Мы, нижеподписавшиеся
Кто в молодости не совершает ошибок?! Только наши родители, но это если верить им на слово.
Я не верил. Я верил в мужское братство, прилетающую время от времени халяву и в вечную любовь без обязательств. Я был молод, счастлив и хотел, чтобы это длилось всегда.
— Костян, припёрло! — заорал всклокоченный Глобус с порога провонявшей мужскими носками комнаты. – Погнали к геронлогам! Похоже, опять халява нарисовалась. Ищут кроликов.
Костян – это я, а Глобус — мой сосед по общаге. Он обжора и ссыкун. И ещё мой друг, потому как больше с трусоватым жирным Глобусом, вечно страждущим срубить бабла по-лёгкому и пожрать от пуза, никто дружить не хочет.
— Сколько обещают?
— Молчат, как рыбы об асфальт. Да особо и спрашивать не у кого. Мне Табакова по большому секрету взболтнула. А так — даже на факультете геронтологии никто ничего не знает. Эти алхимики шифруются как взрослые. Но прошлые геронлоги за пять таблеток нормально заплатили. Я два дня в кабаке зависал. Да и кругляшки пенсионерские у них неплохие тогда получились – весёленькие. Только побочки дохренища.
И, вероятно, вспомнив, с каким побочным эффектом пришлось столкнуться подписавшимся на опыт студентам, Глобус затрясся в беззвучном смехе.
— Но сны снились прикольные! Хоть и детские.
— Не. Давай без меня, — отказался я. — К этим придуркам в кролики только совсем безбашенные ходят. Угробят ведь. Хорошо, прошлый раз пронесло.
— Чё ты врёшь?! Не пронесло нас. Хотя... тоже фигня, конечно, получилась.
— Да... Начудили вы тогда! Комендант при словах «матрац поменять» до сих пор вздрагивает. Не! Я в таких экспериментах участвовать не собираюсь. И потом, у меня тут междусобойчик с первокурсницей наклёвывается — не до таблеток.
— Так это уже другие.
— Таблетки? Так понятно, что другие. Те отдел УВД все без остатка изъял. Кроме сожранных ссыкунами.
Я выжидающе поглядел на Глобуса, но тот никак не отреагировал на мой выпад, лишь привычным движением плюхнулся на кровать и заверил:
— Да нет! Не таблетки! Геронлоги другие! Табакова сказала, вообще, вроде, аспиранты. Они её в фойе, у лаборантской выцепили. Типа, кто тут у вас подработать желает? Костян, соглашайся!
Глобус посмотрел на меня умоляюще и, неожиданно перейдя на фальцет, законючил:
— Ну, Кос-тя-ан! Тебе что — деньги не нужны? Только представь — завалимся в «Три форели», закажем литровочку Мартеля, каре ягнёнка...
Глобус зажмурился, как делал всегда, вспоминая про еду. Он с полминуты блаженно улыбался своим фантазиям, а потом шумно сглотнул и, открыв глаза, пульнул в меня железным аргументом:
— Кстати, твою новенькую дурочку-первокурсницу прихватим — пусть посмотрит, как пацаны отдыхают.
При упоминании Мартеля, Таньки и мяса на душе потеплело. Но ненадолго. Через минуту в желудке противно заскребло, а ниже заныло.
— Чёртова кукла! — процедил я. — Прикинь, никак не даёт. А тут ещё предки проблем подкинули — денег урезали. Всё на работу меня пытаются устроить. Представляешь, сидят в своём Саратове, а достать умудряются даже здесь. Глобус, а что, кстати, эти геронтологи-садисты тестировать собрались?
— Молчат. Сказали – вся инфа при встрече, когда группу наберут. У них и препарата-то намулёно всего ничего — на четырёх кроликов. Так ты с нами? Табакова уже лапками сучит. Ей сапоги нужны.
— Надо подумать.
— Что тут думать?! Погнали! Аспиранты же! Не второкурсники, как прошлый раз.
— Тогда я Таньку позову.
— Во! Верно. Пусть сама в кабаке за себя платит, раз такая жадная.
И заржав, как кони, мы помчались к геронлогам.
***
Что сразу удивило — шифровались доктора-недоучки действительно серьёзно. Не буду описывать как долго и как именно, но мозг они нам вскипятили конкретно. Притом, на вопрос, чего ждать от препарата, вплоть до подписания долбаной бумажки, вразумительного ответа мы так и не получили.
— Короче, вам, кролики, крупно повезло, — главный с орлиным носом поправил очки.
— Триста баксов на рыло, — скривилась Табакова. — Повезло, так повезло! Вы бы ещё по сотке отпилили! Прощайте сапоги — здравствуйте валенки!
— Бестолочи! — неожиданно вспылил второй гений в белом халате. — Да мы вам, можно сказать, вечную молодость дарим, а вы ещё кобенитесь!
И хотя наши идиотизм и жадность потребовали слушаться экспериментаторов и закрыть рот, мы всё же стояли на своём.
— Будьте любезны, — я паясничал всё отчаяннее оттого, что история переставала мне нравиться. — Потрудитесь хотя бы «на пальцАх» объяснить, что нам предстоит испытывать.
— Мне нужен твой мозг! — зло прошипел орлиный нос, тыкая в меня пальцем и пародируя врача-садиста из какого-то ужастика.
Но, если честно, он меня нешуточно пугал.
— Да, хорош вам мондражить!
Он сменил тон, но в голосе по-прежнему звучало раздражение.
— Мы впрыснем вам в клетки микроглии ингибитор фактора транскрипции. Он обманет гипоталамус, отвечающий за процесс старения. Ферштейн?
— У меня микроглий нет, мне их мама ещё в садике вывела, — пошутил Глобус.
Но все были настолько напряжены, что никто не засмеялся. Только Табакова, ёрзая носком старого сапога по ножке стола, съязвила:
— Скажу больше: у тебя, Глобус, и гипоталамуса-то нет. Ты его в прошлом семестре с лавашем сожрал, когда без степухи остался.
Глобус, похоже, обиделся, а моя непокорённая Танька хихикнула и захлопала приклеенными ресницами, как бабочка крыльями.
— А я что?! — пригвождённая взглядом экспериментатора смутилась она. — Я ничего. Я как все!
— Вы и, правда, такие идиоты, или только притворяетесь? — не выдержал Орлиный нос и бросил на стол заготовленные бланки-договоры. — Мы, между прочим, столько сил убили.
— И ещё больше убьёте, — уже серьёзно сказал я. — Если мы сейчас не подпишемся на вашу авантюру. Кстати, что это за бумажки вы там заготовили?
— Договоры. Формальность, — поспешно ответил Орлиный нос и потянулся за рассыпанными по столу листами. — Подпишите, что вы согласны пройти процедуру, после которой обязуетесь не разглашать причину происходящих с вами процессов, и не будете пытаться самостоятельно прервать жизнь.
— Вплоть до наступления естественной смерти, — добавил второй.
— Ого! Да вы точно себя гениями возомнили! — всплеснула руками Табакова.
— Вечно молодой, вечно пьяный, — прогнусавил Глобус, категорически не умевший петь. — Кстати, а вы тоже себе эту фигню впрысните? Или ваш гипоталамус останется девственно-нетронутым? Тогда кто нас будет контролировать «в прекрасном далёко»? Ну, что мы по-прежнему молодые и, как вы выразились, не пытаемся самостоятельно прервать жизнь.
Но ответить Орлиный нос не успел, потому что Танька опередила его:
— А мне последний пункт понравился. Только можно за него ещё хотя бы сотню баксов доплатить? Все-таки вопрос жизни и смерти! Кстати, а что, если мы не выполним последний пункт?
— Самоубийство — грех, — назидательно сказал второй гений, и что-то зловещее почудилось в его словах.
«Да нет! Почудилось, — успокоил я себя. — Просто мы ему надоели со своими вопросами до чёртиков, вот и злится».
— Кстати, вы, господа кролики, не атеисты? Иначе грехом вас не напугать. А тратить время на описание ужасов, которые ожидают недосмертников, мне не хочется.
— Короче!
Глобус резко встал, не глядя, подмахнул договор и демонстративно протянул руку, как на паперти. — Гоните обещанные бабки: мало того, что обед из-за вас пропустили, так и ещё и на ужин в «Три форели» не попадём!
Он задумчиво попялился в потолок и зачем-то перекрестился.
— За неимением в моей центральной нервной системе клеток микроглий, — попытался пошутить Глобус. — Впрыскивайте инъекцию прямо в рот, и я пошёл.
— И мне в рот! — на полном серьёзе вставила Танька, рассмешив всю компанию и тем самым неожиданно примирив уже почти врагов — двух гениев в белых халатах и четырёх голодных кроликов.
***
Глобус жрал так, что официант был не в состоянии вынести зрелище в одиночку и позвал двух полуоперившихся верхней губой поварёшек. Парни периодически прыскали в белые рукава спецовок и перегибались, как ниточные подергунчики.
Но лично я не обращал внимания ни на парней, ни на Глобуса. Я смотрел на Таньку. То, что в ресторан «Три форели» она пришла с огромным бантом на макушке — меня не смущало: Табакова вообще заплела две жидлявые косички и сейчас, надувая пузыри из розовой жвачки, поочерёдно наматывала чёрных ужиков на палец. Меня смущало, что Танька улеглась на кожаном диване прямо у стола и... периодически заливаясь смехом, икала на весь зал.
— Танька, вытяни ноги — у тебя трусы видно, — прошептал я дёргающейся на диване знакомой.
— Я икаю, — весело ответила она и добавила. — Замри — сейчас снова икну!
— Ну, и что. Ноги-то в этом не участвуют — значит, ты можешь и икать, и ноги вытянуть.
Я сказал это и подумал — какой я всё-таки умный мальчик и как понятно умею объяснять. Не зря меня воспитательница в старшей группе всем в пример ставила.
— Молодые люди...
Массивный мужик в очках, похожий на деда Тимохи из нашего двора, стоял сбоку стола и... пялился на Таньку.
— Некрасиво девочкам под юбки заглядывать, — с полным ртом промямлил Глобус. — Вот кто-нибудь увидит и заругает вас.
Мужик покраснел и как-то быстро-быстро обернулся туда, откуда нам приносили коктейли и мороженое.
— Она так больше не будет! — застыдился я и, ухватив Таньку за меховой воротник жакета, усадил на диван.
— В нашем заведении, — вкрадчиво заговорил мужик в костюме. — Отдыхают серьёзные и уважаемые люди. Мы дорожим репутацией. Не могли бы вы поужинать где-то в дру...
И тут Табакова неожиданно заплакала — громко и противно. На весь зал. Потом ещё и на фойе. Народ стал оборачиваться в нашу сторону.
— Вы зачем девочек обижаете? — громко спросил Глобус, нахмурив брови.
Тарелки на его конце стола были первозданно чисты, так как наш друг только что вылизал их и сейчас, вытирая рот салфеткой, направлялся к Табаковой.
— Не плачь, Такабова, - громко сказал он и, прижав её косатую голову к груди, добавил: — Ты хорошая. А дядя нет.
Администратор — так было написано на табличке — стоял истуканом и, вероятно, никак не мог сообразить, что с нами делать дальше.
— Что случилось? Что от них хотят? — пронеслось по залу.
— Вы, удивились, что мы без родителей? — спросил я, догадавшись: дядька боится, что у нас нет денег. — Но мы отплатим. Не сомневайтесь. Отплатим.
И я полез в карман за баксами. И даже достал.
— А родители просто улетели, — неожиданно громко соврала всхлипывающая Такабова. — Они послы. И их срочно вызвали из страны. Что-то там случилось. Вы новости включите!
И она зарыдала громче прежнего.
— Ну, ты и вруша, — прошептал я в ухо Табаковой. А вслух сказал. — Вы не обращайте на неё внимания. Она просто очень из-за папы с мамой переживает. Мы — мужчины — держимся, а вот девочки...
Я посмотрел на Таньку. Она больше не смеялась. И не икала. Она вообще сейчас была похожа на тётю Галю на свадьбе дочери: бледная, с прозрачными глазами, и губы шевелятся бессистемно, даже как-то хаотично.
— Танька, ты чего? — испугался я.
— Живот. Меня тошнит.
— И меня! — пропищала Табакова, отодвигая руками Глобуса на безопасное, на всякий случай, расстояние.
И с выпученными глазами, пугая пока ещё пьющую и жующую публику, девчонки побежали в туалет.
— Да у вас еда тут отравленная! — ошалевший Глобус буквально завалился на диван. — Мама мне всегда говорила, что надо кушать только дома! Мамочка, что теперь будет?
Зал заволновался и к администратору то и дело стали подбегать напуганные официанты.
— Молодые люди, вас проводят до дома, — затараторил администратор. — Примите наши извинения. Ужин за счёт заведения. А сейчас, пройдёмте к выходу.
Мне стало очень жалко недоеденное морожено и зелёный коктейль с красивыми пахучими листочками, но администратор уже держал нас с Глобусом под локти и толкал к выходу.
— До свидания! — вежливо сказал я людям.
— Мы ещё сюда вернёмся! — зачем-то крикнул Глобус. — И у нас хватит средств. А если не хватит, то есть родители, которые...
Договорить он не успел: в фойе к нам вплотную притиснули покачивающихся Табакову и Таньку, выловленных в туалете, и всех вместе препроводили в такси.
— Куда едем? — спросил таксист, когда администратор собственноручно захлопнул дверь.
— В зоопарк, — неожиданно выпалила Танька.
— Ты чего? Тебя же стошнило, — удивилась Табакова. — Надо в поликлинику. Мама меня после вырвало всегда в поликлинику водила — я знаю, в какой кабинет.
— Нет. Меня больше не тошнит. И я хочу в зоопарк.
— Я тоже, — сказал Глобус и достал из кармана прихваченную из «Трёх форелей» чесночную пампушку.
— Ой, мы будем кормить обезьянок! — захлопала в ладоши Танька и безуспешно попыталась отобрать у Глобуса булку.
Когда мы добрались до зоопарка, времени до закрытия оставалось совсем немного.
— Бежим! — дёрнула меня за руку Табакова, отвечавшая за билеты, и теперь размахивающая ими, как веером.
И мы побежали.
Обезьяны смотрели на нас без всякого интереса, чего нельзя было сказать о нас.
— Вот это жопа! — Глобус уже пять минут пялился на красную задницы макаки и дожёвывал чесночную булку.
— А я первый раз без родителей в зоопарке гуляю, — ни к селу, ни к городу сказала Табакова. — И мне нравится. А тебе, Костян?
Я ничего не ответил. Я раскачивался на сетке вольера и был абсолютно счастлив: у меня в кармане были деньги, много денег, я был с другом и весёлыми девчонками, и обезьяна хлопала в ладоши, глядя на мои выкрутасы.
И тут пришёл смотритель.
— Молодой человек, сейчас же слезьте! Вы в своём уме?
...вы в своём уме... вы в своём уме... вы в своём уме...
Его слова эхом стократно отозвались в мозгу, о чём-то смутно напоминая и тревожа. Или это отзвуки коктейлей множили случайные слова?
— Дяденька, он только сейчас залез, — заступилась Танька. — И уже слезает. Слезай! — скомандовала она. — Дяденька, мы вообще домой пошли. До свидания.
— До свидания, тётенька, — огрызнулся смотритель.
— Фу, какой противный! — прошептала Табакова. — А ещё в зоопарке работает.
И тут мы увидели Глобуса. Вид у него был ещё тот!
— Короче, ребята, поприкалывались и хватит. Мне чего-то и, правда, плохо.
Глобус грузно опустился на скамейку и засопел, растирая купидонисто-толстыми пальцами виски.
— Это всё твоё обжорство, — сказала уже протрезвевшая Танька.
Она сняла дурацкий бант с макушки и добавила то ли шутя, то ли серьёзно:
— Булочку-то обезьянью зажался примату отдать. Сам слопал.
— Хорош прикапываться! — заступился я за друга. — Не видишь, ему, правда, плохо.
Бледный Глобус сидел на скамье, раскачивался взад вперёд и постанывал.
— Костян, у него температура, — сказала помрачневшая Такабова, убирая ладонь со лба Глобуса. — Высокая. Хватай его и махом на такси в общагу.
— А вы?
— А мы с Танькой сгоняем в кабак — рассчитаемся. Нам туда ещё не один год ходить.
— Ну, как знаете. А прикольно мы их развели, — хохотнул, было, я, но, увидев озабоченные лица девчонок, осёкся. — Было весело, — добавил я уже без энтузиазма.
— Да... — хором ответили погрустневшие девчонки. — Было...
Я водрузил Глобуса на плечо, и мы поплелись к выходу.
***
Ночью Глобусу стало совсем плохо. Я про геронлогов и не вспомнил, если бы не Глобус:
— Эти недоучки тоже чего-то напортачили, — еле ворочая языком, простонал он. — Что-то пошло не так. Плохая была идея...
Ранним утром полуживого Глобуса забрала неотложка. Но в общаге никто не придал этому значения. По телевизору в местных новостях уже показали картинку: на дороге, метрах в двадцати от «Трёх форелей», перед изуродованной легковушкой в окружении толпы лежали два окровавленных тела.
— Вчера в районе двадцати двух часов, — спокойно вещал диктор. — Две студентки Медакадемии оказались под колёсами легкового автомобиля. Трагедия произошла по вине водителя, который не справился с управлением и, выехав на тротуар, совершил наезд на пешеходов. Гибдд предупреждает...
После вчерашнего загула и бессонной ночи, чувствовал я себя отвратительно. Мне казалось, что хуже уже быть не может, но тут и выяснилось, что Таньку с Табаковой вчера сбила машина. Это был шок. Общага разделилась на два лагеря: девчонки плакали, мужская половина напивалась. Я участвовал и в первом и во втором мероприятии. Про Глобуса, если честно, даже не вспоминал. По крайней мере, до тех пор, пока коменданту общежития не позвонили из больницы и не попросили вызвать родителей доставленного ночью студента.
— Костя, вы же дружите... дружили. Ты бы съездил к родителям, — начал, было, комендант.
Но, взглянув на мою физиономию, передумал и обречённо промямлил:
— Ладно. Я сам.
К полуночи мне казалось, что всё самое страшное, что могло случиться в жизни — уже случилось.
Но то, что ждало меня впереди — больше напоминало ужас, подсмотренный в самом невероятном триллере.
Проснувшись от непонятного движения в комнате, я не сразу понял, что происходит.
— Кто здесь?
Я вскочил с кровати и, вместо того, чтобы рвануть к выключателю, прикрываясь непонятно от кого одеялом, буквально прилип спиной к стене.
— Костя, ты только не кричи. Это мы.
— Мамочки... — прошептал я, повинуясь просьбе не кричать, и в следующую секунду заорал, как в детстве. — Мамочка! Мамочка, помоги!
Мощный удар в висок сбил меня с ног и, как ни странно, привёл в чувство.
— Вы что? Вы живые?
— Живые, Костя. Живые. Мы сейчас включим свет, — Табакова говорила тихо, но так, что я не смел ослушаться. - А ты сядешь на кровать и не будешь больше кричать. Хорошо?
— Хорошо, — неуверенно ответил я. — А это ты меня так приложила? — спросил я, проваливаясь в панцирную сетку.
В этот момент зажёгся свет, и я увидел всю троицу: Табакову и Таньку за столом, и Глобуса возле выключателя.
— Это я тебя, — сказал он. — Прости, друг.
Я очень хотел обрадоваться, что все живы и здоровы — ну, или, как минимум, живы — но что-то в их поведении не позволяло мне зайтись в ликовании. Гематомы, ссадины, у Глобуса синие круги под глазами... но не это пугало. Все трое смотрели на меня с какой-то обречённостью и тоской. И ещё, как мне показалось, с жалостью.
Я был так возбуждён, что почти прокричал:
— Да что, в конце концов, происходит? Вы мне можете объяснить?! Если все живы, то по какому случаю траур?
Я вскочил и кинулся к Глобусу, чтобы обнять его, но он странно посмотрел на меня и отстранился.
— Глобус?! Какого чёрта? Девки, а вы-то чего? Ведь живы же! А про вас тут уже такое наплели!
— Костя, нам надо сказать тебе что-то очень важное.
Табакова посмотрела на меня так, что каждый волосок на теле вздыбился и теперь противно упирался в накинутое на плечи одеяло.
— Костя, сядь и послушай. Только внимательно. Мы живы.
— И это хорошо. Да что там - здорово! — опять подпрыгнул я. — Давайте, что ли обнимемся! Ну чего вы, как неродные?! Я чуть с ума не сошёл!
— Костя, мы живы и так будет всегда. Все-гда! Понимаешь?
— Супер! — я находился в состояние, что в пору было танцевать и бить в ладоши. — Ребята, вы будете жить вечно!
— Мы! Мы все будем жить вечно! Ты тоже!
— Отлично! Просто отлично!
И я, плюнув на общий депресняк и отбросив в сторону одеяло, размахивая руками, закружил по комнате.
— Да не отлично! — заорал Глобус, пожалуй, впервые в жизни. — Не отлично! Ты просто ещё не осознал, что с нами произошло! Это путь в никуда! Конечной точки назначения нет! Нет!
— В смысле?
Не поддержанный в безудержном ликовании друзьями, я мало-помалу начал приходить в себя.
— Костя, ты договор читал?
Таня смотрела на меня незнакомым взрослым взглядом, и я удивился, насколько плохо её знаю.
— Какой договор?
— Тот, что мы подмахнули у аспирантов перед процедурой.
— Нет. А что там? — спросил я, уже не на шутку тревожась.
Затянувшаяся пауза не сулила ничего хорошего.
— Мы себе подписали приговор бессмертия, — обречённо сказала Табакова.
— Да брось! Враньё. Вечная молодость — это пожалуйста. Хотя, Табакова, а что ты имеешь против бессмертия?! Я лично за двумя руками. Это ж так круто!
- Уверен? - спросил Глобус. - У нас было время подумать. И мы теперь так не думаем.
Я всё ещё прибывал в состоянии эйфории, но уже чувствовал, как необъятную радость разбавляет необъяснимая тревога.
- Ребята, да хорош вам! Чего раскисли?! Бессмертие было бы, конечно, круто. Но вы ведь не веришь, что эти геронлоги могли изобрести препарат от старости?! Да если бы они действительно придумали что-то стоящее...
Глобус не дал мне договорить:
— Они и придумали. А вот насколько стоящее — на нас и проверят. А ты знаешь, что нас туда, — он неопределённо махнул рукой. — Не пускают! Нам смерть не положена! И мы все трое в этом уже убедились.
Девчонки закивали головами, а Танька подтвердила:
— Ошибки быть не может.
— Граница на замке, — противно засмеялся Глобус. — На-всег-да! Мы вечно живые! Понимаешь?
Я не понимал, но оттого, что они по-прежнему были в таком подавленном состоянии, мне тоже стало не по себе.
— Но такого не бывает!
Я всё ещё не осознавал случившееся в полной мере.
— А если я смертельно заболею, или с балкона упаду?
— Тебя вернут. Ткнут у последней черты договором под нос и вернут, — сказал Глобус убедительно, так, что я окончательно поверил. — Раз вернут, два вернут, три вернут. И так до бесконечности. Там в договоре, между прочим, всё прописано. Только грамотных среди нас не оказалось.
— Но ведь геронлоги сказали, что лишь затормозят старение... действие ингибитора фактора транскрипции...
— Костя, ты что, всё ещё не допёр? Они нас обманули! Кстати, а ты знаешь, что нет никаких аспирантов? Мы в лаборатории уже были. И следов никаких.
Лишь через несколько бессонных ночей до меня начал доходить смысл случившегося.
***
Неделю общага стояла на ушах: три комы — три почти пережитых и оплаканных смерти — и невероятное возвращение Табаковой, Глобуса и Таньки.
Комендант, как и студенты, обрадованный свалившимся поводом, пил вместе со всеми, отчего в общежитии воцарился режим неограниченной свободы. Мальчишечьи и девчачьи комнаты перестали быть однополыми и стали пристанищами для истосковавшихся по любви парочек.
Народ ликовал, влюблялся на час, шумно, пару раз даже с рукоприкладством, расходился на всю жизнь, и клялся в дружбе или ненависти до гробовой доски.
И только мы по-прежнему сидели вчетвером в запертой изнутри комнате и пытались свыкнуться с мыслью, что нам предстоит жить в никуда. Это было странно, но, как выяснилось за последние дни, необходимо. Ко всему прочему, мы вспомнили, как аспирант пугал нас участью недосмертников — неясной, неопределённой, но явно жуткой — и оттого становилось ещё тяжелее.
Но даже не его угрозы окончательно повергли нас в унынье: многие вещи в одночасье потеряли всякий смысл. Мы не могли придумать даже того, что делать завтра - не то, что всю бесконечную жизнь.
— Мне больше не надо ежедневно ходить в тренажёрку. Глупость, конечно, но я... не знаю, что делать завтра вечером. И послезавтра.
Мои слова прозвучали не к месту и совсем по-детски.
- Да. О здоровье больше можно не заботиться, ибо смерть отныне стала непозволительной роскошью, — сказал Глобус.
— Тренажёрка... Смешно. Я вот поняла, что никогда не рожу детей, — всхлипнула в момент повзрослевшая Танька. — Я не хочу их пережить. А других вариантов нет.
— И ещё нам предстоит... — Глобус на секунду замешкался, и с трудом договорил. — Предстоит рано или поздно похоронить всех: всех родных, всех близких, всех друзей. Всех, кого мы любили.
Табакова, большей частью молчавшая последние дни, встала с моей скрипучей кровати и, кутаясь в кофту, подошла к зеркалу:
— Интересно, а всё-таки вечная молодость к бессмертию прилагается или нет? — невесело спросила она.
— Время покажет, — ответил я. — Впрочем, какое это имеет значение?
— Ты прав, - сказала Такабова. — Но что-то должно остаться важным? Что?
Прошло немало времени, прежде чем я решился озвучить мысль. Даже не мысль — догадку.
— Кажется, я знаю, чем мы можем спастись.
Ребята ни миг вынырнули из многодневного омута безразличия и вопросительно посмотрели на меня.
— Цель! — поделился я. — Нам нужна цель.
Я говорил и, выраженная словами, догадка становилась очевидностью.
— Именно цель. Большая... Нет... Великая цель! Вот единственное, что может заставить нас двигаться вперёд. Пусть, бесконечно! Пусть, без надежды когда-то увидеть свет в конце тоннеля. Но двигаться! Идти вперёд.
Прошло не меньше месяца, прежде чем было принято окончательное решение.
— Я с тобой, друг! — протянул руку Глобус.
— И я, - тихо сказала Табакова.
— И я.
***
Некролог
Группа выдающихся учёных, на протяжении полувека трудившаяся над разработкой вакцины против смертельного вируса, и добившаяся величайших успехов в её создании, в ходе полевых испытаний заразилась модифицированным штаммом. Научный мир с глубоким прискорбием извещают о кончине четырёх лучших представителей иммунологии, учёных-медиков, докторов наук, почётных пенсионеров: Табаковой...
