Глава 5

АГРЕС

Не успели мы вдоволь насладиться отдыхом, как раздался громкий соколиный клич, разлившийся тревожным эхом по всей лесной округе. Дед тут же вскочил, залихватски свистнул и замер в ожидании. Через минуту я увидел на его вытянутой руке сокола, спикировавшего неизвестно откуда. К лапе было привязано послание, свёрнутое в тугой рулон, который Дормидорф тут же отвязал и, отойдя в сторону, принялся быстро читать. Покончив с этим, он подошёл, загадочно поглядывая на меня.
Я спросил:
– Если вы умеете передавать мысли на расстоянии, то зачем вам эти примитивные письмена?
– Конечно, мысли можно передавать на весьма большие расстояния, но при желании их не стоит труда перехватить и подслушать, я тебя потом этому научу. Так что и на дальнее расстояние порой лучше отправить обычное письмо.
Я, несколько разочарованный, проговорил:
– Вот как, и здесь расстояние имеет значение?
Дормидорф как-то слишком легко согласился:
– Конечно, расстояние для физического тела всегда будет иметь немаловажное значение.
А затем излишне бодро добавил:
– Кстати, о расстояниях. Я срочно должен отправляться в путь – очень важное дело. Предлагаю тебе взять лося и продолжить путешествие одному. Дорога к селению проста, ты и сам справишься.
Эта идея мне совсем не понравилась, нужно было срочно что-то делать, а вернее – решать. Вот сейчас он уйдет, и неизвестно, увидимся ли мы когда-нибудь ещё! А этого никак нельзя было допустить!
У интересных людей глупо не перенять нечто подходящее нам. Если они способны развивать себя, научат обязательно чему-то и нас, даже сами того не желая. Одно не может быть понято никоим образом: к чему добровольно лишать себя лучшего во имя худшего, интересного и захватывающего во имя обыденного? Даже если подобное произошло, то можно постараться так всё повернуть, чтобы ослабить последствия и извлечь уроки. Главное, чтобы был выбор. А он есть всегда, нужно только уметь его разглядеть. Если выбор сделан неверно, то это чревато неприятностями. А что нам неприятности? Привычная череда неприятностей не может страшить нас, живущих таким образом с самого рождения. Ведь мы именно так и живём, и это чередование обычно вызывает у нас лишь любопытство и интерес, особенно на фоне разницы ощущений. Всё дело в том, от кого исходит столь «заманчивая» перспектива. От неё можно и отказаться в пользу других обстоятельств, исходящих от более приятных людей, благо неприятностей вокруг хоть пруд пруди. Вот, к примеру, досадная обыденность – чем не неприятность? А если при этом вдруг открывается возможность взлететь безболезненно и безопасно? Продумав все возможные варианты, даже в худшем случае ты всё равно останешься с тем, что хотя бы «полетаешь», прочувствуешь необыденное и снова вернёшься в свою обыденность! Здесь, казалось бы, глупо колебаться. А иначе становится понятным, что твои цели вовсе не такие возвышенные, они иные совершенно: привычно ковыряться в жизненном навозе ради него самого, а не ради прекрасных цветов, кои ты вознамерился им удобрить! Если ты действительно любишь нечто необычное, связанное с возможностью приоткрыть дверцу в светлую сказку, понял это, но боишься и не желаешь, то это и есть глупость.
Мы и на земле «стоим» именно благодаря своим проблемам, которые временами разрешаем. Используем их ещё хлеще, нежели они нас, а иначе бы давно успешно загнулись. Извлекаем пользу из негатива, что других, быть может, и убило бы, но мы не под тем углом смотрим. Они, проблемы наши, нас воспитывают, воодушевлённо созидают, а мы порой не ценим этого, не понимаем!
И я сделал свой выбор: решил прислушаться к внутреннему голосу, который меня практически никогда не подводил, а даже напротив – подводил его, как правило, я сам, когда по каким-либо причинам не следовал его мудрым советам.
– А не пригодилась бы вам моя скромная помощь и посильная поддержка? – спросил я, уже твёрдо зная, что и помощь моя ему ещё как пригодилась бы, и от посильной поддержки он ни в коем случае не откажется. И вовсе не расстанемся мы сейчас, а мои приключения в этот самый момент только начинаются!
– Конечно, мне пригодилась бы любая помощь, да ты и сам это прекрасно знаешь, но учти, этот поход может оказаться долгим.
Я не удержался и передразнил его про себя: «учти, учти, да нечего мне учитывать, я и так обучитывался весь, дальше некуда! А теперь мне чем дольше, тем интересней! Как пелось в слегка перефразированной патриотической песенке моего детства «не расстанусь с Дормидорфом, буду вечно молодым». К тому же я начал привыкать к деду и расставаться с ним, по крайней мере именно теперь, мне совсем не хотелось. И последний аргумент: если мне захочется вернуться, то я всегда смогу прилететь обратно в селение, а оттуда дорогу до дыры и сам как-нибудь найду, не маленький. Всё это я ему и объяснил вкратце. Он рассеяно выслушал моё «волевое» решение и легко согласился взять меня с собой, но с одним условием, чтобы я не расспрашивал его о деле, ради которого мы отправляемся в поход. Подумаешь, какие тайны! Ну да ладно, не смертельно! Я смело согласился, всё равно со временем всё узнаю и без расспросов.
И опять дед слегка нахмурился, будто внимательно прислушивался к бурчанию своего живота, а затем громко вздохнул и снисходительно покрутил головой из стороны в сторону. Мы решили срочно возвращаться в селение и там искать птицу или птеродактиля на двоих, а лучше на троих, чтоб места было с запасом. Сколь одержимо дед не свистал по всей округе, впустую брызжа слюной, словно престарелый соловей-разбойник после долгого воздержания, вставивший, наконец, себе новый волшебный зуб, выбитый ненароком буйным, но справедливым Иваном-царевичем, но, к его искреннему удивлению, ни лося, ни оленя не нашлось, как повымирали все разом! Так что пришлось лосю поднапрячься, взять ноги в руки и везти нас двоих. Но лось был молодой и сильный, он довольно быстро доставил нас к воротам, за которыми находился приютивший нас гостевой домик.
Дормидорф отпустил меня отдохнуть перед дальней дорогой, а сам пошёл, точнее, поскакал на лосе по важным делам. Он не счёл нужным ставить меня в известность, по каким именно, соблаговолив лишь сказать, что ему необходимо некоторое, весьма непродолжительное время, чтобы как следует подготовиться к предстоящему походу. Мы договорились встретиться через час возле ворот.

Ровно через час я был на месте как штык, но деда не было. Не было его и через пять минут, и через десять, и через пятнадцать. Я слонялся из стороны в сторону, терпеливо поджидая запаздывающего по неведомой причине лесного дедушку. Повторялась история в точности, как в моём мире, когда все вечно опаздывают по разным, но постоянно независящим от них причинам и обстоятельствам. Наконец за моей спиной раздался шум несущегося на полной скорости грузовика и я, по старой и крайне полезной привычке, приобретенной в том мире, резво отскочил в сторону. Как оказалось, сделал я это очень даже не зря и совершенно вовремя. Огромное летающее существо, на первый взгляд – чисто хищное страшилище, каким впору взрослых пугать, приземлилось с ужасающим шумом аккурат с тем местом, где я находился секунду назад. Ну и жуть! И где только этого Дормидорфа носит, позвольте полюбопытствовать? Эдак меня тут сожрёт ещё ненароком кто-нибудь. Птица не птица, с крючковатым здоровущим клювом, как у орла, мощными, цепкими, когтистыми лапами и горящими глазами, размером в два раза крупнее птеродактиля, а ведь и тот был вовсе не кроха – вот что нагло глазело теперь на меня! Это страшилище по инерции сделало огромный скачок вперёд, лязгнув клювом и заскрежетав большущими, в половину человеческого роста когтями по гранитной крошке и расправило могучие крылья, закрыв ими полнеба. Наконец оно остановилось окончательно, теперь уже точно там, где я только что имел несчастье находиться. Я скромно позавидовал себе и от всей души поздравил со счастливым избавлением от мучительной смерти и, возможно, дальнейшего употребления себя в пищу – не пропадать же добру понапрасну. Из головы разом вылетели все мысли, кроме одной – быстренько слинять куда-нибудь подальше. Я мысленно прикинул, что если пошевелиться, то успею (может быть) перемахнуть через ближайший забор и забиться в какой-нибудь укромный угол, прежде чем мной перекусят. И только я собрался привести свой план в исполнение, как отчётливо разглядел на спине у чудовищных размеров орла некую, до боли знакомую личность! Эта личность второй раз за сегодняшний день бессовестно подвергла меня смертельной опасности, а в данный момент приветливо махала мне рукой. В этот раз я решил оставить эмоции в стороне и не стал ничего думать по поводу этого происшествия.
Теперь я имел возможность поподробнее разглядеть райскую птичку. Она была намного крупнее птеродактиля, а даже он вёз на спине троих людей! Сколько же тогда человек способна перевезти эта малютка? Если взять нашего орла и во много раз увеличить его, то и тогда получится лишь слабое подобие того, что предстало моему изумлённому взору.
Дед выглядел уже не так добродушно, как прежде. В нём изменилось всё, начиная с одежды и заканчивая сосредоточенно-целеустремлённым выражением лица. К тому же он выбрал эту явно боевую птицу неспроста, чует моё сердце, совсем неспроста! Возникло ощущение, что мы отправляемся не просто в поход, а нам предстоит участие в опасной боевой кампании. А ведь я ещё не видел, какую поклажу он собрал с собой. Не иначе в ней нашлось место и крупнокалиберному пулемёту! Но вопреки моим ожиданиям, из вещей был всего-навсего небольшой походный рюкзак и… шест. Как будто взяли тонкое деревце метров двух длиной и ободрали с него кору, а затем хорошенько ошкурили и отполировали – вот и всё оружие.
Я, не колеблясь, взгромоздился на птицу, цепляясь за огромные перья. Разместился рядом с дедом, утопая, как в перине, в мягком пуху. Этот пух находился под несколькими слоями толстых и жёстких перьев, которые мне, по примеру Дормидорфа, пришлось с немалым трудом раздвинуть, прежде чем удалось удобно устроиться и прочно закрепиться. Дормидорф подал мне небольшой сверток, объяснив, что это поможет не замерзнуть во время полёта. Развернув его, я увидел плащ серо-зелёного цвета, такой же был надет и на нём. Я, не медля, последовал его примеру, и мы взмыли в небо, быстро набирая высоту и скорость.
– Где вы откопали эту птицу? – с нескрываемым восторгом поинтересовался я.
Дормидорф понимающе улыбнулся и ответил:
– Ещё там, в лесу, я отправил за ней сокола, что принёс письмо. Это Агрес – хищник. Нам повезло, он как раз оказался неподалёку.
– Я успел заметить, что это хищник, ощутив себя добычей в первые и, не скрою, самые радостные для меня секунды вашего едва заметного приземления! – не удержался я от укоризненного замечания, которое Дормидорф с успехом пропустил мимо ушей. Он небрежно кивнул мне в знак того, что слышал мои слова, но смысл их настолько ничтожен и малозначителен, что он, и это совершенно естественно, не придаёт этому ровным счётом никакого значения! К чему и меня призывает, показывая пример. Подумаешь, слегка вздрогнул от неожиданности, не стоит подобный пустячок и секунды его драгоценного времени! Он невозмутимо продолжал:
– Чтобы Агрес согласился лететь с нами и помогать, я обещал дать ему то, что он захочет, но он пока не сказал, что именно. Будем надеяться на его скромность.
«Да уж! – подумал я, – скромность – это здорово, но едва ли это его конёк! А что мы станем делать, если его запросы окажутся под стать его размерам? Коли так, я даже не представляю, чего может возжелать эта птичка! Может быть, стадо буйволов для лёгких утренних завтраков? Нет, всё же зря Дормидорф ввязался в это дело с Агресом, если что, то нас двоих ему и на полдник не хватит! Хотя, если взглянуть на дело с другой стороны, то заручившись поддержкой этакого грозного оружия, нам должно быть намного проще в достижении нашей, неведомой пока для меня, цели».
А Дормидорф как ни в чём не бывало объяснял:
– Я говорил тебе, что с хищниками почти всегда можно договориться, но они хитрецы, большие выдумщики и затейники! А уж своего никогда не упустят. Зато Агрес один стоит многих: он силён, умён, и ему подчиняются многие другие птицы и звери, кто из страха, кто из уважения, а кто из-за всего помаленьку. Но я знаю точно одно – сильно повезёт тому, на чьей стороне он окажется. И плохо будет тому, против кого он пойдёт войной! Кстати, забыл тебя предупредить! – дед, подняв указательный палец вверх, взглянул на меня исподлобья. Я насторожился, предчувствуя очередной подвох и неминуемую опасность для своего организма.
– В плаще, который я тебе дал, один из карманов – с сюрпризом. Он находится слева вверху, внутри. Ты не пугайся, если найдёшь там то, что никогда не клал или потеряешь то, что положил.
Я удивлённо посмотрел на него, но решил воздержаться от комментариев.
– Зато этот плащ незаменим в походе. Он лёгок, прочен, удобен и в нём довольно много обычных карманов.
Я всё понял. Дормидорф оставался верен себе, подвергая меня очередной неведомой опасности. На этот раз он практически всучил мне плащ, начинённый миной замедленного действия, которая рано или поздно, но всё равно сработает! Я же обязательно всё забуду и как-нибудь залезу в этот развесёлый кармашек, а там гадюка или крокодил, или ещё чего-нибудь похлеще! Зашить его, что ли? А что – это мысль. Ладно, предъявлять претензии этому упрямцу бесполезно, с него всё как с гуся вода! «Ничего-ничего, будет и на моей улице праздник», – как частенько говаривает мой отец, тоже редкой души человек! Справедливое возмездие не заставит себя долго ждать, в этом можно не сомневаться. Не то чтобы я специально буду сидеть и думать: «а что бы мне такое каверзное сотворить?». Нет, я не такой, всё придумается и даже, может быть, сделается само по себе в самый нужный момент. У меня так всегда. Главное – не переборщить, не увлечься. Вот за этим обычно и надо следить в оба, когда моя улица будет праздновать!
И мне сразу вспомнился мой младший братишка. В то далёкое время, когда он ещё был маленьким и пузатеньким сорванцом. Чудик ещё тот, надо сказать! Этот обормот имел одну особенность – чудным образом «выпускал пар». Делал он это довольно часто, по несколько раз на дню после того, как его кто-нибудь накажет, разозлит или удачно подшутит. Обычно, за редким исключением, вся ответственность за предоставление подобных услуг ложилась на меня. Эффектным образом ворвавшись в свои владения, он театрально сильно хлопал дверью и страшно вращал выпученными глазами, пускал ртом пузыри, показывая неизвестно кому, что он не на шутку возмущён и пребывает теперь в состоянии крайнего возбуждения! Сейчас его всем следует очень остерегаться, ведь он крайне опасен и за себя не ручается, а с его могуществом и страшной силой лучше никому не связываться лишний раз – только хуже будет! Затем, думая, что его никто не видит, он бормотал себе под нос угрозы, строил причудливые гримасы и принимал всевозможные величественные позы, любуясь при этом собой в отражении огромного лакированного, а потому и любимого шкафа. В такие моменты его невозможно было остановить, он угрожающе пыхтел, для пущей убедительности злобно шипел и, пугаясь самого себя, забавно басил с подвывом:
– Ну-уа, я вам всем ещё устро-оюу! Подождите только! У-уо, я вам всем покажу-у ещё, уо… Вы у меня все ещё узнаете, где раки зимуют! Всем покажу кузькину мать! О-ох, ну, вы у меня и попляшите все-еа…! Все… У-уо! Попляшите у меня все без исключения! У-ух!
Я в это самое время подглядывал за буйством его эмоциональной фантазии из какого-нибудь надёжного укрытия, давясь от смеха. Он метался перед полированной поверхностью шкафа, наслаждаясь собой до тех пор, пока я не выдерживал и не начинал смеяться в полный голос, ибо сдерживаться долго было невозможно, и сколько я не крепился, силы быстро заканчивались! Узрев меня, он оскорблено взмахивал походным плащом, которым ему обычно служила розовая фланелевая пелёнка, в былые времена предназначенная для покрытия его царственного тела, когда его величество изволило восседать на горшке-качалке. Но в данный-то момент это был походный плащ принца, завязанный замысловатым узелком у него на шее! Царская особа поспешно выбегала из комнаты, оскорблено и негодующе сверкнув на меня глазами, досадливо скрипя зубами и укоризненно шипя самое страшное и жуткое заклятие, которое должно было непременно разорвать меня изнутри или, по меньшей мере, вывернуть наизнанку. Но заклинание, на моё счастье, почему-то никогда не срабатывало.

Мы летели некоторое время молча. Я предавался воспоминаниям детства, а Дормидорф сосредоточенно думал. Теперь, зная некоторые пристрастия и особенности коварного дедушки, меня терзали смутные подозрения: уж не мои ли воспоминания он пытался ловко подглядеть и нагло подслушать? Как это на него похоже! Ну да ладно!
Как я уже говорил, на спине у Агреса могли легко разместиться ещё три человека и небольшой диванчик в придачу. Мы полулежали на животах, зарывшись между перьев в самый пух. На поверхности оставались только плечи и голова, но при желании легко можно было спрятаться всему, целиком и полностью, да ещё и перемещаться внутри. Так, наверное, должна себя чувствовать блоха или вошь, зарывшаяся в собачьей шерсти. Чтобы накрепко застрять в том месте, где нужно, вполне достаточно было растопырить ноги. Перья росли слоями, плотно ложась одно на другое, образовывая лёгкую и прочную броню. Я восхищался мощью и силой этой птички. Это было всё равно, что лететь на живом истребителе. Агрес величественно взмахивал крыльями, а остальное время просто парил в воздухе, ловко используя наиболее сильные восходящие потоки.
Мы летели уже два часа или даже больше, когда начало помаленьку смеркаться. Прямо по курсу показались огни, по всей вероятности, небольшого городка. Оказалось, что нам именно туда и нужно. Агрес, плавно покачивая крыльями, осторожно и будто нехотя пошёл на посадку. Через некоторое время мы увидели опушку леса, а на ней множество пылающих костров. Какие-то тени сновали туда-сюда между шатров. Создавалось впечатление, что это место сбора великого войска. Со всех сторон появлялись и вновь исчезали разные существа, мягко выражаясь, довольно необычного вида, вырываемые из темноты дёргающимся светом ближайшего костра. Если бы мне когда-нибудь раньше вдруг довелось увидеть эдакое в простом нашем лесу, да ещё ночью, при свете костра, то – «привет родителям», как говорится! В такие моменты понимаешь, как прекрасна и дорога твоя тихая, спокойная, размеренная жизнь без лишних потрясений и неприятностей.
Мы приземлились невдалеке и отпустили Агреса слегка «попастись» в округе, предварительно условившись, что он прилетит, как только услышит условный сигнал и не станет употреблять в пищу мирно разгуливающих вблизи лагеря животных. Сами же неспешно направились к лагерю.
«Вот мы, – подумал я, – и счастливо добрались до места!». А оказалось не совсем так, а точнее – совсем не так. Действительно, в письме вызывали деда явиться как можно скорее к месту сбора. Но в нем вовсе не объяснялось, что произошло и что от него, а вернее, от нас, потребуется в дальнейшем.
Вопреки моим ожиданиям, мы не стали подходить ни к одному из костров и не зашли ни в одну из множества палаток, манящих к себе запахами пищи и приглушенными голосами, смехом и мягким светом, струящимся из-под приоткрытых пологов, словом, всем тем, чего мы были лишены последние несколько часов. Старина Дормидорф браво и уверенно вышагивал, чуть не чеканя шаг, видимо, направляясь к определённому месту. Я скромно семенил рядышком, раскрыв рот, то и дело спотыкаясь на ровном месте, заглядываясь на всё вокруг, кажущееся таким необычным, загадочным, манящим.
Оказалось, в лагере у каждого свой очаг и шатёр со всем необходимым. Дед объяснил, что здесь испокон века так принято, чтобы с высоты птичьего полёта сразу было видно, кто прибыл, а кого ещё нет.
Мы разожгли костёр в строго отведённом для нас месте и, кряхтя, расселись возле него, с наслаждением попивая горячий отвар, очень похожий на наш чай. Только дед заваривал его из каких-то расчудесных трав, собственноручно собранных в лесах и полях. Странно, что к нам никто не подходил, и мы никуда не отлучались. А вокруг то и дело разжигались всё новые костры. Дормидорф сказал, задумчиво потирая и разглаживая бороду:
– Если и дальше люди будут прибывать в таком темпе, то очень скоро все будут в сборе и собрание состоится в ближайшее время. Тебе придётся остаться здесь одному. Не волнуйся, это ненадолго. Можешь пока пойти в шатёр и отдохнуть: вздремнуть или заняться изучением потайных карманов своего плаща. Может так случиться, что нам придётся отправляться в путь сразу по моему возвращению, а ты не привык так долго летать, ещё, чего доброго, заснёшь на лету и свалишься.
Последнее он договорил с улыбкой, явно подшучивая. Но от усталости и выпитого чая мне и правда захотелось хоть немного вздремнуть. Подмешал он, что ли, туда чего-то сна творящего, чтоб я зря не околачивался без него по лагерю? И я, недолго думая, отправился в шатёр и завалился на боковую.
В шатре было тихо и уютно, а на матрасе, набитом соломой, мягко и тепло. Приятно пахло дымком, травой и вокруг словно разлилось ощущение уверенного спокойствия. Я прилёг и задумался: где я был вчера, а где сегодня? Где окажусь завтра? У деда насыщенная событиями жизнь. А мы живём, топчась из года в год на одном месте. Лишь изредка пересиливаем себя, чтобы сделать какую-нибудь, в принципе, никчёмную мелочь, а потом долго вспоминаем и гордимся собой: «ах, какой я молодец, большое дело сделал! Нет, как не крути, а я на редкость трудолюбивый человек».
Так думал я, пока глаза сами собой не закрылись и я не начал проваливаться в блаженную страну сна, где говорящий лось снёс большое страусиное яйцо и всем хвастал об этом, предлагая потрогать.


Глава 6

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ.ЗАДАНИЕ

Проснулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Действительность резким потоком ворвалась в моё дремавшее сознание. Этим кто-то, этим трясуном был, конечно же, радостный Дормидорф. А за ним находились ещё какие-то люди, оживлённо обсуждавшие, судя по всему, что-то очень важное, уж больно запальчиво и возбуждённо, как мне показалось спросонья, звучали их голоса. Да и сами голоса были необычными.
Оказывается, едва я провалился в небытие, усыплённый отваром, как деда вызвали к центральному шатру, как он и предполагал, где произошёл важный разговор, о котором мне, естественно, знать не полагалось. Вернулся Дормидорф уже не один, а с двумя странного вида помощниками, которые невообразимо голосили сейчас на улице возле костра.
Почему они показались мне странными? Начнём с того, что внешность этих людей диаметрально противоположно отличалась одна от другой, да и вели они себя не совсем обычно – оживлённо о чём-то спорили, причём с таким воодушевлением, будто от этого зависела, по меньшей мере, чья-то жизнь. Один был маленького роста, шустрый, резкий, словно детская неожиданность, и вместе с тем щупленький. Он обладал низким и звучным басовитым голосом, про такой ещё говорят: «Иерихонская труба!». Другой, напротив, высокий, не меньше двух метров роста, не толстый, но обладающий широкой костью и, по всему видать, врожденной силой. Стоило ему открыть рот, как всё впечатление портил его необычайно высокий, прямо-таки визгливый голосок.
Дормидорф коротко ввёл меня в курс дела:
– Мы получили задание. Похоже, скоро отбываем. Эти двое – наши помощники, чудные ребята, я их давно знаю, хоть и внешность у них не фонтан, но она, как известно, бывает обманчива. А это как раз такой случай! Именно с ними я обещал тебя познакомить. Видишь, выполняю своё обещание даже раньше, чем предполагал. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! – глядя, как я продираю глаза и с трудом соображаю, что со мной и где я нахожусь, он продолжал, – выходи скорей знакомиться, хватит дрыхнуть! Ну ты и соня, оказывается!
Я неспешно вышел к костру, сонно щурясь на мерцающий свет:
– Дмитрий.
Спорщики переглянулись и приветливо улыбнулись мне. Первым представился тот, который большой и до смешного писклявый:
– Дорокорн.
А следом маленький и шустрый басом чуть ли не пропел, словно поп на песнопениях, желающий прихвастнуть нижним диапазоном голосины:
– Юриник.
У меня аж в ушах загудело и зачесалось! Да-а, разница была, как я уже имел удовольствие отметить, просто разительная. И если бы я не был так серьёзно настроен спросонья, то мне ужасно трудно было бы сдержать улыбку. А так ничего, вполне удалось сохранить серьёзность, даже особенно не напрягаясь при этом. Когда эта парочка молчала, то выглядели они солидно, смотрели надменно, особенно, как водится, гонористый щуплик. Но стоило услышать их голоса и увидеть манеру общаться, сразу так и подмывало улыбнуться. Мне долго пришлось привыкать к ним и крепиться, чтобы не рассмеяться. И даже сейчас я порой не могу сдержать улыбку, видя их, особенно вспоминая о том чудном времени, когда мы имели удовольствие впервые познакомиться.
Первое, что сделали эти двое, так это принялись ожесточенно спорить, обсуждая, когда нам лучше отправляться в дорогу. Мелкий и порывистый Юриник с небывалым напором и уверенностью в собственной правоте убеждал вылетать прямо сейчас, не медля ни минуты. Он считал, что чем быстрее – тем лучше, а отдохнуть можно и на рассвете.
– Быстрее – не значит лучше, глупая твоя голова! – кричал в ответ Дорокорн. – Сейчас не выспимся, на рассвете завалимся спать, полдня проспим, а в ночь опять лететь. Глупо, нерационально и алогично, батенька! Не лучше ли сейчас основательно отдохнуть и потом весь день лететь, а ночью уж как получится, смотря по самочувствию?
Дед, недослушав их, постановил:
– Ладно, решено: три часа на отдых и еду, а потом – выступаем.
Эта весёлая парочка, немало не расстроившись, направилась спать в шатёр. Я уже отдохнул, Дормидорф же был неутомим. Не знаю, откуда он черпал силы, видимо, обладал даром, который позволял ему за короткое время почти мгновенно расслабиться и таким образом быстро восстановиться. Я знавал и в своём мире подобных людей и всегда завидовал этому их умению. Да чего там далеко ходить! Моя любимая тётка учила своего сына, когда тот ещё только поступал в медицинский институт: «Да, тяжело! Потому тебе и надо учиться быстро расслабляться, когда есть такая возможность, и так же быстро сосредотачиваться! Тогда сделать сможешь лучше и больше! Учись, пока я жива!».
Мы с Дормидорфом уселись у костра и завели тихий разговор. Дед рассказал, что до них уже давно доходили слухи о племенах, живущих на окраинах. Будто бы там творится что-то неладное, вот мы и должны отправиться и выяснить, в чём дело. И не только выяснить, но и попытаться устранить причину. А для этого нам предстоит внедриться в одно из основных племён. Раньше информация об их жизни, передаваемая разведчиками и подтверждаемая животными, шла постоянно, а сейчас, как никогда, полная тишина. Доселе эти племена жили разрозненно, а теперь складывается впечатление, что кто-то их пытается объединить умелой рукой и привести к варварской цели. А чтобы посторонние не мешали, взял, да и перекрыл все возможные пути добычи сведений.
Закончил Дормидорф словами:
– Полная неизвестность, вакуум какой-то! Так не может продолжаться! Вот нам и поручено во всём хорошенько разобраться, досконально прояснить обстановку, так сказать.
Я озадаченно почесал затылок и спросил:
– А что за люди в этих племенах, совсем дикие или только наполовину?
Сам же про себя подумал: «А говорил ещё: «не спрашивай только меня о предстоящем деле», так я и знал, что сам всё расскажешь, как миленький, и нечего было зря напускать густой туман таинственности! Разведчики, внедриться! Что за шпионские страсти-мордасти?».
Дормидорф тем временем отвечал на заданный вопрос, всё же слегка покосившись на меня, пока я додумывал свои мысли:
– Внешне они практически такие же, как и мы, но их уровень интеллекта оставляет желать лучшего. Они живут удовлетворением животных потребностей, не заботясь о завтрашнем дне. А если о чём и заботятся, так только о себе и своих удовольствиях в будущем. Где живут, там и пачкают. У них есть законы, но даже их почти никто не выполняет. Если кого и наказывают за невыполнение, то не истинно виновных, а тех, кто под руку попадется, кого легче достать или тех, кто не может за себя постоять.
«Во как! – подумалось мне. – Ну, прямо в точку! Не в бровь, а в глаз! Про кого он мне тут рассказывает? Про таких-то недоумков и лишенцев я и сам могу ему столько понарассказывать, закачаешься!». Что-то уж больно знакомое сквозило в словах Дормидорфа. Я даже взглянул на него, не с намёком ли он говорит? Дормидорф был серьёзен и сосредоточен, как никогда. Он и бровью не повёл. Да-а, похоже, я там окажусь, как рыба в воде. Хотя кто эти племена разберёт? Вдруг они достигли небывалых вершин в упоительных и самоотверженных гнусностях и переплюнули в изощрённых пакостях своих продажных и бессовестных коллег из моего мира? Ведь чего только не бывает в жизни! И даже такое вполне возможно. Как всё же верно сказано – нет предела совершенству!
Как интересно получается, из другого мира всякой гадости проход закрыт, так она стала разрастаться и плодоносить прямо здесь! Плохому-то учить не надо, оно само себе дорогу всегда пробьёт или попросту всплывёт, как ему и положено по всем законам физики! Жизнь устроена на принципах равновесия добра и зла, кроме того, добро может быть одновременно и злом, как и зло добром.
Вот, пожалуйста, простой и до невозможности примитивный пример: врач спасает умирающего больного – казалось бы, это очень хорошо, безусловно, доброе дело. Ну, как же! Это его священный долг, по-другому он просто не может! Выполняет своё предназначение, свою работу! Так всегда рассуждают люди, боящиеся брать на себя ответственность разбираться в делах. Выполнил свой долг, сделал всё, что можно и – молодец-огурец, честь тебе и хвала, есть чем гордиться! А остальное не касается. Спасти жизнь нуждающемуся в исцелении больному – это и есть добро в самом чистом виде, плюс ещё и милосердие. Но тем самым лекарь обрекает спасённого пациента на дальнейшую жизнь со всеми её прелестями и недостатками. А ведь недостатков в жизни несоизмеримо больше, чем прелестей. Вот повезло! После этого счастливо исцелённый ещё, чего доброго, и до непредусмотренной бюджетом пенсии доживёт, зараза! В моём мире как к старикам, так и к детям отношение: не приведи в госпиталь. Да уж, если говорить о добре и зле, то одна старость чего стоит! Ведь тех, кто призвался её обеспечивать, тоже кто-то лечит и, к сожалению, с положительным результатом! Вот если бы лечили плохо, то не было бы столько нахлебников на душу населения, а так подобный пресловутый лекарь подтверждает своё звание безразличного глупца.
И такими парадоксами, если разобраться, вымощена вся жизнь, как мостовая булыжниками. Это я ещё не беру самый худший вариант: если спасённый человек окажется на редкость отвратным существом, воплощением мерзопакостности, и своей дальнейшей жизнедеятельностью принесёт окружающим немало горя и страданий. И где же здесь добро, а где зло, скажите на милость? Одно я знаю точно: ну, не может быть добром то, что творится теперь на свете, язык не поворачивается назвать это добром! Однако равновесие, обусловленное правом выбора, поддерживается всегда.
За разговорами время прошло незаметно. Мы с Дормидорфом одновременно повернулись к шатру, когда услышали там приглушённую возню и монотонно-недовольный бубнёж.
– Проснулись, друзья? С добрым утром! – поприветствовал Дормидорф вылезавших из шатра Дорокорна с Юриником.
– Какое ещё утро? Ночь на дворе, темень кромешная, хоть глаз Дорокорну коли! – раздался недовольный бас. И тут же, перебивая его, писклявый голос, не допускающий возражений, пафосно заявил:
– Не ночь, а раннее утро, ты глаза просто открыть позабыл, маленький глупыш!
От этих вопиюще наглых слов Юриник мгновенно проснулся окончательно и уже открыл рот, чтобы дать наглецу справедливый и заслуженный отпор, но дед предусмотрительно сменил тему разговора на предстоящие сборы. Предостерегающе подняв левую руку, он спросил:
– А каким образом вы прибыли на Опушку Сбора? Пробирались своим ходом через леса?
Юриник нехотя отвечал:
– Пришли с оказией, на оленях. Мы их отпустили, у них были дела в соседнем лесу. Если нам приспичит, то мы с лёгкостью кого-нибудь найдём, тем более олени не лучшее средство передвижения, больно уж тряские и медлительные. Да и ноги по земле волокутся и за пеньки цепляются… кое у кого.
Дорокорн стойко выслушал слова Юриника, хоть и видно было, что ему это далось нелегко. Он позволил себе лишь слегка поморщиться, словно от надоедливой зубной боли, не более того.
Агрес вполне мог выдержать нас четверых, но, посовещавшись, мы решили продолжить путь на двух птицах, чтобы он не так сильно уставал. Найти здесь птеродактиля не составляло особого труда, тем более, что Агресу стоило лишь робко заикнуться, как любой из них был просто счастлив услужить ему.
Расстелив скатерть и что-то пробормотав над ней, дед заказал завтрак и сытно накормил нас. После чего, прихватив свои немногочисленные вещички, мы отправились в дорогу.

Отойдя от лагеря на довольно приличное расстояние, Дормидорф издал условный короткий свист. Да так пронзительно, что у меня даже зубы засвербило. Кстати, тогда я вновь заметил светлый полированный шест в его руке, а в лагере я его точно не видел. Прямо-таки палка-невидимка какая-то!
Когда прилетел Агрес, дед попросил его найти ещё одну птицу или, на худой конец, птеродактиля, что тот и сделал. Через считанные минуты пригнал нам целую стаю из восьми или девяти птеродактилей. Юриник придирчиво выбрал самого крупного и сильного из них и победоносно взглянул на Дорокорна. Но тот, к своему сожалению, никак не мог говорить, ему Дормидорф чуть ли не руками закрывал рот, удерживая от огромного и нестерпимого желания дать дельный совет, ну, хотя бы один, или ценное указание, что неминуемо привело бы к новому спору и долгим препирательствам. Наконец все расселись по своим местам, мы поднялись в воздух и легли на нужный курс. Дед и я летели на Агресе, а наши непримиримые спорщики на птеродактиле.
Перелёт длился около восьми часов. Ох и намаялся я за это время вынужденного сидения, глазения и ничегонеделания! Потом двухчасовой привал и обед. Дормидорфу несколько раз пришлось заказывать целую скатерть мяса, чтобы сэкономить на охоте силы наших птиц.
Следующий перелёт длился до глубокой ночи, а после приземления всё повторилось заново: еда, питьё, сон, только на этот раз мы оставляли бодрствующим одного человека. Спали по очереди. По два часа каждый из нас отсидел с арбалетом Юриника, охраняя спокойный сон своих соратников. Хоть до земель диких племён было ещё около десяти часов лёту, но вдруг у них хватило ума выслать разведчиков? Нужно было действовать аккуратно, для начала осторожно внедриться и немного пожить в каком-нибудь, возможно, кочующем племени. Потом, ссылаясь на него, пристать к более крупному и могущественному, ведущему уже оседлый образ жизни. Так что завтрашний перелёт будет последним, а потом мы пойдём пешком или пересядем на лосей или оленей до встречи с наиболее подходящим племенем.
Ночь прошла совершенно спокойно. Рано утром, сытно позавтракав таким образом, чтобы хватило ещё и про запас, мы, было, уже собрались вылетать, как я ненароком рассмешил всех, став на какое-то время объектом издевательств и подшучиваний моих друзей. Напрочь позабыв про карман с сюрпризом, я, в поисках вечно пропадающих невесть куда сигарет, соревнующихся в этом искусстве с зажигалкой, залез в него и нащупал что-то мягкое, размером с шарик от настольного тенниса.
Недолго думая, я вытащил из кармана руку с зажатой в ладони некой субстанцией, скатанной в небольшой плотный и липкий комок, тут же намертво прилипший к пальцам, сковав их. Как только я попытался разжать руку и избавиться от этой подозрительной липучки, это нечто принялось пузыриться и резко увеличиваться в размерах, издавая лёгкое шипение, потрескивание и сильный дурной, я бы даже сказал, тошнотворный запах, очень смахивающий на «аромат» не самой свежей рыбы. Пытаясь отчистить второй рукой первую, я окончательно перепачкал обе. Несколько расстроившись, я бросил это неблагодарное занятие и с недоумением уставился на невольных зрителей, которые с нескрываемым интересом и трогательным сочувствием наблюдали за моими мытарствами.
Выражение их лиц выражало неприкрытую брезгливость, смешанную с совершенно неуместным, на мой взгляд, весельем. Видимо, моё лицо выражало целую гамму эмоций, к которым прибавилось ещё навязчивое ощущение тошноты от нестерпимой вони, исходившей от ненавистной штучки. Взрыв дружного смеха огласил лес, когда во время очередного приступа я неожиданно громко икнул, сам испугавшись этого. Но сие действо вывело меня из ступора, и я принялся смеяться вместе со всеми. Думаю, местный лес ни до ни после не слышал ничего подобного. Мне пришлось довольно долго сдирать эту гадость крючковатой веткой под бодрящие шуточки и мудрые советы, которыми осыпали меня чуткие и заботливые товарищи, пытаясь внести свою лепту в процесс избавления от последствий моей забывчивости. Как только я отмыл руки, мы тут же отправились дальше.
Когда начало смеркаться, Дормидорф приказал Агресу искать подходящую лесную поляну для приземления и ночёвки. Неожиданно дед окликнул меня и ткнул шестом чуть правее курса нашего полёта. Посмотрев в ту сторону, я ничего не увидел, кроме скопления тумана или дыма километрах в пяти. Туман как туман, что в нём особенного? Но, может, я проглядел что-то важное, просто не обратив на это внимания? С расспросами я решил повременить. Судя по всему, Агрес уже выбрал вполне подходящее место для посадки, так как резко начал снижаться, издав пронзительный крик, который был сигналом для птеродактиля.
Наконец мы с Дормидорфом оказались на земле среди высокой, чуть не в рост человека, травы, источающей приятный терпкий аромат, обострённо воспринимающийся обонянием после прохладной свежести небес. Не успели мы толком размять затёкшие конечности, как услышали знакомые голоса, раскатывающиеся эхом по всей округе. Наши спутники вновь о чём-то увлечённо спорили. Голоса быстро приближались, но их обладателей пока не было видно в густой высокой траве.
– Говорю тебе, глупая твоя голова, это был дым! Такой большой мальчик вымахал, а до сих пор дым от тумана отличить не можешь! И не надо со мной спорить, категорически не советую тебе этого! Просто выслушай и прими к сведению! Учу я тебя, учу, а всё бесполезно! – назидательно басил Юриник.
Дорокорн обиженно повизгивал в ответ:
– Не-ет, то был туман! Туман, я тебе говорю! И это ты не спорь со мной, всё равно неминуемо проиграешь! Это чья голова ещё глупая? Я не виноват, если ты не можешь отличить туман от дыма! Дым сизый и стелется слоями, неужели я должен тратить своё драгоценное время, чтобы разъяснять тебе прописные истины, которые знает даже ребёнок? Нет, послушайте только, учит он меня! У тебя знаний, дорогой, недостаточно!
Юриник негодовал, захлёбываясь от возмущения:
– Я вот сейчас покажу тебе «дорогого»! Ты брось эти свои замашки! Оставь подобные штучки раз и навсегда, мой тебе дружеский совет! А давай спросим у Дормидорфа! Если прав я, то ты заготавливаешь дрова для костра на всю ночь, а если ты, то этим займусь я. Ну что, идёт? Согласен?
Последнее было сказано уже примирительно-снисходительным басом, каким взрослый обычно обращается к разгорячённому подростку. Да, именно к неразумному мальчишке, который никак не может понять, что пора прекратить всякие возражения и покорно смириться с объективной действительностью и непререкаемым авторитетом более знающего и умудрённого опытом собеседника, коим, несомненно, являлся он, Юриник.
– Я-то согласен, но нечего разговаривать со мной, как с маленьким и несмышлёным! – с ехидным смешком отвечал Дорокорн, насупившись и делая вид, что он огорчён и раздосадован таким панибратским отношением к его солидной особе.
Юриник тоже не остался в долгу, он парировал выпад друга, снисходительно принимая вызов:
– Надеюсь, ты, большой и смышлёный умник, прихватил с собой перчатки? Они тебе в скором времени понадобятся.
Дорокорн ненадолго задумался и недоумённо поинтересовался:
– А с какой это стати, позволь узнать? На что ты намекаешь? Перчатки какие-то ещё удумал, фантазёр!
– Как это зачем? А то ты сам не догадываешься! Брось ваньку-то валять, любезный Дорокорн!
Но видя искреннее недоумение на лице друга, Юриник пустился в разъяснения:
– Ох, какие мы всё-таки наивненькие! Да чтобы мозоли кровавые на ручках своих нежных и холёных дровами не натереть, вот зачем! Собирать-то дровишки предстоит тебе, и это ясно всем, кроме тебя! А я, так и быть, прослежу за процессом. Утомишься, надо думать, неимоверно, зато доброе дело сделаешь!
До Дорокорна, наконец, дошло. И он, немного поразмыслив, проговорил:
– А-а-а! Вот ты куда клонишь! А я-то немало удивился: и что это он вдруг таким заботливым сделался? Перчатки я, конечно, приготовил, они всегда со мной на всякий случай. Но так и знай: я всегда готов уступить их тебе, дружище Юриник. Сам ведь знаешь, что это был не дым, а туман!
– Нет, не знаю, и знать не хочу! Вовсе не туман, а самый настоящий дым! И тебе, между прочим, только злобная вредность мешает признать это! Потому и перчатки нужны будут тебе. Придётся расплачиваться за свою вредность и ослиное упрямство! Довольно юлить и ёрзать!
Дорокорн, вмиг сделавшись серьёзным, предложил:
– Но сознайся хотя бы в том, что именно ты, а не я, будешь, как всегда, филонить от работы, жалуясь на болючие мозольки.
И пытаясь сделать невозможное, принялся пародировать Юриника. Если с голосом вышел полный провал, то с интонацией и манерой изъясняться получилось даже очень похоже:
– Ах, какие у меня натруженные ручки, вы только посмотрите! А всё те невыносимо тяжёлые дровишки, что мне пришлось таскать одному, когда я позорно опростоволосился с туманом, таким похожим на дым!
Дорокорн умело изобразил плаксиво-капризное выражение лица, выставил напоказ огромные ручищи ладонями кверху и стал нервно подёргивать скрюченными пальцами, словно испытывал нестерпимую боль. А для пущей наглядности принялся стонать и приплясывать на месте, имитируя, как это в скором времени будет делать Юриник.
Таким макаром эти двое подошли, наконец, к нам и первым делом смущённо поинтересовались у деда, что же это было: дым или туман? Дед загадочно улыбнулся:
– С такого большого расстояния я сильно затрудняюсь что-либо утверждать наверняка, это, конечно, вполне мог быть дым…
Юриник воспрянул духом и бросил победоносный взгляд на притихшего и спавшего с лица Дорокорна. А Дормидорф, сделав небольшую паузу, продолжил:
– Но не менее вероятно, что и туман. Завтра, друзья мои, мы это непременно выясним. А сегодня, видимо, вам вместе придётся собирать дрова! Зато никому не будет обидно и никто не натрёт холёных, нежных ручек.
Нужно было видеть раздосадованные лица друзей! Когда же дошло до дела, то всё оказалось не так уж плохо, работать вместе ведь всегда веселей. Затем дед договорился с Агресом, чтобы тот непременно следил за нами на протяжении всего пути.

Ночь прошла спокойно, мы опять дежурили по очереди. Утром, с удовольствием позавтракав, тронулись в путь. Лес был старый, тихий, величественный. Сухостоя и поваленных деревьев повсюду было множество. Грибов – целое море, но собирать их, к моему великому сожалению, было совершенно некогда. Да и ни к чему это всё, у нас была чудная дормидорфова скатерть. Оставалось только любоваться и «чесать руки», о таком количестве осенних опят я никогда даже не мечтал. Вот бы сюда как-нибудь выбраться с семьёй за грибами!
Через некоторое время дед сказал, не обращаясь к кому-то конкретно:
– Ну, теперь кто-нибудь наверняка должен быть здесь, попробуем, однако.
Мы недоумённо переглянулись, но следующие его слова всё разъяснили:
– А ну, покажись, кто здесь есть!
Я начал старательно крутить головой во все стороны, дабы не пропустить, откуда кто появится. И не напрасно. От одного из толстых деревьев отделилось существо, похожее на лешего, которого я видел после помощи оленёнку, словно брат-близнец. Так оно и оказалось, это был местный леший, только никакой не брат тому. Все эти лешие вообще очень похожи друг на друга, но это только на первый взгляд, а при ближайшем рассмотрении или частом общении, они, как и люди, все очень разные.
Оказывается, они равномерно расселены по всему лесу и даже дружат друг с другом, видимо, семьями и домами, а может быть, как и люди – организмами, у них же есть ещё и лешачихи. А куда же без них? Без них скучновато. Говорят, лешачихи тоже развесёленькие существа, так что все они вполне стоят друг друга. Когда-то в детстве я читал в одной книжке пояснения как быстро и легко, а главное, наверняка, отличить в лесу лешачиху от, скажем, кикиморы, заплутавшей деревенской девки или почтенной старухи. Мы легко и непринуждённо сумеем узнать её… по закинутым за спину грудям! Это надо же такое придумать! Интересно, что тогда должно быть закинуто за спину у лешего?
Дед, между тем, вежливо поздоровался и поинтересовался ненавязчиво:
– Не подскажешь ли, в какой стороне находится ближайшее племя людей? А то заплутали мы в тутошних могучих дубравах.
Леший указал рукой направление, что-то недовольно буркнул, будто выругался, и мгновенно исчез за стволом, откуда только что появился. Я, было, направился посмотреть за дерево, но дед сказал, что его там уже нет, и даже след простыл.
Мои попутчики, не сговариваясь, пошли в противоположную сторону. Тогда я, догнав Юриника, потихоньку спросил его:
– Почему мы идём именно сюда?
Он, снисходительно улыбнувшись, отвечал мне так же тихо:
– Когда леший недовольно или грубо разговаривает с тобой, то однозначно наврёт с три короба. И если уж ты вынужден спрашивать его о чём-либо, то всегда делай противоположное тому, что он тебе ответит, это и будет правильно.
– А зачем ему тогда появляться, если он так не хочет разговаривать?
– Он по-другому не может. Таков лесной закон, понимаешь? Если его кто-то зовёт, то он обязан появиться, если слышит, конечно.
– А если он сделает вид, что не слышал ничего, мало ли: задумался или уши заложило, или был очень далеко, да ещё и голова так болела, прямо раскалывалась? Ведь тогда-то можно и не появляться?
– Можно-то можно, но только очень осторожно! Рядом может находиться животное или птица, они леших чуют за версту, или кикимора какая, или сам лесовик, которому в лесу подчиняются все лешие, да и не только они. И тогда пиши-пропало, ибо провинившегося лешего превратят надолго в трухлявую заскорузлую корягу или замшелый пень, поросший поганками.
Я, невольно вспоминая наш мир, подумал: «А что? Это вполне хорошее, достойное наказание. Вот здорово, если бы и у нас такое практиковалось с некоторыми человекоподобными существами! Вот не выполнил, к примеру, чиновник свои обязанности. Как обычно, сшельмил или принял на лапу, так сказать, мзданул, и его, сердешного, под белы рученьки, да на пару месяцев, а лучше подольше, в пень корявый и трухлявый обращали бы, поросший мухоморами вонючими. А я бы с огромным удовольствием по той обширной аллее пней выгуливал своего верного пёсика, совмещал бы, так сказать, приятное с полезным. Больше чем уверен, что от желающих прогуляться там с животными или самому тряхнуть стариной просто-таки не будет отбоя. Так что наши любимые чиновники будут делаться с каждым разом всё лучше и лучше».
– А теперь ничему не удивляйтесь и не пугайтесь, за нами следят. Только не крутите головами, всё равно ничего не увидите, – невозмутимым голосом предупредил дед.
«Прямо кино и индейцы, – мелькнула мысль, – надеюсь, скальпы снимать не придётся, по крайней мере, сегодня». Опять мне казалось, что это всё происходит не со мной, а я лишь наблюдаю за действом со стороны. Но почему тогда мне так больно, когда какая-нибудь ветка хлестанёт по телу, да и комары доставляли немало неудобств, я уже не говорю об общей усталости и жажде. Подобные ощущения неумолимо и безжалостно возвращали меня в действительность. Впрочем, я был вовсе не против того, чтобы хорошенько устать, ибо получить удовольствие от отдыха можно лишь тогда, когда утомишься как следует. Этот принцип «халвы», как я его называю, действует и во многом другом. Почему «халвы»? Потому что когда заевшийся и привередливый падишах потерял вкус халвы, Ходжа Насреддин, дабы вернуть тому удовольствие от любимого лакомства, посоветовал подвесить перед носом кусок оного поаппетитнее, но при этом несколько дней ничего не есть. И всё сработало в лучшем виде!
Через некоторое время мы вышли на петлявшую между деревьев лесную дорогу. Сначала она была едва заметна среди густой травы, но постепенно всё более проступала и расширялась. Идти стало гораздо проще, и мы стали двигаться ощутимо быстрее.
– Раз есть дорога, то и селение не за горами, – заявил Дорокорн. Юриник лишь одобрительно замычал в ответ. Так оно и оказалось. Совсем скоро мы почувствовали манящий запах готовящейся на костре пищи и услышали отдалённый лай собак, что означало лишь одно – мы на верном пути, ибо дорога как раз и вела нас в ту сторону, откуда дул ветер. Идти оставалось совсем недолго, и долгожданная «халва» в виде отдыха и обеда уже ждала нас.