Йо-йо.

Йо-йо.

Будучи проездом в некогда родных краях, решил заодно навестить и город, где прошло моё детство, где я окончил школу. Увидел знакомую станцию, деревянный вокзал с крылечком в пять ступенек, зелёные скамейки в старом сквере, и что-то дрогнуло в моей душе. Схватил свой небольшой походный чемоданчик и выскочил из вагона. Судя по всему, я был единственным пассажиром, кто это сделал. Ни одного человека вокруг! Электровоз дал длинный гудок, поезд тронулся, а я в недоумении оглянулся, не готовый к встрече с прошлым. Оно смотрело на меня глазами чистых стёкол газетного киоска на перроне, напоминая тот яркий, в золоте листьев, двадцатипятилетней давности октябрь. Здесь я прощался со своей любовью, прячась за киоском от любопытных взглядов товарищей, провожающих меня в армию,  здесь давал клятву, что не забуду её, мою медоносную пчёлку... Так называл я девушку иногда, чувствуя на своих губах вкус сладкого нектара от её робких, стыдливых поцелуев.

 «Жди меня, - сказал я тогда, - три года пролетят быстро. Вернусь, и мы уедем в Москву, поступим в университет. Тем, кто отслужил, большие льготы, а ты на рабфак пойдёшь. После того, как поработаешь в нашей районной газете, тебя возьмут, я уверен». Это было начало восьмидесятых, когда ещё можно было так поступить, другим путём пробиться в столичный ВУЗ с периферии, было невозможно. А тут оставался шанс. Мы договорились, что она пропустит эти три года, и не будет никуда поступать, несмотря на её красный диплом, так нам хотелось учиться вместе. «Хорошо, - кивала она головой, судорожно цепляясь обеими руками за мою шею, -я буду ждать. Если ты говоришь, надо работать, чтобы быть потом вместе, я буду работать. Но – только для того, чтобы ждать тебя».

Я уехал и уже никогда не вернулся. Родители мои перебрались в Ленинград, к месту моей службы, и через три года незачем было возвращаться в далёкий сибирский городишко. О девушке я скоро забыл, потому что отвечать на её тоскливые письма было некогда. Ещё служа во флоте, вдруг решил, что стану дипломатом, и поэтому всерьёз занялся книгами, читая всё подряд, что находил в матросской библиотеке. После армии легко поступил в университет, блестяще окончил его, удачно женился, на дочери городского чиновника, и прекрасно зажил с ней, хоть моя карьера дипломата не состоялась. Страна развалилась. Многие действующие дипломаты оказались без работы, увидев это, я занялся бизнесом и скоро понял, что не прогадал, деньги сами текли ко мне, и, глядя на молодую жену, квартиру в центре города, машину на стоянке, чувствовал себя вполне счастливым человеком. И вдруг - это предложение съездить в Сибирь! В город, рядом с которым прошло моё детство. Я не смог отказаться.

Над закрытым оконцем киоска торчала надпись – «обед», хотя время давно близилось к полднику и чувствовалось, что летний день перевалил за пик жары, градусов двадцать пять, не больше подумал я. Уладив с кассиршей вопрос по билету, поменяв его на ближайший скорый, сдал чемодан в камеру хранения и отправился на встречу... К кому? Зачем? Ведь всё заранее известно: уменьшившиеся в размерах улицы, осевшие дома, постаревшие, изменившиеся до неузнаваемости лица одноклассников, их глупые вопросы, вроде того, чем занимаешься, как дела? Это злит меня. Стоит взглянуть на мои туфли с часами, как становится понятно, что занимаюсь я делами, которые в двух словах объяснить невозможно. Сам не знаю, что я хотел здесь увидеть? Кого? Её, мою школьную любовь? Но смешно думать, что она по-прежнему живёт здесь, с её красным дипломом и талантами к журналистике! Впрочем, как знать…

Досадуя на свою внезапную сентиментальность, незнакомую и чуждую моему характеру, я хотел было остаться в сквере и никуда не ходить, но, ещё раз взглянув на часы, передумал. Пять часов до поезда, едва ли можно высидеть столько! Подошёл к такси, одиноко стоящему на тихой привокзальной площади, и попросил водителя, осветившего меня своей счастливой улыбкой, проехаться  по городу и вернуться назад.

-Из наших? – вежливо спросил он, стараясь не выглядеть подобострастным.

-Нет. – ответил я неприветливо, желая избежать пустого разговора. – Пересадка.

Водитель понял моё настроение и всю дорогу молчал, не мешая разглядывать улицы, на которых почти не было прохожих. Печальное зрелище! Поездка по городу принесла одно разочарование, ради этого не стоило прыгать с поезда, подумал я, всё больше мрачнея от своей нелепой, детской выходки. Без радости взглянул на родительский дом, выкрашенный в грязно-коричневый цвет и окружённый новым забором. Там жила другая семья, зачем мне знать это? Выйдя на минуту из машины, услышал детские голоса и жалобное тявканье щенка. Зачем мне слышать это? Всё стало чужим. Равнодушно постоял возле школы, удивляясь пустынности её двора, прошёлся вдоль рынка, отметив скудность его прилавков, зашёл в центральный магазин, купил там минеральной воды с сомнительной наклейкой на пластмассовой бутылке, послушал, как ругаются два парня у пивной бочки, и окончательно понял бездумность своей затеи. Ни к чему всё это. Дело прошлое.

Вернулся на вокзал, забрал свой багаж и решил дожидаться поезда в сквере, под тополем, упражняясь в игру «йо-йо», что всегда меня здорово успокаивало. Куда приятнее, чем искать прошлогодний снег или слушать чужие разговоры! Но сегодня и любимое занятие показалось мне скучным, напомнив о том, что купил я эту игрушку для моей девушки, в первые пять минут, как сошёл с поезда в Ленинграде, прямо на вокзале, у трусливого фарцовщика, подбежавшего к нам, пока мы ожидали сопровождающего. Вспомнил, как хранил её тайно, собираясь отправить, а потом сам привык к игрушке.

Я устроился на скамейке, но не просидел и пяти минут. Поднявшийся ветер в считанные секунды вскружил пыль у моих ног, бросив в лицо горсть окурков, и небо заволокло тяжёлой завесой дыма. Смешавшись с вечерними сумерками, дым сделался похожим на ядовитые чернила, которые выпускает впереди себя кальмар, почувствовав опасность. «Тайга горит», - подумал я, вспомнив «Последние известия» и потащился на вокзал. «Остолоп! Настоящий остолоп! - ругал я себя, присаживаясь у окна в зале ожидания, - так испортить командировку!»

Тем не менее, оставшиеся до прихода поезда два часа пролетели незаметно. Машинально сжимая и разжимая ладонь, чтобы выпустить и снова поймать потемневшую от времени, некогда жёлтую, а теперь почти чёрную деревянную катушку, я разглядывал газетный киоск, наблюдая за тем, как к нему подходят люди, видимо, работающие на станции. Обходчики поездов, в ржавой одежде, буфетчица, с белым колпачком на голове, уборщица в синем халате, кассирша в форменной рубашке, - все они надолго останавливались перед круглым оконцем ларька, о чём-то беседовали с сидящей внутри него женщиной и пили пиво, которое она им подавала. Буфетчица, та даже зашла, для удобства, в ларёк и пробыла там минут двадцать, после чего весело побежала в сторону площади. Хозяйка ларька, маленькая женщина, одетая в тёмную юбку и белую кофточку, два раза покидала свой пост. Оставив дверь полуоткрытой, она выпрыгивала из ларька, куда-то бежала, и через несколько минут возвращаясь назад, с двумя бутылками пива в каждой руке. «Воду здесь, видимо, никто не пьёт. А газетный ларёк что-то вроде культурного центра», - подумалось мне.

В зале ожидания появились несколько человек с кульками и дорожными сумками, нетерпение моё достигло предела, и я вышел на перрон, чтобы увидеть, наконец, поезд, о прибытии которого уже объявили по хриплому радио. Радуясь и облегчённо вздыхая, что моя встреча с прошлым подошла к концу, я остановился перед киоском, пристально вглядываясь в сторону запада. Показались огни электровоза, и долгожданный скорый поезд, «Москва – Владивосток», шипя и отдуваясь, стал медленно приближаться к перрону. В это время меня окликнул неуверенный женский голос, назвавший меня школьным прозвищем:

- Боб! Не может быть! Это ты?

Я обернулся и упёрся взглядом прямо в глаза хозяйки газетного киоска, которая нагнулась к оконцу и как-то боком, снизу вверх, пыталась меня рассмотреть. Её отёкшее, нездоровое лицо, с припухлыми губами и мешками вокруг глаз, серый цвет её кожи и крупные мочки ушей, оттянутые вниз тяжёлыми металлическими серёжками, в виде странных насекомых, заставили меня отшатнуться. Я узнал в ней мою девушку, ту самую медоносную пчёлку, память о которой исподволь тревожила меня всегда. Без сомнения, это была она, только очень постаревшая в свои сорок два года и подурневшая. Если бы не родинка на её правой щеке, да не взгляд, полный тоски и печали, я бы вряд ли узнал мою первую любовь.

Поезд остановился, проводники открыли вагоны, и в некоторые из них стали карабкаться люди с кульками. Искоса наблюдая за их действиями, чтобы сориентироваться и не опоздать – поезд стоял всего две минуты - я смотрел на женщину, заставляя себя молчать, чтобы не сделать ещё какую-нибудь глупость и чтобы не выглядеть пошлым в собственных глазах. Завороженная моим суровым взглядом, она тоже ничего не говорила, до конца не уверенная, не обозналась ли она? Я резко положил на прилавок киоска, под самый подбородок женщины, свою игрушку, лишь бы отвлечь её внимание от моего лица, и стал спиной отступать к вагону. Женщина схватила деревяшку, продолжая смотреть снизу вверх, я тоже был не в силах оторваться от её прозрачных, выплаканных  глаз.

Эти глаза, они сказали о многом. О том, что девушка ждала меня три года, писала письма в пустоту, работала в редакции газеты, с каждым годом теряя к ней интерес, пока не поняла, что всё закончилось в тот момент, когда мы разомкнули свои объятия за старым газетным киоском, и я вспрыгнул в поезд. Она поняла это и ужаснулась. Ужаснулся и я сейчас.

«Безумие! Разве можно было так погубить свою жизнь? Из-за необдуманного, второпях брошенного обещания? - подумал я раздражённо, со злостью отворачиваясь от ожидающих глаз женщины и прыгая на подножку  вагона, - и это к ней я хотел вернуться?»

30июль.2012г.