когда замирало все внутри. Была высота и поболе, Но там вода была спокойная, теплая, зеленовато-голубая, с расходящимися кругами на большой глубине. Да и место было проверенное прежними купаниями и нырянием с воды.
Здесь же вода в тени утеса была темно синей, почти фиолетовой, колыхалась крутой волной; подле камня вся кипела белыми бурунами, исходила пеной, клочья которой плыли дальше по течению. А что там под водой, - один бог знает!
- Убьюсь ведь, - мелькнула мысль. - Да оно может быть и к лучшему, – подумал вдруг Петрушка и начал быстро раздеваться.
Стрельцы оставив Данилу, уставились на Петрушку. А тот, раздевшись, не мешкая, вышел на край утеса, перекрестился, чуть пригул колени, уже наклоняясь над бездной, раскинул руки, резко оттолкнулся и полетел птицей в бурлящий поток.
– Спаси, господи! – не удержался, вскрикнул Петрушка, складывая ладони над головой, с плеском врезаясь в леденящую воду.
За шумом реки его никто не слышал, все разом шагнули, держась друг за друга, к краю утеса, смотрели на воду, сначала у камня, потом дальше туда, где плыли клочья пены.
- Ну, паря, - выдохнул Данила Вепрев, утирая вспотевшее лицо.

*

Петрушка вылез на берег, держа в руке саблю в ножнах. Навстречу ему бежал Васька, следом торопился Данила Вепрев. Наверху, над утесом стрельцы уже разводили костер. Петрушка увидел, как кто-то прыгнул с утеса "солдатиком", - вниз ногами.
- Ну, здорово ты, - начал было Васька.
- Да иди ты…, - бросил ему в ответ Петрушка и отвернулся.
Подошедшему Даниле, еще не отдышавшись, начал рассказывать:
- Там несет здорово. Я побоялся головой обо что ни есть хрястнуться, сразу стал тормозить, меня и понесло мимо камня, потом уж стал загребать ко дну, видел три сабли, одну вот только и успел прихватить, сразу и снесло. Отдышавшись, продолжил, - Глубина под утесом большая. Можно смело к самому дну идти. А там по дну – к камню. Тоже бояться нечего, - течение все одно мимо камня пронесет. Пищали в воду попадали, когда струг по-над камнем свечой стоял. Они, хоть и тяжелые, а все одно течением их немного отнесло. Их надо смотреть за камнем. А сабли, они полегче, - их дальше разнесло течением, саженей на десять, а то и боле.
- Ладно, ладно, - говорил ему Данила, ласково оглядывая дрожавшего от холода парня, его ладную фигуру, покрытую "гусиной кожей". Хмыкнул, бросив взгляд на совсем еще детское, скукожившееся от холода его мужское достоинство. Набросив на мокрые петрушкины плечи свой кафтан, подталкивал его к утесу, на котором уже горел костер.
- Иди погрейся. Саблю то дай мне, я ее просушу, да протру маслицем.
Разохотились служилые. Выслушав наставления Данилы, стали нырять с утеса один за другим, - кто "ласточкой", кто "солдатиком" и по два и по три раза. Прыгнул второй раз и Петрушка. И снова с удачей, - в этот раз выволок на берег пищаль. Все видели с утеса, как пролетел вниз мимо камня ертаульный струг с воеводой и головным сотником Глуховым. Петрушка еще не успел обсохнуть после второго ныряния, как прибежал посыльный, - воевода зовет. Стрельцы провожали его сочувственными взглядами.
К заходу солнца достали стрельцы со дна Чусовой восемь сабель и одиннадцать пищалей. Сотник раздал их стрельцам, оставшимся без оружия, по собственному усмотрению, - кому что. В отношение остальных, включая и Петрушку Данилова, заявил, что пусть добывают теперь себе оружие в бою.