Сирень

«Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень…»

Каким бы долгим ни было ожидание весны, пришла она внезапно. Ворвалась щебетанием птиц, мяуканьем котов под аккомпанемент весёлой капели. Пробилась первая травка, радуя глаз изумрудным цветом после долгой и серой зимы.
На территории женского лагеря было не так уж много зелени, но, без сомненья, самым прекрасным украшением была сирень. Она помнила времена, когда здесь была ещё мужская зона. Чьи-то заботливые руки, на радость братьям, посадили её вдоль основной аллеи, дорожки к столовой, вокруг площадки, где стояли скамейки для отдыха. За долгие годы она разрослась, в её тени можно было спрятаться от жары, а во время цветения щедро нарвать именинникам огромный букет. Ведь так мало радости в этом «городе скорби».
Эту весну ждали особенно, как любой юбилейный год. На какую бы тему ни начинался разговор, заканчивался обсуждением амнистии. Шестьдесят лет со дня Победы в Великой Отечественной войне. И каждый надеялся, веря в гуманность нашего правительства, что амнистия коснётся и его. Надежда – ею только и живут.
– Должны что-то сделать и для «тяжёлостатейников», – сказала пожилая женщина со следами жестоких побоев на лице. Статья – умышленное убийство. – Да разве ж я, деточка, хотела? Навалился, начал душить, попались под руку ножницы, вот и пырнула. Не бачила, шо творила. Думала, конец мой пришёл. Всю жизнь, ведь, садюга, изгалялся надо мной…
– Лишила человека жизни и домой собралась, смотри-ка... Посиди ещё, мать. А мы погуляем!
Мелкие воришки попадали под любую амнистию, так что у этой экспрессивной особы сомнений не было – скоро домой.
Женщина с измождённым лицом покачала головой:
– По што Зинку обижаешь? Креста на тебе нет. Ей и так досталось, а ты ещё и надежду отнимаешь.
Надеждой жили. Она окрыляла, прибавляла сил.
А весна продолжала своё волшебное действо. Немного припоздала и наверстывала упущенное.
Маю нужна сирень! Набухли и начали открываться цветочные бутоны, оголяя маленькие зародыши будущего чуда природы.
Под растаявшим снегом – старый мусор. Ручейки нанесли землю на дорожки, и началась работа по благоустройству территории.
«Главнокомандующим» была замполит колонии Котовская, властная строгая женщина. Её боялись, но и уважали – за справедливость решений. Через завхоза зоны она отдавала распоряжения: где, что и как надо сделать.
О личности завхоза стоит сказать отдельно. Миловидная девушка со сроком за убийство ребёнка. Задушила подушкой – плакал, мешал общению с возлюбленным. В былые времена она боялась бы и голову поднять, а ныне с чувством собственного превосходства давала распоряжения ответственным по хозработам в отрядах. Уважением среди осуждённых не пользовалась, а назначение администрации на такую должность поднимало её в собственных глазах и давало возможность потешить гордыню.
В шестом отряде была женщина, которую не интересовали разговоры об амнистии. Сколько она их перевидала за свои отсиженные? Больших и маленьких, но ни одна её не коснулась. Шутила: «Амнистия меня любит, потому не трогает». Не то что бы опасная преступница, все срока за наркотики – обычно мешали нарушения. Правду искала. Не ожесточилось её сердце за двенадцать лет проведённых в лагерях, заступалась за тех, кто в этом нуждался. Не вина – беда их, что сначала пьяные родители били по голове вместо того, чтобы сеять доброе и вечное, потом от мужа бегали по деревне с дитём на руках. Слушая их, думала: «Боже! По сравнению с ними я счастливая…»
Но «адвокатов» не любили, и шишек набила много, пытаясь лбом пробить каменные стены жестокости, равнодушия.
После последних изменений в Уголовном кодексе с неё сняли обвинения по уже отсиженным восьми годам. Но кто их может вернуть? Сколько потеряно за эти годы! Глубокие рубцы на сердце такой реабилитацией не изгладишь.
Всё же у неё были основания для радости. На этот раз удалось доказать свою невиновность в преступлении, в котором пытались её обвинить с помощью лжесвидетелей. К тому же её грело не только весеннее солнышко и скорое освобождение, но и письма парня, для которого нашла необходимые слова, возродившие его дух. Они вывели его из глубокой депрессии, и он был благодарен, возможно, и не подозревая о том, как важно для неё чувствовать себя кому-то нужной. Это окрыляло её, мир в её глазах получил краски, жизнь обрела смысл. Душевная теплота ласковой морской волной плескалась в сердце, разливаясь по всему телу
Распускающаяся на глазах сирень – символ скорой свободы, голубого безоблачного будущего.
Когда-то ей довелось побывать на Дальнем Востоке, и она влюбилась в цветущий багульник. Непередаваемый нежный розово-сиренево-голубой цвет. Словами не передать – это надо видеть. Охапками приносила домой, ставила в вёдра и любовалась этими облаками, спустившимися в её скромное жилище. То же с сиренью. Огромный букет – кусочек неба. Чувства выливались в прекрасные образы…
Однажды по пути из бани её кто-то спросил: «Как вода? А людей много?» Получив ответ, что и водичка прекрасная, и людей немного, одна девочка спросила: «Тебя к психиатру не вызывали?» «А что, должны были?» – не чувствуя подвоха, спросила женщина. «Да что-то странно. И водичка у тебя хорошая, и люди добрые…» Посмеялись. Действительно, нельзя быть такой счастливой и ходить всё время в розовых очках. Неуместно.
Через пару дней её всё же вызвали к психиатру.
– Чем обязана вниманием к своей персоне? Никогда не испытывала нужды в психиатре.
Врач улыбнулась:
– Вот и хорошо. Просто я знакомлюсь со всеми, кто сидит по статье за наркотики.
Поговорили о том, о сём.
– Первый раз встречаю наркоманку с таким стажем, сохранившуюся не только внешне, но и внутренне, трезво мыслящую, интеллектуально развитую. Вы из породы вымерших. Динозавр какой-то.
Немного пошутили на эту тему и разошлись, довольные друг другом.
Дошла очередь на работы по благоустройству территории и до шестого отряда. Аккуратненькая, исполнительная завхоз обозначила фронт работ:
– Вам надо выкорчевать сирень.
Недоуменно-вопросительные взгляды:
– Где?
– Везде, – предвидя возражения, отрубила. – Распоряжение Котовской.
Мол, обсуждению не подлежит. И убежала.
Возражения были. В основном на ненормативном языке. Как в «Русском радио»: «Мы им не ругаемся, мы им разговариваем». Точку под дебатами поставила ответственная за хозработы:
– Кому нужны нарушения перед амнистией? Слышали? Распоряжение Котовской. Быстрей начнём – быстрей закончим. Давайте за кирками, лопатами, ломами…
И началось...
– По-до-жди-те!!! Вы что? Это какая-то ошибка! Этого не может быть! Давайте подождём начальство, выясним, может, завхоз что-то не так поняла! Это же дикость, варварство!
Не верилось в чьё-то столь абсурдное решение. Сколько лет понадобилось, чтоб вырастить такую красоту. Украшение всего лагеря. Кому она помешала? Этой женщине хотелось остановить безумие…
– Тебе что, больше всех надо? Пошли рубить.
– Распоряжение Котовской, с ней лучше не спорить.
И даже те, кто, казалось, всегда её понимал, не глядя в глаза: «Успокойся. Тебе оно надо? Скоро домой. Пора понять – стену лбом не прошибёшь».
– Нет, как хотите, но у меня рука не поднимется.
А в голове закрутилось – из песни: «Ирен, Ирен, тебе ведь нравится сирень…»
Работа набирала обороты. Какой-то дьявольский энтузиазм: разрушить, уничтожить, погубить. Да что же это такое?
Нарастала головная боль, теплая волна доброты, превратившись в цунами, обрушилась на воспаленный мозг, в котором, как на заезженной пластинке, снова слова: «Ирен, Ирен, тебе так нравилась сирень…» Терялась реальность происходящего.
«Нет, это не со мной, это дурной сон».
Ещё какие-то движения. Попытки изменить ход событий. Штаб. Никого. Будут через час. Голова сейчас расколется. Обратно, может, удастся хоть что-то спасти, хоть кого-то образумить... Поздно. Чтоб удобней было выкорчёвывать, сломали, где не поддавалось, срубили все ветки, под корень…
Их волокли по земле к мусорной свалке, и зародыши цветов, ещё недавно доверчиво тянувшиеся к солнцу, бились о булыжники, превращаясь в бесформенное месиво.
К горлу подкатил тошнотворный ком, перекрывая дыхание.
«Ирен, Ирен, тебе так нравилась сирень…»
Оголился остов недостроенной церкви. Стены из красного кирпича как будто плакали кровяными слезами о людском равнодушии, жестокости, немым укором взирая на происходящее.
«Господи, прости нас, грешных, не ведаем порою, что творим».
Останавливались зеваки. Пожилые женщины осуждающе покачивали головой:
– Да, шо ж вы робите, такую красоту загубили! – в сердцах крикнула тётя Зина.
– Приказ, мать. Иди своей дорогой.
– Ишь, послушна яка, так бы мать свою слухала, сюда б не попала…
«Приказ… приказ… Что-то подобное уже было, оно сидит в подсознании, иногда всплывая и царапая душу. Ах, да! Вот такие послушные исполнители по приказу расстреливали мирную демонстрацию в Новочеркасске... Но кто-то ведь, помню, и отказался… Я схожу с ума, если память рисует то, что было не со мной... И вообще, что за ассоциация? Но… «Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень?» Наваждение какое-то…
Лёгкое облако в душе превратилось в грозовую тучу. Первые капли солёного дождя застилали глаза. Нет, нельзя показывать свою слабость. Кому нужны мои слёзы? Боль, обида, разочарование змеиным клубком свернулись в горле, пытаясь задушить.
– Тебе плохо? – кто-то участливо взял под руку.
– Давай в санчасть отведу.
Дверь – одна, вторая, третья – закрыто. Вот – поддалась.
Психиатр. Ирония судьбы.
– Что случилось? На тебе лица нет…
– Си… си… си-рень…
– Что сирень? – спросила врач, готовясь мерить давление.
– В-в-вы-р-у-у-би-ли…
Измерила, покачала головой, достала пузырёк. Кап-кап-кап... А в висках опять предательское: «Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень…» Сжимает ладонями голову. Нет, не помогает. «Ирен, Ирен, тебе ведь нравилась сирень…» Дрожащей рукой судорожно, с трудом делая глотки, выпила горькое лекарство. Змеиный клубок вместе с выпитым провалился куда-то внутрь. Пакостное чувство, но дышать стало легче.
– Где? – поинтересовалась доктор.
Выдохнула:
– Везде!
Психиатр с недоверием посмотрела на женщину.
– Как это?
– Вот так…
– Вы и меня расстроили…
Она хотела ещё что-то спросить, но поняла – не сейчас. Слёзы градом катились из глаз, женщина захлебнулась в рыдании. «Истерика. Пусть выплачется, со слезами немного выйдет боль, тогда и поговорим», – подумала про себя врач.
– Вот и потребовалась мне ваша помощь, – ещё всхлипывая, прошептала женщина. – Доктор, я действительно ненормальная?
– Ну что вы, это нормальная реакция на уничтожение, разрушение красоты, особенно свойственная женщинам.
– Тогда кто болен?
Вопросительно-удивлённый взгляд.
– Да нет, я не буду обсуждать решение администрации. Меня убивает отношение осуждённых, женщин, – с какой лёгкостью разрушали, с каким рвением уничтожали то, что созидалось годами, то единственное, что радовало глаз, давало отдушину. Неужели так ожесточились сердца? Эпидемия равнодушия. Страшно.
И чуть помолчав, добавила:
– Я больше не сяду. Никогда.
Доктор что-то говорила о жестоком веке, о бездуховности, ещё что-то… Женщина устало поднялась.
– Пожалуй, пойду.
– Выписать успокаивающее?
– Нет. Если только вакцину от равнодушия…
И вышла, сопровождаемая сочувственным взглядом доктора. Чем тут поможешь?
Поговаривали, что завхоз всё-таки не так поняла распоряжение Котовской: надо было просто подчистить молодую поросль. Якобы, зайдя в зону, она была поражена содеянным, и в сердцах бросила: «Быдло». К кому именно относились эти слова – неизвестно. Да и были ли они. Ругали, конечно, завхоза... К чему эти запоздалые разговоры? Снявши голову, по волосам не плачут.
А время шло своим чередом. Оно не остановилось. Наступил май. Без сирени, правда. Боль потихоньку улеглась, вот только разговаривать особо ни с кем не хотелось, и улыбаться женщина стала намного реже.
Зона жила ожиданием амнистии. А может, «золотая», как в пятьдесят третьем?.. А может, а может... Всё-таки такая дата…
Прошёл май. Разговоры. Слухи. Слухи. Разговоры. Лишь одна женщина знала: амнистии не будет. Она не говорила об этом никому. Зачем? Люди почему-то не любят тех, кто в итоге оказывается прав. И всё же, когда стало ясно, что домой никто не пойдёт, с горечью сказала:
– Срубили амнистию вместе с сиренью. Сожгли вместе с остатками доброты и совести.
Тихий внутренний голос успокоил: «Потерпи, будет в твоей жизни и весна, и сирень. Ты будешь свободна. Всегда». Сердца коснулась тёплая волна, медленно растворяя в себе остатки боли, смывая тяжесть с души. Мир и покой опять разливались внутри, заполняя каждую клеточку. Она улыбнулась:
– Всё будет хорошо, девочки, поверьте. Счастье рядом.
И совсем по-другому зазвучали слова давно знакомой песни: «Ирен, Ирен, тебе ведь нравится сирень!..»