Итак, настал день суда. Судили моего «бойца», - пилота эскадрильи, в которой я был командиром, Женю Головина. Женя попал в аварию, в результате которой от вертолёта остались лишь воспоминания и груда металлолома, а сам Женя, у которого сначала подозревали перелом основания черепа, но, слава богу, ошиблись, выкарабкался, вылечился и успел уже даже пройти ВЛЭК. Комиссия признала его виновником аварии, и вот теперь он должен был восстановить нанесённый отряду убыток.
Женя был москвичом. Но в Москве и окрестностях не было в эксплуатации вертолёта Ка-26, на котором Жене хотелось работать. Поэтому он устроился на работу к нам в Ставрополь. Москвич Женя был стопроцентный. Из тех, о ком говорят, что москвич - это диагноз. Но, несмотря на московскую эксцентричность, был он очень скромным парнем, крайне в себе неуверенным и оставлял впечатление великовозрастного ребёнка.
Летал он, в принципе, неплохо, но из-за этой его неуверенности в себе возникала ответная неуверенность в нём у проверяющих, в связи с чем к сложным полётам его старались не допускать. Не было у него допусков ни к съёмочным полётам, ни к АХР, ни к отстрелу волков. Но работы и без того хватало. Было это в конце восьмидесятых. Небольшая эскадрилья из тридцати рядовых пилотов и четверых КРС налётывала за год до семнадцати тысяч часов. Причём большая часть приходилась на патрулирование газо-, нефте- и продуктопроводов, а также ВЛЭП, каналов и автодорог. Плюс транспортно-связные полёты с аварийными бригадами, разнообразными инспекторами и т. д. В общем, работали мы очень даже ударно, и в этой обойме Женя вовсе не был лишним патроном.
К самому суду я относился очень отрицательно. Это ведь был далеко не первый наш боец, которого судили со столь странной формулировкой: «Нарушение безопасной высоты пролёта препятствий». Мне известно, что в США, например, пилоты, работающие на АХР или других видах работ, связанных с полётами на предельно малых высотах, не подлежат суду в случае столкновения с препятствиями. Там исходят из того, что человек, вынужденный ежедневно по нескольку часов маневрировать между проводов и других препятствий, имеет слишком много шансов рано или поздно в них влететь. И усугублять эту опасность ещё и возможностью судебного преследования означает проявлять самый настоящий садизм. Поэтому такие риски там принято покрывать страховкой и этим ограничиваться. У нас же совсем другое дело. Наши авиазаконодатели, они же авиабюрократы, обвинения в садизме не боятся. У них всё просто: если зацепил провода, значит нарушил. Коли нарушил, значит недисциплинирован. Значит человеческий фактор. Сколько себя помню, боремся с этим фактором. А воз и ныне там. Процент всё тот же. Здесь, кстати, есть одна сногсшибательная деталь: в тех же США этот процент (происшествий по личностному фактору) заметно больше. И они (кошмар!) этим гордятся. Прежде, чем повторить за Задорновым, - «Ну, тупые…», посмотрим на мотивировку. Оказывается, они считают, что это показатель надёжности их авиатехники(!). Не такие уж и тупые. Знают, что у палки есть второй конец. Кто бы вдолбил нашим столь простую истину…
Тем временем на суде зачитывали обстоятельства происшествия. Дело было в понедельник. Вертолёт базировался в Светлограде, и рабочая неделя началась с облёта ведомственной комиссией объектов магистрального газопровода. Женя доставлял комиссию к очередному объекту и ожидал, пока они всё осмотрят, выдадут ЦУ и прибудут к вертолёту для следования на следующий объект. В общем, обычная рутина. Когда они прибыли к селу Родыки, старший попросил Женю перелететь в другое взаимно оговоренное место и ожидать их там. Комиссия уехала. Женя какое-то время заполнял полётную документацию, затем запустил двигатель, прогрел его, завис над площадкой и, довернув вертолёт на ветер, начал взлетать. А ещё через несколько секунд набравший скорость вертолёт с маху влетел в провода ВЛЭП, переломился пополам и рухнул на поле. Нехорошие, в общем, для Жени обстоятельства.
Я хорошо помнил тот день. Получив страшное известие, я помчался подписывать задание на вертолёт АСС. В АДП меня застал звонок из Москвы. Начальство уже хотело знать, что случилось. А я сам знал лишь то, что сообщил милиционер по телефону. И самое страшное, что он сказал, это то, что сельский врач, осмотревший Женю, подозревает перелом основания черепа.
Прибыв с комиссией на место, мы узнали, что Женю увезли в Красногвардейскую райбольницу. Поскольку объяснений от него пока не предвиделось, мы занялись обычной рутиной: составление крок, опрос свидетелей, обеспечение сохранности и т. д. Потом примчался какой-то заполошный мужичёк и начал на нас кричать, почему это мы не спешим на другой конец села, где нас давно ждёт едва ли не умирающий пилот. Мы открыли рты от изумления. Ведь у нас была совсем другая информация. Правда, степень надёжности первой информации не отличалась от второй. Но и игнорировать сообщение мы не могли. Что, если действительно, не взирая ни на что, Женя ждёт помощи от нас, а мы тут кроки рисуем? Мы быстро «свернулись», взлетели и направились к указанному мужичком месту. К счастью, тревога оказалась ложная. Найденный нами местный врач подтвердил, что Женя давно в больнице. Пока мы его искали, солнце село за горизонт, и нам пришлось возвращаться домой уже ночью.
Так почему же Женя взлетал на провода? Инспекторам хорошо, они знают ответ: недисциплинирован. Мне хуже. Я должен знать истинную причину, чтобы исключить подобное в дальнейшем. Конечно, нетрудно было видеть, что с точки взлёта линия проводов скрадывалась на фоне линии села. Но не до такой же степени чтобы совсем их не видеть. Создавалось впечатление, что во время взлёта его голова была забита чем-то совершенно посторонним, а сам взлёт выполнялся привычными автоматическими движениями без фиксации внимания на них. Мы же не фиксируем внимания на своей руке, которой захотелось почесать затылок. Почесали машинально, не отрываясь от своих мыслей, да и забыли. Вот, похоже, и взлетал он так, машинально. Но почему?..
Оказывается, причина была. Я её уже знал. Знал и то, что для наших это вовсе не причина. Подумаешь, семейные сложности! У кого их нет? Женю, как только он выздоровел, сняли с должности, перевели во вторые пилоты Ан-2 и отдали под суд. Уже в день суда в эскадрилье возникло стихийное собрание, и пилоты попросили меня выступить на суде в качестве общественного защитника. Еще свежи были воспоминания, как влетевшему на АХР в провода Толику Долинскому присудили выплачивать двадцать пять тысяч рублей. Это при среднем заработке не всегда достигавшем четыреста рублей. И при переломе позвоночника, сделавшем его навсегда инвалидом.
Просьба застигла меня врасплох. Было очевидно, что переломить ситуацию мог лишь опытный оратор, каковым я никогда не являлся. Наоборот, я был убеждён, что Цицерон из меня никакой. Но вариантов не было, в суд надо было ехать срочно, чтобы не опоздать к началу. Лишь я знал все детали дела и меня попросили «ну хотя бы попробовать».
Ещё ничего для себя не решив, я мчался и явно опаздывал в суд. В зал я зашёл, когда суд уже начался. На меня покосились, но промолчали. Разумеется, я не успел переговорить с Жениным адвокатом, и, соответственно, о моих неожиданных полномочиях никто не знал. Как я о них заявлю, оставалось загадкой. Да и есть ли они, эти полномочия? Ведь мы ничего не успели оформить письменно. Стихийное собрание из тех, кто не был «в поле». Устная, нигде не зафиксированная просьба. Да меня сейчас вышвырнут отсюда, да и всё. И будут правы.
А действо продолжалось и выглядело безотрадно. Прокурор грозно зачитал обвинение, адвокат мялся и не знал толком, какие доводы привести в защиту. Он, разумеется, рассказал, что у Жени заболел младший ребёнок, что жене надо было ложиться с ним в больницу, но не с кем было оставить старшего, которому не исполнилось и пяти лет. Что весь день накануне семья пыталась найти выход, жена уговаривала Женю отпроситься на несколько дней с работы, а он, зная, что сейчас в эскадрилье подменить его некому, даже не стал звонить командиру, то есть мне. Утром он уехал в Светлоград и приступил к работе. Однако все его мысли были дома. Он продолжал мысленно искать выход и никак не находил его. Именно это и послужило причиной отвлечения внимания. Рассказ прозвучал сумбурно и никакого заметного действия на судью не произвёл. Дело быстро подходило к концу, и результат уже был предрешён. Женя сидел, обречённо опустив голову, а его жена сидела одиноко в зале и всё время подносила к глазам зажатый в руке платочек. А в моей душе всё рос, всё увеличивался в размерах протест. Против этой однозначности. Против этой обречённости. Против равнодушия на лицах судьи и заседателей. Надо как-то вклиниваться, иначе будет поздно.
Воспользовавшись возникшей заминкой, я встал и попросил слова. Судья удивлённо-вопросительно поглядел на меня, а я тут же, без остановки объявил, что, согласно решения состоявшегося сегодня собрания коллектива эскадрильи, я назначен общественным защитником и прошу суд выслушать меня в этом качестве. В глазах судьи появился интерес, и он согласно кивнул, приглашая меня начинать.
Чтобы переломить ситуацию, надо было решаться на что-то нестандартное. И я начал:
- Ваша Честь! Для того, чтобы понять, что же на самом деле произошло, я хочу привести Вам пример, казалось бы, бесконечно далёкий от этой ситуации, но в то же время полностью раскрывающий причины случившегося. Все вы помните, как по телевизору нам показывали, как тренируют космонавтов перед полётом в космос. Опутанный проводами человек помещается в капсулу, вращается в центрифуге, а вокруг врачи и учёные анализируют, что пишут самописцы.
Я наблюдал за выражением лица судьи. На нём попеременно читались то интерес, то досада, то вопрос. Однако он меня не перебивал. А я продолжал:
- После первого полёта человека в космос, учёные взяли на вооружение новую, более совершенную систему записи эмоционального состояния человека. Но ведь и старая работала очень недолго. Жалко выбрасывать. И её отдали в Академию гражданской авиации. Вдруг на что сгодится…
В Академии какое-то время думали, где применить свалившийся на голову подарок, а затем решили попробовать её на пилотах, выполняющих полёты по кругу. На пилотов надевали присоски приборов, и они приступали к выполнению полёта.
Сначала всё было, как и ожидалось: уровень эмоционального состояния несколько увеличивался при запуске двигателя, ещё немного увеличивался на рулении, затем рос при разбеге примерно пропорционально набираемой скорости, достигал пика при отрыве, а потом падал по мере отхода от земли. Своего минимума уровень достигал сразу после второго разворота и сохранялся на этом минимуме до начала третьего разворота. При всех маневрах на снижении он рос, достигая максимума в момент касания колёс о землю. На пробеге он уменьшался пропорционально падению скорости. И такая картина была у всех пилотов. У всех… Кроме одного…
Я сделал паузу. Все молча и напряжённо смотрели на меня, ожидая продолжения. Видно было, что и судья, и все присутствующие весьма заинтригованы столь необычным выступлением. Но ведь я, собственно, именно этого и добивался. Теперь главное, не сбиться на скороговорку. Продолжать владеть вниманием.
- А вот у этого одного была большая непонятка. Сначала у него всё было, как у всех. Но только до второго разворота. После разворота его уровень эмоционального состояния тоже падал до минимума, но затем вдруг «взлетал» до границ возможностей самописцев и находился там выше всех красных линий до самого третьего разворота. А перед третьим разворотом он не менее неожиданно падал и далее опять повторял ту же картину, что и у всех пилотов. То есть, получалась картина как у всех, но на самом спокойном участке внезапно начинали бушевать нешуточные страсти. Причём, было очевидно, что случись на этом участке какая-либо внештатная ситуация, типа отказа двигателя, или ещё чего-нибудь, у пилота не хватит на борьбу с ней ни сил, ни внимания. Поскольку абсолютно все силы брошены на борьбу с неизвестным и невидимым врагом. И было совершенно непонятно, с чем или с кем конкретно борется пилот на самом спокойном участке полёта. Так что же это за враг?..
В зале стояла напряжённая тишина. Похоже, сейчас судья никому не позволит перебить меня.
- После допроса с пристрастием профессорам и доцентам всё же удалось узнать, чем отличается этот пилот от остальных. Оказалось, что утром того дня он поскандалил с женой и тёщей. Он был уверен, что он прав, но не смог ничего доказать женщинам, не желающим слушать его доводы. Поэтому весь день он мысленно возвращался к спору с женой и тёщей, приводил им (мысленно) всё новые и новые доводы, то есть попросту «махал кулаками после драки». Он делал это весь день, каждую свободную минуту. Однако, запустив двигатель, он отбрасывал посторонние мысли и находился «в форме» вплоть до спокойного участка после второго разворота. Но на участке, где все пилоты расслаблялись и отдыхали перед заходом на посадку, он возвращался к своим горестным мыслям и, как показали приборы, эти переживания отбирали сил и внимания намного больше, чем пилотирование на самом сложном участке полёта.
Теперь вернёмся к нашему случаю. Должность Головина называется «Командир вертолёта Ка-26». Согласно положениям ICAO, - международной организации, куда несколько лет назад вступила наша страна и положения которой она (страна) обязалась неукоснительно соблюдать, командир воздушного судна должен (или хотя бы имеет право) иметь дома личный кабинет. Вряд ли кто из вас был дома у Головина. А вот мне довелось. Размеры комнаты, где они проживают вчетвером, всего лишь на один метр по длине и один метр по ширине превышает размер кровати, стоящей в центре. Самое подходящее определение этой комнаты – котух. Какой там кабинет! Все удобства во дворе. Вот бы привести сюда функционеров ICAO! Чтобы посмотрели, в каких условиях у нас куётся безопасность полётов. Сюда стоит добавить, что ни у Жени, ни у его жены в Ставрополе нет родственников. И когда с ребёнком случилась беда, они оказались с ней один на один. И о чём же, по-вашему, думал Женя в полёте? Пока на борту были пассажиры, пока надо было рассчитывать курс, искать посадочные площадки, в общем, выполнять работы, заведомо требующие к себе внимание, Женя вполне справлялся, отрешившись от горестных мыслей. Но, оставшись один, выполняя совершенно несложный подлёт с одной площадки на другую, Женя позволил себе вернуться к мыслям о невыносимой ситуации дома. Понятно, что когда уровень эмоционального состояния выше всех красных линий, среагировать на возникшую по курсу высоковольтку совершенно невозможно. Результат вы знаете. Только теперь знаете и причины результата. И можете соотнести с официальным обвинением в «нарушении безопасной высоты пролёта препятствий». Обвинение подразумевает умысел или лихачество, в то время, как на самом деле имеет место несчастный случай и невыполнение государством взятых на себя обязательств.
Есть и ещё один аспект. По итогам прошлого года Головин награждён грамотой. Он налетал за год более 400 часов, намного перевыполнив плановые обязательства. Наша эскадрилья в прошлом году установила абсолютный рекорд, налетав 17 000 часов, то есть, перевыполнив план на целых 5000 часов. За счёт применения передовых методов и грамотной эксплуатации техники была получена дополнительная прибыль, в десятки раз превышающая убыток от аварии вертолёта. Вся эта прибыль, в которой есть и заметная доля КВС Головина, поступила на счета Ставропольской авиакомпании, иск которой вы сейчас рассматриваете. Однако пилоты авиаэскадрильи, имеющие непосредственное отношение к получению этой прибыли, хотели бы, чтобы её маленькая часть пошла на погашение убытка от аварии вертолёта. Именно об этом они поручили мне попросить суд, что я и делаю.
Ваша Честь! На основе всего сказанного я прошу Вас от имени эскадрильи, поручившей мне защищать Головина в качестве общественного защитника, и от себя лично, как от его командира, отнестись снисходительно к нашему пилоту, засчитать в счёт погашения убытков принесённую нами дополнительную прибыль и не назначать ему выплату, поскольку зарплата у него, несмотря на громкую должность, в десятки и даже сотни раз меньше, чем у его заокеанских коллег. У меня всё.
Я сел. Было заметно, что своей речью я всё-таки «пронял» присутствующих.
- Ну ты даёшь – зашептал сидящий рядом командир отряда. - Я и не знал о таких твоих способностях. Очень даже неплохо…
- Да я и сам не знал. Просто очень обидно за своего бойца.
В это время Женин адвокат взял слово. Он говорил очень горячо, повторяя и заостряя приведённые мной цифры и доводы. Судья слушал, но было видно, что что-то он уже решил для себя. Я понимал, что не стоит надеяться, что с Жени вообще снимут все обвинения, вряд ли даже изменят формулировку. Но вот минимально возможная сумма – это уже выглядело вполне реально.
Так, собственно, и случилось. Суд приговорил Женю к выплате символической суммы в 1000 рублей, чего даже сам Женя не ожидал. Я тоже был доволен. Хоть и спонтанно, а всё же мне удалось сделать доброе дело.