***


Той весной Семен Оттович переживал необычайный взлет своей, истосковавшейся по науке, палеонтологической натуры. Файнгольд развил кипучую деятельность в своем кабинете вивария при медучилище, где вел кружок зоологии. Кружок состоял из него самого, и одного-единственного студента фельдшерского отделения Эдика, который поначалу был привлечен не по собственной воле, а ради отработки «нб», коих у того накопилось изрядно. Постепенно, любивший животных, как он сам о себе думал, Эдик стал посещать кружок добровольно, и анатомировал жаб и кроликов мастерски. Два раза в неделю студент приходил в виварий, помогал сторожу Игнатычу кормить лабораторную животину, а потом ставил с доцентом опыты, вел журналы, делал уборку, и проблем с оценками не имел. Такую свою любовь к животным Эдик очень ценил, и уже представлял себя будущим студентом военно-медицинской академии, направление в которую он должен был получить в рядах пятнадцати процентов отличников. Он даже был готов сначала «сходить» в армию, вот так он любил это дело. Сторож вивария Игнатыч – мужчина смирный, покладистый, неопределенного возраста по причине небритости и того состояния, о котором он сам говорил так: «Я выпил в жизни один лишь раз, в восьмом классе, - теперь я только похмеляюсь…» Несмотря на это вся живность была в чистоте и сытая.
Кабинет свой палеонтолог Файнгольд оборудовал под лабораторию со вкусом. Здесь в центре он поставил небольшой инкубатор для яиц, который смастерил способный Эдик по чертежам из интернета. Температура и освещенность строжайшим образом контролировалась электроникой и автоматикой. Рядом с инкубатором на высоком столе красовался любимый файнгольдов цейсовский микроскоп. Были также шкаф с лабораторным добром, холодильник, центрифуга, стол для препарирования с раковиной, и неплохой ноутбук. Свой мобильник доцент давно сменил на айфон. Проблема была только с куриными яйцами – основным предметом исследования Семена Оттовича. Здесь в Красном Луче их уже было не достать. Но у доцента остался единственный человек в киевском университете, который к нему хорошо относился, и по старой памяти передавл ученому с оказией, чаще через проводников, партии яиц из еще не тронутой мором столицы. За посылками на станцию ездили Эдик и Игнатыч по очереди.

Утро началось как-то необычно. Что-то творилось с электричеством. Лампочки мигали, электроника в инкубаторе «жаловалась», автоматика шалила. «Наверно где-то подключили электросварку» - заключил Эдик, и пошел на разведку по училищу. Ученый, в помятом халате, засел за микроскоп. Протерев свои двояковогнутые линзы очков и цейсовский окуляр, он припал к тубусу и вгляделся в зародыш курицы, который наблюдал уже второй день через микроотверстие в скорлупе, не вынимая яйца из инкубатора. Ничего особенного сегодня Семен Оттович не заметил. Все те же лапки с перепонками, хвост, как у ящерицы свернулся колечком, голова, как у тритона, спинной гребень. «Да, да, - и еще раз, – да. Сомнений быть ни укого не должно. В эмбриогенезе все они проходят стадию ящера… Но, господи, как мне остановить зародыш именно здесь? Температурный фактор, влажность, ультрафиолет, гамма-излучение уже отброшены. Сотни опытов… Давление поменять в моих условиях невозможно… Надо будет сегодня поговорить с Джеком в Скайпе… Где же Эдуард ходит? Опять лампы мигают. Чертовщина!»
Двери с шумом отворились и тишину лаборатории нарушили вошедшие Эдик и Игнатыч. Они ругались на ходу, тыча друг в друга пальцами, как Шура Балаганов и Паниковский при дележе денег…
- А ты, кто такой, сопель? – возмущался, уже «хороший» с утра, Игнатыч.
- Я – лаборант, и я буду звонить куда надо, - повышал голос Эдик, размахивая включенной дешевой «нокией».
- Да, ты и номера не знаешь, лаботряс ты, - не унимался сторож.
- В чем, собственно, дело, коллеги… - вопрошал уже Файнгольд, достав помятый платок, и готовясь к «техосмотру».
- В соседней общаге ремонт идет. Там в окне на первом электросварка работает, а входная дверь закрыта. Так я хотел позвонить своему корешу, чтобы он попросил их на часик прерваться, чтоб мы опыт закончили, а этот… алик… уперся, и хочет сам идти к начальству… - почти плача доложил студент.
- У меня тоже мобила есть, и еще лучше, чем твоя… на вот…
Игнатыч достал совсем доисторическую модель, положил на стол, и они стали спорить с Эдиком по поводу мобильников, забыв о мешавшей электросварке.
- Все, идите оба к свиням! Я сам позвоню директору. Вперед. Займитесь кроликом, он с утра не кормлен.
Те вышли, продолжая наскакивать друг на друга. Доцент достал свой айфон и в две минуты порешал все проблемы. Потом он вспомнил об оставленном в одиночестве курином эмбрионе, и опять прильнул к окуляру, положив айфон на инкубатор. Зародыш курицы преспокойно плавал в жидкости и однажды Файнгольду показалось даже, что он помахал в его сторону когтистой лапкой, как бы говоря: «Прощай, доцент, скоро рассосется мой ящерообразный хвост, вырастут перья и клюв, лап станет всего две, появятся подобия крыльев, и… начхать мне на вашу палеонтологию. Курицей я задуман Гоподом Богом, - так вот и должен я курицей народиться, жить, и помереть для гриля!..»
- Нет, надо сделать перерыв, - сказал в ответ зародышу Файнгольд. Он пошел к окну, отворил его и выглянул во двор училища, где вовсю бушевал весенний ливень, смывая остатки вишневого цвета с асфальта. Доцент достал платок , и с наслаждением минут десять драил пальцем свой бездонный нос. Внезапно оглушительно резко зазвонил мобильник. Вернее, это звонили одновременно три трубки на все лады. Семен Оттович вздрогнул и обернулся к столу. Это небесно пел его айфон сверху на крышке инкубатора, а также верещали мобильники Игнатыча и Эдика, которые они в яростном споре забыли на столе по обе стороны от коробка. Звук быстро стих. Файнгольд начал нажимать кнопки. Оказалось, что одновременно всем троим пришли эсэмэски – рассылки. Оттович ухмыльнулся такому совпадению, и прочел свое сообщение, в котором его упрашивали выгодно купить рингтон и еще что-то…
Он еще минут десять постоял у окна, распахнутого навстречу весеннему дождю, проследил, где кончается яркая радуга, зевнул, протер воспаленные глаза, и пошел к инкубатору. Разминая затекшие ноги, и присев на табурет, Файнгольд заглянул в микроскоп. Пальцы он положил на кремальеру и уже собирался двинуть винт, но не двинул. Правым глазом видел доцент мутноватый белый диск куриного белка. Этот диск и сам Файнгольд, и единственный его кружковец Эдик видели сотни раз. Он означал, что препарат не в фокусе. Длинные пальцы палеонтолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Файнгольда, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездарная посредственность на горе республике сидела у микроскопа. Нет, сидел доцент Файнгольд! Вся жизнь, все его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом. Игнатыч заснул уже в своей комнате в вестибюле, и один только раз в отдалении музыкально и нежно прозвенели стекла в шкафах – это Эдик, уходя, запирал двери. Потом уже послышался голос доцента. У кого он спросил – неизвестно.
- Что такое? Ничего не понимаю…
Груженый углем самосвал прошел по улице Ленина, колыхнув старые стены вивария. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе. Доцент побледнел и занес руки над микроскопом, так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Файнгольд двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Плыл теплый тихий вечер, когда доцент покинул микроскоп и пошел на онемевших ногах к террариуму. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и помещение осветило лягушек неоновым больничным светом. Желтый и вдохновенный Файнгольд растопырил ноги и заговорил, уставившись в кафельный пол слезящимися глазами:
- Но как же это так? Ведь это же чудовищно!.. Неужели электромагнитные волны… Мобильники… Эсэмэски?.. Синхронно… Это чудовищно, господа, - повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы подло спали и ничего ему не ответили.
Он помолчал, потом подошел к шкафу и достал свой ноутбук. Лицо его стало напряженным, он сдвинул кустистые желтые брови. Ладони его вспотели, в недодраенном носу свербело.
- Угу, угу, - пробурчал он, - синхронно. Понимаю. По-о-нимаю, - протянул он, сумасшедше и вдохновенно глядя на осветившийся экран ноута, - это просто. Он набрал эсэмэску со словом «эволюция» и поставил на рассылку трем абонентам, - Эдику, Игнатычу и себе, на айфон.
- Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он, терзая свой огромный шнобель, - поймаю. Может быть и от волны. Он нажал на рассылку.
Опять ласково замурлыкал айфон и почти одновременно залаяли трубки сторожа и студента по бокам инкубатора. Доцент бросился к микроскопу и едва не разбил себе бровь об окуляр. Заглянул в прибор, радостно и как бы хищно оскаблился.
- Вот он, родненький… Расте-о-от красавчик…
Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и, наконец, животом лег прямо на стол, подперев локтями голову.
Семен Оттович приступил к важной и таинственной работе. Стараясь не сдвигать с места мобильники, приклеил их скотчем к столу, а айфон к инкубатору. Большим стеклянным колпаком накрыл их вместе с микроскопом. Тщательно отрегулировал программы температурного и светового режимов инкубатора. Свет в кабинете потушил, вышел и дверь запер на ключ.
Полусвет был в коридорах вивария. Доцент добрался до комнаты Игнатыча и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец за дверью послышалось урчанье, как бы цепного пса, харканье, и мычание, и Игнатыч в трениках, предстал в светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.
- Игнатыч, - сказал доцент, глядя на него поверх очков, - извини, что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?
- У – у – у, по-по-понял, - ответил Игнатыч, ничего не поняв. Он пошатывался и рычал.
- Нет, слушай, ты проснись, Игнатыч, молвил палеонтолог и легонько потыкал Игнатыча в ребра, отчего у того на лице получился испуг и некоторая тень осмысленности в глазах. – Кабинет я запер, - продолжал Файнгольд, - так убирать его не нужно до моего прихода. Понял?
- Так точно, - прохрипел Игнатыч.
- Ну вот и прекрасно, ложись спать.
Игнатыч повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился на постель. А доцент стал одеваться в вестибюле. Он снял тапочки, надел серую летнюю куртку и мягкую кепку, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои туфли и несколько секунд глядел на них, словно видел их впервые. Затем левую надел и на левую хотел надеть правую, но та не полезла.
- Какая чудовищная случайность, что они пришли одновременно на три телефона, - сказал ученый, - иначе я его никогда бы не увидел. Вот и оправдали эсээмэс-рассылки свое бессмысленное и назойливое существование в этой жизни. Но что это сулит? Ведь это сулит черт знае что такое!.. – Доцент усмехнулся, прищурился на туфли и левую снял, а правую надел. – Боже мой! Ведь даже нельзя представить себе всех последствий… - Доцент с презрением ткнул левую туфлю, которая раздражала его, не желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной туфле. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлопнув железной дверью. На крыльце он долго искал в карманах зажигалку, хлопая себя по бокам, не нашел и тронулся поулице с незажженной сигаретой во рту.
Ни одного человека ученый не встретил до самого храма. Там доцент, задрав плешивую голову, приковался к золотому куполу, тускло отсвечивавшему в темноте.
- Почему же я раньше не подумал про волны, какая случайность? Тьфу, дурак, - доцент наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, - гм… как же быть? К Игнатычу вернуться? Нет, его не разбудтшь. Бросить ее, подлую, жалко. Прийдется в руках нести. – Он снял туфлю и брезгливо понес ее.
На новеньком кабриолете с улицы Ленина выехали трое. Двое пьяненьких и на коленях у них ярко размалеванная девица в бейсболке.
- Эй, батяня! – крикнула она низким сипловатым голосом. – Ты что-ж, другую туфлю пропил?
- Видно в «Бригантине» набрался старикан, - завыл тот, который был за рулем, другой встал в полный рост и прокричал:
- Отец, че, казино у вокзала открыто? Мы туда!
Доцент строго посмотрел на них поверх очков, выронил изо рта сигарету и тотчас забыл об их существовании. На площади из-за туч рождалась лунная дорожка, а купол храма начал пылать. Вышла полная луна.