Семен Аркадьевич встал, как обычно рано. Едва первые лучи весеннего солнца ворвались в квартиру, насквозь пропитанную лекарствами. С тех пор, как Семен Аркадьевич вышел на пенсию, он полюбил после пробуждения еще около часа валяться в кровати с открытыми глазами. В это время он вспоминал минувшие годы. Причем не всегда годы молодости, напротив обычно в его голове возникали события семи-десяти летней давности. В то время младший из сыновей, Данил, жил еще в этом городе, и каждые выходные приходил навестить родителей. Тогда была еще жива его жена – Соня, с которой они прожили вместе почти пятьдесят лет.
Он повернулся на бок и закрыл глаза в надежде продолжить сон. За миг до пробуждения он видел их лица, будто смерть и расстояния еще не ворвались в жизнь этого человека, проделав в сердце глубокую трещину. Семен Аркадьевич редко вспоминал войну: залитые дождевой водой траншеи, в которых приходилось сидеть по шею в ледяной грязной воде, ночевки на сосновых лапах, снаряды фашистов. Он много видел и слышал, но, в отличии от многих, его сердце, прошедшее путь от Курска до Берлина, вернулось не тронутым, будто не было той страшной мясорубки. «Война. На войне всегда всем плохо», - думал Семен Аркадьевич, и эта тривиальная мысль всегда служила утешением, оберегала в нем то человеческое, что приходит в негодность от крови, грязи и голода. Шестьдесят девять лет назад, где на равнинах Европы его душа еще парила в вышине надежд.
Принято думать, что тому причиной молодость, но Семен Аркадьевич знал, что сколько бы смерть не кружила вокруг, она оставляет душу нетронутой, пока близкие, родные люди живы. Война жестоко выкосила множество семей, но ему повезло. Еще в конце тридцатых его родители, вместе с младшей сестрой отправились в Среднюю Азию налаживать социалистическое хозяйство. Тогда это казалось малоприятным – оставить Ленинград и поехать туда, где позапрошлый век еще торжествовал в своих правах. Теперь же недавно проклинаемый Таджикистан превратился в край спокойный и хлебный. Так что отец и мать были в полной безопасности, лишь юный Семен, поддавшись патриотическому порыву отправился на фронт.
Патриотизм его был несколько иным, чем на агитках партии и военных. Он мало любил товарища Сталина, даже слово «Родина» за семнадцать с небольшим лет осталось пустым звуком, чем-то аморфным, а иногда и малопривлекательным. Его патриотизм питался не любовью, а ненавистью. Он ненавидел тех, кто, держа в руках оружие, приходит в чужой дом, чтобы установить свой порядок. Он ненавидел тех, кто ради идей и амбиций какого-то человека, пусть яркого и зажигательного, готов убивать других. Сама идея войны казалась ему омерзительной и невыносимой. Поэтому он оказался на фронте, чтобы этот ужас поскорее закончился. Но он все не кончался и не кончался.
Кровавые сороковые и голодные пятидесятые оказались для него куда проще, чем спокойные шестидесятые. В эти годы умерла его мать, а через несколько месяцев за ней последовал и отец, не выдержав потери любимой жены. Тысячи чужих смертей так и не смягчили его взгляд на смерть родных.
Сегодня Семен Аркадьевич чувствовал праздник. Он попытался привести в порядок мысли, перепутанные старостью и постоянной болью в суставах. Встать с кровати оказалось легче, чем обычно. «Видимо, так праздник действует. Победа, все таки», - подумал он, и разрезая тяжелый воздух спальни, вышел на кухню. Он посмотрел на потемневший от времени чайник, перевел взгляд на холодильник с надписью «Юрюзань», и решил, что сегодняшний день стоит начать со ста граммов, а не привычного чая. Ну, или со скидкой на годы – двадцати граммов. Он сделал несколько шагов к холодильнику, потянулся его открыть, но взгляд упал на зеркало, прикрепленное немного выше. Семен Аркадьевич провел рукой по лицу: «Надо побриться. Парад!», - подумал он и снова вернулся к плите, на этот раз уверенно поставил чайник на огонь.
Семен Аркадьевич навел мыльную пену, и принялся густо намыливать щеки. С каждым слоем пены, лицо все больше и больше походило на молодое.
- Здравствуй, Сеня! – пытаясь придать хриплому голосу молодость, поздоровался он с отражением в зеркале.
Может, Семен Аркадьевич, удивился своему ребячеству, может, отражение, к которому за всю жизнь единственные раз обратились, обрело удивленные глаза. Он не глядя ополоснул лезвие бритвы в холодной воде, и внимательно рассматривая отражение, вместе с мыльной пеной и щетиной срезал со своего лица молодость. «Стоило пойти на парад в пене», - подумал он и игриво улыбнулся. Человек в отражении ответил тем же.
- Хорошо начинать утро не в одиночестве! – с тем же ребячеством выпалил Семен Аркадьевич.
Человек в отражении глядел на него грустно. Видимо, в мире зазеркалья так же одиноко, как и в нашем. Они смотрели друг на друга глазами полными одиночества и усталости. Он закончил бриться, и не спеша, вернулся к холодильнику. Выпив немного водки, не закусывая, Семен Аркадьевич вспомнил, что он и Соня всегда начинали выходной с пластинки Утесова. Старый, еще родительский патефон заливался мелодичными звуками, слегка похрипывая, а они садились на диван, перед журнальным столиком, и обнимая друг друга, подолгу пили чай. Настроение испортилось. «Куда подевался этот чертов патефон?!», - подумал Семен Аркадьвич. Он взглянул на большие округлые настенные часы. Половина девятого. Пора собираться на парад.
Из дома Семен Аркадьевич вышел в пиджаке с медалями. При каждом шаге они приятно позвякивали, создавая какой-то героический ореол. Город был украшен флагами и баннерами. Машины пестрели надписями. Он надел очки, чтобы разглядеть это буйство красок. Он остановился у пешеходного перехода, ожидая зеленый свет. Перед ним остановился какой-то иностранный автомобиль (в них Семен Аркадьевич мало разбирался) разрисованный георгиевскими лентами, серпом и молотом. На капоте красовался новый лозунг праздника: «Спасибо деду за Победу». Внутри сидели четыре молодые девушки, и передавали друг другу бутылку красного вина. Они по очереди делали большие жадные глотки, после чего затягивались сигаретой. Из колонок доносился Кобзон. Одна из пассажирок высунулась в окно и прокричала: «Спасибо за Победу! Ура!». «Не за что!», - подумал Семен Аркадьевич, и с досадой, но смачно плюнув на асфальт, пошел дальше.
Идти было тяжело, видимо, больные суставы не осознавали величия праздника и продолжали болеть так же, как и в обычный день. Мимо тротуара, где ковылял ветеран проносились один за одним автомобили, из окон которых торчали красные флаги. Он дошел до остановки, и присел на скамейку, чтобы дождаться автобус. Погода была солнечной, темно-зеленый пиджак притягивал горячие лучи, но еле спасал от прохладного ветра, еще хранящего суровость весны.
Центр города был украшен особенно празднично и ярко. Все пестрело триколорами, только изредка где-то краснел флаг, под которым Семен Аркадьевич и его сослуживцы шли в атаку. Скоро должен был начаться парад. В этом году парад обойдется без колонны ветеранов, уж слишком мало их осталось, да и здоровье не то, чтобы вышагивать посреди площади, да еще наравне с молодыми. Зато для них были выделены специальные места, не на трибуне, конечно, но вполне приличные, как посчитали представители власти – белые пластиковые стулья, выставленные полукругом. Военный парад в небольшом провинциальном городе, скорее, напоминает парад тщеславия. Никому не интересно: военный парад, городской праздник, свадьба – главное, там соберется много людей, а значит: женщины смогут продемонстрировать свои новые головокружительные наряды, мужчины - автомобили и богатырское здоровье, измеряемое литрами выпитого алкоголя. Никому нет дела до причины, по которой они собрались.
Семен Аркадьевич стоял посреди этого буйства красок, нарядных лозунгов и чувствовал себя совершенно чужим. Сослуживцев, он так и не заметил среди горстки стариков. Они сверкали от счастья и с жадностью принимали любое мимолетное поздравление от прохожих, будто всю жизнь ждали того момента, когда станут всеобщими любимцами, пусть на один день в году. Он подошел ближе и присмотрелся повнимательнее: вдруг, он не заметил кого-то из своих старых знакомцев. Увы, кроме незнакомых людей и пары бывших работников НКВД – никого заметить не удалось.
«Где же патефон?», - абстрагируясь от происходящего, думал Семен Аркадьевич. Чем больше он думал о патефоне, тем больше осознавал собственное одиночество, которое, увы, не могут заглушить громогласные выкрики толпы. Он стоял между местами для участников войны и гуляющими горожанами, не решаясь ни пройти дальше и сесть, чтобы посмотреть парад, ни забыв обо всем, пойти домой.
Семен Аркадьевич еще раз окинул взглядом толпу. Здесь собралось много разных людей: стройные молодые полицейские, которых редко сыщешь в обычный день, студенты и студентки со счастливыми лицам, и нахлобученными на головы пилотками, школьники и рабочая молодежь, обвязанные с ног до головы георгиевскими лентами, воины-интернационалисты в тельняшках и геройской походкой, с раннего утра подвыпившие отцы семейства, сбившиеся в кружок, из которого нет-нет вырывается табачный дым, молодые мамочки, юные любители Сталина со стеклянными глазами…
Его размышления прервал звук сотен автомобильных клаксонов. До парада было еще далеко, но повернулись и начали внимательно рассматривать празднично украшенную автоколонну, будто она была главной частью военного парада, или истинной причиной, по которой все собрались. Семен Аркадьевич подошел к ним поближе, что лучше рассмотреть. Ему вспомнился первомай, потом виденный по телевизору бразильский карнавал. Большинство машин были украшены патриотическими лозунгами, но некоторые, действительно, отличались. У кого-то надписи позорили, не всегда цензурно, немцев и их проклятого фюрера, кто-то смастерил из папье-маше башню танка и нахлобучил ее на крышу, кто-то, переодевшись фронтовиком высовывался из окна и что-то кричал. Но из каждой машины, непременно, торчал флаг. В основном это были флаги России, СССР, РСФСР, просто красные полотна, но иногда и «имперские» флаги.
Семен Аркадьевич жадно вцепился взглядом в экипаж с «имперским» флагом. Несмотря на возраст, но благодаря одиночеству и любознательности, прекрасно знал, что этот флаг больше всего любят националисты разных мастей. В машине сидели четверо коротко стриженных молодых человека. На машине красовались надписи: «За Русь!», «Слава России!», «Русские вперед!». Он сделал несколько шагов вперед, чтобы рассмотреть их лица, но так и не смог. «А ведь я воевал, чтобы национализма не было», - подумал Семен Аркадьевич. Он простоял, пока колонна полностью не прошла, насчитав тридцать с лишним экипажей молодчиков.
Дорога домой заняла меньше часа. Едва досмотрев парад, Семен Аркадьевич отправился домой. В дни праздника он особенно скучал по жене. Она очень любила народные гуляния, всеобщее веселье, редко задаваясь вопросом, что именно веселит всех этих людей. После ее смерти, он не мог видеть праздников – слишком много воспоминаний, слишком тяжело. Казалось, что посреди всеобщего веселья, он повернет голову, и увидит ее, но ее нет, нет уже много лет.
Он торопливо открыл дверь квартиры, и не обращая внимания на боль в коленях, подбежал к балкону, перерыв ворох старых вещей. Он достал коробку, в который лежал патефон и несколько пластинок. Разгульная молодежь, неонацисты с их новыми флагами – все ушло в никуда! Он наспех вытер пыль, и бережно включил столько прошедший патефон. Снова, как в молодости он слышал те же звуки, с тем же похрипыванием, давным-давно ставшим родным. Семен Аркадьевич поудобней сел на диван. Сквозь закрытые веки он снова видел жену, которая задумчиво смотрит перед собой, вот-вот приобнимет мужа и скажет: «С праздником, милый», - поцелует в щеку, и положит голову на плечо. Семен Аркадьевич запрокинул голову назад.
- С Днем Победы, любимая!