На другой день после поминок Художник позвонил мне. Сказал, что ему плохо. Попросил разрешения приехать. Понимаю, что он приедет с водкой, немного поколебавшись, ответила согласием и быстро «сообразила» на стол закуску. Спустя полчаса встречала его около своего дома. Он вышел из такси с тремя бутылками коньяка, которые веером держал одной рукой за горлышки. Сказал, что хочет со мной помянуть Таньку. Пригласила его в дом. Понимая, что он пьёт водку, армянский коньяк с пятью звёздочками был явно предназначен для меня. Но я пила коньяк мало. Пил он, как всегда почти не закусывая. И болтал, болтал без остановки о том, как ему жаль ушедшую Таньку и как теперь ему её не хватает. Говорил умно и толково, но опять, ни слова о том, что же случилось в квартире в Москве в ту страшную ночь, когда погибла Татьяна. Словно это его не касалось. Хвалил портрет, написанный Татьяной. Говорил, что точно схвачена моя суть, а в непрописанных углах есть своя прелесть. Потом, когда коньяк в бутылках закончился, вызвала ему такси.
Через день он опять звонил и опять просил разрешение приехать. Теперь он поставил на стол четыре бутылки коньяка. Понимаю, что он хочет напоить меня пьяной. И снова за столом были речи без конца о том, как ему жаль погибшую Таньку. Нескончаемую его тираду понимаю так: Художник хочет, чтобы поверила ему. Но чем больше он хотел меня убедить в самоубийстве Татьяны, тем больше не верила ему. Выпила опять мало. И снова, когда бутылки опустели, провожала его до такси. Но не так прост был этот человек. На следующий день было пять бутылок коньяка. Где он только брал дефицитный армянский коньяк? Мы просидели вместе с ним за столом почти весь день, до глубокой ночи. И хотя основную долю коньяка выпил Художник, незаметно для себя напилась пьяной. Его желанию увезти меня с собой, не сопротивлялась. Отчётливо помню, как пьяная, но хорошо понимающая, что делаю, села в такси.
По судьбоносным событиям, которые происходили вокруг, всегда имела обо всём собственное мнение: отчего и почему. Теперь хотела знать правду о смерти Татьяны. Зачем мне это было нужно, ещё не знала, но было очень нужно. Выведать то, что Художник тщательно скрывал, можно только постоянно находясь рядом с ним. На заднем сиденье машины, обнимая меня за плечи, Художник говорил, что обходиться теперь без меня он не сможет. (Поцелуев и всякой такой «лирики», в такси не было). Помню только, что потом на квадратной кровати законного Танькиного мужа-врача, мы спали с ним, не раздеваясь, по разным её сторонам.
Проснувшись утром, готовила завтрак для двоих, отыскав по углам на кухне пачку чая, немного сахара и куски засохшего сыра. В квартире продуктов не было, и пошла в магазин, чтобы купить еду на обед. Уходя, очень удивилась, что Художник принял это как само собой разумеющееся и денег на магазин не предложил. Потом готовила обед. И я не уехала от него ни на следующий день, ни потом.
Это событие произошло в тот период моей жизни, когда ушла из театра. А уволилась из театра вот почему. Мне нравились постановки, которые делал Режиссёр. Неплохо был поставлен спектакль «Брак по-итальянски». Там главную роль играла жена Режиссёра. Однажды она пригласила меня на премьеру моно спектакля в театр «Приют Комедианта». Плохо помню ту постановку. Она не оставила в памяти никакого эмоционального следа. Кажется, спектакль посвящался Есенину. Оформления не было никакого. Молодой актёр скучно читал хорошо известные стихи. Не получив эмоционального заряда, была раздосадована на зря потраченное время. По окончанию спектакля мы обменялись с женой Режиссёра мнениями о спектакле. Ей работа актёра тоже не понравилась. Но она сказала, что нужно пройти за сцену и поздравить коллегу с премьерой. За кулисами она высказала актёру мнение, противоположное тому, каким делилась со мной. Когда мы вышли из театра, спросила :
- Почему ты не сказала актеру правду о его работе?
В ответ услышала:
- Человек потратил массу усилий. Его необходимо поддержать.
Возражала:
- Так он никогда не узнает, что такое хорошо, и что такое плохо. Спектакль прошёл на уровне плохой самодеятельности.
- Другой раз будет лучше.
- Другой раз на спектакль к нему никто не придёт. В городе сработает сарафанное радио.
Так оно на самом деле и случилось. На следующий спектакль к тому актёру зрители не пришли. Зачем об этом вспомнила? В среде театралов неправда была распространена. В глаза говорили одно, за глаза – другое. И пойди, разберись, где ложь, а где истина. Задавала тон тому, как мне казалось, неадекватная критика театральных спектаклей в ленинградской печати.
Когда Режиссёр стал осуществлять постановку спектакля «Хочу ребёнка» по пьесе Третьякова, то наблюдая за действием на сцене, начала сожалеть, что не лицедействую на сцене. Роль главной героини в этой пьесе была моя. В пьесе у Третьякова сталкиваются две силы. С одной стороны: идея построения коммунизма, которая вылилась в маразм дум и дел партийной системы, а с другой стороны обыкновенные человеческие чувства женщины, руки которой просят ребёнка. Какая сила перевесит, зависело от трактовки пьесы постановщиком и способностей актёров. Режиссёр установку давал на безумство коммунистических идей, которые давили всё человеческое в людях, воспитывая зрителя на антиподе морали. Я понимала пьесу Третьякова «Хочу ребёнка» как заявку автора, пытающегося увести людей от состояния помешательства в мир простого человеческого счастья: семьи и детей. Именно поэтому у главной героини, партийного босса, возникает материнский инстинкт: желание иметь дитя. Осознание женщиной своей интуиции мощнее коммунистической партии, с её безрассудными идеями. Как-то мы разговорились с ведущей актрисой, игравшей в том спектакле. Исполнительница главной роли полностью приняла мою версию постановки спектакля, хотя режиссёр ставил пьесу иначе. Мы с ней стали после репетиций беседовать, пока она разгримировалась и переодевалась. Увлечённая моей идеей трактовки спектакля, актриса тщательно продумала свой костюм. Её появление на сцене было ярким и запоминающимся. Она играла в спектакле пронзительно, и перевес в постановке был в сторону в моей интерпретации пьесы.
Наш театр возил спектакли по Ленинградской области и по другим городам. Чтобы привлечь на спектакль зрителей, писала в местные газеты небольшие статьи о театре. Случайно у меня сохранилась «Нарвская газета» с моей статьёй под названием «Слышать зов любви». Вот эта статья с некоторыми купюрами:
«В конце октября прошлого года в помещении театра им. Ленсовета на малой сцене состоялась премьера спектакля «Хочу ребёнка» по пьесе Сергея Третьякова в постановке режиссёра Ленинградского театра. Зал был полон. И я думаю, что зрители посмотрели интересную режиссёрскую и актёрскую работы.
Сама по себе пьеса Сергея Третьякова – материал ещё не открытый современными режиссёрами-постановщиками. А тема, на мой взгляд, животрепещущая. Это история о любви, которая пришла, но которую не узнали в суете дел.
Что же скажет искушённый зритель? История, каких много! Действительно, история не новая, но неординарный взгляд режиссёра, который трактует пьесу как трагикомедию, и талант актёров, делают спектакль интересным.
На сцене - атмосфера двадцатых годов нашего столетия, время, когда многое сместилось в понятиях о долге и чести, равенстве и достоинстве, работе и семье, отдыхе и любви. В пьесе Третьякова всё это напоминает сущее безумие, смешав понятия идеи чистоты пролетарского происхождения со вседозволенностью и революционными лозунгами. И ещё многое, что перемешалось в то смутное время, которое иногда так напоминает наше, сегодняшнее. Словом, «всё смешалось» в великом государстве советском, как смешалось всё когда-то в доме Облонских в романе Льва Толстого, когда Стива Облонский отступил от нравственных норм бытия.
Главная героиня спектакля, бывшая латышская батрачка Милда, а теперь партийный руководитель, в замечательном исполнении актрисы «Н», человек неординарный и честный, но не получивший достойного воспитания и образования. Она всеми силами стремится к преобразованию сегодняшней неустроенной жизни. Бывшей батрачке всё происходящее вокруг кажется значительным. Милда искренне верит, что трудом в жизни можно сделать очень многое. Разум заставляет её много работать. Но параллельно совершает свою работу и сердце. В жизнь главной героини приходит любовь в образе «чистого пролетария» Якова… Но придавленная делами великих «строек коммунизма» и попутной с ней вседозволенностью, она не понимает происходящего в ней самой и не слышит великого зова любви. Но чувство настолько полно, что оно произрастает в Милде криком души: «Хочу ребёнка»! Как выйдут герои из создавшейся ситуации, какие совершат поступки, вы узнаете, посетив спектакль «Хочу ребёнка» Ленинградского театра, который состоится во Дворце культуры «Энергетик» города Нарвы.
Прочитав мою заметку о спектакле «Хочу ребёнка», Режиссёр несколько удивился:
- Это не так.…
- Это не так.…
Однако писать подобное в газетах не запретил, хотя в принципе со мной не согласился. Уверенная в своей правоте, продолжала публиковать заметки в газетах в своем стиле, понимая, что такой спектакль, как «Хочу ребёнка» нужен зрителю. У Третьякова указан путь, куда нужно идти людям: в семью, к детям. Аморальности вокруг хватало и кроме нашего театра.
Время шло. Спектакли игрались. И было видно, как первоначальная идея спектакля «Хочу ребёнка», которая мне была дорога, стала терять свою первоначальную ясность, перевешивая спектакль в сторону исковерканных идей коммунизма. Казалось, всё происходило на сцене по-старому, а идея исчезала вместе с исчезновением небольших нюансов. Вот тогда поняла, в чём силен Товстоногов, главный режиссёр Большого Драматического Театра. Он строил спектакли раз и навсегда, умея донести свои мысли так, что они остались жить в спектаклях и после его смерти. Режиссёр нашего театра, не обладал такой волей, и его хорошо поставленный спектакль стал потихоньку «разваливаться». А за кулисами сцены стало происходить нечто непозволительное. Сначала главная героиня, а следом за ней и другие комедианты стали в антрактах собираться за кулисами, чтобы услышать моё мнение о происходящем на сцене. Обсуждение шло стихийно. Это не ушло из внимания Режиссёра и он сказал мне:
- Валентина, не трогай актёров!
Лицедеи защищали меня:
- Мы сами к ней подошли!
В общем, влезла туда, куда не следовало влезать: в творческий процесс театра. Хорошо осознавая свою бестактность, понимала, что дальше так продолжаться не может. Попыталась самоустраниться. В какой-то момент попробовала перенаправить актёров к Режиссёру. Но, как они мне объясняли, Режиссёра в спектакле всё устраивало. Они хотели разговаривать и обсуждать пьесу со мной. Комедиантов было не остановить. Много раз слышала, что актеры, как дети. Теперь видела это воочию. После спектакля они ждали меня, и мы начали обсуждать спектакль по дороге домой. Потом стали заходить после спектакля в кафе. И как могла, я объясняла им, чем мне дорог автор и что хотела бы видеть на сцене, указывая на неточность расставленных аспектов в отыгранном спектакле. Хотелось удержать постановку пьесы на прежней ноте. Разговаривая с лицедеями, с одной стороны чувствовала себя уверенно в своей правоте, а с другой стороны неловко: брала на себя роль Режиссёра. Но актерам стало необходимо моё мнение. Осознавая, что лезу не в своё дело, и, понимая, что поступаю не тактично по отношению к Режиссёру, остановиться, однако, не могла. Я стала выполнять функции Режиссёра, спасая спектакль. О моих действиях он не догадывался, хотя видел, что разговариваю с актёрами. Наверное, полагал, что беседы шли на бытовые темы. Перемучавшись терзаниями совести, решила уволиться. И, не объясняя причину, подошла к Режиссёру с заявлением об увольнении. Тот закатил истерику:
- Ты с ума сошла! Покидаешь театр в трудное для меня время! Прошу тебя, останься!
А времена накатывались лихие. Шёл 92 год. Заявление об увольнении подала в октябре. Режиссёр уговорил меня уволиться согласно условиям договора, который заканчивался 1 января. То есть доработать 2 месяца до Нового года. Пошла ему навстречу и осталась в театре, хотя меня уже звали на новое место работы. Могла найти слова и уйти, но осталась, войдя в ситуацию в театре. Так просто вместо меня нового администратора для театра не найти. В октябре у меня были варианты устройства на другую работу, и не одно. В январе, когда уволилась, оказалось, что кругом закрывались предприятия, и людей всюду увольняли. Я стала нигде не нужна и растерялась. Что делать?
В моём характере много мужского. Я привыкла держать слово и отвечать за свои поступки. И на сей раз, тоже поступила как максималист: своего решения не поменяла и ушла из театра. Кстати, вместе со мной ушла из театра ещё одна талантливая характерная актриса, разуверившись в Режиссёре. Как выжила зиму и весну? Вязала крючком кружевные воротники из толстых хлопчатобумажных ниток. Вернее, это были не воротники, а оплечья. Получалось красиво. Продавала их на Невском проспекте около здания бывшей Думы, куда в то время от театра им. Пушкина перебазировались художники с холстами. Они мне разрешили стоять рядом с ними.
Потом меня нашёл мой Однокурсник, подпольный миллионер, как говорила о нём его жена. Стала работать на него, выполняя его разовые поручения. Он был менялой на долларах, или как тогда говорили, занимался «фарцовкой». Кроме того он был связан с валютным магазином «Берёзка», где моряки, ходившие в плавание за границу, покупали товары на чеки, ходившие в том магазине как своеобразная разменная монета. Однокурсник покупал чеки у моряков в Петербурге и продавал в Таллинне, где они были дороже. Это была та же своеобразная «фарца». Была «челноком», который возил его сумки в Таллинн, предполагая, что в них лежат те самые чеки. Но точно, что в них лежит, не знала. Наверное, мне нужно было открыть сумку и посмотреть, что там находится, но этого не сделала. Как и многие богатые люди, Однокурсник был человеком жадным. Платил мало. На еду хватало. В советское время таможни на границе с Эстонией не было. Потом, когда она появилась, провожая меня на вокзале, он обычно говорил: «Проскочишь»! И, действительно, мои поездки завершались без всяких «шероховатостей». Просить оплату за работу больше, мне не позволяла гордость. Вот так и существовала какое-то время. Отказаться от этого дела могла в любой момент, но других вариантов работы не было. Я зарабатывала на хлеб сомнительным способом, но, слава Богу, что было абсолютно точно, не наркотиками.
Вот в это время я и оказалась в квартире вдвоём с Художником, где прожили мы с ним в общей сложности около двух месяцев. Безо всяких претензий с его стороны, мы несколько дней проспали на разных сторонах кровати. Потом он приласкал меня, и я не устояла. Конечно, у нас с ним был секс, не оральный и не анальный, не на коленях и не в «позе бутерброда», но секс был, и был неординарный. Художник был хорошим психологом и выдержал меня столько, сколько было нужно, чтобы не спугнуть. Он был интересной личностью. В разговоре мог развить любую тему, но беседовали мы с ним в тот промежуток времени мало. Он молча стоял у мольберта, а я варила обед, стирала, убирала квартиру, ходила в магазин. Покупки делала на свои деньги. Иногда во время работы у холста Художник садился на край кровати и звал меня присесть рядом. Пристраивалась на кровати за его спиной и обнимала его ногами. Так сидели часами. Его работа завораживала меня. Мне нравилось смотреть, как наносятся мазки на холсты. Но ничего сверх естественного в то время из-под его кисти не вышло. Настоящее творчество осталось в прошлом, когда они работали у холстов вместе с Танькой.
К нам часто приходили целыми компаниями гости. Бражек было несколько. Приносили водку и закуску. Компании для меня не разбивались на отдельные личности. Они так и существовали в моем понятии все сразу. Индивидуально они рассыпались только для того, чтобы подсуетиться мелкими бесами, придавая особую значимость ничего не значащим словам. Как хозяйка я была вынуждена сидеть за столом и даже пить водку. Как-то Танька мне говорила, что у Художника бывают запои, когда он гуляет несколько дней, а потом несколько суток отсыпается. В тот период, пока мы жили с ним в квартире Танькиного мужа, меня это несчастье минуло.
К Художнику заезжали, раскурить косячок. Курить траву с компанией отказывалась. Однажды приехали с ампулами кокаина. Одним шприцом и одной иглой все сделали себе по уколу. От такого безобразия меня едва не вырвало. Уговаривали покейфовать и меня, но я не согласилась. Когда приехали в следующий раз с наркотиками и шприцем, меня уже не тошнило. Решила попробовать, что такое наркотики. Ампулу выпила. От приёма кокаина у меня изменилось отношение только к одной картине, которая стояла в комнате. Она была больших размеров: 1000 * 1500 и написана в серых тонах. Её кто-то подарил Художнику. Сверху вниз полотно было условно расчленено несколькими горизонтальными полосами, заканчивающимися непонятными предметами, похожими скорее всего на космические корабли. После приема наркотика, при взгляде на это полотно, вдруг увидела, что на нём появились котята. Их было много: глазастых, сереньких, пушистых и очень красивых. Они прятались за предметами на полотне и появлялись при изменении угла зрения. Удивлённая эффектом, делилась впечатлением с Художником. Он сказал, что в таком состоянии Танька видела рыб.
Очень хорошо понимая, что наши отношения с Художником, временные, понимала и то, что между нами заключён негласный союз на временное сожительство по двум причинам. С одной стороны Художник пытался убедить меня, что он не причастен к гибели Татьяны, а с другой стороны я пыталась докопаться до истины: «Что же произошло на самом деле»? Но долго так продолжаться не могло. Это было какое-то странное существование. Казалось, остановилось время, насколько медленно и мучительно оно двигалось. Понимая, что каждая из женщин, бывавшая у нас, могла в любой момент оказаться у Художника в постели, с любопытством ждала, когда появится у Художника новая пассия. Подсознательно наши отношения меня тяготили и соперничать ни с кем в мои планы не входило. Время пребывания рядом с ним проходило для меня однообразно. «Тусовки» сомнительных лиц вокруг его живописи мне были неинтересны. Кто он был для меня? Не муж и даже не любовник. Была разведчиком, вот таким нелёгким путем искавшая истину. Внутри меня в то время что-то происходило, чему отчаянно сопротивлялась. Впервые кормила мужика, ещё спала с ним в одной постели и страдала от этого. Не денег мне было жалко. В том, что кормила мужика, было что-то постыдное. А он принимал это как должное. Наивно ждала от него ответного жеста. Думала, что он подарит мне картину. Татьяна несколько раз пыталась подарить мне картину. У Художника были другие мысли по поводу своих работ. Он хотел, чтобы привела покупателя. Сделать это не могла. Мои знакомые, которые могли стать потенциальными покупателями картин, сразу же догадались бы о нашей связи, за которую мне перед ними было бы совестно. В их присутствии почувствовала бы себя ещё более униженной. А среди компании Художника, всё было наоборот. В лицах мужиков и женщин, которые бывали у нас, читала: «Какого мужика отхватила»! Дамочки, что крутились около него, смотрели на меня с завистью. Предполагала, что в моё отсутствие, когда исчезала на пару дней в Таллинн, Художник вёл другую жизнь. Не ревновала, но каждый раз с пристрастием разглядывала его: переспал в моё отсутствие или нет? Делать это меня заставляло чувство брезгливости. Но по его лицу мало что было понятно. В моей предыдущей жизни мужчины и женщины всегда отдавали приоритет мне. В компании Художника главной составной частью был он сам, я ей не принадлежала, а существовала кое-как отдельно, словно пеленой обёрнутая в собственные мысли. Соперничала с Художником в праве на первенство на территории Танькиной квартиры, и кое-какие границы мне удавалось у него отвоевывать. Иногда он отвечал своей компании на какой-нибудь пустяковый вопрос:
- Нужно спросить у их Высочества, - имея в виду меня.
Как-то вернулась после очередной поездки в Таллинн и застала в квартире гостей с очень красивой восточной женщиной. С удивлением разглядывая божественную красоту, чувствуя в ней соперницу. Когда все ушли, забрав с собой очаровательницу, Художник объяснил, что красавица - натурщица. И ещё лесбиянка. Была влюблена в Таньку, но у неё с ней ничего не вышло. А своё понимание её сути выразил так:
- Она мужиков боится!
Та красотка появится в нашей квартире ещё раз. Она так и не осмелилась на интимные отношения с мужиком, хотя ради неё была готова посторониться. Соперница проявится в квартире позднее.
А в тот день попросила у Художника номер телефона Матери Татьяны. Сказала, что хочу навестить их с внучкой. Отвезти гостинцы, которые купила для них в Таллинне. Он продиктовал мне номер телефона и, созвонившись поехала в Петергоф. Моему приезду там были рады. Радовались незамысловатым гостинцам. Мать Татьяны с тех пор стала меня звать Валечкой, так же, как звали меня окружающие, когда училась в школе в моем маленьком городке, где родилась. Так же она звала и дочку: «Танечка». В тот приезд к ним в гости узнала, что после гибели дочери она долго лечилась в больнице им. Кащенко и что стоит она там, на учёте давно. Она жаловалась мне, что Танечку забыли. Теперь к ней никто не приезжает и не звонит. Я рассказывала ей про дочку, какой её знала. Восхищалась её живописными работами. Меня благодарили за память о дочери и показывали её картины, коих осталось немного. Это были не очень яркие в смысле значимости полотна. Все лучшие холсты Татьяна отвезла в Москву. Был цикл работ «Пасьянсы». Остальное были детские картинки. Была одна работа под названием «Случайность», на которой Танька изобразила двойной портрет: она вместе с Художником. Мне тот небольшой холст был по душе. Позже я попрошу у Матери Татьяны разрешение поместить двойной портрет на обложку своей книги «Литейный проспект».
Спросила про подарок Художника Татьяне, о картине «Мостик». Оказывается, он его не отдал Татьяниным родственникам. Но подарил другой холст: сильно потрёпанный бурями корабль. Работа была интересная, но несла сильный негатив. «Мостик», несмотря на двусмысленность своего существования, дарил надежду.
О том, что живу вместе с Художником в их квартире, Матери Татьяны я не сказала.
Вернувшись из Таллинна после другой поездки, застала Художника в квартире одного и сильно пьяного. Но мыслил он, как всегда, твёрдо. Голосом, не позволяющим возражений, он дал мне команду, съездить с ним на укол. Своё желание он объяснил так: «Чтобы не «квасить» по новой». Взяли такси и поехали на окраину города. На пятом этаже дома «хрущёвки» дверь нам открыли по условному сигналу двое: мужчина и женщина. Скорее всего, муж и жена. Художник сразу вручил хозяину деньги и попросил двойную дозу, а сам прошёл в комнату. Спросил меня:
- Не хочешь уколоться?
Я отрицательно помотала головой. Когда вынесли с кухни заряженный шприц, он приказал отдать его мне. На вопрос о спирте для дезинфекции, мне в ответ улыбнулись. Укол в вену делала первый раз в своей жизни. Попала сразу. Когда собрались уходить, в коридоре около входной двери смертельная бледность покрыла лицо Художника, и он закатил глаза. Торговцы наркотиками струхнули. Мы помогли ему вернуться в комнату и усадили на стул. Нужно было действовать быстро. Приказала хозяевам квартиры открыть окно и принести воды. Они бросились исполнять приказания. Взяла со стола журнал и стала махать им у лица Художника. Дала глоток воды. Постепенно лицо его стало розоветь.
Я всё ждала появление в квартире соперницы, а она, оказывается, давно ходила к нам. Молодая замужняя женщина из соседнего подъезда, «настоящая блондинка», круглолицая и лупоглазая, с завитушками на лбу. У неё был ребенок, и не только любящий муж, но и любящая её свекровь-рукодельница. Она вязала снохе разные носильные вещи. Вещи были простенькие и трогательные. Звали ту женщину Люськой. Она приходила к намежедневно, каждый раз одна, и приносила что-то из домашней еды. Всё говорила о нашей любви с Художником, каждый раз повторяя одни и те же слова, о том, как мы любим друг друга. Женщина была незамысловата. По виду и интеллекту она «тянула» на восьмиклассницу из средней школы. Причём, на восьмиклассницу наивную. Каким ветром её «задуло» в квартиру законного Танькиного мужа, не знаю. Скорее всего, она раньше пользовалась услугами прежнего хозяина квартиры, врача. Меня Люська немного раздражала своими глупостями. Сказала об этом Художнику, но он за неё заступился:
- Пусть ходит. Она нам еду носит.
Сознательно он это произнёс или получилось случайно, но почувствовала, что этой фразой он поставил нас на одну ступень. Я тоже его кормила. Заведённая своими мыслями, выговорила Художнику то, что давно просилось наружу:
- Ты погубил Таньку своими «закидонами».
Заявка оставила его спокойным. Он словно ждал от меня нападения.
Услышала в ответ:
- И не её одну.
Поняла, что мне сделали предупреждение.
Вернувшись в очередной раз из поездки в Таллинн, переночевала дома, а утром поехала к Художнику. В тот день ехать туда мне не хотелось. По дороге думала о том, что отношения пора «завязывать». Около Художника мне стало совсем неинтересно. Как жили они с Татьяной, мне понятно. Их прочно связывало творчество. Она терпела его выходки: тусовки, пьянки и наркотики - все ради живописи. Я пришла в эту квартиру сыщиком, чтобы узнать о гибели Татьяны. Всё, что нужно, разведала. Ничего нового не увижу и не услышу. Надо попрощаться и уходить навсегда. Откровенно говоря, Художник с выпивками и наркотиками и толпой своих бестолковых почитателей мне надоел. Хотелось одиночества. Мне никогда не бывает скучно наедине сама с собой. История отношений с Художником было сопоставима со временем моей работы в общежитии. Только хуже. Несмотря на мои переживания по поводу существующей атмосферы быта в общаге, там от негатива существовала отстранённо. Здесь обстановка дна жизни около Художника вползала в мою суть, пытаясь что-то поправить внутри меня.
К моему большому удивлению в квартире застала Люську. Только переступила порог квартиры, как мне сразу стало ясно, что между ними всё произошло. Своим поведением эта дурочка пыталась мне робко заявить, что хозяйка квартиры теперь она. Не предполагая такого расклада дел, не знала, как поступить. Художник всё время от меня отворачивался или прятался за холст. Он вёл себя, как ребёнок в детском саду. Ясно, что таким образом он убирал меня из своей жизни, но даже не спросив разрешения. Непонятно только, на время или навсегда. Эту Люську, эту глупенькую «куколку» в расчёт серьёзных отношений никогда не принимала. Был бы кто-то другой, значительнее, разорвать связь было бы проще простого. Сказала бы: «Пожалуйста». Но Люська… То, что Художник менял меня на неё, было оскорбительно. Немного растерялась. Что делать мне сейчас? Повернуться и уйти? Значит оставить хозяином положения Художника. Люська ему зачем-то понадобилась на небольшой период. Наверное, преподнесла ему оральный секс. Надоест быстро. Потом опять будет звонить мне? С чего это вдруг он должен распоряжаться моей жизнью? Нет уж! Дудки! Согласие на его многожёнство я не давала. И в гарем к нему не собиралась. Разозлилась и решила дать Художнику отпор. Пригласила Люську на кухню и грубо спросила:
- Что ты здесь делаешь?
Она в ответ захлопала глазами:
- Я люблю его.
- Только хозяйка за порог, как ты прыгнула в постель моего мужика? Иди домой!
Люська, которую резко ударила словом, молчала, открыв рот, как рыба. Слова застряли у неё в гортани, не сумев перескочить порога губ. Она явно не ожидала такого поворота дел. Я нагнетала ситуацию, режа правду матку в глаза:
- У тебя есть ребёнок и муж. Так? Или не так?
Она молчала.
- Тебя любит свекровь. Так? Или не так?
В ответ снова молчание.
- У тебя семья. Так? Или не так?
Люська захлюпала носом. Сейчас разревётся. Резала ей правду матку в глаза:
- Ты благополучная женщина. Иди домой. Тебя там, наверное, ищут. Здесь тобой будут только пользоваться.
Она уткнула глаза в пол.
- Иди на работу.
Люська подняла глаза и выдавила из себя:
- Я не работаю.
- Тебе муж создал такие условия, что можешь не работать, а ты бросилась на поиски любовника? Не стыдно? Мужика в этой квартире нужно кормить. Где ты возьмёшь деньги на еду?
Люська оживилась:
- Мы продадим картину.
О - па! Художнику потребовались деньги, и он попросил Люську найти покупателя на холст. Вот причина, по которой она ему понадобилась. Не факт, что точно так, но где-то рядом.
- Даже если ты ему продашь картину, Художник никогда не будет любить тебя, потому что ты – примитивна. Тобой здесь могут только попользоваться. Надоешь очень быстро. Ты сейчас у себя дома всё разрушишь. И ребёнка потеряешь. Беги домой, пока не поздно.
- Я его люблю, - этими словами она, робко попросила у меня прощение, а её снова хлестали словами:
- У тебя есть кого любить: законный муж и ребёнок. Любовь – это большой труд, а ты трудиться не умеешь. Иди домой. Не мешайся здесь под ногами. По тебе и синица в руке, очень много. Журавль в небе не для таких, как ты.
Не в силах терпеть словесную экзекуцию, Люська повернулась и тихонько скользнула в комнату. Сидела на кухне и думала о том, что же делать дальше? Нужно уходить. Рвать связь надо сейчас, раз навсегда и окончательно. Только как? Просто выскользнуть за дверь, как сейчас это сделала Люська? Много чести. Около Художника меня держало желание понять, как они жили с Танькой. Теперь мне это ясно, как день. Точно такие вот «Люськи» в своё время испытывали терпение любящей его Таньки. В её жизни драм было предостаточно. Нужно бежать отсюда, пока не поздно, пока нечаянно не втянулась в водку и наркотики. Поразмышляв, таким образом, решила, что Люську нужно отправить за продуктами в магазин, а мне поговорить с Художником. Сказать ему, что не против его выбора, пусть остается с ней… Но сначала пусть объясниться со мной!
Когда решительно вошла в комнату, Художник и Люська с прямыми спинами напряжённо сидели на краю кровати, тесно прижавшись, друг к другу. Ширинка штанов его была расстегнута, а Люська держала его фаллос в своей руке. Оторопела. Быстро вышла. Прошла в ванную. Набрала полное ведро воды. Вернулась в комнату и вылила ведро воды на головы, потерявшей стыд парочки. Художник сразу вскочил, застёгивая штаны: - Кровать облила!.. Убирайтесь… Обе!
Я митинговала:
- Тебе доверилась! Когда ты вёз меня на эту квартиру, то говорил, что обходиться без меня теперь не сможешь! Таньку своими выходками ты уничтожил за три года. Люську раздавишь за месяц.
Художник, не двигаясь напряжённо стоял посередине комнаты отвернув лицо в сторону и молчал. Он был как генератор высокого напряжения, способный убить от прикосновения к нему. Разряжая обстановку, приказала притихшей Люське:
- Пошли!
Мы молча оделись и вышли на лестничную площадку. Пока ждали лифт, говорила Люське, которая радовалась моему уходу:
- Мне этот алкоголик и наркоман не нужен. Слава Богу! Освободилась! Но не думай, что ему нужен такой примитив, как ты. Не по Сеньке шапка. Беги домой. Там, наверное, тебя ждут. Сейчас ты разрушишь у себя всё дома. Вернуть прошлое будет трудно. Построить что-то с Художником никогда и ничего не сможешь.
Пользуясь правом более сильного человека, унижала бедную Люську, как хотела. Была резка, бестактна и презирала эту молодую и глупенькую женщину. Но лучше было бы для неё, если бы она меня послушалась.
Вдруг вспомнила, что забыла гостинцы, которые привезла из Таллинна для Петергофа и остановилась на первом этаже у лифта. Люська испуганно уставилась на меня. Улыбнулась ей миролюбиво:
- Вот досада. Забыла продукты в квартире. Может быть, сбегаешь, принесёшь.
Из глаз Люськи потекли слёзы. Понимаю, что сделать ей это трудно. Успокоила:
- Ладно, пусть попользуется этот дегенерат моей добротой последний раз, - и ушла, не оглядываясь, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Художника в тот день видела последний раз.
По дороге домой меня осенила догадка. Как не догадалась сразу! Художник давно понял, что хочу уйти от него и разыграл спектакль, используя бедную Люську, чтобы возбудить во мне ревность. Он ждал между нами баталий, где он бы выступил в роли судьи. Но действие разыгралось не по его сценарию, и он получил неожиданный отпор. Только вот: «Почему Люська»? Наверное, использовал первое, что оказалось рядом…
Теги:
