Глава 16

ХОЗЯИН ШКОЛЫ

Наша компания начала потихоньку разбредаться по залу, восторженно рассматривая оружие, висящее на стенах. Ножи, копья, пики, сабли – всё это великолепие было тщательно смазано, бережно начищено и заточено, словом, находилось в прекрасном рабочем состоянии. Так и хотелось взять в руки красивый тонкий с резной ручкой кинжал и рассмотреть поближе, пощупать, взмахнуть, рубануть и послушать, как он свистит, рассекая воздух. Словно читая мои мысли, Коршан громогласно произнёс, все даже вздрогнули от неожиданности:
– Не стесняйтесь, друзья мои, берите, кому что нравится! Пробуйте, только аккуратней, не порежьтесь, всё это настоящее, а не какие-нибудь детские игрушки! Главное, не забудьте, пожалуйста, положить всё, что брали, обратно на свои места!
«Какое благодушие и вежливость, ну, прямо, добрейшей души птичка!» – подумалось мне. Я с удовольствием разглядывал и ощупывал коллекцию кинжалов, когда случайно взгляд упал на Юриника, медленно вкладывающего стрелу в изящный, гибкий и, казалось, не очень тугой лук.
«Жалко, ему некуда запустить стрелу, где здесь найдёшь подходящую мишень?» – пронеслась мысль. Но я ошибся. Юриник до предела натянул тетиву и со свистом выпустил молнией сверкнувшую стрелу в Коршана. Все опешили и на мгновение застыв, одновременно повернули головы в сторону ворона, предчувствуя страшное и непоправимое. «Вот и настал конец птичке! Докаркался, остолоп, а точнее, откаркался! Чтобы такое остроумное его же собственным когтем, оставленным мне на память, выцарапать на его надгробии, дабы помнили потомки? Ладно, потом что-нибудь придумаю», – подобно пущенной стреле мелькнула мысль.
Стрела тем временем с глухим стуком вонзилась в мишень, висящую на стене прямо за Коршаном, попав точно в её центр. Я эту самую мишень вообще не видел, и как Юриник её только умудрился разглядеть? Глазастый! А бедная, но всё ещё живая птица, раскрыв клюв и раздвинув лапы, плюхнулась на хвост. Несколько секунд стояла мёртвая тишина, которую разорвал пронзительный визгливый вопль Дорокорна, исходящий из клюва Коршана:
– А-я-яй, братишка! Вот уж действительно, мал клоп, да вонюч… вонюч до омерзения! Фу на тебя!
Все, как по команде, посмотрели на Дорокорна, который с шумом захлопнул открытый рот, чтобы ненароком не подумали, что это говорил он. Через секунду все дружно смеялись, и ворон не был исключением. Видимо, он решил не расценивать этот выстрел, как покушение на свою драгоценную жизнь, а, напротив, по достоинству оценил меткость Юриника. Ну, и мы, естественно, оценили выдержку, находчивость и юмор Коршана.
Мне всё чаще казалось, что Коршан начал испытывать к нам некую симпатию. И начало этому было положено именно тогда, возле реки, когда я угостил его хорошим куском копчёного мяса.
Каждый снова занялся своим делом, а ещё через некоторое время мы услышали отдалённое, но явно приближающееся эхо от множества шагов и голосов. Мы интуитивно подошли поближе друг к другу в центр зала, и в этот момент в дверь один за другим стали заходить какие-то люди. Я попробовал было их сосчитать, но после тридцати бросил это бесполезное занятие. Вошедший первым явно выделялся исходившим от него осознанием собственной значимости. Он заговорил с нами:
– А-а, здравствуйте, друзья, вот, наконец, и последняя партия прибыла! Через пару дней, когда немного пообвыкнетесь, начнём занятия. Меня зовут Джорджиониус, а можно и запросто: Джорджиус. Я хозяин этой школы, её бессменный директор и глава учёного совета. Коршана и Корнезара вы знаете, они мои первые помощники, а это – он обвёл рукой остальных – такие же, как и вы, будущие ученики. Рассаживайтесь поудобнее, и мы вкратце введём вас в курс дела.
Все расселись за столы, которые стояли полукругом вдоль стен. А эта троица разместилась за большим учительским столом, обособленно и величественно стоящим на помосте напротив нас. Ворон, естественно, невозмутимо расхаживал по своей части стола, а не сидел на стуле.
– Начнём, пожалуй, с нашего Подземного города, – проговорил Джо, как я его сразу окрестил, ведь пока выговоришь его имя полностью, язык сломаешь! Это же надо было умудриться так немилосердно обозвать живого человека! А он тем временем продолжал, нагоняя на себя серьёзный вид:
– Итак, часть основного коридора первого уровня, где мы сейчас имеем удовольствие находиться, по спирали плавно уходит вниз. Каждый полный виток называется уровнем. На каждом уровне есть подобный зал или, как мы ещё иногда его называем – центр. Коршан, расскажи об этом подробнее.
Коршан начал, деловито переступая с ноги на ногу:
– Мы находимся сейчас на верхнем, то есть на первом уровне. Чем ниже, тем больше номер. Под нами второй, третий и так далее. Я долетал до десятого – всё то же самое, что и здесь, ничего нового или необычного. В коридоре имеются редкие ответвления вправо в подобные залы и множество ответвлений влево. В конце коридоров-ответвлений находятся жилые помещения. Но иногда вы можете наткнуться и на реку, неизвестно откуда и куда текущую, зато можно ополоснуться, почистить пёрышки, отмыть и прополоскать клюв. Бывает, встречаются обрывы, уходящие глубоко вниз, из некоторых идёт тугой поток горячего воздуха. Что-то вроде воздуховодов. Так что учитесь летать, мой вам добрый совет, коли намереваетесь серьёзно обследовать окрестные ходы. Может быть, обрывы ведут прямиком в жерло вулкана, так что сможете согреться, если замёрзли. Впрочем, здесь поддерживается оптимальная для активной жизнедеятельности температура. Вот что ещё важно знать! Однажды я случайно влетел в помещение, где брали начало ещё пять тоннелей. Я полетел по левому крайнему, а метров через двадцать-тридцать попал точно в такое же помещение! Опять в левый крайний, и ещё раз то же самое. В конце концов, на четвёртый раз я вылетел в основной спиралевидный коридор, но только на уровень ниже, чем влетал пять минут назад, только времени прошло несколько часов, а я ничего и не заметил! А что бы со мной стало, если бы я полетел прямо, да ещё и заблудился? Так что смотрите сами, куда совать свой клюв, то есть нос, а где можно и пёрышки опалить!
– Ладно, спасибо, – прервал его Джо, – теперь о распорядке дня расскажет Корнезар.
– С этим всё просто, – начал тот, – подъём вы не проспите, ибо изголодавшийся Коршан так яростно каркает, летая по уровням и комнатам, что даже мёртвого поднимет. Еда в любое свободное время на втором уровне, в таком же центральном зале, как этот. Там лежит скатерть, подходите и заказываете всё, что хотите. Особенно вкусно у неё получается запеченная в яблоках дичь. Так же рекомендую отведать лесного ворона средних лет.
Задетый за живое Коршан вызывающе посмотрел на Корнезара, а тот даже глазом не моргнул. Я не показал вида, что удивлён, но в душе был ошарашен: надо же, и у них есть скатерть, хотя если есть у деда, почему тогда не может быть и у кого-то ещё?
– Во многих комнатах есть желобки, – продолжал Корнезар, – по которым бежит вода, можно напиться или умыться. Есть здесь и туалетные комнаты, в общем, сами разберётесь.
– Только необходимо всегда за собой всё убирать! – бесцеремонно перебив Корнезара, в разговор встрял хозяин школы. – Если кто-нибудь из вас поведёт себя неподобающим образом, то он будет справедливо наказан. Вот, например, та мишень, что находится за моей спиной, и в которую кто-то уже так удачно всадил стрелу – ни кто иной, как дружище Клауссон. Да, да, висит он здесь второй день. Пытался шпионить за мной, гусь лапчатый. Гм, не верите, как я погляжу? Ладно, смотрите!
Он встал, на мгновение закрыв мишень своим телом, щёлкнул пальцами, а может быть, и что-то произнёс, нам не было видно и слышно. После этого бесформенная масса в виде чучела медленно начала приобретать облик и очертания человека, висящего на стене лицом к нам, да ещё в придачу со стрелой, торчащей в пупке. Он беспомощно и жалко подёргивал ногами и руками, но не издавал ни звука, лишь строил невыразимо мучительные гримасы. Да, надо думать, висеть со стрелой в животе приятного мало!
– Ладно, наш терпеливый, но дюже любопытный друг Клаусс, сейчас я облегчу твои страдания, только придётся тебе ещё немного потерпеть, буквально самую малость, – пробормотал Джо, резким движением попытавшись выдёрнуть длинную тонкую стрелу из многострадального пупа. А я-то, было, подумал, что он собирался облегчить ему страдания самым простым и традиционным способом, превратив его обратно в мишень, и всего делов-то. Ан нет, такое возможно лишь среди дурно воспитанных людей, а этот Джо был, видимо, не самый плохой человек.
Наконечник засел глубоко и вышел не сразу, пришлось немного поднатужиться и поковыряться. А со стороны казалось, что он таким макаром все кишки ему намотает на злосчастный наконечник. Но нет, ничего, как видно, обошлось! С неприятным хрустом стрела всё же вышла, а Клауссон потерял на некоторое время сознание. Как видно, от счастья. Он весь обмяк, словно пальто, забытое кем-то и сиротливо пылящееся на крючке в школьной раздевалке. Затем хозяин школы поднёс стрелу к своим глазам, придирчиво её рассмотрел, понюхал зачем-то и задумчиво проговорил:
– Ты, надеюсь, не будешь против, если мы будем считать твоё наказание законченным? Вижу-вижу, что ты согласен. И скажи спасибо тому, кто столь ощутимо сократил для тебя его срок.
Он поднял руку, в которой всё ещё держал окровавленную стрелу с белым оперением, на уровень глаз Клауссона, который уже успел придти в себя. От вида окровавленной стрелы с ошмётками запёкшейся не то рубахи, не то его собственной кожи с мясом, он вновь с успехом лишился чувств. Потом Джорджиониус, оставшийся вполне довольным произведённым эффектом, достал маленький глиняный пузырёк, с характерным звуком выдернул хорошо притёртую пробку и обильно полил рану. Как ни странно, но на животе бедолаги Клауса после этого не осталось никакого следа. Кровь исчезла, рана затянулась, только небольшая рваная дырка на рубахе чересчур терпеливого пациента напоминала о былом.
А Джо внимательно посмотрел на Юриника и, ласково улыбнувшись, проговорил:
– Иди, дружище Клауссон, садись вместе со всеми и впредь не суй свой любопытный нос куда не следует, а то станешь мишенью для всякого рода неприятностей и неминуемо накличешь приключений на свой живот или другое, не менее болезненное и дорогое тебе место.
Снятый всеобщими усилиями с крюка Клаус нетвёрдой походкой побрёл в нашу сторону и с видимым наслаждением уселся на первое попавшееся свободное место.
«Да уж, – подумалось мне, – суров этот Джорджиониус, но что он способен сделать супротив коварнейшего существа и лучшего домового всех времён и народов, Максимилиана Великолепного, если нам вдруг вздумается тоже немножко пошпионить за ним? Сдаётся мне, что ничего он не сделает, не так страшен чёрт, как его малюют. Хотя… коли у него есть скатерть, очень может быть, есть и свой ручной домовик-перехватчик? Ладно, посмотрим. В любом случае Максимилиана необходимо предупредить».
Пока я предавался размышлениям, Джордж продолжал увлечённо рассказывать, расхаживая кругами по кафедре и сцепив за спиной в замок руки:
– Я хочу продолжить разговор о возможных наказаниях. Возьмём нашего учёного ворона! Кто его не знает? Но мало кто знает, что он не всегда был вороном, около двух месяцев назад он был, как и вы, человеком! Только человеком, очень любящим, прямо-таки жаждущим насытиться до полного изнеможения мясом! Натрескаться до отвала, не смотря ни на что и вопреки всему! Уж чего я только с ним не делал: и просил его, и уговаривал, и убеждал, и даже угрожал – всё впустую! Наш ненасытный Коршанчик всё смиренно выслушает, со всем согласится… и отправится набивать с горя свою бездонную ненасытную утробу! Он всегда был жутко голоден и готов ради того, чтобы обожраться, на всё. Зато теперь он может быстро летать и находить себе целое множество всевозможных мясных лакомств! С точки зрения ворона, конечно. Ведь теперь его новое обличие не предполагает пристрастие к особенным кулинарным изыскам и деликатесам. За редкостное лакомство вполне сойдёт и смердящая дохлятинка, без году неделю валяющаяся где-нибудь под кустами в сточной канаве. Из-за своего непомерного обжорства он провалил мне одно крайне ответственное и важное мероприятие, и это была последняя капля, переполнившая глубокую, но не бездонную чашу моего ангельского терпения.
Теперь же Коршан всегда и везде поспевает вовремя, ибо я, по доброте душевной, дал ему крылья. Раньше он был просто желудком на ножках, а теперь он ещё и летающий, особо скоростной премудрый желудок с относительно мощным вооружением, клювом. К тому же раньше он был слишком злым, вспыльчивым, вредным и, что самое раздражающее, редкостным и необыкновенно-изощрённым сквернословом. Бывало, как завернёт что-нибудь особенно глумливое и дюже отталкивающее, так хоть стой, хоть падай! Да ещё словечки научные вставляет где ни попадя! Когда же про себя всё это неблагозвучие несколько раз повторишь, прежде чем представить, так сказать, в натуральном свете и объективном ракурсе, так просто ужас берёт и оторопь ещё долго мучит.
Всех этих сомнительных достоинств у него было слишком много даже для меня! Вот я ему и помог! Чего только не сделаешь во имя великого и прекрасного чувства любви ко всему живому и чувства глубокой ответственности за ближнего своего! И всё благодаря моей мягкосердечности и душевной доброте. Но не буду себя расхваливать. А вы, безусловно, можете его поздравить, ибо он, смею надеяться, стоит на пути к исправлению! Не правда ли, любезный Коршан?
Любезный Коршан выглядел крайне сконфуженным. Если бы он только мог прямо сейчас провалиться сквозь землю! Или съесть кусочек мяса, ну, на худой конец обглодать эту вот вкусную и ароматную стрелу, на которую он давно и вожделенно поглядывал. Коршан непременно совершил бы любое из вышеперечисленных действий, но, увы и ах! Он просто поднялся в воздух, сделал пару кругов вокруг зала, отчаянно что-то бормоча от переполнявших его трепетную загадочную душу эмоций, и приземлился на своё прежнее место уравновешенный и спокойный.
Чужая душа – потёмки. Кто знает, что двигало им, вынуждая принимать обстоятельства и меняться? Иногда с возрастом приходит мудрость. Иногда мудрыми нам помогают стать окружающие. Меняются жизненные цели, да и сама жизнь меняется. Неизбежно приходит разочарование, что влечёт за собой поиск новых источников интереса, радости и удовлетворения. И всё это кажется вполне нормальным. Многое приходит с опытом, в том числе с опытом собственных ошибок. Так, конечно, проще и нагляднее, но многие учатся и на ошибках других. А некоторые, особо одарённые, вообще ни на каких ошибках не учатся, они готовы наступать на одни и те же грабли по много раз и даже не осознавать этого, или осознавать и получать удовольствие.
Вот и я, быть может, такой же, как Коршан, в чём-то. Здесь всё индивидуально и каждый человек делает из ситуаций свои выводы. Даже если ситуации будут очень похожи, совершенно разные люди будут выносить разное из них для себя.
Есть, конечно, и такие, которых ничему жизнь не учит, но это, скорее, исключение.
При этом каждый из нас порой вынужден с чем-то завязать, что-то решительно прекратить, прервать или закончить, причём навсегда! От этого нам бывает тяжко. Мы запрещаем себе нечто беспокоящее и вместе с тем желанное и важное, и будь это легко – всё было бы слишком просто.
Но можно ли и вовсе обойтись без жёстких запретов и лишений? А если призвать себе в помощь разум и использовать умеренность? Попытаться заменить удовольствия. Отыскать и полюбить, вытесняя тем самым некие пагубные пристрастия, осторожно меняя свои... или даже не свои, особенности и черты. Всё это можно сделать, но это работа, а работать никому не хочется, тем более над собой, любимым.
Жизнь может быть трудной, но желательно не делать её сложной, ибо ложный путь порождает множество сомнений. Надо лишь научиться не принимать невозможное, признавать необходимое, не терпеть невыносимое, и тогда жизнь сделается ярче, разнообразнее, заиграет новыми красками и станет много легче, чем думается теперь.
Наверное, жизнь Коршана была не из лёгких. Пока можно было лишь предполагать, выберет он трудности или сложности, это покажет время. Зато с Джорджиусом всё очевидно до невозможности, такому трудности ни к чему:
– Ладно, на сегодня эксцессов хватит, начало обучения послезавтра. Вновь прибывшие, идите со всеми, выберите любую свободную комнату и располагайтесь, ни в чём себе не отказывая. Да, чуть не забыл предупредить, всех касается: из Подземного города выход свободный, только советую не забывать, что наверху забавные, но злобные и жадные амекарцы, которые, безусловно, будут рады встрече с вами. Да и лесные люди вряд ли ждут вас с цветами и объятиями. Если случится что-то важное, то сбор здесь, об этом вы узнаете по удару колокола или по истерическому карканью ворона. До встречи, друзья мои, до встречи.
Джордж и Корнезар вышли из зала, за ними улетел и «любезная душка» Коршан. Все остальные начали медленно расходиться, негромко переговариваясь между собой и изредка поглядывая на нас, но не выказывая особого интереса или каких-либо эмоций. Это было к лучшему, так как нам хотелось остаться одним и спокойно поговорить обо всём увиденном и услышанном, тем более, ранее нам это никак не удавалось сделать из-за постоянного присутствия Корнезара или ворона. Но для начала нам нужно было выбрать подходящую для жилья комнату, этим мы и занялись.


Глава 17

НОВОЕ ЖИЛИЩЕ

Все разбрелись кто куда, и мы неспешно вышли в центральный винтовой коридор. Завернув направо, пошли по часовой стрелке вниз, пытаясь обнаружить, где же заканчивается первый уровень и начинается второй. Всё оказалось слишком просто – на левой стене тоннеля была аккуратно выведена большая цифра «два». С этого места мы начали методично обследовать все помещения, попадавшиеся на нашем пути, заворачивая в каждый проход или коридор по левой стене центрального тоннеля. Мы старались просмотреть все возможные варианты, но, как правило, пройдя несколько метров по очередному коридору и прислушавшись, повсюду различали приглушённые голоса и шум, что означало одно: и эта комната занята, ищите дальше.
И мы искали. Заходить в коридоры по правой стороне не было никакого смысла, так как нам сказали, что на каждом уровне справа расположены залы, подобные тому, в котором мы только что находились. На втором уровне был обеденный зал, это мы запомнили хорошо. Раз залы таких внушительных размеров, следовательно, комнаты, находящиеся по правой стене центрального тоннеля, коли таковые вообще имелись, должны были быть небольшими, если мыслить логически, а для нашей весёлой компании требуется много свободного места. Один только бесшабашный домовой чего стоит! Я не говорю уже о закадычных спорщиках Дорокорне и Юринике, которых так и подмывало приступить к делу прямо сейчас, и только из уважения к дормидорфовым сединам они оба ещё каким-то чудом воздерживались. Отчётливо было видно, что даётся им это с превеликим трудом буквально из последних сил. А сколько не тужься, выше головы всё равно не прыгнешь.
Спускаясь всё ниже, мы планомерно обследовали все помещения, но пока нам не везло. Не все проходы заканчивались комнатами, как совершенно справедливо предупреждал Коршан. В конце некоторых находились широкие и длинные лестницы, ведущие вверх или вниз, иногда прямые, иногда винтовые, а иной раз мы видели просто довольно крутые скаты или подъёмы. Наверное, они были нужны для передвижения на чём-то, имеющем колёса, что, естественно, ощутимо увеличивало бы скорость передвижения. Придумано интересно, но не ново! Хотя в этом мире я, кажется, ещё ни разу не видел ничего, имеющего обыкновенные колёса. А может, видел, но не обратил внимания? Вряд ли.
В очередной раз мы остановились возле проёма и внимательно прислушались. Это был тринадцатый вход по левой стороне центрального тоннеля второго уровня. О том свидетельствовала и цифра «тринадцать», аккуратно выписанная каллиграфическим почерком над аркой. Вполне возможно, этот тоннель вёл к комнате, которая самым замечательным образом могла бы оказаться свободной. По крайней мере, ни голосов, ни шума, доносящихся из её недр, слышно не было. Причина, легко объясняющая такую удачу, могла быть только одна, и пока мы неспешно шли по тихому коридору, её успешно озвучил ворчливым басом Юриник:
– Не могу поверить, неужели они все тут такие суеверные, словно обрюзгшие кладбищенские церковники! А я-то раньше был полностью уверен, что мнительнее старины Дорокорна не найти днём с огнём! Ошибался, значит!
Истосковавшийся по тёплому общению Дорокорн сходу вступил в долгожданный спор:
– Да что это ты, дорогой, снова заговариваться начал? Это ведь не я, а ты мнительный и невыносимо суеверный! Ведь именно ты своей наивной простотой, которая хуже воровства…
Юриник тут же перебил:
– Ну, хватит меня обзывать дорогим! Желаешь говорить, говори по-человечески, а то я начинаю тебя опасаться… шалунишка!
– Так вот я и говорю, что именно ты, а не я, всегда сворачиваешь с дороги, если её тебе случайно перебежит чёрная кошка! А даже если и белая, или хотя бы просто котёнок! Ты лучше бы ответил, живодёр, зачем ты птичку бедную напугал, чуть не продырявив стрелой? Коршанчик наш чуть инфаркт с инсультом не заполучил по твоей милости, а тебе всё шуточки!
Юриник парировал этот выпад с лёгкостью:
– Не знаю, как инфаркт с инсультом, а задницу он себе точно отбил.
Дорокорн укоризненно посмотрел на него, но промолчал. Юриник же, перехватив его взгляд, продолжал:
– Ах, простите, не задницу, а гузку, будет теперь не просто ворон, а ворон черногузый. Надеюсь, после этого ушиба всё обойдётся простым синяком и у него не повылезают редкие остатки хвостового оперения!
Тут раздался задумчивый спокойный голос Дормидорфа:
– Да-а уж, интересно было бы взглянуть на его задорно торчащую голую задницу!
Мы удивлённо переглянулись и даже остановились, а он продолжал, будто ничего не замечая:
– Всю в этаких мелких пупырышках гусиной кожи. Да ещё и выгодно оттенённую приятной и гармоничной синевой.
Это неожиданное, сказанное мечтательным тоном заявление Дормидорфа просто не могло не вызвать у нас раскатистый взрыв смеха. Он тут же был подхвачен эхом и разнесён по всем близлежащим ходам и пещерам, предупреждая живущих там людей и животных о нашем скромном приближении. Наконец впереди мы увидели проём, ведущий в какое-то помещение.
Помещением оказалась вполне пригодная для проживания четырёх человек и шебутного домового просторная, около ста квадратных метров, овальная комната. Здесь было всё, что нужно неприхотливым начинающим школьникам вроде нас: и старинные, очень крепкие деревянные кровати, чтобы отдыхать после получения знаний, и столы со стульями, чтобы эти самые знания закреплять. Так что мы совсем неплохо устроились, расставив мебель по своему желанию и усмотрению.
В процессе этого, как водится, не обошлось без мелких пакостей, которые с удовольствием и знанием дела устраивали друг другу Дорокорн с Юриником, пока в игру, как всегда эффектно, не вступил лучший шутник нашей современности, незабываемый и неподражаемый домовик, бесспорно являющийся нашей тяжёлой артиллерией.
В комнате стоял огромный, ручной работы шкаф тёмно-вишнёвого цвета с множеством больших и маленьких ящичков и дверок. Тускло отсвечивая полированными боками, покрытый резными узорами, он был украшением комнаты. Естественно, у каждого нормального человека при виде такой величественной красоты возникает одно единственное желание: как можно быстрей посмотреть, что там таится внутри. Да просто потрогать его за изящные литые ручки, подвигать ящички, пооткрывать дверки – и то удовольствие не из малых! Так оно и получилось, всем стало до невозможности интересно узнать, каков механизм потайных дверок и задвижек, и лежат ли там таинственные сокровища или карта затерянного острова, где эти самые сокровища покоятся под охраной страшных приведений?
Я и сам хотел обследовать его содержимое, но счёл это не совсем приличным и ограничился ощупыванием и разглядыванием этого произведения мебельного искусства снаружи. А вот наш бесцеремонный Юриник, деловито потеснив остальных, подошёл к шкафу и скромно, но настойчиво предложил сам себе посмотреть, что находится внутри. Он задумчиво и печально, будто нехотя, проговорил:
– Э-эх, необходимо проверить, что там внутри. Так и быть, я этим займусь, раз больше некому!
Видя, что никто ему не возражает, он увлечённо и сосредоточенно принялся хлопать дверцами и ящичками, пытаясь везде, где только возможно, засунуть свой любопытный нос и ни в коем случае ничего не пропустить. Через некоторое время пыл Юриника немного поутих, он осматривал и рылся уже с явно ослабевающим интересом. Раскрытые пустые внутренности раритетного шкафа уныло смотрели на него, навевая грусть-печаль и невыразимую тоску. При этом он ещё умудрялся бормотать себе под нос:
– Здесь даже пахнет, как из старого шкафа моей прабабушки Тани! Только у неё там всегда было припрятано множество интересных вещичек! Она всё, что плохо лежало, и что только могла узреть, тянула к себе в шкаф! Уж я-то это хорошо помню, я всё-ё помню. И как там всё это только помещалось? Посмотрим-ка здесь: эх, и опять ничего! Однажды я нашёл в её шкафу свою ночную вазу, за утерю которой меня давно и примерно наказали! Эта ваза была аккуратно завёрнута в новую шерстяную портянку отца, которую тот обыскался перед своим очередным походом! Композиция ей, видите ли, понравилась, нанесённая на горшок на спор кривым соседом с завязанными глазами и стоящим на одной ноге! В итоге получилась ваза с изображённой на ней хрустальной вазой, в которой стоял пышный букет сирени. Мне иногда казалось, что этой сиренью начинало попахивать, так достоверно всё выглядело! А здесь ничего нет… к сожалению! И тут пусто… и снова ничего…
Он не терял надежды и со знанием дела ловко осматривал один ящичек за другим. Я немного отошёл назад, чтобы не мешать, и потому видел всё с начала и до конца в животрепещущих красках и самых мелких подробностях.
А увидел я вот что! Открывает Юриник дверь отделения для верхней одежды и, слегка присев, начинает медленно пятиться назад, издавая горлом глухие клокочущие звуки. Из недр шкафа на него смотрят два огромных горящих жёлто-зелёных глаза с вертикально расположенными зрачками. В следующее мгновение из шкафа вальяжно выступает очень крупный иссиня-чёрный мохнатый котище. Шерсть у него стояла дыбом, от этого он казался ещё более опасным и агрессивным.
Крадучись, оскалив белоснежные длинные клыки и прижав уши к голове, издавая дикие предостерегающие вопли, переходящие в жуткий вой, как бывает у котов весной, он стремительно начал носиться кругами вокруг Юриника, пытаясь как можно скорее найти слабое место в его обороне. Юринику пришлось вертеться волчком вокруг своей оси, чтобы ни в коем случае не подставить бешеному кошаку спину. Он сразу забыл про свою нежно и горячо любимую прабабушку Таню и не менее любимый ночной горшок с запахом сирени. А хищный котяра явно метил именно на спину! Наверное, он хотел взгромоздиться Юринику на холку и уж тогда позабавиться всласть.
В первые мгновения мы растерялись, ошарашено стояли и смотрели на происходящее, раскрыв рты. Вдруг раздался негромкий хлопок, как будто кто-то бросил из окна шарик с водой и тот разбился об пол прямо под лапами кота. А вместо самого кота появился с искрящейся улыбкой на мохнатом довольном лице наш предприимчивый шутник Максимка. Домовик радостно ждал объявления о том, что он выиграл главный приз за самую удачную и смешную шутку дня.
Повисло неловкое молчание, все стояли, как вкопанные, даже Юриник, наконец, перестал хрюкать и глупо уставился на домового, неимоверно вытаращив при этом немигающие глаза. Причём как только он перестал издавать непотребные звуки, у него тут же начали трястись коленки, да так, что он не мог и шага ступить. Да-а, колотило его, надо сказать, изрядно, нещадно и немилосердно! Видимо, наш Юриник немного перенервничал.
Вдруг я вспомнил слова Дорокорна, произнесённые совсем недавно в коридоре на счёт того, что Юриник боится, когда ему дорогу перебежит даже котёнок, а тут огромный, свирепый, да ещё и чёрный котище накружил так, что деваться некуда, придётся оставаться жить в кругу! Переступать-то никак нельзя, а то страшную и неминуемую беду накличешь. Вот, похоже, откуда ветер дует! Наверняка хитрый и коварный злодей Максимяк, сидя в зловонной трубке, всё прекрасно слышал и знатно подготовился, к тому же он, скорее всего, уже давно изнывал от скуки. А заодно и от невыносимой любви к дорогому другу Юринику. Вот домовик и решил его позабавить, повеселить, а заодно и всех нас взбодрить. Получилось. Взбодрил. Но смешно не было. Совсем.
На ошалевшего, понуро стоявшего Юриника было жалко смотреть, и мы решили плавно и аккуратно свести все возможные последствия не совсем удачной шутки на нет. Нам это не сразу, но всё же удалось. С помощью уговоров и разъяснений Юриник всё понял и обещал убить Моксю быстро, не мучить и не мстить. Но сначала решил поговорить с ним по-доброму, ласково и доходчиво.
Сконфуженный Мокся, наконец, смекнув, что опять что-то вышло не совсем так, как изначально задумывалось, засеменил в сторонку и, отойдя на приличное расстояние, остановился, ожидая своей участи, изредка лучезарно улыбаясь Юринику. Сам же Юриник понемногу начал приходить в себя и сделал даже пару шагов в сторону домового, но замер на месте, не смея переступить границу круга, по которому только что бегал Мокся, будучи наглым котом. Юриник нежным голоском, насколько это было возможно, стараясь вызвать у себя на лице милую улыбку, уговаривал, обращаясь к внимательно следившему за происходящим домовому:
– Ну, подойди ко мне… дружок… дай мне скорей тебя обнять! Нам всем, а мне в особенности, было очень смешно! Иди ко мне, что скажу, посмеёмся вместе. Иди скорей!
– У-у! Не сегодня… может быть, потом… коли не передумаешь, – жеманно ломаясь, скромно отвечал домовой.
– Не бойся меня, иди скорей сюда… мне не терпится прямо сейчас… я тебе пряников надаю. Хочешь ведь пряников? Ты только подойди… у меня их мно-ого… и все они будут твои! Ну, иди же, иди сюда быстрей!
– Не-ет! Пока что-то не хочется, спасибо тебе, добрый человек, мир твоему до-ому! Вижу, вам сейчас не до меня. Так я, это, наведаюсь чуть позже. Не будем прощаться, до скорой встречи!
Сказав это, домовой растворился в воздухе. Тут окончательно пришедший в себя Юриник не выдержал и высказал наболевшее. Сиплым и хриплым голосом он отчаянно возопил:
– Вот гадёныш мохнатый, попадись мне только, выверну мехом внутрь, комик полоумный! Одно слово – кривоногий волосатый шишок!
Ругаться-то он ругался, но из круга не выходил, а топтался на месте. Видно, уже отчаявшись что-то придумать, он обратился к нам за помощью:
– Что же мне теперь делать? И ещё, вам не кажется, что тут довольно сильно запахло сиренью?
– Не-ет, сиренью вовсе не пахнет, если только самую малость, – отвечали мы.
– Плюнь три раза через левое плечо, да иди смело, у нас так все делают, кто верит в эти глупости про приметы, – посоветовал я.
– Это правда? Ты уверен, что так можно, и со мной ничего плохого не случится?
– Да-да, уверен, не случится, плюй и иди. Сам сейчас убедишься.
– А ты так делал? Помогало?
– Да раньше сто раз делал, а потом перестал, иди уже! Ничего не будет, даже если не плюнешь, точно тебе говорю, проверено на себе. И вообще, все эти приметы – чушь собачья, или поросячья, выбирай сам, что тебе больше нравится. Подобные приметы были придуманы или всякими психически неуравновешенными людьми, или же просто для того, чтобы такие мнительные, как ты, помучились. Например, про кошку, которая почему-то имеет такую особенность – перебегать дорогу перед идущим человеком, существует две наиболее распространённые версии. Первая сказочная, ведь всем известно с детства, что в чёрную кошку обычно перевоплощаются злые колдуньи и ведьмаки, а встреча с ними, естественно, не сулит ничего хорошего. Вторая мифическая – в древности, когда кошки были в основной своей массе намного крупней теперешних, её появление означало, что кошка вышла на охоту и от неё желательно держаться подальше, чтобы не стать её добычей и, соответственно, обедом. В нашем же случае всё понятно и просто до безобразия. Тот наглый чёрный кот вовсе не ведьмак и не охотящийся дикий зверь, которому захотелось вылакать без остатка всю твою драгоценную кровушку. Этот котяра особенный, он предпочитает свежей человечинке мятные пряники, и посему бояться нечего, смело плюй для собственного спокойствия и иди.
Он, несмотря на мои разъяснения, тщательно плюнул три раза через левое плечо и робко перешёл воображаемую запретную черту, бормоча при этом:
– Уж если кому и грозит инфаркт, инсульт и медвежья болезнь в придачу, так это мне от шуток этого никудышного клоуна, этого злобного, ядовитого гнома! А всё трепливый Дорокорн, у которого в одном месте вода не удержится, ну, кто его за язык-то тянул, а? Они, наверное, просто сговорились! А ещё друг называется, дорогим называет.
– Дорогой, ты же первый начал, ещё мнительным меня называл. Снова память у тебя отшибло, что ли, от страха? – защищался Дорокорн, как мог. – Я же пока ещё не сказал никому, что ты, Юриник, до смерти боишься…
– Молчи-и-и-и! – истерично завопил несчастный Юриник. Было заметно, что он доведён до крайней степени нервного напряжения, потому мы не стали выспрашивать, чего это он до смерти боится. Нам было очень интересно, но мы решили оставить эту животрепещущую тему до лучших времён. В крайнем случае, если сам Юриник ни в какую не согласится поведать нам свою жуткую тайну, придётся обратиться к Дорокорну и постараться выпытать у него всё поподробней об этом.
Когда смолкло эхо от крика Юриника, словно лёгкий ветерок пронеслось тихое:
– Э-эх, жа-а-аль…
Хитрюга домовой не дремал, и был, как всегда, начеку, а наученный горьким опытом Юриник вовсе не зря так беспокоился по поводу своего здоровья. Он совсем не шутил, когда говорил про недуги и болячки, которые неминуемо угрожают ему после близкого общения с нашим милым домовичком. Уж больно вид у него был теперь неважным.
Расставив кровати вдоль стен, по две справа и слева от входа, стол со стульями посередине комнаты, а шкаф к противоположной от входа стене, мы расселись на кроватях перевести дух и решить, чем нам заняться. Выбор был невелик: идти обследовать Подземный город или отправиться отужинать в центральный зал второго уровня. Так как все мы порядком устали и вымотались, да к тому же был поздний вечер, то нетрудно догадаться, какой именно выбор мы единогласно предпочли сделать.
Конечно же, мы решили пойти обследовать, дело-то прежде всего… обеденный зал. А заодно и поужинать там, оценить, так сказать, кулинарные способности их скатерти. Естественно, в целях эксперимента. Обязательно надо было опытным путём установить, есть ли различия между нашей скатертью и местной, и если есть, то в чём именно они заключаются и какие конкретно? Правда, опыты придётся ставить на себе самих, но мы единогласно решили принести себя в жертву, если понадобится. Чего только не сделаешь для успеха общего, важного дела. Да, дух патриотизма и самоотверженности в тот момент так и витал вокруг нас, так и кружил повсюду, буквально пропитав сам воздух, того и гляди начнёт капать, выпадая в осадок от переизбыточной концентрации.
Особенно много его было возле Юриника. Наверное, он, бедненький, от немыслимых переживаний изголодался больше всех, потому его так и тянуло на подвиги, так и подмывало что-нибудь изучить или проверить. Мы бы и рады были скорее последовать за ним, помочь ему и поддержать во всех самых смелых начинаниях, но перед нами встало временное, но непреодолимое препятствие, и по причине этого поход в обеденный зал откладывался на некоторое, весьма неопределённое время. Да, видимо придётся ещё немножко поголодать. Юриник не находил себе места, периодически приплясывал от нетерпения, передвигаясь по комнате нервным, суетливым шагом, иногда переходящим в лёгкие и порывистые перебежки.
А дело всё было в том, что старина Дормидорф попросил нас немного повременить с трапезой и решительно вызвал домового, как он сказал: «для очень важной профилактической беседы». Мокся нехотя появился, но не сразу, а лишь после нескольких настойчивых просьб. Видимо, он вовсе не горел желанием подвергнуться какой-то непонятной и таинственной профилактической беседе, это ведь вам не фунт пряников, с ними как раз всё предельно просто и понятно: бери да кидай в рот. Но Максимка заметно повеселел и приободрился, стоило деду намекнуть на угощение в заключительной части загадочной беседы и положить маленький пакетик пряников на угол покрывала. Дормидорф усадил притихшего домового поглубже на кровать, а сам сел на стул напротив него спиной к нам, и попросил нас обращать на них как можно меньше внимания и заниматься своими делами, в целях повышения эффективности психологического процесса.
Домовик, услыхав подобные вывороты и научные выкладки, снова пригорюнился и заметно пал духом, весь поник и скукожился, будто подвядший в жаркий полдень репейник, изнывающий на самом солнцепёке и клянущий свою тяжёлую судьбу. Мне было очень интересно узнать общий смысл беседы, впрочем, как и всем остальным, но мы, как и условились, не подавали вида. Мокся несколько раз исподлобья подозрительно посмотрел в нашу сторону, проверяя, таким образом, подслушиваем ли мы. К своей радости убедившись в обратном, он успокоился и, силясь хоть что-то уяснить для себя, принялся сосредоточенно-вымученно внимать наставлениям Дормидорфа, который вещал монотонным, замогильно гипнотизирующим пророческим голосом:
– Постарайся меня понять, Максимилиан! Очень постарайся. Я уверен, ты сумеешь. Поступки, которые мы вольно или невольно совершаем, тянутся за нами, как шлейф. Да, это именно так. Словно гирлянда, иногда минуту, но бывает что и дольше, порой всю жизнь тянутся. А ты, лишенец, что порой вытворяешь? Ну-у-о! – вдруг рявкнул он.
Домовой встрепенулся и подпрыгнул на месте, вытаращив глаза, а Дормидорф снова перешёл на занудный тон отеческих наставлений:
– Ты пойми, милок, что часто это мешает или делает невозможным выбор именно той дороги, которую очень хочется выбрать, не даёт просто физически. Ты из кожи вон лезешь, чтобы всё было по-твоему, и, казалось бы, ещё чуть-чуть и дело в шляпе, ан нет, не тут-то было! Получается всё наоборот, шляпа в деле, да ещё в таком, что и не отмоешь! Непреодолимо мешают последствия когда-то совершённого тобой поступка. Они, родимые, всё портят, тянут ко дну, висят, словно камень на шее. Частенько наши поступки приводят к необратимым последствиям – это и есть самое плохое, коли последствия невозможно исправить! А всё из-за того, что на момент совершения того или иного необдуманного поступка мы находимся на той ступени умственного развития, когда просто не можем или не хотим дать себе труд в полной мере предугадать возможные последствия дальнейшего развития событий. Последствия могут наступить практически сразу после момента совершения или, наоборот, не совершения поступка, а могут настигнуть в далёком будущем, но неизменно и неизбежно настигнут, в этом можешь не сомневаться. Бесследно не проходит практически ничего. Получается замкнутый круг – тогда не знали и сделали, теперь знаем и не стали бы делать, но поздно, поезд ушёл, и ничего вернуть нельзя, ибо важный момент уже упущен. Остаётся мечтать, сожалеть, тем самым только зря мучить себя, а потом совершать всё новые необдуманные поступки и со временем всё опять повторится.
Сделав небольшую паузу и набрав побольше воздуха в лёгкие, Дормидорф вновь рявкнул, что было мочи:
– Что ты прилип к Юринику, как лишай к пионерке?
Нежно разомлевший и расслабившийся домовик опять затрясся от неожиданности, вылупил глаза, часто-часто заморгал и взбрыкнул несколько раз ногами.
Тут же пыл Дормидорфа спал, а голос сделался спокойным и уговаривающе убаюкивающим:
– Не нужно тебе, Максимушка, постоянно наступать на одни и те же грабли, нет в этом никакой необходимости. Потрудись использовать свою голову не только для того, чтобы ею поедать пряники! Чем больше, чаще и, главное, прозорливее мы думаем о возможных последствиях своих теперешних поступков, тем благополучнее нам удаётся избежать неприятностей в будущем. Учти это, пожалуйста.
Дормидорф пристально посмотрел на домового и увидел, что у того, похоже, ум начинал медленно, но верно заходить за разум. Тогда дед резко перевёл язык монолога на более доступный и понятный для исстрадавшегося Максимки. Домовик действительно страдал и изнемогал от обилия не вполне понятных слов и пристального внимания к своей, доселе не избалованной этим персоне, да ещё со стороны такого уважаемого человека, как Дормидорф. Из всех нас домовой с трепетной осторожностью относился именно к деду и никогда не позволял себе подшучивать над ним, видимо, уважал и боялся увлечься и переборщить со своими, зачастую неуместными шуточками. Их отношения были хоть и дружеские, но подчёркнуто вежливые, и скорей Дормидорф мог позволить себе отпустить в сторону Мокси какую-нибудь остроту, нежели случилось бы наоборот. Дормидорф тем временем вещал, доверительно дотрагиваясь рукой до Максимкиной коленки:
– Много пряников нам перепадёт в дальнейшем, я тебе это обещаю, но только в том случае, если никто больше не пострадает ни морально, ни физически от наших, порой глупых и каверзных шуток.
Дормидорф закончил лекцию, отпустил, так сказать, домовику все грехи, и перевоспитанный, душевно обновлённый Мокся был отправлен на все четыре стороны. Выпуская из своих мохнатых ушей обильные клубы переливающегося розового пара, он исчез одновременно с пакетиком пряников грустно и тихо, словно старый паровоз с перегретым котлом.
Трудно было не согласиться с тем, что говорил Дормидорф. Вот бы некоторых существ из моего мира направить, пусть даже в принудительном порядке, к нему на курс подобных лекций, желательно, проводимых ещё и с пристрастием. Да, с применением розг, дыбы, кола и котла для пущей убедительности. Что с успехом и применял когда-то для держания чиновников в узде Петр Великий, совершенно справедливо полагая, что удачное воздействие на представителей данных особей возможно лишь с активным подключением их безусловных рефлексов, весьма ощутимо преобладающих над условными рефлексами хапужничества и здравым умом. Петр Первый частенько говаривал: «коли казённый человек наворовал на стоимость верёвки, так его требуется, всенепременно, на этой самой верёвке и повесить, дабы другим неповадно было!». Как ни странно, он понимал очевидное и не боялся применить действительно действенное.
Страх неотвратимости наказания – единственное, что чиновники ещё хоть как-то разумеют! На них удаётся воздействовать только сугубо с противоположной от головы стороны, ибо голова у них существует, чтобы излагать, точнее, изрыгать и употреблять, а конечности, чтобы хватать и передвигаться, грабастая всё больше. Разумеют они не головой, а инстинктами, мозг отключен напрочь, и потому приносить пользу обществу сии существа способны только, когда боятся получить по шапке, ибо чиновничье – это особый пласт, особая национальность, в которую вступают добровольно, по собственному желанию, но далеко не все. Для этого вступления нужно иметь только лишь одно качество, самую малость: продажную честь и совесть или верные предпосылки к этому. Для них, а в особенности тех, кто показушно играет в порядочность, это становится нормой жизни. Со временем они настолько привыкают, что подобный образ существования становится родным и милым сердцу. Это вовсе не составляет для них большого труда, ибо возникает стойкая потребность и даже зависимость. Всё очевидно, легко и просто, проще пареной репы.
Займись ими Дормидорф, и, может быть, тогда по всем пресловутым вертикалям и горизонталям они начнут, наконец, думать тем местом, каким положено, которое находится выше спины, а не ниже! Если, конечно, то, что они творят, не является сознательно спланированным и продуманным вредительством, вызванным заинтересованностью третьей стороны, а этот вариант, кстати, выглядит наиболее вероятным и всё объясняющим.
Немного передохнув и поднабравшись сил, мы вернулись к намеченному плану и отправились обследовать обеденный зал.