От автора.

Всё, что вы прочитаете здесь, имело место быть не так давно, в 1995-1996 годах уже минувшего столетия. И всё это можно было бы назвать мемуарами, но... Во-первых, мемуары - это слишком скучно. Во-вторых, в художественном сочинении всегда можно приврать, а где вы видели авиатора, который бы не воспользовался такой возможностью? В третьих, кое-кому из упомянутых может не понравиться то, в каком виде я их упомянул и захочется намылить мне шею. И в случае с мемуарами мне не отвертеться. А здесь я всегда могу сказать, что, мол, развивал художественный образ, ну и так далее. Да и вообще, многие фамилии я изменил и теперь, пользуясь модной фразой, тоже могу гордо заявить, что все возможные сходства случайны и не имеют к желающим намылить мне шею никакого отношения.


Глава 1.

Очень интересный вид у Столовой горы в Кейптауне. Не очень высокая, но, тем не менее, большая, она видна с любой точки «Материнского города». Всё время, пока мы были там, на её плоской вершине лежало облако, которое постоянно стекало со склонов и таяло. Даже дельтапланеристы, время от времени прыгающие с неё, делали это в сплошном тумане, лишь погодя выплывая из него как призраки. За все дни, что мы там находились, облако так и не покинуло своё плоское ложе, а постоянное растекание никак не сказалось на её размерах. А были мы там довольно долго, гораздо дольше, чем собирались. И видит Бог, нам это не очень-то нравилось, так как ситуация, в которую мы «влипли», предсказуемостью не отличалась.
А началось всё несколько дней назад, когда командир вызвал меня, чтобы сообщить, что наш экипаж в Кейптауне попал в переплёт. Контракт с местной авиакомпанией об аренде нашего вертолёта в последний момент «не сросся», люди оказались на улице без средств к существованию, не имея возможности ни перегнать вертолёты в другое место, ни вообще вернуться домой из-за отсутствия денег. Мне предлагалось взять с собой ещё один экипаж и отправляться в Кейптаун для перегонки обоих наших вертолётов в Браззавиль. Деньги для перегонки я должен был взять в Конго, где работали два наших Ан-24 и один Ми-8.
Командир несколько раз повторил, что мне поручается только перегонка, и что через пару недель я должен вернуться в Ставрополь. До сих пор не знаю, он в самом деле так думал, или уже тогда предполагал, что я вернусь лишь через полгода.
Наши приключения начались ещё в Ставрополе. Командировочных нам не дали, т. к. приказ об откомандировании был подписан 30 декабря, а вылетать предполагалось 3 января. Все эти дни ни банк, ни наша бухгалтерия не работали, а позже было нельзя, т. к. экипаж срочно ждал помощи. Выход был один, - лететь за свои, а в Конго компенсировать их из полученной суммы. Но до Конго ещё надо добраться...
Серёга Чернов, мой второй пилот, явился на вылет без денег. Сказал что у него нет. Санька Чекрышев, ещё один второй пилот, который летел со мной в экипаж к Качалову, принёс с собой 50 долларов. У бортмеханика Лёхи Павловского, деньжат было побольше, но увидев и сразу расшифровав мой взгляд, он немедленно заявил, что это деньги на видеокамеру, которую он собирается купить в Эмиратах. В общем мне, как представителю командования, дали понять, что это не дело, - отправлять людей на край света без командировочных. Я и сам был такого же мнения, но что я мог поделать? Но главное, что же делать сейчас? Моих 300 долларов явно не хватит на четверых до Браззавиля, тем более что летим не прямо, а через Эмираты, где ещё три дня ждать самолёт Эфиопских авиалиний, на который нам приобрели билеты. Похоже, надо «отбивать» командировку. Но как же экипаж в Кейптауне? Помощь нужна срочно, а следующий самолёт лишь через неделю. И, похоже, никого кроме меня это не интересует. Я знал, что это не так. Просто по старой порочной традиции и подчинённые, и начальство уже не первый раз ставили меня в безвыходное положение, надеясь, что я как-нибудь выкручусь. И я выкручивался. Но сколько же можно?..
- Ладно, поехали, - сказал я и пошёл на досмотр. «Народ» молча поплёлся за мной, ни минуты не сомневаясь, что я уже что-нибудь придумал. - Пара разгрузочных дней вам не повредит...
Последняя фраза «народу» не понравилась, но они смолчали, пытаясь понять, в самом деле я готовлю им такую кару, или «беру на пушку».
Кстати, билетов до Эмиратов у нас тоже не было. Экономя на всём, наше командование уже давно изобрело «гениальный» способ доставки своих экипажей в Африку через ОАЭ: экипажи вписывались в декларацию экипажа самолёта нашей авиакомпании, выполняющего рейс до Эмиратов. По этой декларации их выпускали в Шарже в город без виз. Экипажу ведь виза не требуется. И наш фокус состоял в том, что мы выдавали себя за экипаж, в то время, как на самом деле были пассажирами. Для таможенников важно, чтобы прилетевшее количество членов экипажа соответствовало заявленному в декларации и равнялось улетевшему количеству. А то, что некоторые «экипажи» вылетают не на своих рейсах, а совсем в другую сторону, так это они и заметить-то не в состоянии. Но в нашем случае дело усложнялось тем, что прилетали мы в Шаржу, а вылетать-то должны из Дубая.
В Шарже нас встречал представитель нашей авиакомпании. Собственно весь мой расчёт базировался именно на нём. Сын нашего Генерального, представитель без представительства, он был весьма своеобразной фигурой в нашей авиакомпании, т. к. был не столько менеджером, сколько сыном, и это накладывало отпечаток на все его отношения как с экипажами и другими представителями служб, так и с непосредственным начальством. Несмотря на молодость, он очень не любил, чтобы ему перечили, и уж совсем не терпел нештатных ситуаций. Я же в силу сложившихся обстоятельств и врождённой вредности характера собирался преподнести ему и то, и другое. Поэтому я ещё в аэропорту заявил ему, что мы прибыли на его полное обеспечение и в течение ближайших трёх дней он должен оплачивать нам питание и проживание в гостинице. Кроме того, я заявил, что собираюсь использовать его транспорт для поиска представительства Эфиопских авиалиний и получения там заказанных билетов. Моё заявление и безапелляционный тон повергли его в шок, т. к. в его намерения входило всего лишь поздороваться с нами, узнать ближайшие планы и пожелать успехов. После взрыва эмоций и продолжительного возмущённого монолога, который я переждал со спартанским спокойствием, лишь иногда подбрасывая дровишек в огонь, он, наконец, заявил, что свяжется с шефом и лишь потом решит, что с нами делать. Я знал, что шефом он называет отнюдь не начальника отдела, а своего отца. И меня вполне устраивал такой вариант, т. к. позволял без посредников быстро довести проблему до Генерального. В решении я не сомневался, т. к. папа был профессионалом и в этом качестве вполне предсказуем, а скорость решения гарантировала та степень возмущения, до которой я довёл его сына.
Мои расчёты полностью подтвердились. После переговоров сын хоть и с ворчаниями, но всё же обеспечил нам вполне приемлемые жильё и питание. На его машине мы объездили весь Дубай и, наконец, нашли представительство Эфиопских авиалиний, где и забрали наши билеты. Провожать нас он, однако, не поехал, пропустив тем самым самое интересное (или наоборот, предчувствуя его). Вы же помните: по декларации нас впустили в страну в Шарже, а значит, и покидать её мы должны были там же. Но у нас-то билеты из Дубая...
Сначала мы хотели выйти на перрон по международным пропускам (они у нас, слава богу, были) и лишь в самолёте предъявить билеты. Но есть риск, что наши места могут в этом случае продать.
- Кто их там продаст, - подал голос Санька. - Наверняка ходит полупустой.
Мы подошли к кассе и узнали, что это не так. Несколько человек стояли в ожидании окончания регистрации и заняли живую очередь для покупки билета, если он появится.
Мы направились на регистрацию, но там нам показали на проход для экипажей, поскольку с декларациями - это туда. Но оттуда нас отправили на регистрацию, т. к. с билетами - это туда. В конце- концов на нас обратил внимание какой-то аэропортовский чин и отвёл нас в сторонку, чтобы уяснить ситуацию. Первое, что он с изумлением обнаружил, что заявленного в декларации рейса нет в расписании не только на сегодня, но и на все дни недели. Я долго и вдохновенно вешал ему лапшу на уши, но араб уже на половине великолепно понял, что перед ним очередные русские Остапы Бендеры. За его спиной я отчётливо увидел перспективу скандала, зиндана и других неприятностей. С тоской подумалось, что я так и не удосужился узнать, имеются ли в арабских тюрьмах кондиционеры. Однако араб, по-видимому, по опыту знал, что связываться с русскими Остапами себе дороже. Поэтому, прочитав нам исчерпывающую нотацию на тему, что так делать нельзя, он сам зарегистрировал наши билеты, отобрал у нас декларацию и выпроводил на рейс со словами, что следующий раз точно отправит нас в тюрьму.
Уже на следующий день мы подлетали к Браззавилю, имея при себе и видеокамеру, и мои нерастраченные 300 долларов. Правда, были и потери: в аэропорту Аддис-Абебы, единственном аэропорту Африки, где я видел большую неоновую надпись по-русски «Добро пожаловать», во время смены самолёта у нас «увели» Лёхину куртку и мой фотоаппарат.
В Браззавиле мы ещё два дня ждали рейса на Йоханнесбург. Там я получил тридцать тысяч долларов на перегонку и постоянный страх за их (и мою) целостность. Если бы кто-то снял с меня пояс с этими деньгами, то я бы никогда не смог за них рассчитаться, т. к. не может же «обыкновенный советский лётчик» заработать такие деньги!
И ещё одно событие, имеющее косвенное отношение к нашим будущим приключениям, произошло в это время: В Киншасе, которую из Браззавиля видно через реку невооружённым глазом, упал на рынок российский Ан-32. Он работал здесь по контракту с каким-то предпринимателем, перевозил грузы. И вот на взлёте этот самый груз, который плохо закрепили, поехал назад, смещая центровку за допустимые пределы. Жертв было много. Говорят, их стало ещё больше, когда предприимчивые граждане начали таскать на этот рынок с кладбищ города своих недавно умерших родственников в надежде получить компенсацию и за них. В стране резко повысились антирусские настроения. А ведь нам предстояло гнать через неё вертолёты и минимум дважды садиться на дозаправку. Заир и без того всегда был проблематичным для перегонки вертолётов из-за постоянных вымогательств, поборов и даже угроз оружием, а сейчас это мероприятие становилось откровенно опасным. Облететь же его, такого большого, было очень трудно. Разве что через Анголу. Но там УНИТА, там война. В общем ситуация нам всё больше не нравилась.
До Йоханнесбурга и далее до Кейптауна добрались без проблем. В аэропорту Кейптауна моё внимание привлекла надпись над входом в аэровокзал: "WELCOME TO MOTHER CITY".
- Глянь-ка! Почти Одесса - мама.
Вот там-то мы и увидели в первый раз Столовую гору.
А ещё через некоторое время мы выяснили, что наш экипаж не очень-то и бедствует. Причём о причине я мог бы и догадаться. Ведь оба наши экипажи, мой и Качалова, работали летом прошедшего года в ЮАР на лесных пожарах...


Глава 2.

Нас пригласили туда тюменцы, которые давно и плотно там обосновались. У них не хватало двух вертолётов, чтобы прикрыть свои точки, а у нас в это время простаивали в Зимбабве без работы два борта. Ну, вот мы и нашли друг друга. Работа была та ещё. Крупные целлюлозные компании выращивали в горах плантации хвойных деревьев. Страховые компании страховали эти плантации, но при этом ставили ряд условий. Одним из условий было обязательное дежурство пожарной авиации. Когда на рынке появились Ми-8МТВ и Ка-32, они почти полностью «задавили» в конкурентной борьбе имеющуюся в округе авиацию. С ними не могли всерьёз конкурировать ни «Турботражи», ни даже «Супер-Пумы».
Но летать приходилось не так уж и часто. В основном лесники старались обходиться наземными средствами, вызывая нас лишь в случаях, когда огонь выходил из-под контроля. А когда он выходит из-под контроля? Правильно, когда дует сильный ветер. А вы можете себе представить, что такое сильный ветер в горах? В первую очередь это дикая болтанка. Когда я выходил на прямую на высоте двадцать метров, имея на внешней десятиметровой подвеске три тонны воды, для меня большой проблемой было удержать челюсть, чтобы она не лязгала от такой болтанки. Представляете, каких трудов стоило в таких условиях выдержать направление и высоту? Да ещё не разболтать подвеску? Немудрено, что мы здорово уставали от таких полётов. Однажды мы потушили четыре пожара подряд, налетав при этом около четырёх часов. Чувствуя огромную усталость, я плёлся вслед за Качаловым к нашему дому. Вдруг Качалов остановился, облокотившись о забор.
- Ты чего?
- Да ноги что-то дрожат.
- Вот и у меня та же песня. А ведь налетали-то каких-то жалких четыре часа.
Мы постояли, помолчали и поплелись дальше. Ясно, что будь такое каждый день, мы бы долго не выдержали. Но чаще мы просто дежурили. Каждый день от восхода до захода в течение пяти месяцев подряд. Иногда ходили на рыбалку, но с радиостанцией и при условии, что доберёмся до вертолётов в случае тревоги за то же время, что и от домика. Редкие вылеты мы выполняли с большой охотой и даже воодушевлением, воспринимая усталость после них как приятную.
Вот тогда Качалов и познакомился с Дженни.
Вообще отношения с местными у нас складывались ступенчато. Сначала очень тёплые, они в какой-то момент едва ли вообще не прервались. В городке прошёл слушок, что русские, якобы, «путаются» с негритянками. И нас перестали замечать. Вчерашние приятели, завидев нас, переходили на другую сторону улицы и принимались рассматривать там что-то жутко интересное, мешающее им заметить нас. Многие десятилетия апартеида буквально въелись в кровь каждому жителю страны, и как чёрные, так и белые долго ещё не будут готовы принять новые реалии.
Подозрения не подтвердились. Мы пока ещё ни с кем не «путались», о чём местным и сообщили наши вторые пилоты. Дело в том, что в ЮАР в отношении иностранных экипажей, работающих внутри страны, действуют два ограничения, инициированных местными профсоюзами: во-первых, все иностранные командиры обязаны сдать экзамен по местному воздушному законодательству в Департаменте гражданской авиации ЮАР, а во-вторых, минимум один член экипажа должен быть местным. Мой второй пилот Гордон де Бир, потомственный бур дворянских кровей, был довольно шалопаистым молодым человеком, который, тем не менее, был очень неплохим учеником, да и вообще этот парнишка мне откровенно нравился. За глаза он называл меня «мой маленький круглый капитан». Он успел отслужить в танковых войсках ЮАР и, таким образом, у меня в экипаже было два танкиста: советский танкист Юра Козюра, он же бортмеханик и Гордон, - ЮАРовский танкист. Другой второй пилот по имени Вейн не только успел отслужить, но ещё был кем-то вроде сверхсрочника в спецназе и успел повоевать в Намибии и Анголе. Это служило поводом для наших подвыпивших авиатехников «потрусить» его по вечерам на предмет, а не стрелял ли он там в наших. Вейн божился, что нет. Во внерабочее время они старались держать над нами шефство, организовать нам досуг и знакомили с местными достопримечательностями и обычаями. Они даже притащили откуда-то библию на русском языке, причём местного издательства. Кстати по-русски там была не только библия. Мы обнаружили в магазине несколько наименований местной водки, этикетки на которых отпечатаны исключительно по-русски. К сожалению, качество этой водки было отнюдь не русское. В Ставрополе даже «палёная» несравненно лучше.
Наши вторые пилоты время от времени ездили домой. Гордон был родом из Йоханнесбурга, а Вейн из Порт-Элизабет. Во время отсутствия их подменяли либо англичанин Питер, либо новозеландец Квинтон. Последний разговаривал на каком-то австралийском варианте английского языка, и понять его не могли не только мы, но и местные. Питер был понятнее. И старше нас всех, - ему уже было за пятьдесят. Оба они были в ЮАР иностранцами, но их страны входили в «Содружество» и пилоты этих стран приравнивались к местным.
Именно с Питером мы в основном разговаривали на политические темы. Как раз в это время по телевизору показывали американский многосерийный фильм о Второй Мировой. Нас он буквально шокировал тем, какой неприятный облик пытались нам в нём навязать. На экране по кабинету вышагивал какой-то пришибленный Сталин, обутый в высокие сапоги. Он принимал у себя Черчилля и Рузвельта. Вот он открыл шкафчик, достал бутылку водки, разлил её по большим гранёным стаканам, угостил собеседников и продолжил вышагивать, отхлёбывая из стакана. Смотреть без смеха, как «Великая Тройка» «соображала на троих» из гранёных стаканов, полных неразбавленной водки, было довольно трудно. Наши хохотали, держась за животы, а местные косились, пытаясь понять, что нас так развеселило. Мы объяснили. Но, похоже, нас не совсем поняли. Лишь Питер попытался объяснить нам своё видение происходящего на экране. По Питеру выходило, что американцы всегда преподносят русских и англичан в невыгодном свете. И происходило это, по его мнению, из-за отсутствия у них культуры:
- У вас, Владимир, огромная культура, а у американцев её нет. Вот они и чувствуют себя ущербными и пытаются унизить тех, у кого есть то, чего нет у них. Они нажили на войне огромные деньги. После войны они инвестировали эти деньги в экономику всех государств, участвовавших в войне, кроме Британии и СССР. Больше всего денег досталось Германии и Японии, а нашим странам пришлось восстанавливаться своими силами. Поэтому проиграли эту войну не Германия с Японией, а СССР и Британия.
Я озадачился столь непривычной точкой зрения и попытался возразить, что кой-какая культура у американцев всё-таки есть, припомнив некоторых американских писателей. Но Питер заявил, что он говорит о культуре, а не о писателях и начал пространно доказывать, что культурой у американцев и не пахнет. Постепенно, рассуждая о культуре и талантах российского народа, он залез в такие дебри, что я уже потерял суть спора. Обстановку разрядил Вейн, который невинно поинтересовался у меня, как это российский народ, такой умный и талантливый, умудрился выбрать в президенты алкоголика. Вопрос вызвал взрыв хохота, и мы ещё раз доказали, что никто не может смеяться над нами больше, чем мы сами.
Постепенно мы обрастали знакомствами и даже иногда ходили в гости. Так однажды мы отправились к нашему поставщику молока. Дело в том, что мы договорились с одним из фермеров, и он каждое утро привозил нам свежее молоко, избавляя нас от необходимости ходить за ним в магазин. Я не очень-то верил его рассказам о домашнем баре, но он так часто приглашал нас в гости, что мы, в конце концов, решили проверить, что это за бар в степной глуши. Мы долго ехали по ночной степи, и я вконец потерял ориентировку. Наконец мы добрались до каких-то коровников и после непродолжительных поисков нашли-таки искомое. Бар оказался самым настоящим, со стойкой и вращающимися сиденьями, с большим выбором спиртного и «дринькомерами», со стерео музыкой и приглушённым освещением. Мы взяли традиционное «дабл-виски» и стали разглядывать то, что висело на стенах, гадая про себя, сколько раз в году в этом баре бывают посетители. Нам предложили поужинать и мы не отказались. Женское население бросилось готовить, в то время как хозяин важно восседал за стойкой.
Через некоторое время нас пригласили в другую комнату, в которой был накрыт стол. И вот там, сидя за длинным дубовым столом, мы увидели на стене эту фотографию. Фотография была старинная, сделанная в начале века. На ней был крупный мужчина, сидящий на стуле. Разумеется, мы спросили, кто это.
- А это наш дедушка. Его русские спасли...
- ?..
Мы были сплошным вопросительным знаком. Ведь мы были уверены, что в этой богом забытой деревушке под названием Юге, расположенной в Драконовых горах рядом с границей Лесото мы вообще ПЕРВЫЕ русские. И вот оказывается, что здесь ещё в начале века кто-то кого-то спас и в этом замешаны опять же русские. Что за вездесущий народ?
Оказалось, что дедушку спасли всё-таки не здесь. Дедушка был одним из командиров в войске буров во время англо-бурской войны. Общаясь с бурами, мы уже давно заметили, что они относятся к той войне, как к смертельной обиде, над которой не властны годы. Будто она только вчера закончилась. Почти век прошёл, а я уже несколько раз слышал фразу о том, что «мы этого англичанам никогда не простим». Дедушку англичане взяли в плен. Пленного командира буров англичане называли зачинщиком, и он подлежал суду в метрополии. Туда его и повезли на военном корабле. Молодой человек, посвятивший свою жизнь борьбе за свободу, не мог вынести позора плена и решил, что лучше погибнуть в зубах акулы, чем доставить англичанам удовольствие судить его. С этим он и сиганул за борт. Однако акулы не спешили. А тем временем появился другой корабль. С него увидели человека за бортом и подобрали его. Корабль был российским и шёл в Одессу. В Одессе, да и вообще в России в то время были сильные антибританские настроения. Создавались общества, организовывавшие помощь для сражающихся буров, российские добровольцы пополняли армию буров. Поэтому в Одессе, куда вскоре прибыл дедушка, ему быстро по подписке организовали сбор денег на обратную дорогу. Когда он вернулся на родину, война уже была закончена. Он вернулся на свою ферму и занялся извечным крестьянским делом. Вырастил детей и внуков. Последние как раз и принимали нас сегодня.
- Дедушка был бы очень рад, что мы принимаем у себя русских пилотов...
В другой раз нас пригласил в гости другой фермер по имени Эрол. Его бар стоял у дороги и, соответственно, посещаемость была не в пример выше. У него была гитара, которую я перестроил на семиструнный строй. После очередной «дабл-виски» мы вдохновенно орали русские песни к восторгу местной публики. Все хотели с нами познакомиться и уже вскоре мы потеряли счёт новым знакомым, которые пытались нам подпевать. Выяснилось, что у нас с Эролом общее хобби: он, как и я, увлекался парашютным спортом. В его баре в почётном углу висели каска и фотография, на которой был запечатлён Эрол, снижающийся на парашюте. У меня с собой тоже была моя фотография в свободном падении. Не то, чтобы я брал её с собой специально, но на её обратной стороне у меня была начерчена центровочная таблица, а по этой причине фотография уже лет десять торчала у меня в планшете. Увидев её, Эрол сказал, что я, очевидно, богатый человек, поскольку у меня есть даже запасной парашют. Я рассказывал ему про ДОСААФ, а он мне о том, что их, таких любителей, в округе пять человек и время от времени они «сбрасываются» на самолёт и прыгают в своё удовольствие. Мы сошлись на том, что советская система для этого спорта и его любителей безусловно лучше.
На одной из таких вечеринок, а их было много, поскольку «привязанные» к вертолётам днём в течении нескольких месяцев, мы с удовольствием «отвязывались» вечером, мы и познакомились с Дженни. Ей было далеко за сорок, что было отчётливо видно на её лице. Но при этом она сохранила тоненькую фигурку, стремление и умение красиво одеваться и хорошую контактность. Уже вскоре она щебетала со всеми нашими «любителями» английского языка, а в конце Качалов пошёл её провожать. И вернулся лишь утром. Так началась эта связь, которая в дальнейшем сыграла спасительную роль для целого экипажа.
Понятно, что для Качалова это было не более чем тренаж для предотвращения «потери формы». Нельзя сказать, чтобы он этим злоупотреблял, при мне он вообще впервые «пошёл налево», но длительные командировки последних лет и солидный возраст заставляли подумать и об этом. Что бы там не говорили жёны, а здоровый «муж-изменщик» всё-таки предпочтительнее верного импотента.
Другое дело Дженни. Был у неё когда-то муж. У богатых буров-фермеров в связи с изолированностью бытия нравы бывают порой довольно дикими. Жениха выбирали родители. Муж не был любимым, да ещё, говорят, и поколачивал. А жизнь шла. Родились и выросли дети. Умер муж. Дети поженились, повыходили замуж и, как водится, разъехались в разные стороны. В частности один из сыновей был начальником отдела лесоохраны, под эгидой которого мы работали. А женщина была ещё вполне в соку. И душа её мечтала испытать-таки не только материнскую любовь. Ещё мечтала, хотя судьба уже приготовилась подводить черту. И тут вдруг этот неожиданный роман с русским пилотом. Сказать, что она влюбилась - это ничего не сказать. Дженни буквально «втрескалась по уши» в Качалова. Она хотела быть с ним каждую минуту, несмотря на пересуды, изумлённые взгляды сына и заброшенные дела. Она светилась счастьем и видела только его, своего Дмитрия. Она догадывалась, что счастье будет недолгим и старалась не упустить ни одной его капельки.


Глава 3

Пролетело лето, и уже подходил к концу срок контракта. Всем порядком надоел наш «привязанный» режим. Гордон время от времени выходил на крыльцо и, задрав голову, начинал орать:
- Юге! Я не люблю тебя! Юге! Ты мне жутко надоел!
Проорав, таким образом, какое-то время, он обречённо возвращался в свою «келью» и принимался за очередную книжку.
«Тяжёлая пожарная доля» изрядно нас выматывала. Со скукой мы боролись всеми доступными средствами: гоняли шары на бильярде, освоили большой теннис, ходили на рыбалку. Но чаще просто читали. Я пытался разобраться с Библией. Никто не мог мне объяснить, как Авраам умудрился стать святым, если по описанию выходило, что он обыкновенный сутенёр, заработавший сказочное богатство, «подсовывая» свою жену Сару правителям разных стран. Причём «крышевал» его сам Господь. Наши смеялись и отмахивались от меня, а Вейн, которому я пытался сформулировать свой вопрос, то ли не до конца его понял, то ли я не совсем понял ответ. Но что-то такое благочестивое и пространное, что он пытался мне растолковать, меня никак не устраивало, поскольку напоминало великолепную лапшу, предназначенную для моих ушей. А конкретного ответа я так и не дождался. Более того, Вейн в конце концов «надулся» на меня и пресёк разговор, поскольку я, по-видимому, ненароком оскорбил его религиозные чувства, хоть это и не входило в мои планы. Оба наши вторые пилоты были приверженцами методистской церкви и довольно презрительно относились к другим концессиям. В частности при показе по телевизору визита Папы в ЮАР, который проходил как раз в это время, они не особо сдерживались, и Папе досталось от них по первое число. В то же время они никогда не затрагивали Православную церковь.
Ещё мы по очереди показывали чудеса кулинарного искусства, поскольку выяснилось, что местное население понятия не имеет, что такое вкусная пища. Поразительное дело, но при великолепных возможностях они совсем ничего не понимают в еде. По-ихнему приготовить пищу - это вывалить три-четыре банки консервов, разогреть в микроволновке и подать на стол. Ну а традиционное английское «бекон с яйцом», что по-русски означает кусок жареного сала с яичницей и обычно подаётся в подостывшем виде, и тем более овсянка меня буквально убивали, так как я никогда не мог взять в толк, как можно есть эту гадость чаще, чем один раз в месяц. Так что очень скоро местные уже дегустировали и борщ, и уху, и шашлык, и многое-многое другое.
А однажды в посёлке объявили запись желающих на вечеринку с поеданием запечённого кабана. Мы, конечно же, записались и заплатили причитающуюся с нас сумму. Предполагалось запечь кабана в вырытой в земле яме, в которую он укладывался, завёрнутый в фольгу, засыпался землёй и сверху разводился солидный костёр. Желающих оказалось очень много, так что пришлось рыть две ямы для двух кабанов. Надо сказать, что свиньи в ЮАР не похожи на наших. Как-то мы решили в целях экономии купить на ферме свинью, разделать её и заготовить мясо впрок. Мы обошли несколько ферм, но наш главный спец, - авиатехник Саша Татаренко по кличке Борода, забраковал всех предложенных свиней. Поскольку у озабоченного Саши вид был очень грозный, буры его стеснялись и лишь за его спиной спрашивали, чем же ему не нравятся их свиньи, на что получали совершенно обескураживающий их ответ:
- Что это за свиньи, у которых нет сала?..
Саша имел армянские корни, греческий профиль и запись «русский» в пятой графе. Однако в вопросах о сале хохлацкая фамилия перевешивала всё.
Да, действительно, буры выращивают мясные породы свиней, у которых очень трудно найти сало. Только мясо. И запечённое в яме оно было очень вкусным. Но поразило меня не это. Я никак не ожидал, что участники вечеринки придут на неё семьями в полном составе, то есть, приведут и принесут(!) с собой детей, а также приведут бабушек и дедушек.
Воистину, у нас такого не увидишь! Молодёжь лихо отплясывала под звуки местной самодеятельной группы. Кто постарше и уже успел обзавестись детьми, занимались тем же, только предварительно засовывали своих младенцев под столы, чтобы их ненароком не затоптали. Младенцы с интересом рассматривали оттуда ноги мужиков, которые за рюмкой обсуждали результаты матча по регби между сборными ЮАР и Австралии; детвора носилась по двору, а бабушки с упоением сплетничали на лавочке. Люди всех возрастов как будто спешно насыщались общением. Задумавшись над увиденным, я вдруг понял, что по сравнению с нами у них действительно жуткий дефицит общения. Ведь живут они в основном хуторами, где пятнадцать вёрст вокруг ни единой души. Можно лишь пожалеть ЮАРовскую бабульку, от которой ближайшая товарка так далеко, в то время как потребность посудачить у неё ничуть не меньше, чем у русской. Можно, конечно, съездить к ней на машине, но это значит, напроситься в гости. А вот выйти за калитку и посидеть с товаркой на лавочке, на нейтральной, так сказать, территории, - такой возможности бабулька в ЮАР лишена. А чтобы ещё и третья подошла... Ну, для этого нужна вечеринка с запечённым кабаном.
Кабан уже «созрел». Его развернули, притащили в зал и начали отрезать куски и раскладывать их по тарелкам. Надо ли говорить, какой обалденный запах плыл над нами при этом. Все возраста выстроились в длинную очередь с тарелками в руках. Я пожалел, что не захватил с собой фотоаппарат. Дома ведь не поверят, что «у них» тоже бывают длинные очереди.
Несмотря на веселье вокруг, моё настроение было не ахти. Уже несколько дней я откровенно скучал по дому. За это время у меня родилась внучка, и мне хотелось её увидеть. Да и не только внучку. На вечеринке я чувствовал себя больше наблюдателем, чем участником. Я направился к стойке и заказал «дабл-виски».
- Стрейт? - с надеждой воскликнул лесник, исполняющий роль бармена. И сразу человек десять с интересом повернули головы в нашу сторону. Уж очень им нравится глазеть, как пьют русские.
- Клоун я вам, что ли, - проворчал я, - наливай по-вашему, с «Кокой».
Посасывая из стакана, я начал прикидывать, не пора ли и мне пристроиться к очереди, да отведать столь долгожданного кабана. Вечеринка была в разгаре, но от скуки она меня уже не спасала.
Вернувшись домой, мы какое-то время слушали, как наш РЭСОСник Олег Махортов (РЭСОСником в авиации называют техника по радио- и электро- и светооборудованию вертолёта) объяснялся в любви собственной жене по телефону. Не слушать было нельзя, поскольку Бог не обидел голос Олега децибелами, а «принятое на грудь» их только умножало. Поэтому даже за дверью трудно было услышать что-либо, кроме Олеговых излияний. Потом мы пытались убедить его «завязать». Потом ещё. Уж не знаю, сколько времени он «трепался», но в итоге вышло более 100 долларов. Вечером ему было на это наплевать. А вот утром... Утром он на нас на всех крепко «надулся» за то, что мы не оттащили его от телефона. Это в очередной раз подтвердило старую истину, что пьяный больше думает о любви, а трезвый - о её последствиях.
А ещё на следующий день к нам приехал Женя Лебедев. Он был в Тюмени командиром лётного отряда, а в ЮАР - командиром тюменской группы и внештатным инспектором по безопасности полётов от Российского Департамента воздушного транспорта. И, кроме того, он был хорошим парнем. Согласитесь, не часто про начальство говорят такие слова. Для нас-то он был временным начальником, но ведь то же самое мы слышали и от тюменцев. И это при том, что никто не ставил под сомнение его командирский авторитет.
Так вот, благодаря его приезду, а приехал он с банальной очередной проверкой оперточки, мы узнали кое-что о системе страхования в ЮАР. И нашему (или, во всяком случае, моему) изумлению не было предела. Судите сами. Дело в том, что по пути в Юге Женя разогнал слишком большую скорость. Здесь надо, по-видимому, дать пояснение, что такое «слишком большая скорость» в условиях ЮАР. Первый раз я столкнулся с этим в самом начале нашей командировки, когда ездил в Преторию сдавать экзамены. Наш менеджер Андрей Денисов остался в Претории по неотложным делам, а своей жене Ольге поручил отвезти нас обратно. Я сидел рядом с ней на левом сиденье (в ЮАР левостороннее движение), уставившись в спидометр. Стрелка застыла на ста шестидесяти километров в час. При этом Ольга без умолку болтала, причём темой её болтовни было лихачество Андрея:
- Здесь ГАИшники похлеще наших, а он, подлец, гоняет, как сумасшедший. И ничего на него не действует, ни мои просьбы, ни штрафы. Последний раз мы едва сумели выкупить его из тюрьмы. А ему всё нипочём.
Я слушал её причитания и смотрел на стрелку. Стрелка по-прежнему показывала сто шестьдесят. В конце концов я не выдержал:
- Ольга, что же ты всё Андрея поносишь, а у самой стрелка со ста шестидесяти не спускается!
- Так у меня всего лишь сто шестьдесят, а у него ведь меньше двухсот не бывает!
Я схватился за голову...
Дороги здесь, конечно, не чета нашим. Да и не только нашим. Например, «челноки» восхищаются дорогами в Объединённых Эмиратах. Так вот, могу засвидетельствовать, что они и «рядом не лежали» с ЮАРовскими. По таким дорогам просто хочется мчаться. На всех дорогах стоит ограничение скорости сто двадцать километров в час. Но они, стервецы, воспринимают эту цифру за минимальную. Да и служба движения всерьёз интересуется, похоже, только теми, у кого больше двухсот. Кто же в таких условиях осудит Женю, что он разогнался до?.. Кто его знает, до какой скорости он разогнался. Будь это на одной из национальных трасс, то ничего бы и не было. Но он уже ехал по горной двухполосной дороге и, хотя стояли те же знаки 120, но обогнать можно было только по встречной полосе, а значит, когда она свободна. Только вот на такой скорости встречная машина, находящаяся на горизонте, оказывается перед вами буквально через одну секунду. Как раз в такую ситуацию Женя и попал. Обогнать не успел, а тормозить на такой скорости... Ну, вы понимаете. Он не смог удержать машину на дороге. Но эти «чёртовы буржуи» умудрились и придорожную территорию сделать ровной, из-за чего вылетевший автомобиль не обязательно разбивался. Женя тоже уцелел. Не разбился и не перевернулся. Лишь вскользь царапнул правой дверцей о придорожный столбик. Но вполне достаточно, чтобы дверь заклинила.
Приехав к нам, он обратился к нашим вторым пилотам с вопросом, что делать дальше. Те повели его в полицию. А дальше началась фантастика. То, что Женя оказался белым, сразу делало его на 50% не виноватым. В полиции ему задали всего два вопроса, мол, не сбил ли он кого, и не стукнул ли он чью-нибудь машину. Получив два отрицательных ответа, полицейский тут же выдал ему справку, что он не виноват.
Дальше - больше. Справку прямо в полицейском участке сунули в факс и отправили в страховую компанию. И засекли время. Ровно через три часа к нам пригнали другую машину с таким же пробегом, выдали Жене все документы на неё, а битую забрали и увезли. Говорят, в пределах города этот норматив составляет один час. Но нас и три часа потрясли. Попробуйте у нас получить страховку за, например, разбитое стекло. Хорошо, если за три недели сумеете. А сколько справок, волокиты и нервов. А потом попробуйте за полученную сумму купить и установить стекло. Слабо? А здесь сами, на блюдечке с каёмочкой...
Но чудеса не кончились. Как объяснили нам вторые пилоты, которым понравилось нас удивлять, этот же норматив существует и в случае, если в справке написано, что водитель виноват, или если это выяснилось позднее в результате расследования.
- Не может же белый человек сидеть на дороге и ждать результата расследования, - растолковывал мне Гордон, - ему ведь надо дело делать. Если окажется, что он виноват, с него потом вычтут эту стоимость, а если нет, то всё останется за счёт страховки.
В ЮАР за последние годы многое изменилось, чёрные имеют те же права, что и белые, но Гордон ещё не готов этого принять. И не только Гордон. Мы постоянно ощущали, что цвет кожи здорово облегчает нам жизнь. Правда этому способствовала и ещё одна местная особенность: здесь все белые воспринимаются как состоятельные люди. По нашему не очень серьёзному, но очень близкому к истине заключению все белые в ЮАР сказочно богаты, а все чёрные, - сказочно бедны. Промежуточное положение занимают «цветные». Раньше я почему-то думал, что цветные, - это полукровки, то есть метисы, мулаты и так далее. Оказалось, что в ЮАР таких просто нет. Они много лет были буквально запрещены законом. Действующий при апартеиде закон о раздельном проживании рас предусматривал тюремное заключение за межрасовую связь. А цветными называли в основном индусов и пакистанцев, которых неожиданно много в ЮАР. К ним так же относили и других выходцев из Азии.
Былое разделение хорошо видно сверху. Юге, как и подавляющее большинство других населённых пунктов, состоит из четырёх хорошо различаемых визуально с воздуха частей. В центре центральная часть с офисами, магазинами, церковью, полицией и администрацией. С одной стороны к центру примыкают шикарные домовладения, где проживают белые и прислуживают чёрные. С другой стороны невообразимый хаос из ржавой жести, фанеры, картона и подручного хлама. Это «жилища» чёрных. Отсюда они уходят на работу, здесь кувыркаются в пыли их ребятишки, здесь они живут. А ещё есть третья сторона. Здесь, как выразился кто-то из наших, строения уже нельзя назвать сараями, но и на звание дома они ещё «не тянут». Тут проживают цветные. Эти больше заняты мелким бизнесом.
В последние годы из ЮАР стали выезжать англо-говорящие поселенцы. Их место пытаются занять восточноевропейцы. Появились и такие, как мы, то есть «белые на заработках». Всё это несколько разрушает образ «сказочно богатого белого». Тем не менее, мы, как я уже сказал, постоянно ощущали «льготы» нашего цвета кожи. Выражалось это в первую очередь той степенью доверия, которая к чёрным не относилась. Так, когда перед отъездом домой мы брали напрокат автомобиль, чтобы съездить на экскурсию в «Парк Крюгера», нам дали следующие инструкции:
- Вы приедете в субботу, нас здесь не будет, поэтому машину поставьте вон в том углу, а ключи бросьте через форточку на стол.
Как вам инструкция?