Свет ясен. Как ясен и беловатый рассвет раннего декабря.
М.А.Булгаков. «Звездная сыпь»

Декабрьская ночь опустилась быстро на старый город и укрыла собой родильный дом. Мы спустились на две улицы вниз, разгребая ногами сугробы блестящего под луной, нетронутого снега. Я заканчивал интернатуру по анестезиологии как раз в этом роддоме. Готовясь достойно обезболить роды у жены, я перечитал все монографии по теме, но роддом был ровесником царя Гороха, и этой роскоши там не знали. Все же, я раскопал на складе допотопную поломанную триленницу и покрытый слоем вековой пыли НАПП – Наркозный Аппарат Прерывистого Потока. Притащил в предродовую палату баллон с закисью азота. Испробовал на себе – голова кружилась, и подташнивало от сладкого газа.
Лера в последние дни истерила.
-Ты будешь рядом со мной? Я так боюсь, мне будет больно, я не выдержу, ты мне дашь обезбаливающее? – и так по нескольку раз в день со слезами и заламыванием рук.
- Только, - обезбОливающее… Ну, конечно буду, любимая, все будет нормально, ты выдержишь, все выдерживают. Я дам тебе подышать веселящего газа и боль уменьшится. Я все время буду рядом, Леруся.
Я прислонял губы к бледному круглому животу с голубыми прожилками вен.
- Привет, малыш. Я твой папа. Смотри, смотри,- ножкой толкается. Я его за ножку ухватил! Здорово!
Снова слёзы, объятия, обещания, клятвы.
А снег все сыпал. Ветер поднимад маленькие торнадо у закрытых дверей старого кинотеатра. Желтые сугробы горбились под желтым фонарём. Я сидел в подвале роддома у Васильича в слесарке и смотрел в малюсенькое окошко на снег. Я уже выкурил полпачки вонючей «Примы» и выслушал успокоительные речи доброго слесаря. Мне страшно невыносимо ожидание чего-то. Плохие мысли, как черви лезли в голову: «Скоро истекут сутки, как Лера в родах. Я знаю акушерскую поговорку: «Солнце не должно дважды вставать над роженицей». Не дай Бог еще кесарево предстоит.»
В предродовой палате кроме Леры еще три, стонущих на все лады, роженицы. Днем, когда начались серьезные болезненные схватки, буфетчица принесла в палату тарелку борща и поставила на тумбочку. Я начал давать закись азота через маску. Аппарат был устроен так, что подавал закись и кислород в соотношении один к одному только тогда, когда роженица делала вдох. Это предохраняло от передозировки газа и нарушения дыхания. Лера немного успокоилась на зависть соседкам. Потом внезапно начала хихикать и, взмахнув рукой, опрокинула на пол железную тарелку с борщом. Подушка и постель заалели буряком. «Вот хулиган-наркотизатор, толком роды не обезболил, устроил цирк в предродовой… Ладно, держи себя в руках, не вздумай показать жене своей растерянности.» На шум прибежала акушерка.
- Это что еще такое!? - акушерка показывала на пыхтящий аппарат и баллон с закисью, прикрученный цепью у стены. - Вы кто?
- Я – врач-интерн, анестезиолог. Это моя жена. Я провожу обезболивание первого периода родов закисью азота. Эта методика разрешена.
Я злился на себя, помогая Лере прибрать залитую борщом наволочку.
- У нас она не разрешена! – акушерка переходила на визг. Вот я сейчас позову дежурного акушера.
- Зовите, зовите. У меня свой начальник, завреанимацией, - с ним согласовано… Вот черт!
- Юрочка, не надо, не ссорься с ними. Я потерплю. А-а-а-а-а-а-а-а…
Было уже восемь вечера. На улице властвовала новая снежная ночь. Роды шли медленно, как у большинства первородящих. Схватки были такие, что я видел, как Лера чтобы не кричать вцеплялась зубами в железную спинку кровати. Врач не пришла, она на тяжелых родах. Я снова сидел в подвале у Васильича. Тот не пошел домой и угощал меня крепким чаем. Каждая секунда отщелкивалась в мозгу нарастающим страхом и маятником старинных ходиков на задымленной стене. «Тик – так, так – так,.. Вот – так. - Поскорей-бы…» Когда я в сотый раз поднимался в предродовую к Лере на третий этаж, меня на лестнице схватила за руки запыхавшаяся акушерка.
- Юрий Георгиевич, скорее, там на втором роды тяжелые, ребенок загибается, нужно Крестеллера срочно делать!
- Маша,у меня жена рожает на третьем, вот-вот в родзал возьмут. Я должен…
- Ну, Юрий Георгич, сегодня Кукуенко дежурит, а в ней в самой всего пятьдесят килограмм, мы с ней не потянем, там бабища на стодвадцать будет. Дуться не хочет, зараза, а у плода уже сердцебиения единичные. Если что, у Валерии роды Екатерина Кондратьевна примет, она очень опытная, тридцать лет в роддоме. Ну пожалуйста!..
Через минуту мы в родзале.
Здесь переполох. Огромная роженица на кресле, она вся мокрая и почти невменяемая. Периодически орет как белуга и подкатывает глаза. Вокруг кресла бегает маленькая врач акушер и пытается трубкой выслушать сердцебиение плода. Его нет. Она тоже мокрая от пота.
- Слава Богу, - пришли… Пуповина, наверное, короткая. Кесарить поздно, сердца не слышу, баба не помогает, педиатра-неонатолога везут, давай Крестеллера срочно!
Мы становимся по обе стороны кресла, накладываем роженице на верх живота простыню, а сами повисаем на ее концах, давя на живот, иммитируя потуги. Баба орет. Акушерка орет на бабу.Тянем так, что темнеет в глазах. Когда я почти перетягиваю Кукуенко и Машу на свою сторону, наконец рождается ребенок. Синий. Не дышит. Без рефлексов. Сердце - единичные сокращения. Холодом вонзаются заточенные малодушием мысли: «Все плохо… Максимум будет 1 - 2 балла по шкале Апгар. Могли травмировать шею. Крестеллер - жизнь спасает, но прием грубый. Прийдется интубировать, а я ведь новорожденных ни разу…»
- Да дыши-же!
А и ничего пока. Раздышали маской. Кислород дали. Массаж сердца, лекарства в пуповину ввели, - задышал через минуту, порозовел, машет ручками, сучит ножками, стонет. Шапочки и белье у всех мокрые, хоть выжимай.
- Давайте неонатолога. Зафиксируйте шею. Кислород постоянно. В кувез его. Я побежал на третий.
- Спасибо, Юрий Георгич! - и потом к «очнувшейся» родильнице: - Ах, ты, корова, не говори потом, что это ты его родила. Если б не анестезиолог, - капец твоему ребенку. Почему не дулась как надо, зараза. Теперь еще неизвестно, какой он будет….
Крики акушерки стихают за моей спиной, когда я взлетаю по широкой винтовой лестнице на третий этаж. Здесь в родзале тишина, прерываемая сопением и кряхтением Леры. Она лежит на кресле и тужится. Внизу в межножьи у Леры сидит сухонькая Екатерина Кондратьевна и, кажется, спит.
- Как дела, Лерочка?
Акушерка, маленькая пожилая женщина, просыпается и улыбается виновато. Такая, - настоящая деревенская повитуха в белом чепчике.
- Где ты был? Ты же обещал быть рядом!...Уф-уф-уф-уф! А-а-а… О - о – о!.. - в глазах стоят слёзы обиды.
- Да не мог я раньше, прости. Там на втором роды тяжелые. – и уже к акушерке:
- Как у нас дела?
- Все идет своим чередом, касатик, - через три-четыре потуги будем рожать тебе сына.
- Откуда вы зна…
- М-м-м-м-м-м… Уф-уф-уф-уф…
Такую Леру я вижу впервые. Я даже не подозревал, что это хрупкое тельце способно на такие подвиги. Она сосредоточена. Шея согнута и напряжена так, что кажется каменной. Лицо то багровеет, то мертвенно бледнеет, губы синие, сцеплены, из них вырывается сипение. Потом звериный оскал и хрип. Вены на лбу вздулись. Руки вцепились в поручни до дрожи, пальцы побелели. Потуги. Тяжелая работа.
Вначале ковыряет иглой чувство жалости к жене и вины, за что-то тайное, невысказанное. Хочется как-то помочь. Потом некстати лезет в голову всякая дребедень. Вспоминается дурацкая студенческая шутка: «Если хочешь расстаться с девушкой и не можешь, - представь ее лицо, когда у нее запор…» - Ах, да, как же я забыл, надо оглаживать около пупка, это отвлекает и усиливает потуги. И я пытаюсь произвести манипуляцию, за что получаю от Леры по рукам.
- Иди вон!
Повитуха хихикает в углу, прикрывшись корявой ладонью. У нее вид мудрой колдуньи, которая знает, что все проходит, - пройдет и это… И явится на свет чудо из чудес. От ее улыбки мне становится спокойно и тихо, и я улыбаюсь в ответ. Поскорей-бы…
Дальше – смутно.
Из снежной немой пелены вырывается тонкий детский крик. Почти писк. Выплывают перед усталым взором как стоп-кадр картинки из родзала.
Вот кукольная детская ручка со сморщенной как у старушки кожицей ухватила шланг электроотсоса, и акушерка осторожно разжимает крохотные пальчики, освобождает шланг.
«Почему же они так похожи эти две ручки, одна старческая, увядающая, и другая, только родившаяся, еще не расправившаяся, еще не наполнившаяся силой?»
Вот мне дают в руку загнутые ножницы, чтобы я перерезал пуповину, и я никак не могу попасть из-за дрожи, - мою руку направляет Екатерина Кондратьевна…
Вот я целую милое лицо и поправляю сбившуюся в потугах прическу.
- Поздравляю…
- Спасибо тебе. Фу,… Накурился как. Где ты был?..
Я смотрю на розовый комочек плоти, барахтающийся на белых железных весах, и понимаю, что стал сейчас свидетелем великой тайны.
«Господи! Это же МОЙ СЫН!
Я всегда буду рядом…»