Умар уже несколько лет жил в Москве. Первое время было тяжело, но постепенно жизнь вошла в свое обычное и вполне благополучное русло. Только ступив на столичную землю, он почувствовал себя чужим отверженным. В метро на него недобро посматривали москвичи, которые, впрочем, тоже не так давно приехали, только из других регионов страны. Иногда, от обиды ему хотелось громко выкрикнуть: «Аллах акбар!», - чтобы эти лица, закостеневшие во врожденном шовинизме, исказившись, приблизились к подлинно человеческому облику.
Отец предупреждал Умара, что Москва, да и любой другой город вне Кавказа – не то место, где ему будут рады, а то место, где при самом благоприятном стечении обстоятельств, его будут терпеть, как нахлебника и человека второго сорта.
- Отец, ты ведь сам учился в Москве и не вернулся бы в Дагестан, если бы не нужно было ухаживать за бабушкой! – спорил Умар.
В ответ на это отец улыбался, и точно, перед ним стоит не двадцати двух летний выпускник педагогического, а озорной и упрямый мальчуган отвечал: «Пойми, Умар, когда я там учился, люди были совсем другие. Если человек приехал издалека, говорит на непонятном языке и непохож на других, то это вызывало интерес. А сейчас, все эти скинхеды, моджахеды! Твой дядя – Хаджи-Мурат там живет. Забыл, что он рассказывал? Если с Кавказа – значит террорист, дикарь, преступник!», - так убеждал его отец, но, как выяснилось, безрезультатно.
В родном Каспийске Умар часто чувствовал себя чужим. Еще в детстве, пока мальчишки купались в море и дрались друг с другом за честь родной улицы, он предпочитал общество книг и взрослых людей. Отец, конечно, радовался, что сын растет сообразительным, но разительное отличие от соседских ребятишек беспокоило, как бы он не стал изгоем в среде сверстников. Понимая, что в мальчишеской среде самое важное – сила духа и тела, он отдал сына в секцию вольной борьбы, куда ходили многие его ровесники. Так Умар завел множество друзей, окреп. Но, приходя домой после тренировки, уединился с книгой, предпочитая её забавам товарищей. Но отец уже был спокоен, зная, что сын растет не только умным, но и мужественным.
Особенно Умар был увлечен книгами по истории. И решил сделать эту науку своей профессией. Отчасти способствовал этому его школьный учитель – Андрей Казбекович.
Андрей Казбекович – личность интересная и неординарная. Национальность свою он идентифицировал, как «дагэстонец», потому что отец его был аварец , а мать – эстонка. От матери он получил высокий рост, светлые волосы и европейские черты лица, а от отца – акцент, широкие плечи и любовь к вареному мясу. Самым его любимым учеником был Шапи, отец которого мечтал вырастить из него политика, а по советской привычке продолжал считать, что для этого нужно историческое образование. Только вот, как Шапи не старался, история, как и все другие предметы, кроме физкультуры, труда и ОБЖ, никак не давались. Поэтому его отец часто навешал директора и учителей, компенсируя глупость сына собственной щедростью. А вот самым нелюбимым учеником – Умар. Он слишком много задавал вопросов, на которые учитель не мог ответить. А самое страшное, часто поправлял учителя, когда тот ошибался, а ошибался он нередко. Так что Умар решил стать учителем истории в противовес таким, как Андрей Казбекович.
Еще будучи студентом, Умар понял, что, по крайне мере в Каспийске, его знания вряд ли будут полезны. После же первой педагогической практики, на которой он пытался рассказать детям, что не так важно кто, когда и что сделал, как то, почему произошло то или иное историческое события. Он пытался заставить детей думать, анализировать, применять логику, но потерпел фиаско. Тогда-то и закралась в его голову идея стать учителем не где-нибудь, а в Москве, там, дети, как ему казалось, куда образованнее, чем в Дагестане. В таком настроении Умар приехал в столицу, представляя ее жителей сплошь начитанными интеллигентами.
Умара встретил дядя Хаджи-Мурат. В Москве он жил уже десять лет, так что на него можно было положиться.
- Умарчик! Умарчик! – кричал он, только увидел племянника, выходящего из автобуса Каспийск-Москва.
У Умара было такое ощущение, что он никуда не уезжал. Хаджи-Мурат стоял в светло-голубых джинсах, черной футболке с надписью «Дагестан» и черной бейсболке, на которой были начертаны три самые модные на Кавказе буквы: «FBI». Это очень удивило Умара, ведь, когда дядя приезжал в Дагестан, то одевался очень красиво, можно сказать изысканно.
- Э! Умар! Че ты, глухой, жи есть?! – продолжал кричать Хаджи-Мурат.
Умар смущенно оглянулся по сторонам, но оказалось, что вокруг никого, кроме новоприбывших гостей столицы не было, так что можно было не переживать. Он подошел к дяде. Тот поздоровался за руку, обнял племянника и закричал: «Ты, в натуре, красавчик капитальный! Конкретный тип такой стал!», - акцент был настолько сильный, что даже Умар понимал с трудом.
- Прыгай в аппарат! – открыв дверь мерседеса ML-класса, сказал Хаджи-Мурат.
Умар, растерявшись и окончательно во всём запутавшись, погрузил вещи в багажник и сел рядом с дядей.
- Как тебе представление, Умар? – уже без акцента спросил он.
- Ошеломляюще!
- Ты уот эти слова забуд, бират! Как пацан, есть жи, говори!
Умар удивленно уставился на дядю.
- Здесь тебя все равно любить не будут, так пусть хотя бы бояться. Веди себя так, будто русский язык ты не знаешь, а кроме того, что резать баранов, драться и торговать оружием ничего не умеешь. Тогда Москва станет для тебя куда более гостеприимной.
- Странно, что ты не стал актером…
- Стал, Умарчик… стал.
Хаджи-Мурата, как и Умара тянула в Москву мечта. Он приехал, чтобы стать артистом, но пять лет подряд заваливал экзамену в Щукинское училище. Устав от невезения, неприязни со стороны местных и безденежья, он решил заработать на своем таланте, который не разглядели в приемной комиссии. Стал изображать из себя именно такого кавказца, которого рисует народная молва: агрессивного, глупого, но хитрого бандита. Когда такой кавказец приходил забирать долги, мало кто хотел с ним спорить, учитывая внушительные габариты самого Хаджи-Мурата.
Первое время Умар жил у родственников, но, во-первых, было неудобно их стеснять, хоть они того не чувствовали, а напротив, были рады ему, а, во-вторых, уж слишком «кавказский» уклад жизни был вокруг. Не для того Умар уехал из Каспийска, чтобы ужинать дюшпаре , слушать Темирова и обсуждать других родственников. Однако, работу найти не удалось. Хаджи-Мурат, будучи человеком внимательным, дал денег племяннику, который согласился лишь взять в долг.
Квартиру оказалось найти почти так же сложно, как и работу. Больше всего Умара поразило то обстоятельство, что во многих объявлениях было написано: «…славянской семье», «… семейной паре славянской наружности» и тому подобное. Он был уверен, что несмотря на существование бытового национализма, который, безусловно, процветает во всех уголках мира, никто в цивилизованной, за какую он считал Россию, стране вот так нагло, в печатном виде, не могут отказывать в получении услуг по национальному, расовому или религиозному признаку! Негодование и гнев стали непременными спутниками Умара в поисках квартиры.
Потратив уйму времени, он смог найти подходящий вариант: и цена приемлемая и ограничений по национальному признаку нет. Он договорился о встрече по телефону. Квартиру сдавала женщина, судя по голосу молодая. Встретиться они договорились у метро «Измайловский парк».
Умар немного опоздал. Оказалось, что ехать нужно было с пересадкой, а это для человека, оказавшегося первый раз в метро, не так просто. Он вздохнул с облегчением, когда увидел в условном месте девушку в кремовом пальто и с красным шарфом. Но, на всякий случай, решил позвонить. Когда девушка вытащила из кармана телефон, сомнений не осталось. «Гость столицы» уверенно зашагал в ее сторону.
- Здравствуйте! – начал Умар.
Девушка демонстративно отвернулась.
- Здравствуйте! – повторил он.
- Я не знакомлюсь! – объяснила свое поведение девушка.
- Нет, Вы меня не так поняли, я Вам звонил по поводу квартиры.
- Вы меня с кем-то путаете! – растеряно и удивленно сказала она.
- Извините!
Умар в растерянности сделал несколько шагов назад, движимый неловкостью ситуации. Он снова достал телефон. Как только пошли длинные гудки, девушка удалилась очень быстрым шагом.
Стоило ей завернуть за угол, как хозяйка квартиры перезвонила и сообщила, что квартиру сдавать передумала, а сейчас встретиться никак не может.
- Я все пониманию, - сказал Умар. Хотел было добавить, - Удивились, что кавказцы бывают без акцента?! Я уже не понимаю, где живу: в Российской Федерации или Третьем Рейхе?! – но сдержался.
Вечером он опять вернулся в дом Хаджи-Мурата.
- Умар! Пойми, ты не станешь здесь своим. И твои дети здесь своими не станут. Дело не в том какой ты, дело не в твоем образовании, культуре, менталитете или религии. Дело в том, что ты - «черный»! Понимаешь, брат, «черный»! Помнишь, как в том блюзе: «They said if you white, you all right. If you brown, stick aroun, but as you black, brother, get back, get back, get back ».
- Как многие москвичи бы удивились, увидев двух «черных», которые цитируют блюзменов тридцатых!
- Нет! Они знают, что блюз – «музыка черных»! – подражая жестам афроамериканцев, парировал Хаджи-Мурат. Оба они рассмеялись, но в их смехе были и тоска, и обида, и проклятие.
Нет такого человека, к которому фортуна не поворачивалась бы лицом. Так что, и Умару повезло. Он нашел квартиру, которую сдавал какой-то пожилой армянин. Осталось только устроиться учителем.
Когда Умар звонил по объявлению, то на другом конце линии всегда радовались, что в школу хочет устроиться молодой мужчина, но как только узнавали его имя, тут же обрывали разговор под благовидным предлогом, обещали перезвонить, но так и не перезванивали.
Уже четыре месяца он жил в Москве, но на работу так устроиться и не смог. Деньги, которые ему дал дядя заканчивались, а брать еще не позволяла совесть или скромность, или гордость.
Он вышел немного развеяться. Ноябрь был по-московски холодным, так что Умар закутался в шарф, который на своей малой родине никогда не носил, и шлепая по грязным лужам раствора химикатов, думал о том, что, может Хаджи-Мурат прав, и не стоит идти против течения. Вот он сам – взялся за ум, выбросил из головы глупые мечты и стал же хорошим семьянином, представителем среднего класса…
Провалившись в свои мысли, Умар не заметил, как оказался в каком-то незнакомом дворе. Недалеко от него стояли трое молодых людей: двое спортивного телосложения, а один маленький и щуплый.
- Бабки есть? – спрашивал один из спортивных.
- Че ты молчишь?! Че есть давай! – кричал второй.
- Пошли прочь! Двое на одного – не по-мужски! – вмешался Умар.
Гопники смерили его длинным взглядом.
- Слышь, чурка, в горах командуй!
- Вон пошли отсюда! – повторил Умар.
- Здесь «белые люди» - хозяева, понимаешь, бе-лы-е, рус-ски-е, пра-во-слав-ны-е! – растягивая по слогам, повторил все тот же москвич.
- Ничего им не давай, просто уходи, я разберусь, - обратился Умар к парню.
Тот, что до этого говорил с Умаром, достал нож.
- Да, иди, мы твое с цунара возьмем! – угрожающе выпалил он и двинулся на Умара.
Умар схватил его кисть правой руки, в которой находился нож, и повернул ее по часовой стрелке так, что гопник выронил нож и взвизгнул от резкой боли. Второй хотел было вступиться за подельника, но получил удар в голень ногой, потом еще один в живот. Пока тот скорчившись, пытался восстановить дыхание, первый уже лежал на земле после броска через бедро. Умар поднял нож и поднес к уху гопника.
- Послушай меня, если еще раз тебя увижу – отрежу уши!
- Ваххабит! Бандит! – услышал Умар и почувствовал удар чем-то мягким по голове. Сзади него стояла женщина лет семидесяти.
- Бабушка, он меня убить хочет! Помогите! – орал гопник.
- Милиция! Милиция! Террористы! Убивают! – голосила старуха, как помешанная.
Умар стоял, будто парализованный. Он пытался оправдаться, но бабка его, увы, не собиралась слушать. На шум прибежали несколько мужчин и увидели голосящую старуху и молодого кавказца с ножом в руках.
- Понаехали! – кричали они.
Вот их уже пять, шесть, семь, восемь… Умар пытается докричаться до них, но никто не намерен слушать.
- Я спасал парня от грабителей! – бросая нож на землю, оправдывался Умар, думая, что если в его руках не будет оружия, то к нему прислушаются.
Но как только лезвие ножа ударилось об асфальт, восемь разъяренных мужчин принялись избивать его. Умар лежал в грязи с каждым новым ударом ощущая, что нет не только римлянина и иудея, но нет и кавказца и русского, англичанина и корейца. Где бы ты ни был везде жестокость, нетерпимость, ксенофобия будут преследовать каждого. Ты можешь стать их жертвой, можешь адептом, но, увы, не избежать всего этого невозможно.
Вскоре подоспела полиция. Они утихомирили горожан, избивающих «нелегала». Умар уже был без сознания.
В себя он пришел через четыре дня в больнице. Возле кровати сидел Хаджи-Мурат в белом халате. В палате были они вдвоем и медсестра.
- Как ты, Умар? – вглядываясь в глаза племяннику, спросил Хаджи-Мурат.
- Че там, нормально, есть жи! – с ярко выраженным акцентом ответил он.
Дядя понимающе кивнул в ответ. Умар наконец понял, что нельзя любить тех, кто тебя ненавидит, ненавидит не за твои личные качества, а за то, что ты не похож на них.
На глазах Хаджи-Мурата заблестели слезы, но тут же исчезли. Ведь, настоящий мужчина не может плакать. Ведь, горец должен быть злым.