ЗАМАНЧИВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
По окончании вкусного, хотя и позднего обеда, настало самое время сообщить Корнезару наше окончательное и бесповоротное решение. Надо было кому-то идти в его комнату. Дормидорфу нельзя, не пристало солидному деду наносить визиты какому-то Корнезару, которого даже ворон поучает и, ни капли не смущаясь, тюкает в лоб по каждому пустяковому поводу и даже без оного. У Юриника после недавнего контакта со стенкой до сих пор был несколько неподходящий видок, да и настроение оставляло желать лучшего. Дорокорн же с оперным фальцетом и внушительным обликом мог вызвать не совсем желаемый, но вполне прогнозируемый эффект, который нельзя было бы назвать положительным. По этим причинам я не стал ждать, когда меня попросят, и самоотверженно вызвался сам. Возражений, как и следовало ожидать, ни у кого не было.
Решив поскорей покончить с этим малоприятным, но весьма ответственным делом, я уверенно направился к двери. Пройдя по коридору около полутора десятков метров, я оказался перед дверью номера Корнезара и, негромко постучав, принялся ожидать ответа. За дверью послышалась суетливая возня и приглушённое шушуканье, словно что-то быстро прятали. Только после повторного стука голос Корнезара произнёс как ни в чём не бывало:
– Входите-входите, не заперто.
Одновременно с этим в двери щёлкнула открывающаяся задвижка. Войдя, я увидел комнату чуть меньше нашей, но очень на нее похожую. Всё было выдержано в таких же тонах, даже покрывала и занавески сделаны из того же материала. По большому подоконнику по-военному чётко чеканя шаг, маршировал взад-вперёд неутомимый и, похоже, не вполне нормальный в умственном плане ворон, который некоторое время назад был с позором изгнан Юриником с дерева под нашим окном. Он, в свойственной всем птицам манере, вдруг ни с того ни с сего склонял набок и резко поворачивал голову, с живым интересом и любопытством разглядывая меня со всех сторон и разных ракурсов глазами-бусинками: то одним, то другим попеременно. Когда же дико блуждающий взгляд хищной птицы случайно падал на Корнезара, видимо, срабатывал условный рефлекс, и ворон с силой клевал то, что попадалось под руку, то есть под клюв. За неимением под клювом желаемого – толоконного лба Корнезара, он оттачивал силу, резкость и точность удара на стене или подоконнике. Шишка на лбу Корнезара немного увеличилась после нашей недавней встречи. Скорее всего, на месте регулярного клювоприложения уже начала образовываться обширная костная мозоль, так что дальше Корнезару будет намного легче переносить удары ворона. Главное, чтобы глаз не выклевал, там мозоли не добиться никакими тренировками.
Войдя и закрыв дверь, я сообщил им, что мы посовещались и единогласно решили принять заманчивое предложение Корнезара. Только нам хотелось бы знать: когда, в каком направлении мы отправляемся, и сколько времени займёт наш поход? Пока Корнезар, переминаясь с ноги на ногу, обдумывал мой вопрос, а ворон, замерев на месте и чуть покачиваясь, задумчиво разглядывал его, я краем глаза заметил подозрительное движение в левом углу комнаты. Украдкой бросив туда взгляд, едва сдержался от возгласа удивления. Там, наполовину высунувшись из стены, висела довольно скалившаяся мне физиономия домового! Шустряк-самоучка ловко завис, словно сказочный охотничий трофей, которому и положено висеть на стене у недалёкого умом охотника и хвастуна из моего мирка, как правило, отличающегося сильной любовью к подобным дешёвым эффектам. Домовик неприлично кривлялся, пускал пузырящиеся слюни и строил всевозможные изощрённые рожицы. Мелкий пакостник пытался рассмешить меня своими действиями и насладиться возможными неприятными последствиями этого. Его коварный план непременно бы удался, если бы не серьёзность возложенной на меня миссии. Поняв бесполезность своих потуг, он медленно растворился в стене, утомлённо-замучено закатив глаза и пуская носом пузыри.
В это время за Корнезара решил ответить ворон. Он произнёс хрипловатым человеческим голосом, как мне показалось, с небольшим прибалтийским акцентом:
– Всё узнаете в своё время! А пока ждите и задавайте поменьше вопросов, я этого страсть как не люблю. Меньше знаешь – ширше морда, потому что лучше спишь после еды. Ха-ха! Хрю!
– Да, да! – поддакнул Корнезар. – Могу лишь сказать, что мы отправимся очень скоро, будьте готовы в любую минуту. Я очень рад, что вы согласились! До этого мне удавалось за неделю найти одного-двух, максимум трёх человек, да и то не всегда. А тут сразу четверых, да каких красавцев! Какая удача!
Корнезар воодушевлённо посмотрел на ворона, ожидая подтверждения своих слов и поддержки, но ворон надменно отвернулся в сторону, потрескивая и пощёлкивая, как испорченное радио. Тогда Корнезар подытожил, чтобы хоть как-то сгладить неловкость:
– Повезло нам, говорю.
– Хватит! Надоел уже, балабол, хрю-хрю, кря! Навязался на мою голову, понимаешь! – гаркнул ворон. Голос у него был, как и полагалось ворону, резкий и хриплый, к тому же воспитание и манеры, судя по всему, оставляли желать лучшего. У меня невыносимо зачесались руки.
«Вот сейчас бы из рогатки запульнуть в него что есть силы чем-нибудь твёрдым и тяжёлым, например, гаечным болтом. Или хотя бы Юриника с арбалетом сюда», – подумал я, дипломатично улыбаясь, а сам в красках представляя себе, как траурно и печально, чуть покачиваясь из стороны в сторону, опадают чёрные вороновы перья вперемешку с более лёгким пушком, забрызганным сочно-красными брызгами. А сам ворон намертво пригвождён арбалетной стрелой к стене.
– Скажите, Корнезар, – вежливо поинтересовался я, – а как зовут вашу учёную ворону? Чем вы её кормите и, вообще, сколько лет они живут, я слышал, что не менее трёхсот, неужели это правда? Так долго?
Корнезар вздрогнул и умоляюще жалобно посмотрел на меня. Попытался, было, что-то сказать, но вместо этого лишь впустую шевелил губами. Ворон же, напротив, подскочил на месте, захлопал крыльями и впялился в меня немигающим взглядом.
– Я не ворона, а ворон! Попрошу запомнить это раз и навсегда! – задыхаясь от возмущения и злости, прокаркала птица. И тут же вкрадчиво продолжила, – и будьте любезны, молодой человек, если вы хотите дожить до зрелых лет, то впредь, коли пожелаете узнать что-нибудь обо мне, обращайтесь непосредственно ко мне, а не к этому бездарю, этому олуху царя небесного, этому недотёпе и…
Всё это время бедный Корнезарка с опаской и недоумением поглядывал то на меня, то на распоясавшегося ворона, сквернословившего, словно базарный попугай. Я решил прервать поток грязных слов, бьющий у него из клюва, как из рога изобилия, и сказал с ярко выраженным сарказмом, чего он, по-моему, в упор не заметил:
– Хорошо-хорошо, любезный ворон! Как же вас величать, милейший?
– Ну, то-то! Моё имя – Коршан! Запомни, человечишка, навсегда это благозвучное имя! Заруби его себе на носу или ещё на чём хочешь. Я, между прочим, очень редкой породы, чтоб ты знал!
– Да-а уж, это сразу видно! А сколько же долгих лет, позвольте узнать, живут вороны столь редкой породы?
– Много живут, пока не помрут! Но вы этакого «счастья» никогда не дождётесь, я ещё обглодаю ваши косточки и совью себе уютное гнёздышко из ваших скальпированных волос!
От его слов у меня зазудели корни волос на голове. Разговора явно не получалось, и я решил закругляться. Никто, как и следовало ожидать, не стал возражать, поэтому я попрощался и ушёл.
Войдя в наш номер и вкратце рассказав об этих страстях-мордастях, я уселся на свою кровать и стал с интересом слушать спор, тут же возникший между Юриником и Дорокорном. Юриник, стараясь придать голосу большую проникновенность, а тону убедительность, пророчил:
– Очень похоже, эта своенравная птица ещё изрядно попортит нам кровь, помяните моё слово! А потому её необходимо нейтрализовать любыми путями и доступными средствами! Например, не мудрствуя лукаво, просто сделать ей секир башка или придушить ненароком, и делу конец! И пусть тогда домовик спляшет гопака, топоча мохнатыми ножками на невысоком земляном холмике, утрамбует всё и спрессует, чтобы и следа не осталось. Впрочем, можно совершенно случайно наступить этому злобному ворону на дурную головешку. Без всякой задней мысли, разумеется, оступиться ведь каждый может! Вот Корнезар же недавно оступился. Так оступиться, чтоб наверняка и без лишних мучений, гуманность в наше смутное время превыше всего, об этом нельзя забывать! Нет, настало время сделать что-нибудь доброе для матушки природы. Тогда наверняка всем станет светлей и спокойней, особенно Корнезару, у которого хоть лоб немного подживёт. Впрочем, мы и ему подровняем и лоб, и что-либо ещё, коли появится такая необходимость.
Дорокорн отвечал Юринику смиренным кротким тоном, блаженно потупив взор:
– Да что это с тобой? Зачем ты сегодня такой кровожадный, как лютый змей? Ворон, скорее всего, не такой страшный, каким хочет казаться. Всё бы тебе сплясать да отдавить! Охладись, любезный Юриник, остынь, прибереги свой пыл для более достойных подвигов. Бесспорно, где-то в глубине души ворон нежный, чуткий и легкоранимый, словно невинный желторотый птенчик, только что вылупившийся из змеиного яйца. А коли так, то я верю, что нам удастся найти с ним общий язык. Оторвать ему голову и вырвать с корнем змеиное жало можно попозже, если с «общим языком» ничего не получится. Тогда я лично берусь случайно оступиться.
– Хватит! Хватит, говорю тебе! – кричал в ответ импульсивный Юриник, мотаясь по комнате, словно муха в банке с пауком, размахивающая беспорядочно лапками. Затем вдруг резко спохватился и, поражённо уставившись на Дорокорна, заговорил совершенно спокойно. – «Лютого змея» я тебе ещё прощаю, «змеиное жало» – это ты попал в самую точку, но со «змеиным яйцом» ты явно переборщил. Давай, колись, террариумный затейник, чего это тебя вдруг на змей потянуло? А-а, я понял! Какой же ты у нас добрячок, оказывается. Эко тебя захлестнуло невзначай! Чего это ты удумал, изверг? Неужто хочешь примотать к трясущимся вороновым лапкам болотную гадюку и выпустить желторотого птенчика на волю? Здорово, красота, ловко придумано!
– Не-ет, – отвечал Дорокорн, – я не такой. Просто хочу найти общий язык с вороном, а тебе всё не терпится совершить подвиг. Но время настало, друг мой, радуйся! Если, например, тебе удастся спасти его от ужасной смерти, то он будет нам очень признателен! Чуешь, куда я клоню?
Юриник сразу спал с лица, а секунду спустя взвился, как ужаленный:
– Чую! Только не бывать этому никогда! Спасибо, уже нашли общий язык с домовым! Посмотрите на меня! Я весь избит, мои нервы на пределе. Они расшатались настолько, что я скоро чесаться начну в самых нескромных местах. Дошло до того, что я сам себя не узнаю! А тут ещё и змеи! Ненавижу! Я сам стал, как змея! Давеча у меня появилось странное и навязчивое желание укусить домового, а ведь это ещё не конец, это только самое начало! Что же дальше-то будет? Вот скажи, Дорокорн, ты меня узнаёшь?
Дорокорн с успехом игнорировал последний вопрос Юриника.
– Зато домовой нам действительно помогает. А в своих неприятностях ты и вовсе виноват сам! Пей валериану и дыши глубже, мой тебе дружеский совет! – лаконично отвечал он, с интересом наблюдая за реакцией нервного друга. Тот начинал закипать.
И тут вмешался наблюдавший за происходящим Дормидорф:
– Юриник, ты молодец! Право слово, умница.
Юриник опешил и ошалело уставился на Дормидорфа, лупая ничего не понимающими глазами. Впрочем, как и мы с Дорокорном. А дед, насладившись нашей реакцией и выдержав необходимую в таких случаях паузу, невозмутимо продолжил, интеллигентно поглаживая боцманскую бородку:
– Да-да, ты действительно молодец! Ведь если бы не ты, то домовой, очень может быть, не стал и вовсе нам помогать. Подшучивая над тобой, он реализует свои мечты и желания, испытывает огромное наслаждение и чувство глубокого удовлетворения! Ты, можно сказать, вернул его к жизни, помог раскрыться его сущности! И все мы тебе за это благодарны и признательны.
Лицо Юриника, сначала выражавшее крайнюю степень раздражения, постепенно, пройдя через все возможные фазы, к концу речи расплылось в довольной улыбке.
Лучезарно улыбаясь, он согласился:
– Я тоже так думаю. Примотать змею к ворону вполне можно поручить и домовому. Надеюсь, он её не успеет съесть, это же не пряник, в конце-то концов!
Как ловко поступил Дормидорф! Взял, да и похвалил Юриника, а тот вмиг успокоился и растаял. Вовремя сказанное слово может в корне изменить ситуацию.
– А на счёт ворона, – продолжал Дормидорф, – мне кажется, что ещё рано судить, будет ли он нам полезен или нет. Нужно подождать и понаблюдать за ним, пытаясь по возможности наладить с ним хорошие отношения, а со змеёй пока повременим.
Возразить было нечего. На том и остановились. Было уже довольно поздно, и мы отправились по своим кроватям. Не знаю, как другие, а лично я настолько умаялся за день, что довольно быстро уснул и спал без всяких сновидений.
Ночью, приблизительно около трёх часов, меня бесцеремонно разбудил домовой. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была о том, что это очередная бестолковая шутка мохноухого весельчака! Ему, кулинарному паразиту, уже стало мало одного Юриника, теперь он примется веселить меня, да ещё и по ночам, вот повезло, так повезло! Как же мне от него отделаться малой кровью, может, дать хорошего пинка под зад для разнообразия? Пусть посмеётся тогда. Ничего более остроумного, к сожалению, не шло мне на ум в столь поздний час, а раз так, то пусть Максимка довольствуется хотя бы этим. Прежде чем воплотить в жизнь задуманное, я, на всякий случай, поднял голову и посмотрел на кровать деда. Дормидорф не спал. Он сидел на кровати, с головой закутавшись в одеяло, и о чём-то сосредоточенно думал. Увидев, что я проснулся, он попросил домового ещё раз рассказать о событиях, которые произошли после моего ухода из комнаты Корнезара и Коршана. Во как! Хорошо, думаю, что я сначала огляделся, а то сейчас взял, да и обидел бы домового почём зря. Впрочем, для профилактики, может, и полезно было бы. Я устроился поудобней и приготовился внимательно слушать. Максимка начал свой рассказ, как-то подозрительно косо на меня поглядывая, наверное, почувствовал что-то сногсшибательное, каверзнюга хитрющий.
– Как только ты ушёл, они, немного попререкавшись, уселись возле ведра с водой и начали с ним разговаривать. Подробно рассказали ему о вас, и ведро разрешило им трогаться в путь на рассвете, посоветовав особенно приглядывать за старым пердуном, ой, то есть за почтеннейшим Дормидорфом и, по-возможности, сдружиться с кем-нибудь из остальных.
Дормидорф даже бровью не повёл. Размышляя вслух, он сказал:
– Судя по всему, они умеют общаться на расстоянии, используя силу воды. Человек, с которым они общались, обладает этим даром, а они всего лишь подходят к ведру в назначенное время. Я слышал, что научиться этому нетрудно, надо только знать заклинание. Правда, оно тщательно оберегается теми, кто его знает, и секрет этот ревностно передаётся из поколения в поколение и не абы кому, а лишь своим, проверенным людям. А ещё необходимо обладать некими способностями, которые есть у многих людей, но выявить их не получится без того заклинания. Получается замкнутый круг. Ладно, спасибо, Максимка, нам нужно ещё немного поспать, похоже, сегодня предстоит тяжёлый денёк.
Утром нас разбудил настойчивый стук в дверь. Это был сияющий Корнезар, особенно сверкал его лоб, отсвечивающий всеми цветами радуги. Он деловито сообщил нам потрясающую новость, которая заключалась в том, что через два часа мы отправляемся в путь, после чего суетливо отправился к себе, а мы, разбудив наших неразлучных друзей, начали сборы.
Домовой всё время, пока мы собирались, крутился и путался под ногами, как любящая собака, то и дело жалобно и тяжко вздыхая, охая и стеная, постоянно что-то причитая, бормоча себе под нос и строя прискорбные гримасы. В общем, он из кожи вон лез, чтобы показать всем своим видом, как ему тяжко и муторно на душе. Зачем он это делал – было совершенно непонятно. Хоть бы объяснил, обормот, чего добивается таким поведением. Так нет, догадывайтесь, мол, сами. С характером попался, мелкая мохнатая бестия, на кривой козе не подъедешь! Ко всем, видите ли, нужно искать особый подходец! Неужели он разыгрывал весь этот спектакль из-за пряников? Его страдания на короткое время прекратились после того, как Дорокорн отдал ему заветный и вожделенный пакетик с любимым лакомством. Но чуда не произошло, и уже через некоторое время безутешный Максимка вновь с удвоенной силой принялся за старое – «помогать» нам в сборах. Следовательно, дело было не в пряниках, но нам некогда было разбираться.
Спас положение Юриник, только что вернувшийся из их с Дорокорном комнаты. К всеобщему удивлению он преподнёс домовому в подарок большой свёрток, сказав:
– Максимка, мне кажется, что у тебя сложилось обо мне не вполне правильное впечатление. Не думай, пожалуйста, что я тебя недолюбливаю. Это не совсем так, вернее, это совсем не так. Вот тебе маленький подарочек в знак нашей большой дружбы и искренней признательности, а также в благодарность за ту неоценимую помощь, которую ты оказал нам и, надеюсь, ещё окажешь когда-нибудь в будущем. Ведь теперь мы знаем, в какой гостинице лучше остановиться и где нам всегда будут рады. В общем, спасибо тебе большое! Оставайся с миром!
Домовой был немало удивлён и поражён, но подарок принял. Правда, немного поколебался перед этим, видимо, справедливо ожидая подвоха, ведь сам он ничего не привык делать без своих любимых каверзных шуточек! Вот только трубку с табаком мне подарил, как ни странно, без подвоха. Впрочем, не совсем так, но я пока об этом не знал. А что, очень даже хорошая трубка, ничего в ней не взорвалось и не перепачкало меня, я до сих пор бережно храню её и даже иногда пользуюсь по великим праздникам, вспоминая то весёлое время. Ну, а коли отправляюсь в гости в тот самый иной мир, то всенепременно беру её с собой. А иначе рискую нарваться на неприятности с домовиком, который обязательно, как только завидит меня, не поздоровавшись, ревностно требует показать свой подарок. И радуется, как ребёнок, когда я по первому требованию выполняю его просьбу, в придачу расхваливая сей полезный предмет. Тогда он обязательно достаёт из-за пазухи кисет с табачком и с явным удовольствием одаривает им меня к всеобщему умилению.
Сейчас же наш домовик растерянно стоял посреди комнаты, не зная, что ему делать с неожиданным подарком, свалившемся, как снег на голову! Или просто-напросто раздумывал над тем, какие меры предосторожности ему уместнее всего принять. Да и пожелание «оставайся с миром» вполне могло насторожить. Мы, надо сказать, были удивлены не меньше домового поступком Юриника, ибо он никого не посвящал в свои планы и намерения.
Максимка, что-то невнятно бормоча себе под нос, ушёл с подарком в дальний конец комнаты и начал медленно, с опаской, но и явным интересом разворачивать упаковку, готовый в любой момент задать стрекоча, если понадобится. Под одной обёрткой оказалась другая, за ней следующая, и так далее. В конце концов шебуршания и бормотания разом прекратились, а из-за кучи скомканной бумаги раздался удивлённо-восхищённый возглас. Спустя секунду оттуда вылез радостный Мокся. Он цепко держал в руках тёплые домашние тапочки и мило улыбался во всю ширину своего лица домовой национальности и наружности страстного любителя мучного.
– А то топаешь постоянно, как лосиха в интересном положении, своими башмаками! Дын-дын, дын-дын! Людей только зря пугаешь, особенно по ночам, – смущённо пояснил Юриник, который и сам был безмерно счастлив, что его подарок пришёлся по душе.
– Премного благодарен! Прямо-таки глазам своим не верю! Мне, и вдруг подарок! Прекрасные домашние тапочки. И от кого? От… просто ужас! Я хотел сказать – чудеса, да и только! – произнёс растроганный домовой. Видно было, что он остался очень доволен подарком Юриника.
Тапочки и впрямь были на редкость хороши: ручной работы, на толстой войлочной подмётке, а верх из мягкой, хорошо выделанной овчины. Они были оторочены мехом по отвороту, выше щиколотки, и украшены завитушками, вышитыми разноцветными нитками.
– Красота-а! – восхищённо произнёс Максимка, тут же напялив на себя обновку. Домовой разглядывал себя и так и эдак, словно кисейная барышня, любуясь одновременно тем, как они смотрятся, и тем, как сидят на ноге. Уж чего он только не выделывал! И принимал всевозможные позы, и величественно подбоченивался, и, радостно сверкая озорными глазками из-под мохнатых бровей, приплясывал на месте. Словом, он был несказанно счастлив. Страшно надоедая всем своей обновкой и постоянными разговорами об этом, Максимка щеголял в новых тапочках до самого нашего отбытия, вылезая из кожи вон, лишь бы обратить на себя внимание.
Два часа, отпущенные Корнезаром на сборы, пролетели незаметно. Настало время отправляться в дальнюю дорогу. Максимка грустно пожелал нам доброго пути и пообещал не очень-то буянить с горя после нашего ухода. Ещё он убедительно заверил нас, что мы прощаемся ненадолго и, дескать, совсем скоро обязательно увидимся. Предчувствие у него, видите ли, такое. Причём говорил он это, всем своим видом показывая, что знает что-то тайное и важное, чего нам знать пока не полагается. Конечно, со временем он, возможно, и соизволит приоткрыть тяжёлую завесу таинственности, тогда-то мы всё узнаем и непременно поймём, почему у него сейчас такой загадочный вид. Всему своё время и на всякое хотение нужно иметь терпение.
Мне стало интересно, а может ли быть у домовых мания величия? Судя по всему, очень даже может, и ещё какая – отягощённая синдромом заговора, а возможно, в довесок, ещё и вялотекущим параноидальным синдромом, ибо Мокся последнее время озирался по сторонам, говорил загадками и шёпотом. Мы с огромным трудом распрощались с пригорюнившим домовиком и снова еле выпроводили его восвояси.
Тут как раз и в дверь постучали. Это был Корнезар, зашедший сообщить нам, что время сборов вышло, пора выступать, и он будет ждать нас через десять минут во дворе таверны. Очень странно, но домовой пропал, оставив нам на память старые стоптанные башмачки. Но что не делается – всё к лучшему. Мы присели на дорожку, выпили крепкого горячего чая с сушками на посошок и тронулись в путь.
Глава 9
ТРУДНОСТИ И ПРЕЛЕСТИ ПОХОДА
Наш путь лежал через всё поселение к самому дальнему лесу. Он едва виднелся вдалеке зубчатой чёрной стеной, которая шевелилась, словно живая, от резких порывов ветра. Шли мы довольно быстро, периодически отрывисто переговаривались, экономя силы. Ворона с нами не было. Корнезар пояснил, что тот улетел на разведку и присоединится к нам ближе к вечеру, когда мы остановимся на ночлег. Может быть, он просто хотел осмотреть округу, не следит ли за нами кто-нибудь? А может, полетел к своей новой подружке или по другим чёрным делам, ведь от него можно было ожидать чего угодно. Мало того, что он был совершенно непредсказуем, так ещё и сильно себе на уме, так что пойди разбери, что ему в голову взбрело на этот раз?
Корнезар невзначай поинтересовался, достаточно ли у нас провизии? Мы заверили его, что на несколько дней запасов вполне хватит. Последние полчаса перед выходом мы только и делали, что заказывали у скатерти всевозможную снедь и рассовывали её по рюкзакам, так как Дормидорф и слышать не желал о том, чтобы пользоваться скатертью при ком-нибудь постороннем. В этом с ним были согласны все, ибо скатерть вещь необычная, на дороге просто так не валяется, и в магазинчике при таверне её тоже не купишь, а лишние расспросы нам ни к чему.
Поселение наконец-то закончилось. Теперь мы шли по неширокой дороге между картофельными полями, которые буйно зеленели, радуя глаз. Расстояние до леса сократилось больше, чем в два раза, и это тоже не могло не радовать. Здорово, сплошные положительные эмоции! Как раз то, чего мне так недоставало в последнее время! Только сейчас я предпочёл бы получать их, лёжа на диване, а никак не шагая в жару по пыльной дороге. Коли мы и дальше будем двигаться в том же темпе, то очень скоро окажемся в прохладном лесу, через какие-нибудь сорок минут, не больше. Останется только отыскать там удобный диванчик и славно передохнуть! Хотя вполне можно обойтись и простой лесной травкой или влажной землёй, усыпанной ветками и хвоей. Если раньше я не скопычусь окончательно, так как солнце припекало нещадно, а ноги от быстрой ходьбы начинало с непривычки нудно ломить.
Остальные шли довольно бодро, никто не выказывал признаков усталости. Вот ведь натренировались, спортсмены! Один я, чувствую, скоро окончательно выдохнусь и, одновременно с этим, оконфужусь, как французы под Москвой! Главное, выдержать до леса, а там видно будет! Может быть, коли станет совсем туго, что-нибудь само придумается, как было со мной не раз.
Вот помню, однажды, во время очередной моей вечерней пробежки вокруг нашего местного полудикого пруда, случилось нечто. Так, пустяк, но пустяк показательный.
Бежал я, спотыкаясь, и притомился уже не на шутку. Настроения особого не было с самого начала. Еле добегал свою дистанцию, когда на меня выскочила огромная, мерзко верещавшая крыса с облезлым хвостом. Очень уж я не люблю крыс, и она к тому же была препротивная, в общем, у меня произошёл внезапный выброс адреналина от испуга и неожиданного отвращения, который я ощутил здесь же. Это было, как инъекция, чёткая и осознанная, а я, по случайности, сразу же и использовал эту оказию в своём беге. Мало того, что усталость всю, как рукой сняло – меня так понесло, что я ещё столько же пробежал, сколько изначально планировал.
Но рассчитывать на появление крысы не приходилось, да и появись она прямо сейчас, не произведёт необходимого эффекта, нет фактора внезапности. Ну и ладно, в крайнем случае нажалуюсь мысленно Дормидорфу, пускай спасает меня, всё легче будет, чем разом перед всеми опозориться! Ничего-ничего, пару-тройку дней таких усердных тренировок, и буду ходить не хуже остальных, может, даже и лучше, если только дуба не дам. Да и для здоровья наверняка полезно, вернусь домой подтянутый, постройневший, словом, похорошевший до невозможности и в отличной физической форме на зависть всем. Да когда же закончится это длиннющее поле? Ещё учёба предстоящая, опять в первый класс идти. Надеюсь, у них там не десятилетка, а в принципе лишнее образование никогда не повредит, особенно мне. Тут курорт прямо, даже отца с ремнём нет!
Ход моих мыслей бесцеремонно прервал Дормидорф, недвусмысленно и многозначительно показывавший взглядом в небо. Я, естественно, был вынужден аккуратненько посмотреть вверх и увидел небольшую точку, кругами парящую над нами. Для ворона крупновато, если, конечно, он не успел подрасти за ночь, но это вряд ли, а, значит, над нами наш малыш Агрес.
Наконец-то свершилось чудо – поле кончилось, и мы оказались под сенью долгожданной прохлады леса. Постепенно перестроились походным «гуськом». Дело сразу пошло на лад, передвигаться стало легко и удобно. Никто никому не мешал, да и дорогу выбирать приходилось только первому, остальные шли за ним практически нога в ногу. Первым шёл Корнезар. Он всё время что-то ворчливо, но беззлобно бубнил себе под нос. За ним следовал Дормидорф, ловко раздвигая ветки шестом и изредка указывая мне на особенно большие и красивые грибы или причудливые, сказочной формы наросты на деревьях. Я шёл за дедом, с удовольствием наслаждаясь прохладой и относительно невысоким темпом ходьбы. За мной Юриник, время от времени посмеивающийся каким-то своим мыслям. Он так увлёкся, что начал мыслить вслух: «Тапочки ему мои понравились! Ещё бы… губа не дура! Сам шил… а он меня об стенку… А я ему: «пожалте, сударь, подарочек». И всё! Конфликт исчерпан. И сразу любовь и взаимное уважение». Замыкал шествие, как и положено, самый крупный и сильный член экспедиции – Дорокорн, который ничего не говорил и ничего не делал, а просто шёл, словно медведь по ягоды, грузно и устало переваливаясь с боку на бок.
Корнезар оказался на редкость выносливым. Он перестал бубнить и, знай себе, упрямо шёл вперёд, раздвигая ветви и безошибочно находя дорогу среди казавшихся совершенно непроходимыми лесных зарослей и бурелома.
Когда мы шли по не очень густому, но необычайно ароматному ельнику, Дормидорф обратил моё внимание на сотканную невидимым умельцем паутину, указав в её сторону посохом. Она была, как огромный пуховый платок, растянутый не только вертикально, но и горизонтально, превращаясь непостижимым образом в неведомую абстрактную фигуру. Тончайшие нити видны были только благодаря отражению солнца в мельчайшей водяной пыли, осевшей множеством сверкающих бусинок на всей поверхности изумительного по своей красоте шедевра. Вся паутина излучала струящийся, живой, трепещущий, чистый и тёплый свет. Природа создала это чудо, используя преломление солнечных лучей, кое-где пробивавшихся светло-туманными полосами сквозь густые кроны. Один из таких лучей падал как раз на паутину, тем самым усиливая сказочное великолепие картины, ибо всё остальное находилось в тени.
Дорога была долгой, поэтому нам было не до разговоров и диспутов. Зато на первом привале, после лёгкого второго завтрака, разговор не умолкал ни на минуту. На всех крайне положительно сказывалось отсутствие Коршана, которого весьма трудно представить поддерживающим непринуждённую беседу. Корнезар сам рассказал, без лишних расспросов с нашей стороны и «пыток», что идти осталось недолго, приблизительно столько же, может, чуть больше. А когда дойдём до реки, нас будут поджидать плоты, и дальше мы будем сплавляться вниз по течению около двух суток. Но куда конкретно направимся, наш проводник говорить категорически отказывался.
Развели небольшой костерок и начали рассказывать всевозможные истории, аккуратно избегая подозрительных моментов, чтобы не натолкнуть Корнезара на ненужные мысли. О подобной предосторожности мы договорились ещё в таверне. Всё должно быть легко и непринуждённо, тогда можно будет рассчитывать на то, что Корнезар расслабится и потеряет бдительность. В результате он, во-первых, не будет особенно тщательно приглядываться к нам, а во-вторых, вполне может о чём-нибудь проговориться.
Дормидорф украдкой дал понять мне, а я потихоньку шепнул остальным о том, что необходимо передать кое-какую информацию через лешего лесовику, а тот должен будет сообщить на Опушку Сбора, с кем и в каком направлении мы держим путь. Со слов всё того же Дормидорфа, в лесу, как в большой деревне, в одном месте издашь какой-нибудь звук, а в другом сразу слышно. Даже деревья воспринимают нас на биоэнергетическом уровне и могут многое рассказать существу, умеющему их понимать, а кто, как не лесовик, сумеет это сделать лучше других. Ему это и по долгу службы положено.
Нам предстояло отвлечь Корнезара, чтобы тот не придал особого значения отсутствию деда. Ну, мало ли по какой нужде тот отошёл? Подумаешь, с каждым может случиться! Дед ловко, под шумок, удалился ненадолго по «неотложным делам», а когда вернулся, то кивнул утвердительно. Из чего я сделал вывод, что с посланием у него всё получилось как нельзя лучше, да и со всем остальным, видимо, тоже, что не могло не радовать. Ведь если что-нибудь пойдёт не так, то на Опушке Сбора хотя бы будут знать, где нас искать. Главное, чтобы не было слишком поздно, а то у меня такое ощущение, что моя экскурсия в этот самый, иной мир уже перестаёт быть просто развлекательной.
Судя по всему, корнезароподобные существа не использовали ни лосей, ни оленей, ни каких-либо иных животных для более быстрого и удобного передвижения по лесу. А очень жаль! Прогулка была бы гораздо приятней на спине, к примеру, лося, нежели всё время эдак примитивно и нудно идти пешком. Одно хорошо, что относительно скоро появится обещанная река, плоты… и потом вообще непонятно что, покрытое мраком! Корнезар, по всему видать, какая-то мутная и тёмная личность. И не похож он вовсе на милого и честного человека, посвятившего себя благотворительности и человеколюбию.
Во время отдыха произошёл довольно забавный и показательный случай. Корнезару по лбу с громким шлепком стукнула здоровенная еловая шишка. Отскочив в костёр, она к тому же обдала его снопом искр. Мы всё, естественно, свели к шутке: в лесу всякое бывает, не будешь же всему придавать какое-то особое значение. Напротив, стараешься объяснить происходящее как можно проще, даже если и очевидно что-то необычное. Человеку свойственно всё упрощать, хотя, на мой взгляд, это не совсем правильно.
Но когда через несколько минут повторилось то же самое, то все, кроме самого Корнезара, поняли, что это целенаправленное метание шишек в цель является ни чем иным, как происками его «лучшего друга», неутомимого ворона. По нашему разумению этим самым он хотел сказать Корнезару, что, мол, пора закругляться. Посидели, отдохнули, и будет, хорошего понемножку, пора и честь знать! До чего же вредный и занудный этот ворон! Но терпеливый, зараза! Да-а, этого у него никак не отнимешь! Умеет, когда нужно, выждать. Правильно, коли хочешь полакомиться дохлятинкой, то порой нужно довольно долго ждать.
Вороны, как отдельный вид, вообще являются венцом класса вороновых. С полным набором самых лучших качеств, выработанных в процессе эволюции и способствующих наиболее эффективному выживанию вида. Они и живут триста лет, а серые вороны, к примеру, всего около шестидесяти. Конечно, за триста лет вполне можно успеть многому научиться, если обладать такой способностью – умением учиться. Они, как видно, обладают. Другой на его месте уже давно перешёл бы к более радикальным способам воздействия, например, подлетел бы и врезал как следует по башке клювом, раз не понимает намёков! А этот – нет, терпеливо выжидает. Сам же Корнезар начал что-то понимать только после третьего щелчка. И не удивительно, у любого, ежели по лбу тюкать, ума и сообразительности вряд ли прибавится, а скорее совсем даже наоборот! Вот Корнезар со своим затюканным кумполом и есть живое подтверждение этому.
Мы огляделись вокруг, желая узнать, где прячется этот садист в птичьем обличии, но никого не увидели, в бесконечной зелени огромных сосен и елей слона можно было спрятать, не то что какого-то ворона.
Затушив костёр и убрав за собой, мы наткнулись на удивлённый взгляд Корнезара, с большим интересом наблюдавшим за нами. Мы как-то упустили из вида, что его может насторожить подобное занятие, и делали это чисто автоматически, так сказать, по привычке. Ведь любой человек, если он, конечно, относительно нормален, не должен нигде мусорить. А если уж так получилось, то убери, не обломишься ведь. Это даже сухому дереву понятно! Оставлять за собой «грязь» в лесу – совершенно недопустимо, тут уборщиков нет. Так и будет валяться твой мусор столетиями, пока не распадётся на молекулы, как достойный тебя монумент глупости.
Наши действия так задели Корнезара, что он не выдержал и спросил эдак ехидненько- приехидненько:
– Хотел бы я знать, а что это вы так тщательно тут всё за собой «вылизали»? Природу оберегаете, что ли?
– Причём, скажи на милость, тут природа? Сам-то ты о ней часто думаешь? И о чём ты сам думал, пока смотрел, как мы тут корячимся? Об этой, что ли, своей природе? Ну ты даёшь, сердобольный наш! Кто бы мог подумать, что ты такой малохольный! – пренебрежительно произнося слово «природа», за всех ответил Юриник. И сразу пояснил открывшему в изумлении от его натиска рот Корнезару, – а вдруг за нами следит кто-нибудь, ты об этом подумал? Али шишак всё ещё болит и думать мешает? Видишь, всё чистенько, кострище засыпано, поди-ка разбери, когда тут костёр разводили, вчера или несколько дней назад. А ты тут со своей природой привязался!
А Дорокорн добавил, прищурившись, словно большой знаток заметания следов:
– Вот-вот, издалека в глаза не бросается. Через несколько часов трава, примятая нами, поднимется, могут и вовсе мимо пройти и не заметить. Если, конечно, не с собаками по следу пойдут.
– А если с собаками, тогда что? – спросил заинтригованный и пристыженный Корнезар.
На этот вопрос ответил уже я, доставая кисет с табачком, подаренный мне домовым:
– Махорочкой следы присыплем, и никакие собаки нам не страшны.
– Пока можете не волноваться, за нами никто не следит. Если бы следили, то я бы давно знал об этом. Коршан не дремлет – бдит, нахальный клюв, перо ему под хвост! – проговорил Корнезар почти шепотом, показывая указательным пальцем вверх, а потом добавил тоном умудрённого опытом наставника молодёжи, – но вы, безусловно, правы, иногда нужно уметь заметать следы, да так, чтобы комар носа не подточил! Вы, я вижу, до встречи со мной не пряжу пряли и далеко не цветочки выращивали!
– Нет, не цветочки, но далеко, ты прав, – отвечал с многозначительной ухмылкой Дорокорн. – Мы, понимаешь ли, деревья сажали, лес убирали, в общем, оберегали твою мать – любимую природу!
Все рассмеялись и не спеша, словно нехотя, тронулись в путь. Не успели сделать и пару десятков шагов, как отчётливо услышали сзади хорошо различимое хлопанье крыльев. Эти звуки вполне мог издавать наш разлюбезный ворон, наконец покинувший своё тайное укрытие и отправившийся, судя по всему, по своим шпионским делам.
Я шёл и размышлял о том, что сделало Корнезара таким, каков он есть. И что есть каждый из нас?
Если с нас стряхнуть наносную пыль и показушную мишуру, то что останется, да, наверное, пустяки одни!
Человек, как податливое и аморфное нечто, принимает вид и правила среды обитания, свято убеждая себя, в чём только его душе будет угодно. В обычной обыденной жизни он слабо отдаёт себе отчёт в этом. Бывает ли человек самим собой или ему это только кажется, когда у него всё прекрасно, а жизнь идёт своим чередом? Быть может, в момент опасности или невыносимого горя он бывает настоящим? Если поместить его, окунуть с головой в чудовищно ужасную жизненную ситуацию, унижать, истязать, издеваться, морить голодом… а есть ещё родные и близкие, они тоже могут принести страдания, и тогда из него очень быстро вылезет, вылупится совсем иное существо, и оно тоже будет настоящим.
Нет людей, способных достойно вынести всё. Каждого можно сломать и уничтожить, и лишь предел терпения отличает иных, но из любого человека при желании можно сделать уродливое чудовище. Так почему же многие делают из себя подобное добровольно? И где настоящий облик, если он зависит от многих, зачастую случайных факторов?
Да можно что-нибудь вколоть в организм, и ты станешь пить кровь невинных младенцев самозабвенно и с творческим подходцем, сладко облизываясь! Станешь, как миленький, и ещё что похуже творить с упоением, с коим сейчас мнишь себя праведником. И что бы ты потом не говорил, как бы себя не оправдывал, но ты это делал – и точка!
Человек никогда не бывает самим собой, он вечный продукт чего-то, но как часто его буквально распирает от дутых амбиций и чванливого гонора! А ведь эта спесь слетит мгновенно, возьми его за «жабры».
Любой профессор, церковник, чиновник или генерал ничем не лучше и не хуже любого другого! И больно ему так же, и горько, и кишки у него смердят совершенно обыкновенно, и кровь того же цвета, и всё и везде одно и то же, и сдохнем мы одинаково, и превратимся в земляную грязь, и лишь в определённые мгновенья кажущейся свободы некие различия интеллекта и разума отличают нас.
Как можно вообще кому-то кого-то судить, когда мы и от себя-то не зависим по большому счёту, а там, где мы можем что-то изменить, так это вообще сущие пустяки! Да, сидя дома в тепле и уюте можно считать иначе, но от этого так оно никогда не станет, и лишь на душе будет полегче от самовнушения. В такие моменты нам только кажется, что мы не способны на жуткие поступки, ибо у каждого из нас есть целое множество слабых и уязвимых мест, и кто-то может пожелать сделать из нас последних тварей, и в большинстве случаев у него это получится. Но мы постоянно забываем об этом и осуждаем кого-то. Нам ведь просто пока ещё везёт, а им уже не повезло. Мы даже не понимаем, что наша обыденность – возможно, и есть счастье, о котором мы можем только мечтать при другом, жутком стечении обстоятельств. А всё наши глупость и жадность: позволяют хорошему сделаться привычкой, а нам жаждать большего вечно.
Так и когда мы настоящие: в детстве, юности, теперь или раскоряченные старческим маразмом? Да никогда! Мы податливы и слабовольны, как жидкий стул младенца, и совершенно не способны противостоять тому, что неизменно откладывает на нас свой отпечаток! Если мы успешны в одном, то обязательно неудачливы и убоги в другом. Но мы об этом не думаем и платим, таким образом, свою цену за успех, который обычно здесь же превращается в обратное себе, но мы и этого понять не способны.
