— Алё-о, алё, здрасте!

— Приветствую!

— Э́нто кто у аппарата?      

— Смольный.    

— Какой такой Смольный? Не туда попала что ли?! Я так-то к Лизавете Любкиной звоню...     

— Ну, так это я и есть.         

— Ты всё шутки шуткуешь, Лизавета! Не узнала ли чё ль меня?      

— Спросонья растерялась, понять не могу, кто звонит? 

— Так кто, кто баба Галя я — подруга твоя! Кто ещё-то к тебе в такую рань звонить будет — сама посуди?

— Галька, ты что ли? 

— Ну, ты, подруга, даёшь, кто ещё-то? Конечно я! А я уж было испужалась, неужто думаю, колода старая, — до самого Смольного дозвонилась? Сколь денег-то за межгород содрали бы ни за что ни про что.  

— Да ладно тебе прибедняться-то! Дела-то как у тя?      

— Дела у меня как сажа бела, дале не спрашивай — сама расскажу... Ты чё, подруга, зеваешь что ли? Ты это брось, на часы-то глянь — восьмой час пошёл! Куда ещё боле-то спать? Так всё как есть отлежать можно. Мне так ночь-полночь ноги судорогой сводит, прям, смаялась я. Встану тройным одеколоном натру — вроде отпустит, так я уж его прячу одеколон-то куда подальше, а то иной раз зять придёт крадче, так если найдёт, то всё — пиши, пропало, вылакает зараза всё подчистую, и как только не подавиться? До чё жадный! Ведь для случая тройной-то припасён, а ему чё — слово не скажи, отбрехается...      

— Ну, так, на то и зять, что любит взять! Тебе-то с зятем повезло, не то, что мне.        

— Скажешь тоже… Ты, думала, он у меня не пьёт? Ну как же не пьёт — за шею льёт... Ой, заболтала ты меня, Лизавета, совсем, я чё хоть тебе звонила-то? Вот ведь склероз прицепился, будь он неладен, как банный лист к э́нтому месту... Вспомнила, у меня же — бяда приключилася! Ой, бяда-а...

— Помер что ли кто?!

—  Да ты чё, типун тебе на язык! Упаси Бог, все живы-здоровы, и зять тоже, чё ему сделается-то? Жрёт в три горла... Слушай, я тебе чё скажу: я э́вон чё наделала — курей своих проспала...        

— Чё тако говоришь, как так?      

— Вот, глухая тетеря!.. Курей у меня украли, тебе говорю, почти всех как есть, батюшки мои родные!

— Сколь? 

— Молодок штук семь-восемь, пока темно точно-то сказать не могу, опосля перезвоню.         

— Как украли?  

— Так знать бы, где упасть — соломку постелила, — чай не дурней паровоза!..        

— Стели не стели — всё равно на мели.

—  И то, правда... Ну, так чё не утащить-то? Сама мешок-то у стайки поставила…        

— Какой такой мешок?       

— В котором курей моих уволокли, говорю.

—  Как так?       

— Ну, как, как — долго ли чё ли умеючи-то?.. Во мне всё как есть трясётся — бяда́ така́! Да ты ещё переспрашиваешь по сто раз — душу травишь...

— Сама позвонила, а теперь упрекаешь…

— Это я любя, Лизавета! Уважаю тебя вот и звоню. Вот ведь чё приключилося, напасть-то какая, ро́стила, ро́стила цыпушек, все лето за ними ходила, сколь денег издержала на корм и всё в пустую, батюшки мои! 

— Так чё теперь реветь-то? Говори быстрее, а то тебя не переслушаешь, подруга!        

— Так, ты, слушай ладом — не торопи, тебе чай не на работу?!      

— Выспаться мне не дала, звонком своим всполошила.  

— На том свете отоспимся, Лизавета!   

— Зачем на том? Мне тутака сладко спится…Куры, мешки, камыш, позже-то не могла позвонить?

— Вот, трындычиха! Когда позже-то? Уж звонить так сразу.

— Ну вот, заладила. Попробуй, пойми…

— Ещё раз тебе как путной объясняю: я вчера́сь как на грех за камышом на озеро сходила. Камыш-то нарезала да в мешок сложила, а мешок-то этот будь он неладен, принесла, да поставила в аккурат возле стайки с курами. Думала как лучше, какая никакая, а подстилка моим курочкам будет, всё ж таки потепле — ночи-то до чё холодные стали, а молодки-то подросли, уж которые нестись начали, а сегодня проснулась, чая на ночь глядя перепила и пошла сама знашь куда, а стайка-то открыта. Глянула, а молодок-то нет, как ровно корова языком слизала!               

— Совсем что ль курей боле не осталось?

— Ну, старых разве что штук пяток... Они чё удумали-то, воры окаянные — из мешка камыш-то вытрясли и туда курочек-то моих запихнули... Уразумела?    

— Вроде да!

— Ну, то-то, а то до тебя доходить стало как до утки на третьи сутки, глухая тетеря!        

— Разбудила меня сама, и обзываешь ещё…

— Да не ты первая не ты последняя, глухая тетеря-то! Обиделась-то на чё? Я же с тобой по-свойски — любя!  

— Тогда ладно, Галька. Сама  же знаешь, где тонко там и рвётся!   

— Верно, говоришь, Лизавета! Что верно, то верно.  Я-то не дотумкала грешным делом, что оно так получится, мозгов-то кого — отживаю, девятый десяток разменяла — сама знашь.       

— Отживаем своё, ой, отживаем, Галька!      

—Ты-то меня на год моложе — чё сравнивать... Столько трудов потрачено и всё кобыле под хвост...     

— Закругляйся, подруга, мне некогда шибко с тобой лясы точить!  

— Да погодь, Лизавета, угомонись — дай до конца расскажу. Меня прямо как будто кто изурочил? Сама посуди — один петушок между поленницей застрял — не углядела. Думаю, куда делся? А тут как-то недели две назад за дровами пошла, гляжу, а он лежит родимый меж дров, жалко до чё, а я на кошку грешила... Мне бы, Лизавета, наседку купить, а то мои-то инкубаторские не садятся высиживать, так я чё думаю-то, если до лета доживу, жива-здорова буду, так наседку у соседки своей Нины Козловой всё же куплю.

— Живая она ёщё?!    

— Чё говоришь? Жива — не жива? Жива, даче с ней сделается? Дюже живучая, как кошка!      

 — И я прям, диву даюсь!   

— Ага, ага... Без курей-то в своём доме жить — людей смешить. Опять же яйца свои. Подкоплю десяток другой — то внучке, то дочке снесу. Дочь-то хоть и ворчит, а брать всё же берёт. Кто от домашних-то откажется?       

— Уж кто-кто, а она у тебя не дура!     

— Да у нас и в породе отродясь дураков-то не было, сама знаешь — я зря-то не скажу. Я-то яйца не ем боле, холерастерин в них какой-то обнаружили и как он только туда залезает — ума не приложу? Я же курочкам мел даю, крапивы сколь скормила, вроде и скорлупа толстая — не то, что в магазине. До чё дожили, какой только заразы нет, то ли дело раньше...     

— Всё, Галька, пока! Хватит болтать.   

— Да погодь не торопи меня, Лизавета, я же ещё тебе не всё рассказала. Жулики-то эти ещё окромя молодок, у меня петушка стащили, ироды окаянные. А петушок-то до чё славный был красненький — любо дорого глядеть, уж кукарекать начал. Я-то думала — своего белого заколю, а э́нтого молоденького оставлю, а вот видишь, чё получилось... Камыш — будь он неладен! Ну ладно, Лизавета, покеда! Заболтала ты меня, а у меня с утра ещё во рту маковой росинки не бывало. На улку-то глянь — ужо светает! Я после тебе перезвоню, а то душа моя кровью обливается. Пойду хоть кур своих пересчитаю как следоват...

— Будь здорова!        

— И тебе не болеть, подруга!

2014