Мы, нижеподписавшиеся Кто в молодости не совершает ошибок?! Только наши родители, но это если верить им на слово. Я не верил. Я верил в мужское братство, прилетающую время от времени халяву и в вечную любовь без обязательств. Я был молод, счастлив и хотел, чтобы это длилось всегда. — Костян, припёрло! — заорал всклокоченный Глобус с порога провонявшей мужскими носками комнаты. – Погнали к геронлогам! Похоже, опять халява нарисовалась. Ищут кроликов. Костян – это я, а Глобус — мой сосед по общаге. Он обжора и ссыкун. И ещё мой друг, потому как больше с трусоватым жирным Глобусом, вечно страждущим срубить бабла по-лёгкому и пожрать от пуза, никто дружить не хочет. — Сколько обещают? — Молчат, как рыбы об асфальт. Да особо и спрашивать не у кого. Мне Табакова по большому секрету взболтнула. А так — даже на факультете геронтологии никто ничего не знает. Эти алхимики шифруются как взрослые. Но прошлые геронлоги за пять таблеток нормально заплатили. Я два дня в кабаке зависал. Да и кругляшки пенсионерские у них неплохие тогда получились – весёленькие. Только побочки дохренища. И, вероятно, вспомнив, с каким побочным эффектом пришлось столкнуться подписавшимся на опыт студентам, Глобус затрясся в беззвучном смехе. — Но сны снились прикольные! Хоть и детские. — Не. Давай без меня, — отказался я. — К этим придуркам в кролики только совсем безбашенные ходят. Угробят ведь. Хорошо, прошлый раз пронесло. — Чё ты врёшь?! Не пронесло нас. Хотя... тоже фигня, конечно, получилась. — Да... Начудили вы тогда! Комендант при словах «матрац поменять» до сих пор вздрагивает. Не! Я в таких экспериментах участвовать не собираюсь. И потом, у меня тут междусобойчик с первокурсницей наклёвывается — не до таблеток. — Так это уже другие. — Таблетки? Так понятно, что другие. Те отдел УВД все без остатка изъял. Кроме сожранных ссыкунами. Я выжидающе поглядел на Глобуса, но тот никак не отреагировал на мой выпад, лишь привычным движением плюхнулся на кровать и заверил: — Да нет! Не таблетки! Геронлоги другие! Табакова сказала, вообще, вроде, аспиранты. Они её в фойе, у лаборантской выцепили. Типа, кто тут у вас подработать желает? Костян, соглашайся! Глобус посмотрел на меня умоляюще и, неожиданно перейдя на фальцет, законючил: — Ну, Кос-тя-ан! Тебе что — деньги не нужны? Только представь — завалимся в «Три форели», закажем литровочку Мартеля, каре ягнёнка... Глобус зажмурился, как делал всегда, вспоминая про еду. Он с полминуты блаженно улыбался своим фантазиям, а потом шумно сглотнул и, открыв глаза, пульнул в меня железным аргументом: — Кстати, твою новенькую дурочку-первокурсницу прихватим — пусть посмотрит, как пацаны отдыхают. При упоминании Мартеля, Таньки и мяса на душе потеплело. Но ненадолго. Через минуту в желудке противно заскребло, а ниже заныло. — Чёртова кукла! — процедил я. — Прикинь, никак не даёт. А тут ещё предки проблем подкинули — денег урезали. Всё на работу меня пытаются устроить. Представляешь, сидят в своём Саратове, а достать умудряются даже здесь. Глобус, а что, кстати, эти геронтологи-садисты тестировать собрались? — Молчат. Сказали – вся инфа при встрече, когда группу наберут. У них и препарата-то намулёно всего ничего — на четырёх кроликов. Так ты с нами? Табакова уже лапками сучит. Ей сапоги нужны. — Надо подумать. — Что тут думать?! Погнали! Аспиранты же! Не второкурсники, как прошлый раз. — Тогда я Таньку позову. — Во! Верно. Пусть сама в кабаке за себя платит, раз такая жадная. И заржав, как кони, мы помчались к геронлогам. *** Что сразу удивило — шифровались доктора-недоучки действительно серьёзно. Не буду описывать как долго и как именно, но мозг они нам вскипятили конкретно. Притом, на вопрос, чего ждать от препарата, вплоть до подписания долбаной бумажки, вразумительного ответа мы так и не получили. — Короче, вам, кролики, крупно повезло, — главный с орлиным носом поправил очки. — Триста баксов на рыло, — скривилась Табакова. — Повезло, так повезло! Вы бы ещё по сотке отпилили! Прощайте сапоги — здравствуйте валенки! — Бестолочи! — неожиданно вспылил второй гений в белом халате. — Да мы вам, можно сказать, вечную молодость дарим, а вы ещё кобенитесь! И хотя наши идиотизм и жадность потребовали слушаться экспериментаторов и закрыть рот, мы всё же стояли на своём. — Будьте любезны, — я паясничал всё отчаяннее оттого, что история переставала мне нравиться. — Потрудитесь хотя бы «на пальцАх» объяснить, что нам предстоит испытывать. — Мне нужен твой мозг! — зло прошипел орлиный нос, тыкая в меня пальцем и пародируя врача-садиста из какого-то ужастика. Но, если честно, он меня нешуточно пугал. — Да, хорош вам мондражить! Он сменил тон, но в голосе по-прежнему звучало раздражение. — Мы впрыснем вам в клетки микроглии ингибитор фактора транскрипции. Он обманет гипоталамус, отвечающий за процесс старения. Ферштейн? — У меня микроглий нет, мне их мама ещё в садике вывела, — пошутил Глобус. Но все были настолько напряжены, что никто не засмеялся. Только Табакова, ёрзая носком старого сапога по ножке стола, съязвила: — Скажу больше: у тебя, Глобус, и гипоталамуса-то нет. Ты его в прошлом семестре с лавашем сожрал, когда без степухи остался. Глобус, похоже, обиделся, а моя непокорённая Танька хихикнула и захлопала приклеенными ресницами, как бабочка крыльями. — А я что?! — пригвождённая взглядом экспериментатора смутилась она. — Я ничего. Я как все! — Вы и, правда, такие идиоты, или только притворяетесь? — не выдержал Орлиный нос и бросил на стол заготовленные бланки-договоры. — Мы, между прочим, столько сил убили. — И ещё больше убьёте, — уже серьёзно сказал я. — Если мы сейчас не подпишемся на вашу авантюру. Кстати, что это за бумажки вы там заготовили? — Договоры. Формальность, — поспешно ответил Орлиный нос и потянулся за рассыпанными по столу листами. — Подпишите, что вы согласны пройти процедуру, после которой обязуетесь не разглашать причину происходящих с вами процессов, и не будете пытаться самостоятельно прервать жизнь. — Вплоть до наступления естественной смерти, — добавил второй. — Ого! Да вы точно себя гениями возомнили! — всплеснула руками Табакова. — Вечно молодой, вечно пьяный, — прогнусавил Глобус, категорически не умевший петь. — Кстати, а вы тоже себе эту фигню впрысните? Или ваш гипоталамус останется девственно-нетронутым? Тогда кто нас будет контролировать «в прекрасном далёко»? Ну, что мы по-прежнему молодые и, как вы выразились, не пытаемся самостоятельно прервать жизнь. Но ответить Орлиный нос не успел, потому что Танька опередила его: — А мне последний пункт понравился. Только можно за него ещё хотя бы сотню баксов доплатить? Все-таки вопрос жизни и смерти! Кстати, а что, если мы не выполним последний пункт? — Самоубийство — грех, — назидательно сказал второй гений, и что-то зловещее почудилось в его словах. «Да нет! Почудилось, — успокоил я себя. — Просто мы ему надоели со своими вопросами до чёртиков, вот и злится». — Кстати, вы, господа кролики, не атеисты? Иначе грехом вас не напугать. А тратить время на описание ужасов, которые ожидают недосмертников, мне не хочется. — Короче! Глобус резко встал, не глядя, подмахнул договор и демонстративно протянул руку, как на паперти. — Гоните обещанные бабки: мало того, что обед из-за вас пропустили, так и ещё и на ужин в «Три форели» не попадём! Он задумчиво попялился в потолок и зачем-то перекрестился. — За неимением в моей центральной нервной системе клеток микроглий, — попытался пошутить Глобус. — Впрыскивайте инъекцию прямо в рот, и я пошёл. — И мне в рот! — на полном серьёзе вставила Танька, рассмешив всю компанию и тем самым неожиданно примирив уже почти врагов — двух гениев в белых халатах и четырёх голодных кроликов. *** Глобус жрал так, что официант был не в состоянии вынести зрелище в одиночку и позвал двух полуоперившихся верхней губой поварёшек. Парни периодически прыскали в белые рукава спецовок и перегибались, как ниточные подергунчики. Но лично я не обращал внимания ни на парней, ни на Глобуса. Я смотрел на Таньку. То, что в ресторан «Три форели» она пришла с огромным бантом на макушке — меня не смущало: Табакова вообще заплела две жидлявые косички и сейчас, надувая пузыри из розовой жвачки, поочерёдно наматывала чёрных ужиков на палец. Меня смущало, что Танька улеглась на кожаном диване прямо у стола и... периодически заливаясь смехом, икала на весь зал. — Танька, вытяни ноги — у тебя трусы видно, — прошептал я дёргающейся на диване знакомой. — Я икаю, — весело ответила она и добавила. — Замри — сейчас снова икну! — Ну, и что. Ноги-то в этом не участвуют — значит, ты можешь и икать, и ноги вытянуть. Я сказал это и подумал — какой я всё-таки умный мальчик и как понятно умею объяснять. Не зря меня воспитательница в старшей группе всем в пример ставила. — Молодые люди... Массивный мужик в очках, похожий на деда Тимохи из нашего двора, стоял сбоку стола и... пялился на Таньку. — Некрасиво девочкам под юбки заглядывать, — с полным ртом промямлил Глобус. — Вот кто-нибудь увидит и заругает вас. Мужик покраснел и как-то быстро-быстро обернулся туда, откуда нам приносили коктейли и мороженое. — Она так больше не будет! — застыдился я и, ухватив Таньку за меховой воротник жакета, усадил на диван. — В нашем заведении, — вкрадчиво заговорил мужик в костюме. — Отдыхают серьёзные и уважаемые люди. Мы дорожим репутацией. Не могли бы вы поужинать где-то в дру... И тут Табакова неожиданно заплакала — громко и противно. На весь зал. Потом ещё и на фойе. Народ стал оборачиваться в нашу сторону. — Вы зачем девочек обижаете? — громко спросил Глобус, нахмурив брови. Тарелки на его конце стола были первозданно чисты, так как наш друг только что вылизал их и сейчас, вытирая рот салфеткой, направлялся к Табаковой. — Не плачь, Такабова, - громко сказал он и, прижав её косатую голову к груди, добавил: — Ты хорошая. А дядя нет. Администратор — так было написано на табличке — стоял истуканом и, вероятно, никак не мог сообразить, что с нами делать дальше. — Что случилось? Что от них хотят? — пронеслось по залу. — Вы, удивились, что мы без родителей? — спросил я, догадавшись: дядька боится, что у нас нет денег. — Но мы отплатим. Не сомневайтесь. Отплатим. И я полез в карман за баксами. И даже достал. — А родители просто улетели, — неожиданно громко соврала всхлипывающая Такабова. — Они послы. И их срочно вызвали из страны. Что-то там случилось. Вы новости включите! И она зарыдала громче прежнего. — Ну, ты и вруша, — прошептал я в ухо Табаковой. А вслух сказал. — Вы не обращайте на неё внимания. Она просто очень из-за папы с мамой переживает. Мы — мужчины — держимся, а вот девочки... Я посмотрел на Таньку. Она больше не смеялась. И не икала. Она вообще сейчас была похожа на тётю Галю на свадьбе дочери: бледная, с прозрачными глазами, и губы шевелятся бессистемно, даже как-то хаотично. — Танька, ты чего? — испугался я. — Живот. Меня тошнит. — И меня! — пропищала Табакова, отодвигая руками Глобуса на безопасное, на всякий случай, расстояние. И с выпученными глазами, пугая пока ещё пьющую и жующую публику, девчонки побежали в туалет. — Да у вас еда тут отравленная! — ошалевший Глобус буквально завалился на диван. — Мама мне всегда говорила, что надо кушать только дома! Мамочка, что теперь будет? Зал заволновался и к администратору то и дело стали подбегать напуганные официанты. — Молодые люди, вас проводят до дома, — затараторил администратор. — Примите наши извинения. Ужин за счёт заведения. А сейчас, пройдёмте к выходу. Мне стало очень жалко недоеденное морожено и зелёный коктейль с красивыми пахучими листочками, но администратор уже держал нас с Глобусом под локти и толкал к выходу. — До свидания! — вежливо сказал я людям. — Мы ещё сюда вернёмся! — зачем-то крикнул Глобус. — И у нас хватит средств. А если не хватит, то есть родители, которые... Договорить он не успел: в фойе к нам вплотную притиснули покачивающихся Табакову и Таньку, выловленных в туалете, и всех вместе препроводили в такси. — Куда едем? — спросил таксист, когда администратор собственноручно захлопнул дверь. — В зоопарк, — неожиданно выпалила Танька. — Ты чего? Тебя же стошнило, — удивилась Табакова. — Надо в поликлинику. Мама меня после вырвало всегда в поликлинику водила — я знаю, в какой кабинет. — Нет. Меня больше не тошнит. И я хочу в зоопарк. — Я тоже, — сказал Глобус и достал из кармана прихваченную из «Трёх форелей» чесночную пампушку. — Ой, мы будем кормить обезьянок! — захлопала в ладоши Танька и безуспешно попыталась отобрать у Глобуса булку. Когда мы добрались до зоопарка, времени до закрытия оставалось совсем немного. — Бежим! — дёрнула меня за руку Табакова, отвечавшая за билеты, и теперь размахивающая ими, как веером. И мы побежали. Обезьяны смотрели на нас без всякого интереса, чего нельзя было сказать о нас. — Вот это жопа! — Глобус уже пять минут пялился на красную задницы макаки и дожёвывал чесночную булку. — А я первый раз без родителей в зоопарке гуляю, — ни к селу, ни к городу сказала Табакова. — И мне нравится. А тебе, Костян? Я ничего не ответил. Я раскачивался на сетке вольера и был абсолютно счастлив: у меня в кармане были деньги, много денег, я был с другом и весёлыми девчонками, и обезьяна хлопала в ладоши, глядя на мои выкрутасы. И тут пришёл смотритель. — Молодой человек, сейчас же слезьте! Вы в своём уме? ...вы в своём уме... вы в своём уме... вы в своём уме... Его слова эхом стократно отозвались в мозгу, о чём-то смутно напоминая и тревожа. Или это отзвуки коктейлей множили случайные слова? — Дяденька, он только сейчас залез, — заступилась Танька. — И уже слезает. Слезай! — скомандовала она. — Дяденька, мы вообще домой пошли. До свидания. — До свидания, тётенька, — огрызнулся смотритель. — Фу, какой противный! — прошептала Табакова. — А ещё в зоопарке работает. И тут мы увидели Глобуса. Вид у него был ещё тот! — Короче, ребята, поприкалывались и хватит. Мне чего-то и, правда, плохо. Глобус грузно опустился на скамейку и засопел, растирая купидонисто-толстыми пальцами виски. — Это всё твоё обжорство, — сказала уже протрезвевшая Танька. Она сняла дурацкий бант с макушки и добавила то ли шутя, то ли серьёзно: — Булочку-то обезьянью зажался примату отдать. Сам слопал. — Хорош прикапываться! — заступился я за друга. — Не видишь, ему, правда, плохо. Бледный Глобус сидел на скамье, раскачивался взад вперёд и постанывал. — Костян, у него температура, — сказала помрачневшая Такабова, убирая ладонь со лба Глобуса. — Высокая. Хватай его и махом на такси в общагу. — А вы? — А мы с Танькой сгоняем в кабак — рассчитаемся. Нам туда ещё не один год ходить. — Ну, как знаете. А прикольно мы их развели, — хохотнул, было, я, но, увидев озабоченные лица девчонок, осёкся. — Было весело, — добавил я уже без энтузиазма. — Да... — хором ответили погрустневшие девчонки. — Было... Я водрузил Глобуса на плечо, и мы поплелись к выходу. *** Ночью Глобусу стало совсем плохо. Я про геронлогов и не вспомнил, если бы не Глобус: — Эти недоучки тоже чего-то напортачили, — еле ворочая языком, простонал он. — Что-то пошло не так. Плохая была идея... Ранним утром полуживого Глобуса забрала неотложка. Но в общаге никто не придал этому значения. По телевизору в местных новостях уже показали картинку: на дороге, метрах в двадцати от «Трёх форелей», перед изуродованной легковушкой в окружении толпы лежали два окровавленных тела. — Вчера в районе двадцати двух часов, — спокойно вещал диктор. — Две студентки Медакадемии оказались под колёсами легкового автомобиля. Трагедия произошла по вине водителя, который не справился с управлением и, выехав на тротуар, совершил наезд на пешеходов. Гибдд предупреждает... После вчерашнего загула и бессонной ночи, чувствовал я себя отвратительно. Мне казалось, что хуже уже быть не может, но тут и выяснилось, что Таньку с Табаковой вчера сбила машина. Это был шок. Общага разделилась на два лагеря: девчонки плакали, мужская половина напивалась. Я участвовал и в первом и во втором мероприятии. Про Глобуса, если честно, даже не вспоминал. По крайней мере, до тех пор, пока коменданту общежития не позвонили из больницы и не попросили вызвать родителей доставленного ночью студента. — Костя, вы же дружите... дружили. Ты бы съездил к родителям, — начал, было, комендант. Но, взглянув на мою физиономию, передумал и обречённо промямлил: — Ладно. Я сам. К полуночи мне казалось, что всё самое страшное, что могло случиться в жизни — уже случилось. Но то, что ждало меня впереди — больше напоминало ужас, подсмотренный в самом невероятном триллере. Проснувшись от непонятного движения в комнате, я не сразу понял, что происходит. — Кто здесь? Я вскочил с кровати и, вместо того, чтобы рвануть к выключателю, прикрываясь непонятно от кого одеялом, буквально прилип спиной к стене. — Костя, ты только не кричи. Это мы. — Мамочки... — прошептал я, повинуясь просьбе не кричать, и в следующую секунду заорал, как в детстве. — Мамочка! Мамочка, помоги! Мощный удар в висок сбил меня с ног и, как ни странно, привёл в чувство. — Вы что? Вы живые? — Живые, Костя. Живые. Мы сейчас включим свет, — Табакова говорила тихо, но так, что я не смел ослушаться. - А ты сядешь на кровать и не будешь больше кричать. Хорошо? — Хорошо, — неуверенно ответил я. — А это ты меня так приложила? — спросил я, проваливаясь в панцирную сетку. В этот момент зажёгся свет, и я увидел всю троицу: Табакову и Таньку за столом, и Глобуса возле выключателя. — Это я тебя, — сказал он. — Прости, друг. Я очень хотел обрадоваться, что все живы и здоровы — ну, или, как минимум, живы — но что-то в их поведении не позволяло мне зайтись в ликовании. Гематомы, ссадины, у Глобуса синие круги под глазами... но не это пугало. Все трое смотрели на меня с какой-то обречённостью и тоской. И ещё, как мне показалось, с жалостью. Я был так возбуждён, что почти прокричал: — Да что, в конце концов, происходит? Вы мне можете объяснить?! Если все живы, то по какому случаю траур? Я вскочил и кинулся к Глобусу, чтобы обнять его, но он странно посмотрел на меня и отстранился. — Глобус?! Какого чёрта? Девки, а вы-то чего? Ведь живы же! А про вас тут уже такое наплели! — Костя, нам надо сказать тебе что-то очень важное. Табакова посмотрела на меня так, что каждый волосок на теле вздыбился и теперь противно упирался в накинутое на плечи одеяло. — Костя, сядь и послушай. Только внимательно. Мы живы. — И это хорошо. Да что там - здорово! — опять подпрыгнул я. — Давайте, что ли обнимемся! Ну чего вы, как неродные?! Я чуть с ума не сошёл! — Костя, мы живы и так будет всегда. Все-гда! Понимаешь? — Супер! — я находился в состояние, что в пору было танцевать и бить в ладоши. — Ребята, вы будете жить вечно! — Мы! Мы все будем жить вечно! Ты тоже! — Отлично! Просто отлично! И я, плюнув на общий депресняк и отбросив в сторону одеяло, размахивая руками, закружил по комнате. — Да не отлично! — заорал Глобус, пожалуй, впервые в жизни. — Не отлично! Ты просто ещё не осознал, что с нами произошло! Это путь в никуда! Конечной точки назначения нет! Нет! — В смысле? Не поддержанный в безудержном ликовании друзьями, я мало-помалу начал приходить в себя. — Костя, ты договор читал? Таня смотрела на меня незнакомым взрослым взглядом, и я удивился, насколько плохо её знаю. — Какой договор? — Тот, что мы подмахнули у аспирантов перед процедурой. — Нет. А что там? — спросил я, уже не на шутку тревожась. Затянувшаяся пауза не сулила ничего хорошего. — Мы себе подписали приговор бессмертия, — обречённо сказала Табакова. — Да брось! Враньё. Вечная молодость — это пожалуйста. Хотя, Табакова, а что ты имеешь против бессмертия?! Я лично за двумя руками. Это ж так круто! - Уверен? - спросил Глобус. - У нас было время подумать. И мы теперь так не думаем. Я всё ещё прибывал в состоянии эйфории, но уже чувствовал, как необъятную радость разбавляет необъяснимая тревога. - Ребята, да хорош вам! Чего раскисли?! Бессмертие было бы, конечно, круто. Но вы ведь не веришь, что эти геронлоги могли изобрести препарат от старости?! Да если бы они действительно придумали что-то стоящее... Глобус не дал мне договорить: — Они и придумали. А вот насколько стоящее — на нас и проверят. А ты знаешь, что нас туда, — он неопределённо махнул рукой. — Не пускают! Нам смерть не положена! И мы все трое в этом уже убедились. Девчонки закивали головами, а Танька подтвердила: — Ошибки быть не может. — Граница на замке, — противно засмеялся Глобус. — На-всег-да! Мы вечно живые! Понимаешь? Я не понимал, но оттого, что они по-прежнему были в таком подавленном состоянии, мне тоже стало не по себе. — Но такого не бывает! Я всё ещё не осознавал случившееся в полной мере. — А если я смертельно заболею, или с балкона упаду? — Тебя вернут. Ткнут у последней черты договором под нос и вернут, — сказал Глобус убедительно, так, что я окончательно поверил. — Раз вернут, два вернут, три вернут. И так до бесконечности. Там в договоре, между прочим, всё прописано. Только грамотных среди нас не оказалось. — Но ведь геронлоги сказали, что лишь затормозят старение... действие ингибитора фактора транскрипции... — Костя, ты что, всё ещё не допёр? Они нас обманули! Кстати, а ты знаешь, что нет никаких аспирантов? Мы в лаборатории уже были. И следов никаких. Лишь через несколько бессонных ночей до меня начал доходить смысл случившегося. *** Неделю общага стояла на ушах: три комы — три почти пережитых и оплаканных смерти — и невероятное возвращение Табаковой, Глобуса и Таньки. Комендант, как и студенты, обрадованный свалившимся поводом, пил вместе со всеми, отчего в общежитии воцарился режим неограниченной свободы. Мальчишечьи и девчачьи комнаты перестали быть однополыми и стали пристанищами для истосковавшихся по любви парочек. Народ ликовал, влюблялся на час, шумно, пару раз даже с рукоприкладством, расходился на всю жизнь, и клялся в дружбе или ненависти до гробовой доски. И только мы по-прежнему сидели вчетвером в запертой изнутри комнате и пытались свыкнуться с мыслью, что нам предстоит жить в никуда. Это было странно, но, как выяснилось за последние дни, необходимо. Ко всему прочему, мы вспомнили, как аспирант пугал нас участью недосмертников — неясной, неопределённой, но явно жуткой — и оттого становилось ещё тяжелее. Но даже не его угрозы окончательно повергли нас в унынье: многие вещи в одночасье потеряли всякий смысл. Мы не могли придумать даже того, что делать завтра - не то, что всю бесконечную жизнь. — Мне больше не надо ежедневно ходить в тренажёрку. Глупость, конечно, но я... не знаю, что делать завтра вечером. И послезавтра. Мои слова прозвучали не к месту и совсем по-детски. - Да. О здоровье больше можно не заботиться, ибо смерть отныне стала непозволительной роскошью, — сказал Глобус. — Тренажёрка... Смешно. Я вот поняла, что никогда не рожу детей, — всхлипнула в момент повзрослевшая Танька. — Я не хочу их пережить. А других вариантов нет. — И ещё нам предстоит... — Глобус на секунду замешкался, и с трудом договорил. — Предстоит рано или поздно похоронить всех: всех родных, всех близких, всех друзей. Всех, кого мы любили. Табакова, большей частью молчавшая последние дни, встала с моей скрипучей кровати и, кутаясь в кофту, подошла к зеркалу: — Интересно, а всё-таки вечная молодость к бессмертию прилагается или нет? — невесело спросила она. — Время покажет, — ответил я. — Впрочем, какое это имеет значение? — Ты прав, - сказала Такабова. — Но что-то должно остаться важным? Что? Прошло немало времени, прежде чем я решился озвучить мысль. Даже не мысль — догадку. — Кажется, я знаю, чем мы можем спастись. Ребята ни миг вынырнули из многодневного омута безразличия и вопросительно посмотрели на меня. — Цель! — поделился я. — Нам нужна цель. Я говорил и, выраженная словами, догадка становилась очевидностью. — Именно цель. Большая... Нет... Великая цель! Вот единственное, что может заставить нас двигаться вперёд. Пусть, бесконечно! Пусть, без надежды когда-то увидеть свет в конце тоннеля. Но двигаться! Идти вперёд. Прошло не меньше месяца, прежде чем было принято окончательное решение. — Я с тобой, друг! — протянул руку Глобус. — И я, - тихо сказала Табакова. — И я. *** Некролог Группа выдающихся учёных, на протяжении полувека трудившаяся над разработкой вакцины против смертельного вируса, и добившаяся величайших успехов в её создании, в ходе полевых испытаний заразилась модифицированным штаммом. Научный мир с глубоким прискорбием извещают о кончине четырёх лучших представителей иммунологии, учёных-медиков, докторов наук, почётных пенсионеров: Табаковой...