Так вот, такие документы обнаружены в архивах. В том числе датированная 1658 годом отписка Петра Бекетова якутскому воеводе Лодыженскому. Он отправил её из Енисейского острога на пути следования в столицу с государевой меховой казной и грузом моржового клыка.
В связи с этим приобретают реальность все вышеприведенные свидетельства, в том числе и обстоятельства смерти Петра Бекетова в 1664 году. Нынче, - в 2014 году исполняется 350 лет со дня трагической кончины этого замечательного человека.
*
Освобожденный от ссылки протопоп Аввакум зиму 1662-63 года провел в Енисейске и в Тобольск прибыл в конце июня 1663 года. Он был воодушевлен прощением государя и, как никогда раньше, готов к внедрению в умы прихожан своих взглядов на веру.
Оказавшись в Тобольске, Аввакум застал там все тех же Струну, Григория Черткова и нового воеводу – Ивана Андреевича Хилкова, тоже, впрочем, его давнего знакомого и почитателя. Архиепископа Симеона, как свидетельствуют исторические источники, в городе в это время не было, - в марте 1663 года он выехал в Москву по вызову государя, а вернулся оттуда, по всей вероятности, не ранее августа-сентября того же года.
В столицу Аввакум не поторопился, остался ждать Симеона. Многое было внове протопопу после восьми лет странствий. Сперва, как он писал позже, он «бывал в церквах, даже служил в Софийском соборе по-новому, хотя и ругался».
Вот, видимо, в ту пору и дошли до Аввакума слухи о том, что дьяк Струна за взятку простил какому-то прихожанину грех кровосмешения. Вина дьяка по церковным положениям того времени была довольно большой, и Аввакум не преминул воспользоваться случаем для сведения с ним счетов. Естественно, не открыто, а под видом его наказания за грубое отступление от церковного устава. Впрочем, сам он этого сделать не мог, но рассказал обо всем вернувшемуся из поездки архиепископу.
Изложение событий того времени в исторической литературе характеризуется целым рядом противоречий, мешающих понять обстоятельства, которые привели к смерти Петра Бекетова. Путаницу создают не только текст «Жития», написанного Аввакумом, но и интерпретация этих событий некоторыми историками. Попробуем распутать этот клубок, но прежде, чем приступить к решению этой непростой задачи. Представим себе, в каком настроении, в каком состоянии духа появился в Тобольске протопоп Аввакум.
Он в это время находился на вершине славы. Если на пути в ссылку для большинства жителей Тобольска он был всего лишь малоизвестным священником, то теперь его сопровождал ореол мученичества, дорогой ценой добытый в Даурии, привлекавший к нему внимание даже тех, кто его не знал. Он возвращался в Тобольск героем-победителем, - ненавистный Никон смещен с патриаршего трона, сам Аввакум обласкан и прощен государем. Аввакум объяснял себе свой вызов в столицу из ссылки победою того дела, за которое он вел борьбу.
Пройдет совсем немного времени и он, вернувшись в Москву, увидит, что надежды его были в значительной мере неосновательными. На деле вызов его в Москву объяснялся не победой «старой веры» и ниспровержением никоновских реформ, а иными, более мелкими причинами. Но это произойдет позже.
В поведении освобожденного из ссылки протопопа еще резче стал выступать непримиримый фанатизм, все больше он становился самим собою, - человеком, не желавшим иметь никакого общения ни с кем, кто хотя бы в чем-то расходился с ним во взглядах на веру. В этом смысле очень показательна его встреча с Крижаничем, - находившимся в это время в тобольской ссылке сербским священником.
Вот, что писал об этом сам Крижанич: «Аввакум послал за мной и вышел ко мне на крыльцо; когда я хотел ступить на лестницу и взойти, он сказал:
- Не ходи сюда, стой там, и скажи какой ты веры. Я сказал:
- Благослови отче! - А он отвечал:
- Не благословлю, - исповедуй прежде свою веру.
- Я верую во все, что верует святая апостольская церковь, и священническое благословление принимаю в честь и прошу его в честь. А о вере готов объясниться с архиереем, а пред тобой, путником, который и сам подвергся сомнению веры, нечего мне широко о вере говорить и объясняться. Если ты не благословишь, благословит Бог.
- Ну и оставайся с Богом!», - ответил на это Аввакум.
Этот эпизод не только свидетельствует о самом факте встречи в Тобольске Крижанича и Аввакума, но и показывает примечательные черты их характеров, - независимость суждений опального серба, высокомерие и непримиримость протопопа, возвращавшегося из ссылки.
Поводом для сомнения в обстоятельствах и времени смерти Петра Бекетова, в том, что он вообще вернулся с Амура, явилось утверждение Аввакума в «Житии», что вся эта история со Струной и смертью сына боярского Петра Бекетова произошла в Тобольске в 1655 году, - на пути протопопа в ссылку. Заявляя о том, что этого не могло быть, поскольку Бе¬кетов в это время находился на Амуре, - защищал Кумар¬ский острог, некоторые авторы, в том числе и Е.В. Вершинин, отказываются верить Аввакуму в достоверности описанной им истории с учас¬тием в ней Бекетова.
Слов нет, Аввакум был хорошим выдумщиком и счи¬тать все его описания в «Житии» исторически достоверными фактами никак нельзя. Там он пишет, например, как зимой по его молитве расступился лед за¬мерзшего озера, чтобы дать ему напиться; утверждает, что своими глазами видел, как рассыпались в прах по воле божьей железные оковы на руках невольника; приводит целый ряд других не менее «правдивых» историй.
К слову сказать, неисто¬вый протопоп был далеко не таким робким и смиренным, как это может показаться при первом, не очень внимательном чтении его «Жития», изобилующего жа¬лостливыми оборотами речи. По свидетельству современников, был он высок ростом (в «казённую сажень», то есть – более двух метров), человеком физически весьма крепким, жилистым. Мог при случае кого надо и скрутить и отстегать, принуждая к покаянию, поморить голодом с той же целью, еще и с прибаутками. А при написании своих произведений мог и слукавить, переставить собы¬тия во времени в угоду своим интересам, а то и попросту приврать ради красного словца.
О своем пребывании в Тобольске по возвращении из ссылки он пи¬шет в «Житии» очень мало, почти ничего. А все события, связанные с преданием Струны анафеме и смертью Петра Бекетова, относит к 1655 году, когда он жил в Тобольске на пути в ссылку. В этом и состоит не¬правда Аввакума.
Главным свидетелем этой неправды является все тот же Юрий Крижанич, находившийся в тобольской ссылке с 1661 года. Он в своей книге писал не только о своеобразном знакомстве с Аввакумом, но и о встрече с Петром Бекетовым.
Таким образом, встреча Аввакума с Петром Бекетовым и все связанные с этим события, описанные протопопом в «Житии», могли произойти только в 1663 – начале 1664 года. Подтверждением этого является упоминание Аввакумом в «Житии» применительно к этому времени имени тобольского воеводы Ивана Андреевича Хилкова, который воеводствовал там с 9 мая 1659-го по 15 марта 1664 года.
Что же касается событий, в которых принимали участие те же лица, - протопоп Аввакум, архиепископ Симеон, и Струна, таскавший за бороду дьячка Антона, наказанный Аввакумом и вслед за этим обвинивший протопопа в том, что он ходит по Тобольску с архиепископским посохом, то эти события действительно происходили в 1655 году. Об этом свидетельствуют исследователи литературного творчества Аввакума, ссылаясь на сообщение в Москву об этом инциденте тобольского воеводы Василия Ивановича Хилкова (он воеводствовал в Тобольске с 31 мая 1652 по 17 февраля 1656 г.). Бекетов тогда еще был на Амуре.
Все это говорит о том, что Аввакум в своем «Житии» произвольно объединил события 1655 года, когда он был в Тобольске в самом начале ссылки, с событиями 1663 года, когда он возвращался из Даурии. При этом автор, видимо, не заметил, что выдает свою уловку упоминанием имени воеводы Ивана Андреевича Хилкова, которого в 1655 году в Тобольске не могло быть, - он в это время находился в Москве, был судьей в Монастырском приказе.
Я не первый, кто обратил внимание на «мешанину», допущенную Аввакумом при написании «Жития». Заметившие это историки оправдывают неистового протопопа тем, что его, якобы, подвела память, поскольку «Житие» было написано 20 лет спустя после этих событий. С этим тоже нельзя согласиться. Судя по обилию в тексте исторически точных деталей, имен и дат, у Аввакума была феноменальная память, или, что более вероятно, он делал путевые записи, которые помогали ему восстановить очередность событий. И если он в тексте допускал какие-то отклонения от истины, то, без сомнения, делал это вполне сознательно.
Скорее всего, «мешанина» событий в Тобольске, связанная с личностью Ивана Струны, отображенная в тексте «Жития», была вызвана тем, что автор не хотел, чтобы читатели восприняли историю с приданием его анафеме, как месть со стороны протопопа и архиепископа. Месть за действия Струны в памятном 1655 году, в результате которых протопоп «загремел» в даурскую ссылку, а Симеон был лишен права в течение года и четырех месяцев совершать службу в церкви.
Вернувшийся из ссылки протопоп, мягко говоря, был в обиде на Струну. Скорее всего, даже кипел страстным желанием рассчитаться за все свои страдания, виновником которых считал этого дьяка. Находясь в ареоле несправедливо наказанного, а теперь оправданного великомученика, он считал себя вправе жестоко наказать виновника своих бед. Но подходящих оснований для расправы с ним не увидел, кроме разве что уже почти забытой истории с неправедным решением Струной «дела о кровосмешении».
Эта история случилась в 1658 году, то есть через три года после отбытия протопопа из Тобольска в Даурию, и за пять лет до его возвращения из ссылки. Об этом свидетельствует отписка, поданная архиепископом Симеоном в Сибирский приказ в 1659 году. Архиепископ сообщал, что Ивану Струне «подали челобитную жена на мужа, а дочь на отца, что тот мужик дочь свою насильствовал. И он, вор, сделал по неправде. Мужика оправдал, а жену ево и дочь велел бить без пощады и отдал ему, мужику, головою без всякия крепости». Об этой отписке говорится в комментариях к «Житию», написанных Н. С. Сарафановой и В. И. Малышевым (со ссылкой на Никольского).
Аввакум извлек эту старую, быльем поросшую историю, увидев в ней основание для расправы со Струной. Трудно сказать, как воспринял эту «идею» вернувшийся из Москвы архиепископ, но, как видим, Аввакум сумел убедить его в необходимости раскрутить эту историю заново. Да и как было не согласиться с ним Симеону, который наслышался в Москве разговоров о нетерпеливом ожидании там настрадавшегося протопопа, милостивом отношении к нему государя, его намерении просить Аввакума стать его духовником. Как знать, может быть не только Симеон, но и сам Аввакум уже мысленно представлял себя Патриархом Всея Руси.
Вот тогда-то, видимо, и было принято решение возобновить следствие по этому делу. Архиепископ приказал привести к нему дочь согрешившего прихожанина и учинил допрос. Девка бросилась владыке в ноги, стала жаловаться на своего отца и на Струну. Сказала, что она и ее мать «подали Струне челобитную - жена на мужа, а дочь на отца, что тот мужик дочь свою насильствовал. А он, вор, сделал по неправде», - мужик дал Струне полтину, дьяк его простил, а жену и дочь велел бить без пощады, дабы больше не ходили и не жаловались». Выслушав челобитчиц, архиерей приказал привести мужика, который на очной ставке во всем сознался.
Симеон велел посадить Струну на цепь в хлебню, а Григорию Черткову и Аввакуму приказал «сыскать правду с соборян», то есть расспросить об этом деле прихожан. Однако Струна не стал ждать дальнейшего разбирательства. Просидев сутки в заточении, он, вырвал цепь, и бежал с нею в город к воеводам, заявил «слово и дело государево» на архиепископа и Аввакума.
Воеводы, как об этом свидетельствуют исторические документы, оставили Струну под своей защитой, приставив к нему для охраны Петра Бекетова, который был возмущен бесчинством архиепископа и протопопа Аввакума не меньше других посадских людей.
У читателя, может быть, возникнет вопрос: почему именно Бекетова, разве мало было в Тобольске других казаков? Ведь Бекетову было уже под шестьдесят, - какой из него защитник. Но воевода, отдав Струну «на пристав» старому казаку, видимо рассчитывал на авторитет Бекетова, всеобщее признание его заслуг, при которых вряд ли кто-нибудь из горожан, в том числе и людей архиепископа, осмелился бы посягнуть на подзащитное ему лицо. Кроме того, Бекетов, наверное, и сам не прочь был принять на себя такую обязанность, поскольку Иван Струна был когда-то его полчанином, которого он хорошо знал, ходил с ним в походы по Ангаре и Лене.
Надо сказать, что между архиепископом Симеоном и тобольскими воеводами постоянно шла тяжба о пределах власти, Симеон был с ними, что называется, «на ножах». Дело доходило до того, что, например, предшественник И.А. Хилкова - воевода князь Буйносов-Ростовский, как-то заявил принародно с военной прямотой: «А нашему архиепископу я и сам из головы мозги вышибу!».
Тогда разгорелся грандиозный скандал, завершившийся потерями с обеих сторон, – князя досрочно сняли с воеводства, а Симеона лишили на какое-то время права служения в соборе. Это случилось в памятном 1655 году, когда случилось столкновение Струны с Аввакумом во время пребывания его в Тобольске.
Не складывались у Семеона отношения и с новым воеводой. В августе 1660 года архиепископ самовольно, т.е. без вызова, выехал в Москву с жалобой на князя Ивана Андреевича Хилкова. К досаде своей дела он не выиграл, а лишь вызвал раздражение верховной власти.
Взятие воеводами Струны под свою защиту вновь вызвало яростное возмущение Симеона, - ведь по церковному уставу дьяк, как духовное лицо, подлежал архиерейскому суду. Действия воевод Симеон воспринял, как новое грубое вмешательство в церковные дела и нарушение своих личных прав. В исступлении, подзуживаемый Аввакумом, Симеон не стал ждать от воевод объяснений, решил наперекор им наказать строптивого дьяка своей властью, - предать его анафеме с соборным провозглашением.
Действия Симеона были явным злоупотреблением властью, грубым отступлением от правил церковного устава. Ведь сам Струна кровосмешения не сотворил, а лишь допустил суд «по неправде», что в Сибири было, в общем-то, делом обычным. Да и сам факт кровосмешения также не вызвал у жителей Тобольска особого негодования, ввиду известной тогда в Сибири свободы нравов, на которую жаловался еще патриарх Филарет: там «поимают за себя в жены... сестры своя родныя и двоюродныя..., а иные и на матери свою и на дщери блудом посягают и женятся на дщерях...». За кровосмешение по церковным правилам полагалось временное отлучение, - «… аще кто кровь смесит отець со дщерию или мати с сыном, да примут опитимью на 30 лет...», или, - «… аще кто блудит... с отцем... 8 лет в церковь не входити».
Дьяк, конечно же, был виноват, но за его проступок, при самом строгом подходе, он мог быть лишь отстранен от церковной должности. Анафема же, – вечное отлучение христианина от церкви, провозглашаемое соборно, являлась высшей формой церковного наказания за самые тяжкие прегрешения, - измену Православию, уклонение в ересь и раскол.
Несправедливости Симеона не могли не увидеть прихожане, оказавшиеся невольными свидетелями его действий. Многие из них еще помнили столкновение Аввакума и архиепископа со Струной в 1655 году, завершившееся тогда наказанием и самого Симеона, и ссылкой в Даурию протопопа. К тому же самой этой истории с кровосмешением было уже более пяти лет. Теперешние действия церковников расценивались прихожанами, как месть Струне.
О разгоревшемся скандале скоро узнал весь город. Грех, конечно не малый, - размышляли горожане, - виновного следует наказать, но причем здесь Струна? Ведь в том его и задача, чтобы, наставив грешника на путь истинный, прощать людям грехи.
О намерении архиепископа кто-то из прихожан известил Петра Бекетова. Тот поспешил в собор, чтобы воспрепятствовать этому, но застал там Симеона, уже приступившего к чину анафемаствования. Старый вояка не сдержался, стал бранить и Симеона и Аввакума. Когда архиепископ все же проклял дьяка, рассерженный Бекетов, продолжая бранить архиепископа, покинул службу, но по пути к своему двору вдруг схватился за грудь, упал и умер от сердечного приступа.
Внезапная смерть Бекетова была истолкована церковниками, как небесное возмездие. Они не простили ему сказанных слов, - приказали «ево среди улицы вергнути псам на снедение». Это вызвало новую волну возмущения, внесло раскол в среду горожан, в подавляющем своем большинстве людей богобоязненных. Напуганные внезапной смертью Бекетова после брани в адрес архиепископа в святом храме, приказом владыки в отношении тела умершего, они не смели к нему подойти и препятствовали в этом другим. Только лишь наиболее смелые и мужественные люди, сами прошедшие огонь и воду, хорошо знавшие Бекетова, не менее его возмущенные действиями архиепископа, заявили протест, вовлекли в решение этого дела воевод.
Три дня бурлил и клокотал страстями Тобольск, только лишь после этого тело Бекетова подняли и погребли по христианскому обычаю. Так прискорбно закончилась жизнь одного из замечательных первопроходцев земли Сибирской, сына боярского Петра Ивановича Бекетова.
С точки зрения обывателя смерть его какая-то несуразная и жалкая. Такая историческая личность, такой смелый, мужественный человек, и вдруг такая несуразная негероическая смерть. Не правда ли, - обидно.
Лично я в обстоятельствах смерти Бекетова не вижу ничего унизительного. Да, он погиб не в кровавом бою с богдойцами. Он погиб в яростном бою с мракобесием, словесном поединке, потребовавшем от него предельного напряжения всех его оставшихся сил, напряжения, которого не выдержало его сердце. Это ничуть не умаляет его чести.
Последний день жизни Петра Бекетова, при всем трагизме случившегося, ярко раскрыл очень важные черты его характера, - смелость, беззаветное мужество, обостренное чувство долга, справедливости и товарищества. Посудите сами: воеводы отдали ему «на пристав», то есть под охрану лицо, заявившее «слово и дело государево», его служебным долгом было охранять его до принятия решения государем. Архиепископ же Симеон, не считаясь с этим, решил наказать Струну своей властью.
Многие ли, увидев несправедливость архиепископа, которую уже никак нельзя было предотвратить, могли решиться на такой поступок, - изругать его в святом храме в присутствии прихожан, обвинив в беззаконии и отступлении от заповедей господних, - это самого-то архиепископа всея Сибири!!
Одно лишь это способно было привести в ужас богобоязненных прихожан. Да и сам Бекетов, будучи человеком верующим, не мог не понимать, что поступает, как «бесчинник», подлежащий за свои действия отлучению от церкви. Но понятие долга, справедливости и товарищества, видимо, были для него категориями более высокого порядка.
Если бы не смерть, то Семеон, без сомнения, предал бы анафеме и самого Бекетова. Ведь его проступок был куда более тяжким, чем проступок Струны. В яростном исступлении, что не может этого сделать, архиепископ пошел на последнее, чем еще мог унизить уже умершего человека, - приказал «ево вергнути псам на снедение».
Вся эта история вскоре получила нелицеприятную для архиепископа Симеона оценку горожан. Протопопа Авакуума он вскоре незаметно спровадил в Москву. Не простили случившегося и самому Симеону. В памяти Патриаршего приказа, вскоре направленной в Сибирский приказ, было сказано: «… ево, Ивана, архиепископ Симеон без государева патриарша указу проклял, и от церкви божии отлучил, и священникам в дом ево со святынею, и со всякими потребами приходить, и от нево никакова приношения в церковь примать не велел». Уже 16 февраля 1664 года Симеон был отстранен от должности Сибирского архиепископа и отправлен на обещание в Московский Покровский монастырь. В том же году на него возложили обязанность смотрителя и старшего справщика церковных книг на печатном дворе в Чудовом монастыре.
Аввакум, таким образом, спровоцировав Симеона на противоправные действия, положил конец его карьере. К слову сказать, свидетельство Аввакума в «Житии», что смерть Бекетова наступила в неделю православия, - тоже выдумка. К этому времени, как видите, Симеон уже был лишен своей должности.
А Иван Мильзин вскоре был пожалован в дети боярские, в 1667 году был отправлен в Туруханск для контроля за ясачным сбором, и к делам архиерейского дома больше никакого отношения иметь не будет.
Е.В. Вершинин, конечно же, не прав, говоря в своем очерке, что «память многострадального протопопа зачислила Бекетова в ряды его противников». Нет, противником он его не считал, для этого не было оснований, во всяком случае, оснований, нашедших отражение в первоисточниках. Конечно, Аввакум был уязвлен действиями Бекетова в храме, но и только. Неожиданная его смерть поразила и самого Аввакума. Случившееся долгие годы будет тревожить его совесть: «душе моей горе», - напишет он в своем «Житии», вспоминая о «лутшем сыне боярском».
