Сделаю одно небольшое отступление в дань своей одежды в молодости. Было, например, у меня такое платье, где чёрное вологодское кружево сочеталось с крепдешином, с оттенком в лиловое. Крепдешин я выкрасила в тёмно-фиолетовый цвет сама, используя чернила для авторучек, которыми в то время писали. Краска из чернил оказалась прочной и не линяла. На платье потратила более 10 метров широкого вологодского кружева с каймой. Оно было вставлено на плечах, на лифе под рукавами, дважды лентой прошлось по рукавам до локтя в стиле крыла и дважды лентой обошло платье по подолу. Представили, какой классный вышел наряд? То-то и оно.

    Во время сеансов живописи мы обсуждали Татьянины стихи. Эта, как казалось, благополучная женщина, писала о рухнувших мечтах, о голоде и трагедии в любви. По мировосприятию, она была человеком с оголенными нервами. Особенно я выделила из цикла её стихов, как наиболее удачное, стихотворение «Литейный проспект». (Вот откуда потом появиться название моей книги). Её поэтическим виршам дала высочайшую оценку. Сказала, что стихи уровня Марины Цветаевой. Конечно, моё мнение для неё много значило. В ответ она сделала широкий жест рукой и проговорила, что подборку стихов, которую принесла почитать, дарит мне. Я удивилась такому подношению, но почувствовала себя неладно. Татьяна непрактична, а стихи неопубликованные. Кто-то издаст поэтический цикл, а подозревать в плагиате будут и меня. Недоумевая, задала вопрос: - Что с ними буду делать? И получила неожиданный ответ: - Делай что хочешь, - она снова сделала пространное движение десницей. Тот её жест будет иметь значение в будущем. Но не напрасно у меня тогда заболела душа. Думаю, мне нужно было попросить её сделать дарственную надпись на подарке. Но я не сделала это, и как показало время, напрасно.

    Потом Татьяну долго не видела. Прошло, может быть, месяц, может быть, два, когда она пришла в клуб с просьбой сшить для неё концертное платье. Требовался наряд, типа «балахона», в котором выступала на концерте Алла Пугачева. Выходной день мы потратили с ней на шитьё для неё чёрного концертного платья. В тот день моя швейная машинка почему-то отказывалась строчить. И я измучилась, налаживая её. Может быть, она «бастовала», потому, что другим людям одежду никогда не шила. Перемучившись с машинкой, в четыре руки платье Татьяне мы всё-таки сшили.

    Пока мастерили платье, Татьяна поставила на магнитофон запись своего концерта. Кассета была плохого качества, с помехами. Но голосок на ней был нежный, грудной. Пела она песни на свои стихи душевно, пела, аккомпанируя себе на гитаре под музыку, которую сочиняла сама, чем ещё раз удивила меня разносторонностью своего таланта. Она показала мне кисти и краски, которые принесла с собой, и предложила дописать углы на портрете. Я отказалась. Мои знакомые, среди которых были и художники, все, в один голос её работу хвалили. Говорили, что он закончен. А попросить её в тот момент поставить на портрете автограф, я, к сожалению, не догадалась.

    На другой день Татьяна в компании сочинителей авторской песни уехала на гастроли куда-то в северном направлении. Кажется, в Мурманск. Точно не помню. Работа забирала всё моё время. Потом мы общались с ней редко, урывками, на территории завода, обычно на ходу или в обеденный перерыв в столовой.

    В следующий раз встретились при её увольнении с карбюраторного завода. Она сидела у меня в кабинете и рассказывала о том, как муж выгнал её из дома. Говорила, что он сказал: «Уходи, ты Художника любишь». Своим сообщением Татьяна меня ввела в шок. Я смотрела на неё, и поступок не одобряла, хотя против неё ни одним словом не обмолвилась. Про её мужа-врача мне рассказывали много доброго и как о человеке, и как о специалисте. Уйти от хорошего мужика? Кого же она нашла взамен? Подумала про неё: «Заелась». Ещё Татьяна рассказала, что живет теперь с Художником в его мастерской. Обещала с ним познакомить. Она пригласила меня в воскресенье в «Катькин сад» у Пушкинского театра, где художники торгуют картинами, которые пишут.

    Заинтригованная рассказом о Художнике, в ближайший выходной день я отправилась на рынок современной живописи, который стихийно образовался на Невском проспекте. Шёл 1989-ый год. Время было переменчивое. Оно вывело творческий народ на люди, в центр города. На импровизированном торжище произведений искусства у Екатерининского сада, что напротив Елисеевского магазина на Невском, Татьяна представила меня Художнику. Внешне он был, как мне показалось, малопривлекателен: чуть выше среднего роста, худой, с жидкими волосами на голове до плеч, но очень подвижный. Его лицо с безукоризненно правильным носом было сероватого оттенка. И я подумала: «Пьет много». Сначала меня покоробило, как он её назвал: «Танька». Но, присмотревшись к паре, поменяла взгляд на их взаимоотношения: в несколько пренебрежительном обращении к подруге, чувствовалось глубокое уважение к ней и одновременно снисходительная нежность, какая бывает к ребёнку. Уже через несколько минут манера Художника так её называть мне нравилась. Эта молодая и талантливая женщина, насколько её понимала, не утратила детского состояния души. Рядом с Художником её милое лицо светилось счастьем. Они, безусловно, много значили друг для друга. Подумала о них: «Любовь». С тех пор с удовольствием стала произносить её имя на манер Художника: «Танька».

    Мы сделали круг вокруг Екатерининского сада, на ограде которого висели выставленные на продажу произведения искусств иных авторов. Почти каждый холст получил оценку Художника. Пока мы обозревали картины на рынке, серый оттенок на лице Художника заслонило нечто более значительное. Его зоркие глаза видели всё. В основном говорил он. Татьяна ему вторила. Общее мнение было таково: банальные вещи, на потребу мещанского вкуса. Но в каждой представленной работе Художник пытался найти рациональное зерно. Был один неординарный холст, который принес молодой парень. Пейзаж был теплым, наполненный смыслом, одухотворённым. - На эту картинку покупателя здесь нет, но приобретут быстро, утащат, почувствовав значительность работы подсознательно», - так он определил своё отношение к холсту того молодого человека.

    Сами они продавали: Татьяна натюрморты с цветами, а Художник – захолустный городской пейзаж с автомобилями старых марок, которые, казалось, на статичном полотне двигались по улице сами. Через некоторое время я уже смотрела к Художнику в рот, ожидая, что он скажет далее. Он брал собеседника в плен своими речами и твёрдым взглядом. Его замечания были точны, рассуждения интересны, и я получила от общения с виртуозами своего дела заряд духовной энергии. Увлечённая разговорами, не заметила, как быстро пролетели два часа, во время которого они распродали свои холсты. При расставании они оба, и Татьяна, и Художник, пригласили меня к себе в гости. Но пришла к ним не сразу, а через продолжительное время. Было интересно побывать у них, но сдержало меня от похода в мастерскую две причины. Первое: поняла о злоупотреблении Художника алкоголем, к чему относилась резко отрицательно. Второе: почувствовала, что произвела на Художника немного большее впечатление, чем положено по отношению к подруге. Мне не хотелось попадать в двусмысленное положение.

    Пришла к ним, наверное, года через два, случайно, встретившись с Татьяной на улице, которая вновь повторила своё приглашение. За это время у меня в жизни произошло много изменений. Я успела дважды поменять работу. На карбюраторном заводе со мной неожиданно стал конфликтовать председатель профкома, мой непосредственный начальник. Причиной стало вот что. Заместитель председателя профкома, молодая женщина, начала демонстрировать себя в роли влюбленной в своего начальника. Она всюду выставляла это напоказ, чем, безусловно, тешила мужика. Событие на заводе обсуждалось. Имя председателя профкома и той женщины, было на устах. Одни её жалели, другие сочувствовали, но никто не осуждал. Случайно в клубе стала свидетелем разговора о них. И только одно, одно, уроненное мной безобидное слово в её адрес: «Играет», - которое было передано в нужный адрес другой женщиной, бывшим директором моего клуба, и приобрела в лице председателя профкома противника. Случайно влезши в отношения честных любовников, я поколебала устоявшиеся взаимоотношения. После этого эпизода мои деловые контакты в профкоме приобрели нежелательный характер. Просьбы заканчивались отказом. Написала заявление на увольнение. Меня вызвал к себе директор завода. Объяснить, что произошло на самом деле, было неудобно. И как ни уговаривал директор завода остаться, обещая путёвки, прибавить зарплату и ещё что-то, уже не помню что, срочно уволилась. Тогда мне казалось, что поступаю правильно, не становясь яблоком раздора в устоявшемся и сработанном заводском коллективе. Сейчас прошедшее событие вспоминаю как свою глупость. Даже смешно, какая была наивная. Прошло время, и всё бы встало на свои места. Не нужно было бросать отлаженное дело, а поговорить с председателем профкома. Я умела это делать. Возможно, ему сказали совсем не то, что услышали в разговоре от меня. Но скорее всего, на моё решение повлияло другое: подсознательное чувство, что мне необходимо заниматься каким-то иным делом. Только не знала чем. И в который раз уволилась в неизвестность, не подготовив себе место на отступление.

    Один сезон была начальником пионерского лагеря в Карелии. Мои друзья, дав мне рекомендацию, уговорили на эту работу, аргументируя тем, что летом там можно хорошо отдохнуть. Действительно, места под Выборгом, чудные. До революции дача в Карелии считалась престижнее дачи у Чёрного моря. Сочетание темно-зеленых ёлок с нежными березами и разбросанными по лесу валунами делают лес сказочным. Даже летом, так и кажется, что будто из-за тёмно-зелёной и раскидистой ёлки вдруг покажутся Дед Мороз со Снегурочкой.

    Мой пионерский лагерь расположился в сосновой роще на окраине посёлка и состоял из нескольких бараков старых финских построек. Он принадлежал богатому Ленинградскому Производственному Объединению «Сигнал». В те годы завод работал не только на оборону, но и производил продукцию на экспорт. Это было по советским меркам мощное предприятие. Вот сюда и занесла меня судьба. При приёме на работу в конце зимы, на заводе мне обещали «золотые горы». Начальство говорило, что лагерь готовит к сезону выехавшая туда строительная бригада, а на лето уже сформирован персонал воспитателей и вожатых, которые работают там не первый год. Первый раз меня возили в лагерь после приёма на работу. Красота зимнего леса Карелии ошеломила. Представила, как восхитительно будет здесь летом. Увидев на территории лагеря слонявшихся без дела рабочих, удивилась. На мой вопрос, почему люди не работают, мне объяснили, что они ждут машину с грузом.

    Заручившись моим согласием, завод отправил меня на курсы подготовки начальников пионерских лагерей при Областном Совете профсоюзов. Во второй раз ездила в лагерь за месяц перед открытием. Строительной бригады там уже не было, но оставалось много несделанного. Меня успокаивали, говорили, что всё исправят. Сейчас бригада срочно понадобилась в другом месте. Приедут с другого объекта, будут работать днём и ночью, и всё исправят. Я доверяла заместителю директора завода по строительству, который занимался подготовкой лагеря к сезону. Он казался человеком серьёзным. Верила, хотя и сомневалась: какое дело могло быть важнее того, когда разговор шёл о детях. Но, зная о возможностях Производственного Объединения «Сигнал», надеялась, что лагерь без внимания не оставят.

    Все недоделанное в лагере, в купе, обнаружила уже после заезда детей в лагерь, вместе с которыми приехала туда и я. С инженером по быту, со своим непосредственным начальником, пыталась договориться об устранении неполадок по телефону два дня. Рассказать о проблемах успевала, но ничего путного в ответ не услышала. Разговор обрывался из-за неполадок на телефонной линии. Сутки, напрасно прождав в лагере помощь от начальства, отправилась в город сама к директору завода. Зайцев его была фамилия. Он был важной персоной в городе: и орденоносец, и депутат. В приёмной обо мне директору доложили тотчас. Приятный лицом, высокий и статный мужчина принял меня сразу и внимательно выслушал. Сделал пометки в рабочем блокноте и обещал всё исправить. Но не помог. Обещанная команда в назначенный день в лагерь не приехала. Взвинченная ситуацией, снова поехала в город. Увидев меня в коридоре управления завода, директор скрылся от меня за ближайшей дверью. Ну, точно заяц сиганул от охотника. Проделал он это так быстро, что и глазом моргнуть не успела. Это было так смешно, что не выдержала и рассмеялась в пустом коридоре. И моё нервное напряжение спало. Поняла, что со мной играют и подивилась, насколько точно характеризовала директора его фамилия. Не стала добиваться у него повторной аудиенции. Всё было ясно. Возвращалась в лагерь уверенная в своей правоте: у меня осталась копия докладной записки о недоделках в лагере с отметкой от секретаря о её получении. Докладную подала в первый свой приезд. Только зашла в приёмную директора и ещё раз уточнила, что докладную записку директор получил, и заставила секретаря директора расписаться на своём экземпляре второй раз, попросив секретаря, чтобы она напомнила о докладной директору вторично. О проблемах пионерского лагеря Зайцев осведомлён и устно, и письменно. Обещал помочь. Ответственность за лагерь, по сути, теперь лежит на нём. Не стала ходить и по другим кабинетам в поисках истин. Уехала «несолено нахлебавшись». Решила так: «Будь, что будет». Беда была ещё в том, что телефонное сообщение в лагере было на гране вероятного. Дозвониться в город было практически невозможно. Меня спасла воинская часть, что территориально находилась по соседству с лагерем. Там стояли железнодорожные войска, которые вели вторую колею дороги на Выборг. Чтобы сделать телефонный звонок начальству, стала бегать на командный пункт к ним. Офицеры звонить мне позволяли, понимая важность моих телефонных переговоров.

    В то лето на меня навалилось много дел. С одной стороны было желание сделать отдых детей достойным, а с другой стороны недоделки в лагере и несработанный коллектив, заставляли меня трудиться с утра до ночи, постоянно контролируя все действия обслуживающего персонала. Вот такими баталиями обернулось для меня желание хорошо отдохнуть летом в пионерском лагере в Карелии. Но я не унывала. Удивительная красота леса вокруг меня с лихвой компенсировала потери. Решая текущий вопрос по снабжению лагеря водой, в очередной раз побежала на командный пункт воинской части, чтобы сделать звонок на завод с просьбой о помощи. Водопроводные трубы лагеря лежали прямо на земле, а из кранов неожиданно потекла грязная вода. На КП вдруг столкнулась с генералом. Представилась ему, и он очень удивился моему виду. Сказал, что начальники пионерских лагерей, с которыми ему приходилось встречаться, выглядят по-другому. Они накрашенные и нарядные. Действительно, одежду, которую носила в лагере, подразделяла на два вида: униформа № 1 и униформа № 2. Когда жарко, это было тёмно-синее платье в белый горошек. Когда холодало, на платье надевала свитер. С горькой усмешкой я смотрела на генерала и объясняла, что ответственность на работе у меня огромная. Стараясь везде успеть, встаю рано и сразу включаюсь в работу. Утром у меня нет времени на макияж. В конце дня устаю. В нескольких словах обрисовала генералу обстановку в лагере, связанную с недоделками. Он внимательно выслушал меня, помолчал и сказал: - Тебя подставили.