ИУДА

                                                

      

 – Скажи спасибо, что еще и меня не посадили, – с горечью в голосе  говорила Антоновна не в первый раз. Оксана с рассеянным видом слушала, время от времени отрывалась от окна и посматривала на мать. – Сергей рассказывал, что на общем режиме порядки не очень строгие, а тех, кто работает добросовестно, могут освободить досрочно. Думаю, года через два его выпустят, – продолжала Антоновна. – Он своим трудом добьется снисхождения.

 Оксана не выдержала.

– Не понимаю, почему ты так спокойно говоришь о Сергее! Он на свободе, а отец уже полгода за решеткой. Психолог нашелся, блин! И где только это он все тюремные порядки изучил? Почему отца посадили, а твой драгоценный Сергей в стороне остался? Думаешь, просто так?

 Возмущение Оксаны можно было понять. К положению, в котором они с матерью оказались, ее жених и партнер отца по бизнесу Сергей был очень даже причастен. Несколько лет назад он сумел при помощи советов отца увеличить поголовье коров в своем фермерском хозяйстве почти вдвое. Потом они договорились объединиться. Стали вести бизнес совместно. Подумали, посчитали и  взяли в банке кредит, поровну, по два миллиона рублей. И так умело распорядились этими средствами, что дело пошло людям на зависть. Купили сто семьдесят гектаров лугов, новый трактор, начали строить коровник на 80 голов. Когда же настал срок возвращать деньги, Сергей стал настойчиво убеждать своего старшего партнера в том, что лучше сначала погасить полностью один кредит, а уж потом – второй. «Так выгоднее, чем и мой кредит, и твой отдавать частями, - говорил он. – Не надо будет мыкаться в центр обоим. Чего  вдвоем стоять в очередях, время терять? Нам с тобой его и так  не хватает»  Оксанин отец не мог отклонить предложение Сергея, он так сильно доверял будущему зятю, что согласился. Но, по мнению Оксаны, это был недальновидный шаг. И все произошло хуже всяких ожиданий.

 Ночью, примерно через месяц после того, как Сергей отвез деньги в банк, к их дому подъехал черный джип. Четверо бритоголовых ворвались  без спроса, насильно выволокли отца на улицу и увезли. А утром нашли его в лесополосе сильно избитого.

 

 – Чуть все ребра не переломали. – рассказывал он потом. – Требовали, чтобы я им платил дань. По сто тысяч ежемесячно. 

     

 –  Что же ты не согласился? – причитала сквозь слезы Антоновна. – Ведь совсем бы убили. Черт с ними, с этими деньгами.

    

 – Не волнуйся, еще убьют. Они теперь не отстанут.

    

 И верно, в одну из ночей бритоголовые появились опять. В этот раз не били. Наоборот, беседовали с улыбками, подчеркнуто учтиво, но очень внушительно. Отец продолжал упрямствовать. Тогда один из бандитов  пригрозил:

    

  – Сгниешь на нарах… Ты понял, нет? – Гости обшарили весь дом, потребовали ключи от гаража. В нем пробыли не больше минуты, ничего не взяли и уехали.

   

  А далее все произошло так, как и должно было произойти. Прибыл участковый, нашел в гараже килограмм гашиша, пригласил понятых, при них обстоятельно составил протокол. Среди понятых оказался и Сергей.

    

  – Если он ни при чем, то почему не вступился за отца, да еще и протокол подписал?  - продолжала возмущаться Оксана, отвернув голову от окна, за которым уже сгущались сумерки, и посмотрев на часы.

    

  – Какая разница, кто расписался. Разве дело в этом.  Отказался бы Сергей, нашелся бы еще кто-то, - здраво рассудила в ответ Антоновна.

    

 – Хорошо, - не успокаивалась Оксана. – А почему же тогда он не отдает нам долг?

    

  – Ну как это не отдает? На прошлой неделе принес десять тысяч.

    

  – Чтоб он подавился этими десятью тысячами. Папа отдал ему миллион, а он десять тысяч принес. Ему теперь что, а как мы погасим свой кредит? Скоро пойдут такие проценты, что останемся голыми.

     

 Антоновна вздохнула, помолчала и с досадой проговорила:

     

 – Не знаю, доченька. Ты же понимаешь, что сейчас у него все средства уходят на заготовку кормов к зиме. А тут еще один остался. Совсем замучался. Ты посмотри вон, - и день, и ночь работает. Без нашего ему трудно справляться с таким хозяйством. За зиму накопит деньги, расплатится. Он порядочный человек, не обманет. А там и отец придет, не пропадем. Будь ты умнее, не стала бы откладывать свадьбу до осени. Поженились бы и жили. А теперь не понятно, что делать. Как без отца свадьбу играть?

 

 Оксана нервно встала, с шумом отодвинула стул.

 

 – Мама, ну что ты говоришь? Как бы я с ним жила? Неужели ты не понимаешь, что он специально все подстроил - сначала выманил у отца деньги, а потом подговорил этих бандитов, чтобы они подложили в наш гараж наркотики. Да что же это такое! Почему ты не хочешь понять, что к чему? Как парализованная твердишь одно и тоже: «Хороший Сережа и все».  Если хочешь знать, то и свадьбу не я отложила. Я только сказала вам об этом, а решил так он. Видите ли, «осенью можно будет  в свадебное путешествие отправиться, хотя бы на недельку съездить на море». А летом  он весь в делах. Деловой, блин.  Все, я раздеваюсь и ложусь спать.

   

  – Ты хоть дождись Сергея. Он уже скоро придет.

 

 – Видеть его не хочу! Никого не хочу видеть!

 

 – А что ему сказать.

 

 – Скажи, чтобы вообще никогда  не приходил ко мне. И Захаровну больше за порог не пускай. Я не горю желанием выслушивать ее отвратительные успокоительные речи по поводу сплетней о том, что мы торговали наркотиками. Повадилась. Аж подскакивает, умирая от нетерпения выведать что-нибудь.

 

 Оксана тяжело вздохнула, нервно протопала в спальню, легла и долго вертелась в постели. Она слышала, как хлопнул дверью Сергей и с каким трудом мать говорила о том, что ему у них больше делать нечего. А когда он ушел, Антоновна присела к столу и долго оставалась неподвижной. Всякие думы полезли в голову. «Возможно, Оксана во всем оказалась права. Может быть, действительно все это подстроил Сергей?». Эта мысль постепенно отдалила все остальные. И Антоновна так долго  сидела в темной комнате, что потеряла представление о времени. Наконец, решила идти спать, но словно кто-то повернул  ее лицо к окну, за которым промелькнул свет фар. Она задернула занавеску, накинула на себя  платок, вышла на улицу и увидела у дома Сергея джип.

 

 – Господи! Это те же самые бандиты! Теперь и Сергея искалечат, – прошептала она сама себе, содрогнувшись. Подошла на цыпочках к дереву, прислонилась к нему и стала присматриваться. Возле машины показались двое. Через минуту вышел из дому Сергей и начал с ними разговаривать. Антоновна прислушалась, но разобрать слов не смогла.  До машины было близко, но не настолько, чтобы она могла слышать голоса отчетливо.

 

 Остаток ночи Антоновна провела как в бреду. А утром несколько раз заглядывала в спальню дочери, – Оксана спала крепко. Антоновне жалко было будить ее. Все же не утерпела и потормошила.

 

 – Не трогай меня, – недовольно проворчала Оксана и закопалась в подушках.

 

 – Слушай, ты права. Сергей с этими бандитами заодно. Они ночью приезжали к нему, о чем-то разговаривали. Своими глазами видала.

 

 – Во сне что ли?

 

 – Да нет, какое там во сне. Мне не спалось, вышла на улицу, смотрю: подъехала к его двору машина, из нее вышли двое тех самых, которые были у нас. И Сергей с ними разговаривал. О чем - не расслышала, но беседовали по-тихому, без скандала.

 

 – Ну, понятно,  – после долгого молчания уверенно и утвердительно сказала Оксана. – Он им платит. Отец не согласился отдавать деньги, его посадили. А Сергей платит. Поэтому и не трогают. Вот тебе и порядочный человек. – Она приподняла голову и добавила: – Сволочь он, ничтожество! Я же говорила тебе…  Папа из-за него пострадал.

 

 При этих словах Оксана скрестила руки на груди и выглядела так, словно только что решила проблему мирового масштаба, а не убедилась в собственных догадках. Но потом впала в отчаяние и весь день была сама ни в себе. Ни к чему не могла прикоснуться. На ее плечи давило что-то похожее на одиночество или на беспомощность. Только перед вечером она поела, погладила юбку, нарядилась и отправилась к своей подруге Ирине. На перекрестке увидела Сергея. Заметив Оксану, он притормозил, смущенно поздоровался. 

 

 –  А я к вам. Антоновна дома? Мне надо с ней обсудить одно дело.

 

 Оксана вся вскипела.

 

 – Нечего делать. Не о чем ей с тобой разговаривать. Иуда!

 

 Сергей, помолчав несколько секунд, опустил глаза, повернулся и торопливо пошагал своей дорогой. Неуклюже, немного сгорбившись. Не желая испортить настроение и своей подруге, Оксана не пошла к ней, возвратилась домой.

 

 И снова, как и все последние дни, они с матерью завели все тот же нескончаемый разговор про настигшую их беду, потому, что обоих одолевали одни и те же мысли. Теперь Антоновна ни о чем не рассуждала как прежде, не спорила с дочерью, лишь слушала, иногда отвечая не впопад. Во все, сказанное дочерью, она поверила, убедилась, что Сергей совершенно не такой человек, каким она его представляла. И вот теперь у нее в голове будто размотался клубок и все нитки перепутались. А Оксана, казалось, даже  находила радость от замешательства матери, смотрела на нее  то снисходительно, то с насмешливым выражением лица.

 

 Когда последние лучи заходящего солнца, заливавшие комнату  красным светом, погасли, в коридоре послышались шаги. Антоновна торопливо поправила волосы и сказала:

 

 – Это опять Захаровна.  Вот как ее не впустишь?  Не стану же я прогонять.

      

 В эту секунду дверь открылась и Захаровна вошла. Бледная, взволнованная,  с глазами полными ужаса.

 

 –  Чего стоите-то?

 

 – А что же нам, плясать что ли? – ответила пренебрежительно Оксана.

 

 – Да вы еще не знаете!? – воскликнула она удивленно. – Ведь Сергея убили! Уже весь народ собрался у их дома.

 

 Оксану как будто бы подкосило. Она часто замигала глазами и опустилась на стул.

 

 

 

 

 

 

                                       

 

БЕЛКА

            

 

В летние каникулы Витя ежегодно отдыхал в пионерском лагере «Солнышко», который располагался в лесу, неподалеку от песчаного берега Дона. Мальчик часто убегал украдкой и бродил по тенистым тропинкам. Любознательно обследовал овраги, заросшие кустарником,  заглядывал в  дупла, прислушивался к голосам птиц, невидимо шнырявших в кронах деревьев. Пионервожатые привыкали к такой странности подопечного и переставали запрещать ему покидать лагерь в одиночку. Мальчишка казался им благоразумным, и все считали, что ничего с ним не случится.

У Вити характер был независимый, смелый. Пацаны смотрели на него как на вожака, хотя он никогда не стремился командовать и лидерства своего не добивался. Вел себя обыкновенно. Отличался разве тем, что любил  угощать новых друзей тыквенными семечками. Он каждый год привозил с собой их килограмма по два. И на этот раз запасся своим деликатесом основательно.

  Заезд в лагерь — самый волнующий день. Когда всех распределили по отрядам, Витя отнес свою сумку в корпус, выбрал комнату, познакомился с «соседями». А после полдника хорошенькая пионервожатая в пышной юбочке, белой блузке, в красной пилотке и с пионерским галстуком на шее провела знакомство с новичками. Они образовали круг, рассчитались на первый-второй. Первые остались на месте, а вторые вышли внутрь круга, встали напротив «первых» и начали проводить друг с другом интервью, спрашивая, как зовут, чем увлекаешься и прочее — у кого на что хватало фантазии. По хлопку пионервожатой все переходили к соседнему «оппоненту».

 Витя еще прежде заметил беленькую пухленькую девочку с голубовато-серыми глазами, румяную и свежую, как утренняя заря. Она сразу понравилась мальчику. И девочка заглядывалась на Витю. Очутившись рядом с ней, он спросил:

  — Как тебя зовут?

  — Аня, — ответила она и задала вопрос: — Ты куришь?

  — Только когда выпью.

  Аня шуточно всплеснула руками и засмеялась.

   Потом пионервожатая объявила, что до восьми часов — свободное время. Все побежали разбирать свои сумки, а Витя незамеченным ушел в лес. Проверил знакомые тропинки, овраги и полянки. Солнце уже опускалось, из самой глубины леса на просветы выбирался полумрак, и косые лучи пронизывали его золотыми стрелами. Витя остановился возле косматой сосны, решив повернуть обратно, в лагерь. И тут перед ним упал желудь. Не шишка, а желудь. Он удивился этому и поднял голову: на сосне возле дупла сидела белка в рыжей шубке и с пушистым хвостом. Ему захотелось разглядеть ее, но юркая зверюшка легко и проворно нырнула в дупло. Он отломил от чернеющего поблизости трухлявого пня плоскую щепку, пристроил ее на сосновой лапе, достал из кармана горсть семечек,  насыпал их и ушел.

  Витя постоянно размышлял. Все на свете интересовало, удивляло, поражало его. Он хотел знать, что это за штука — Вселенная, как она возникла и как устроена? Не мог вообразить, что такое бесконечность? Откуда взялись на свете люди? Каково их назначение? Вот и тогда он возвращался из леса и думал об этом.

  Когда уже смеркалось, на центральной аллее подняли флаг лагеря и разожгли костер открытия смены. Возле костра пионеры-«старички» пели и танцевали. Чувствуя себя в лагере как дома, вместе с ними участвовал в концерте и Витя. Хотя концертная программа была заранее составлена и отрепетирована, он легко вписался в сценарий и быстро сдружился со многими мальчишками и девочками.

На другой день во время конкурса картин из шишек Витя выбрал момент и также незаметно для всех исчез. Нашел ту сосну и издалека увидел на ней белку. Она прилипла к стволу почти на прежнем месте и, казалось, дремала. Мальчик, не спуская с нее глаз, стал подкрадываться поближе. Когда до сосны оставалось метров десять, зверюшка стремительно отпрянула и скрылась в дупле. Витя проверил свою кормушку — семечек на ней не было. Он насыпал снова, отмерил семнадцать шагов и замер. Смена длится восемнадцать дней. Мальчик рассчитал: если каждый день будет приближаться на один шаг, к концу смены окажется рядом с деревом. Белка выглянула из дупла, осмотрелась и настороженно спустилась к кормушке. Витя затаил дыхание. Она очень осторожно, то и дело озираясь, сгрызла все семечки.

  После этого Витя ежедневно прибегал к сосне и, как зачарованный, следил за ходом событий. Однажды, когда до сосны оставалось семь шагов, он решил взять с собой Аню и показать ей свое достижение. Девочка была на год младше его, окончила пять классов. По лагерю она ходила с игрушечным медвежонком и часто заразительно смеялась. А после дискотеки, на вечернем кругу, каждый раз говорила: «День сегодня прошел плохо, потому что я утром проснулась не с той ноги».

  В лагере выпускалась стенгазета, которая называлась «Вымпел». В ней публиковались основные новости, происходившие в отрядах, например, результаты конкурсов, иногда — творческие произведения пионеров: стихи, маленькие рассказы. Витя тоже поместил в этой стенгазете свое стихотворение, оно, разумеется, посвящалось Ане, но об этом никто не знал. На него нашло вдохновение, и он не мог сдержаться, чтобы не выразить свои чувства возвышенным поэтическим слогом. Это было возмутительное стихотворение. О любви. В творчестве пионеров такие вольности считались недопустимыми, поэтому Витя с целью конспирации назвал его «Пионерский костер». Заголовок не отличался оригинальностью, смотрелся очень даже уместно, зато само стихотворение наделало во всем лагере переполох, потому что в нем присутствовало недозволенное словосочетание: «Давай, милая…» Стихотворение было такое:

 

     Ночь июньская полной луной

     Лес, реку, все вокруг серебрит.   

     На аллее под сонной сосной

     Наш костер пионерский горит.

     Звезды дремлют в мерцанье своем.

     Бесконечно они далеки.

     Давай, милая, песню споем

     Под журчанье безДОНной реки.

     Или лучше давай помолчим.

     Не плачь, не жалей, не зови.

     В этой теплой июньской ночи

     Молча выскажем чувства свои.

 

  Обычно, прежде чем «Вымпел» вывешивался на всеобщее обозрение, все материалы редактировала пионервожатая. На этот раз у нее не нашлось такой возможности, почему, точно сказать трудно. На следующий день, когда директор пионерского лагеря Владлен Артемович, жизнерадостный мужчина средних лет с дикторским голосом и строгим характером, проводил по этому факту личное расследование, он, в первую очередь, вызвал «на ковер» пионервожатую и долго беседовал с ней с глазу на глаз.

  Потом допросил прочих работников. Оказалось все настолько запутанным, что он ничего так и не добился. Сама пионервожатая заявила, что у нее не дошли руки до стенгазеты, потому как в тот вечер были срочные дела в городе; другие утверждали, что в то самое время видели ее вместе с новым инструктором по плаванию на берегу Дона; а третьи говорили, что видели, как она купалась, но не с инструктором, а с шофером.

  Владлен Артемович слыл руководителем строгим, требовательным, однако справедливым. Такое мнение о себе он подтвердил и на сей раз: не стал наказывать пионервожатую за упущение в идеологической работе с пионерами, но многозначительно потребовал от нее бросить дурную привычку купаться по вечерам с кем попало. Не то чтобы запретил ей купаться вообще, а доходчиво, в то же время категорично объяснил: где, когда, а главное, с кем можно купаться. И приказал стихотворение Вити заклеить другим, вырезанным из «Пионерской правды». Пионервожатая так и сделала. Помимо этого, она провела с Витей воспитательную беседу и разъяснила, что писать стихи о любви шестиклассникам нельзя, и вообще, на тему любви положено вести разговоры только с седьмого класса и то в форме диспутов.

  Между тем еще утром того дня Витя повстречал в столовой Аню и, немного смущаясь, сказал, что посвятил ей стихотворение. В восторге она не стала даже завтракать, стремглав прибежала к стенгазете, прочитала стишок и переписала его в свой блокнотик. Вскоре весть о запрещенном произведении Вити облетела весь пионерлагерь, и об этой истории пошли разговоры. Анина подружка попросила почитать стихотворение и переписала его себе. Так о шедевре опального поэта стало известно всем. Ну, а раз стихотворение было запрещенным, все выучили его наизусть и вечером тайком уже пели под заунывные аккорды гитары.  Друзья прониклись к Вите еще большим уважением.

  Он же задумал сбежать в лес во время конкурса массового танца и стал искать Аню. Но оказалось, что был родительский день, к ней приехала мама и забрала ее. Возле флагштока Витя встретил пионервожатую. От нее узнал, что Аня с мамой пошли куда-то гулять, а вернутся только через два часа. Так долго мальчик ждать не стал и пошел в лес один. Насыпав в кормушку семечек и остановившись перед сосной на определенном заранее месте, он затаил дыхание. Белка спустилась вниз, даже рассмотрела его, спустилась к кормушке и лишь по привычке озираясь, сгрызла все до одной семечки.

  И вот наступил предпоследний день конца смены. По традиции в этот день пионеры встречали рассвет. По радио ни свет, ни заря раздалась громкая музыка, пионеры проснулись и отправились в лес. Все разговоры в то утро велись, в основном, о самом печальном событии в жизни лагеря — о костре закрытия и выезде. Витя и Аня шли рядом. Она сказала шепотом:

  — День сегодня…

 — Начался плохо, ты проснулась не с той ноги, —  подхватил мальчик.

  — Нет, он начался хорошо, потому, что я только проснулась и мы с тобой сразу вместе.

  Витя и в этот раз хотел взять ее на свое таинственное место, но не пригласил, решив, что белка может испугаться близко стоящего незнакомого человека. Отряд проходил невдалеке от той сосны, на которой жила белка. Витю так и подмывало улизнуть. Сделать это ничего не стоило, но ему приятно было общаться с Аней. Рассвет они встретили вместе. После похода все засобирались на спевку, а Витя все же сбежал в лес.

  Он стоял возле сосны и с трепетом ждал. Кормушку убрал, а семечки держал на ладони. Белка то и дело пряталась за стволом, вела себя значительно осторожней, чем вчера, и не спешила приближаться. Витя простоял целых полчаса, не шелохнувшись, только переводя следом за ней глаза. Интересно, решится или нет? Вдруг зверюшка осмелела и ожидаемое свершилось. Она притронулась своими лапками к его ладони, стала брать семечки и разгрызать их, выплевывая скорлупу. Витя смотрел как завороженный. И ему так захотелось погладить ее, что не вытерпел и осторожно поднес к пушистому хвосту руку. Белка в мгновенье ока взвилась вверх и скрылась в дупле.

  В последний день, еле дождавшись окончания полдника, Витя прибежал к заветной сосне. Долго стоял, глядя вверх, но белка так и не показалась. Какая досада, что не увидел ее на прощание. «Так оно и должно было случиться, — размышлял он.— Мне не хватило выдержки». Он попытался разобраться в случившемся. «Белке понравились семечки, но она очень осторожна и если бы почувствовала опасность, не спустилась бы к кормушке. Я всегда стоял неподвижно, поэтому она считала, что не рискует. Каждый раз, когда я приближался на шаг, она не замечала этого и постепенно привыкла ко мне, а когда я прикоснулся к ней, поняла, что я могу поймать ее, и испугалась. Теперь мое присутствие представляет для нее угрозу, поэтому она и прячется. Существовал ли другой исход? Нет, надо было время, чтобы она лучше привыкла ко мне».

  На костре закрытия Аня не отходила от Вити ни на шаг. Она не смеялась своим заразительным смехом и все допытывалась, почему он такой грустный. Ему же не хотелось ни о чем разговаривать. Он очень сожалел, что спугнул свою белочку.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                

 

 

                                                           

                            МОЙ  КАПИТАН

     Старший лейтенант Николай Буланов спал крепко. Проснувшись и потерев глаза, он повернулся к будильнику, который тикал зловеще ровно, как мина замедленного действия, а часовая стрелка подползала к цифре «7», чтоб издать громкое пронзительное дребезжание. Протянув к будильнику руку и отключив  звонок,  старший лейтенант полежал, глядя перед собой. Вся комната казалась какой-то пестрой: и пол, и стены изрисовали подвижные тени, падающие от стоявшей за окном яблони, и рубашка, висевшая на спинке стула, тоже выглядела пестрой. Присев на край кровати, он зажмурился, привычно провел по волосам рукой и пошел умываться.

     Бывший омоновец Николай Буланов, не раз побывавший в горячих точках, вернулся в родной город Семикаракорск и уже четвертый год служил в полиции, но до сих пор, просыпаясь, вспоминал чернеющие за сизой дымкой горы; и каждое утро, когда, закрыв глаза, умывался, он видел бурлящую речку, слышал плеск воды от быстрых движений, перебиравшихся на другой берег товарищей,  и автоматные очереди. То далеко в лесу, то совсем рядом.

     В то утро старший лейтенант Николай Буланов и умылся, и попил чаю, а горы все стояли перед глазами, и в стремительной реке все плескалась вода. Потом вдруг возникла знакомая фигура земляка Михаила Шабанова, очень знакомая – часто он видел крепкую спину Михаила и сам с автоматом в руках бежал следом за ним. Неясно только, в какую секунду друг исчез из поля зрения. Обнаружил его отряд уже после выполнения боевой операции лежавшим мертвым под кустом орешника.  Те мгновения, как и чернеющие горы, навсегда застряли в памяти старшего лейтенанта Николая Буланова…

     Старушка мать, с которой Николай Буланов жил в небольшом доме, суетилась у газовой плиты.  За четыре года он привык к ее хлопотливым делам, когда она с неизъяснимой заботой на лице подавала ему тарелку с борщом, вытирала со стола хлебные крошки, но сейчас она была какой-то особенно внимательной. Скорей всего раньше сын просто не замечал взгляда матери, выражавшего одновременно и безграничную любовь, и скрытую тревогу.  А сейчас, когда за окном все светилось от яркого летнего солнца,  когда на листьях деревьев еще поблескивали прозрачные росинки, он ни на секунду не переставал ощущать ее душевное состояние.

     И старушка тоже словно бы готовилась к  очень важному событию. Сейчас, в этой чистенькой комнате он был не «Оперуполномоченный уголовного розыска», не «Старший лейтенант Буланов!», мать называла его по имени – Коля. Слышать свое имя от матери, в родительском доме - как это важно!..

     - Коля, чего ж это ты все мимо Катерины проходишь? Она вон как льнет к тебе! Плохая ли девушка? И образование у нее самое подходящее…

     Часто слышит он эти слова, но лицо его не выражает недовольство, как от оскомины. Он и сам толком не знает, почему не хочет расстаться с холостяцкой жизнью. И, наверное, давно бы уже предложил Екатерине дружбу, если б эти приятельские отношения не вели к семейной обузе.  Но в том-то и дело, что встречи с девушкой – это всего на всего неосознанный шаг к женитьбе. А семейная жизнь – сплошная маета: пеленки, распашонки,  выслушивание постоянных упреков, если поздно придешь домой. Наверное, за свои двадцать девять лет он так привык к вольной холостяцкой жизни, что связывать себя какими-то обязательствами было очень трудно. Только вот и старенькую мать не хотелось обременять излишними заботами, поэтому когда сам стирал, когда делал в доме уборку… А ограничиваться в свободе еще тяжелее. Казалось бы, какая связь между Екатериной и женитьбой. Почему в это утро стоило матери заговорить о ней, он немедленно начал думать о семейных проблемах?..

     Ни разу в жизни Николай не назначал Катерине свидание. Он вообще ни разу не останавливался, чтобы переброситься  с ней парой слов, ни разу не подвез ее на своей машине до больницы, где она работала медсестрой.  Только иногда задерживал взгляд, любуясь ее легкой походкой…  Почему мать говорит именно о Катерине? Почему это имя втемяшилось старушке в голову?  Старшему лейтенанту вспомнилась яркая, доверчивая, неизвестно когда – может, прошедшей весной – виденная им улыбка девушки, и после разговора с матерью он только и думал о ней. Потом, по пути в отдел полиции, он перебирал в уме имена знакомых девушек: Света, Галя, Надя, Катерина… “Катерина, – повторил он, – Катерина…” Удивительное имя, произносишь и словно слышишь песню:

     «С той поры хоть шагом еду,

     Хоть галопом поскачу,

     Катя, Катя, Катерина

     Неотвязно я шепчу…»

     В дежурной части Николай подошел к участковому Сергею Кузьмину и спросил:

     - Ты в Кузнецовке давно был? Поехали со мной, там имеется дело для тебя.

     - Давай завтра смотаемся. Сейчас лучше бы на Дон, освежиться.  Сегодня же выходной. Уж очень жарко… Прямо кошмар какой-то…

     В ответ старший лейтенант процитировал собственный афоризм. Он их выдумывал ежедневно.

     - То хорошее, что можешь сделать сегодня, ни при каких обстоятельствах не откладывай на завтра. Люди могут не оценить твой поступок, несмотря на это – сей разумное, светлое, доброе! Едем в Кузнецовку!

     Друзья вышли на улицу. Город с самого утра раскалялся до бела.

     - Сегодня и впрямь можно расплавиться от жары, – проговорил старший лейтенант, направляясь к своей «девятке».

     Машина плавно тронулась с места и в открытых окнах замелькали дома и улицы. Тротуары почти опустели, а те редкие прохожие, которые попадались, праздно тянулись в сторону Дона. В большинстве это парни и девушки, в руках у них пакеты с пивом, помидорами, огурцами… И все они радостные, веселые. А старший лейтенант Николай Буланов становился все более хмурым. Он с удовольствием присоединился бы к молоденьким девушкам, но не мог преодолеть своих неотвязных размышлений о человеческой подлости, и они не давали ему покоя. В хуторе, в который ехали полицейские, произошло ограбление ветерана войны. Преступник  отобрал у старика боевые награды и жестоко его избил. Старший лейтенант «вычислил» подонка и был уверен в своих догадках. Но требовались подтверждение и доказательство. И  пока этого не произойдет, он не мог успокоиться.

     В Кузнецовке старший лейтенант показал участковому хату,  в которой по его сведениям был организован притон, а сам закрыл дверцу машины и  пошагал по песчаной дороге. Уютные домики, за ними сады, огороды. Улицы тихие, совершенно безлюдные, только за одной из оград худенькая девушка неспешно поливает из лейки цветочную клумбу, а напротив под деревом сидят на лавочке две пожилые женщины. Старший лейтенант направился к ним.

     Вернулся к своей машине он спустя несколько часов.  Не один, а с  мужчиной в наручниках. В город возвращались уже втроем.

     - Ну что у тебя? – спросил старший лейтенант участкового после длительного безмолвья.

     Сергей Кузьмин был то ли очень уставшим от жары, то ли так сильно потрясен, что ответил не сразу.

     - Все верно, – наконец заговорил он, –  самый настоящий притон. Глянул и ужаснулся.  Но дело не в этом. Тут работа для инспектора по делам несовершеннолетних. В хате живут два брошенных ребенка: пятилетний  Миша и трехлетний Максимка.  Кто их папа они не знают, потому что никогда его не видели. Да и мать видят нечасто – она постоянно в загуле.  Детей оставляет одних, а сама убегает к очередному кавалеру. Но это еще не все. Один из них чуть не умер вчера, говорят, отравился чем-то. Хорошо соседка заметила и его вовремя в больницу отвезли. – Он помолчал и продолжил: – Когда зашел в хату, сердце сжалось. Как после войны. Такое в наше время трудно даже представить.  Во всех окнах стекла выбиты, пацаны их тряпками затыкают. Нет ни продуктов, ни постели. Старший, Миша, прятал под кроватью единственную буханку хлеба. Давал Максимке чуть-чуть погрызть, а потом прятал. Теперь младший тоже экономит ее – не знает, сколько одному придется сидеть.

     - Как, говоришь, старшенького зовут? Миша? – спросил старший лейтенант.

     - Да,  А что?

     - Да ничего, так. Друг у меня был, тоже – Миша. Погиб он.

     Оставшийся путь они проехали молча. Старший лейтенант напряженно думал о чем-то, – это было заметно по его тяжелым вздохам, – да время от времени хмурил брови.

     Прибыв в отдел полиции, старший лейтенант сдал задержанного ответственному дежурному. Потом зашел в кафе, съел салат, сосиски, выпил бутылку минералки. После бродил по улице, разглядывая рекламу на витринах, приунывшие от палящего солнца деревья на аллее. Наконец не выдержал, купил игрушечный пистолет и поехал в больницу.

     Миша неподвижно лежал на кровати, он как будто бы спал с открытыми глазами. А когда дверь отворилась и на пороге появился человек в форме, на бледном, с впалыми щечками лице мальчика выразился слабый испуг. Но следом за полицейским в палату вошла  медсестра в белом халате и он, словно ища защиты, обессилено протянул к ней свои тоненькие ручонки. Медсестра подошла к кровати, склонилась над мальчиком.

     - Катерина, как его состояние?

     - Уже хорошо. Миша у нас герой. – Медсестра поправила подушку и добавила,  обращаясь уже к мальчику: – Ведь ты хочешь стать героем?

     Затем она отодвинула стул и стала просматривать лежавшие на столе бумажки. А старший лейтенант вручил мальчику пистолет и погладил его по голове.

     - Это тебе. Выздоравливай, малыш.

     Медсестра продолжала сосредоточенно перебирать бумажки. Но вот она взглянула на полицейского. Несколько минут, пока старший лейтенант разговаривал с мальчиком, она с безразличием слушала и занималась своим делом. Но когда он попрощался с ребенком. глянула на него, улыбнулась и вновь склонилась над бумажками. И эта ее улыбка была такой же яркой и доверчивой,  какую Николай Буланов видел тогда, прошедшей весной.

     Миша откинул одеяло, спустил с кровати ножки и спросил:

     - Тетя Катерина, а кто этот дядя? Он капитан?

     - Не знаю, наверное.

     - А я знаю. Это мой капитан.

     Старший лейтенант ехал домой, он и представить не мог, что мимолетный взгляд Катерины в одно мгновенье преобразит весь мир. И все кругом внезапно изменилось, словно осветилось другим светом, и в этом чистом, многокрасочном свете все освежилось: листья на ветвях деревьев стали зеленее; похорошели и улицы, и дома. И сам он стал вдруг сильным, добродушным. Ему почему-то захотелось немедленно, прямо сейчас поговорить со старушкой матерью, но все-таки повернул машину к Дону. На берегу было немного людей, человек десять. Все компании попрятались в лесочке под деревьями. Оттуда слышались громкие голоса развеселившихся отдыхающих  и доносилась старинная казачья песня:

     Не для тебя придет весна,

     Не для тебя Дон разольется.

     И Сердце девичье забьется

     С восторгом чувств не для тебя…

  Небольшая лужайка на опушке зеленела, золотилась. На краю ее дуб, большой, бурый, и от него сочные отсветы по примятой кем-то траве. А солнце, что переливалось в Донском полноводье, стояло как раз вровень с дубом. Глядит оно на могучее дерево и улыбается, и деревья улыбаются солнцу. И каждая травинка в таком огромном, таком прекрасном, таком загадочном мире радуется, выпрямляется, трепетно тянется к небу!..

     Полицейский прошел немного, снял с себя рубаху, туфли  и встал на песок. С речки тянул приятный теплый ветерок. “Вот теперь можно и окунуться”.

     Он мгновенно бросился в воду и поплыл к середине реки. Плыл и нырял в глубину, касался руками дна, всплывал и снова нырял. Затем вышел из воды и побрел по берегу. Постепенно стихли голоса дневных обитателей пляжа, стали подъезжать другие машины. Новые люди  неспешно приготавливались к ночевке: ставили палатки, собирали сушняк, раскладывали по местам вещи и продукты.

     Уже темнело, когда старший лейтенант приехал домой. Старушка мать ожидала его стоя у своего двора, на тихой пустынной улице.

     Спустя два дня, полицейский заехал в детский магазин и с обновой явился в больницу.

     - Вот, приехал! Тетя Катя, видишь, приехал! –  кричал восторженный Миша, надевая новую рубашку и штанишки. – Я же тебе говорил, что это мой капитан!

     - Ты куда его наряжаешь? – спросила прибежавшая Катерина.

     - Заберу к себе домой. Хочешь, и тебя возьму. А то как ему без мамы?

     - Ты это серьезно? – удивилась Катерина.

     - Конечно.

     - Тогда поехали. – Медсестра принялась помогать мальчику застегивать пуговицы на рубашке. – Вот видишь, оказывается это не твой капитан.

     - Как это? Почему? – возмутился Миша.

     - Потому, что теперь он не твой капитан, а наш.

     На следующий день Николай, Катерина и Миша съездили в хутор Кузнецовку, отыскали Максимку и всей семьей вернулись домой. А через год Николаю Буланову присвоили новое звание. Он действительно стал капитаном.

 

 

Портрет

 

Ночь была тёплая, лунная. Учитель рисования Василий Кузьмич Бабочкин, по прозвищу Боччони, стоял у мольберта и писал портрет своего брата Фёдора. Весь облик художника отображал состояние беспредельного вдохновения: взгляд сосредоточенный, отрёшенный; волосы вздыблены, как у человека без определённого места жительства, выходящего из глубокого запоя. Он стоял почти неподвижно, только слегка косил одним глазом на закрытую дверь, за которой спала жена Клава.

Василий Кузьмич часто работал по ночам, хотя не страдал бессонницей. Просто ему не хватало светового дня, чтобы успеть воплотить в жизнь всё задуманное. К тому же днём постоянно отвлекали ученики из школьного кружка «Этюд», которые прибегали показывать свою мазню. Не придумав ничего лучшего, учитель обычно посылал их куда-нибудь подальше за город, делать зарисовки с натуры. Но тогда непременно появлялся друг – заядлый рыбак Костя – с неисчерпаемыми рассказами о своих коварных ухищрениях при ловле в Дону щук, сомов, сазанов и судаков. От него отвязаться было куда сложнее. У Василия Кузьмича не раз возникало желание послать его тоже, и даже знал, куда, но как-то всё не решался. Ночью же никто, кроме Клавы, ему помешать не мог. Да и Клава не причиняла никаких хлопот. За всю жизнь она ни разу не устроила скандал, требуя немедленно отправиться в постель. Нет, она просто входила в мастерскую, мягко возмущалась, недовольно захлопывала за собой дверь и, опечаленная, удалялась в их общую спальню.

Мастерская Василия Кузьмича занимала часть кухни, загромождённой полотнами в искусных запылённых рамках. Столько прекрасных картин приютилось на полу, на стенах, за шкафом и даже на четырёх из шести стульев, расставленных вокруг обеденного стола! Пусть их никто не покупал – Василий Кузьмич не снискал славы великого художника – что ж, ничего тут не поделаешь, он не роптал на судьбу, не огорчался, получал учительскую зарплату, тем и довольствовался. А ночами трудился из любви к искусству, и это обстоятельство ничто поколебать не могло. При всём при том каждое творение, выходящее из его рук, было неповторимо. Картины отличались небывалой достоверностью и реализмом, в них не было ни грамма фальши. Возможно, сам того не подозревая, Василий Кузьмич творил бессмертные произведения.

В этот поздний час художник заканчивал работу над портретом; вдруг почувствовал, что в комнату вошла жена. Василий Кузьмич медленно повернулся. Как она уловчилась открыть дверь так бесшумно? И, словно не заметив её, продолжил увлечённо работать. Клава выждала, когда он, сделав несколько мазков, отвёл руку в сторону, как-то особенно почтительно улыбнулась, вся затаилась и вздохнула. Изображённый Фёдор смотрел с мольберта как живой. Настолько превосходно, умело, с такой необычайной проникновенностью удалось Василию Кузьмичу передать образ своего брата. Выразительный овал лица, умный, прорезанный едва заметной морщиной широкий лоб, властно сдвинутые брови. Отливающий вороным блеском казачий чуб браво зачёсан набок. Цепкие и проницательные глаза, непоколебимыми складками обрамлённые губы, какая-то внутренняя сосредоточенность. С филигранным великолепием раскрывалась во всём этом личность Фёдора, находящегося в состоянии непрестанной борьбы с конкурентами, всем своим существом, всей своей деятельностью утверждающего торжество предпринимательского духа, человеческой воли к сытной, обеспеченной жизни.

Клава всегда восхищалась незаурядной способностью мужа. «Ах, боже мой, какой он талантливый!» – подумала она и на этот раз. В субботу Фёдору исполняется тридцать лет. В отличие от брата, он уже успел достичь больших успехов: завладел двумя магазинами в самом центре города, за немалые деньги приобрёл хлебопекарню, кроме того, построил шашлычную. Клава, конечно, завидовала Алёне – его жене, но от этого не переставала любить своего мужа, по-прежнему им гордилась.

Нечасто люди получают приглашения на именины от своих богатых родственников, нечасто у человека бывает тридцатилетний юбилей, А Василий Кузьмич именно к такому особенному событию готовил подарок брату.

На следующий день супруги собирались на торжество. Василию Кузьмичу не надо было утруждать себя выбором гардероба, он надел свой единственный костюм. А Клава примеряла то платье, то юбку с кофтой, и всё это время раздумывала о том, какой приём ожидает их в богатом доме деверя. Из затруднительного положения помог выбраться муж, сказав, что платье лучше подчёркивает её фигуру.

– Я и сама решила надеть его, – сказала она ласково. – Хотя в кофте было бы тоже неплохо.

Всё же, со всех сторон разглядывая себя в зеркало, Клава нарядилась окончательно. Василий Кузьмич завернул портрет в серенький ситцевый лоскут, и они с приятным волнением отправились в гости.

Фёдор и Алена встретили их радушно. В доме было много народу. Мужчины стояли в просторном, освещённом помпезной хрустальной люстрой зале группками по два-три человека и вели непринуждённые беседы, а их половинки сбились в холле в одну цветастую стаю. Не успела Клава присоединиться к ним, как её подцепила под руку Алёна, обняла по-родственному и, счастливо улыбаясь, властным хозяйским голосом объявила:

– Друзья, прошу всех к столу.

Когда все расселись по местам, кум Иван пристроил тарелку с маринованными огурцами на краю стола, поближе к себе, и решительно разлив бутылку водки по рюмкам, стал произносить первый тост:

– Сегодня мы поздравляем моего кума, человека, обладающего невероятным умом, жизненной мудростью и горячим сердцем. – Он повернулся к Фёдору и продолжил: – Дорогой кум! День рождения – праздник для души. В этот день тебя окружают только верные люди, на которых ты всегда можешь положиться. И все мы желаем тебе быть всегда молодым, полным сил, чтобы достаток и изобилие всегда сопровождали тебя по жизни. Пусть твои возможности всегда удовлетворяют все твои потребности. Ну и самое главное, желаем быть таким же любящим мужем, заботливым отцом и просто замечательным человеком, каким мы тебя знаем. С днем рождения! – Кум Иван опрокинул рюмку в рот, взял из рук жены чемоданчик и продолжил: – Фёдор, все мы знаем о твоём трудолюбии. Поэтому хочу предупредить, что работа не волк, но загрызть насмерть может. Чтобы этого не случилось, надо чаще бывать в лесу, угощать волков вкусным шашлыком и подружиться с ними. А такой шашлык можно пожарить только на автоматическом мангале, который мы с Ларисой тебе дарим.

Щедрый жест кума Ивана все гости встретили бурными аплодисментами и дружно выпили.

Пока кум Иван говорил, Алёна успела обеими руками проверить свою прическу, поправить золотую цепочку на шее и скомкать чистенькую салфетку. На её лице, выражающем недовольство тем, что кум опередил её, вновь появилась счастливая улыбка. Она встала, одёрнула платье и сказала:

– Я от всей души поздравляю с днем рождения своего любимого мужа! Признаюсь, иногда мне кажется, что Фёдор любит меня даже чуточку больше, чем я его. Но сегодня, в такой радостный день, обещаю, что буду любить его ещё крепче, стану ему самой лучшей женой и буду всегда окружать его заботой, лаской и вниманием. Дарю ему кольцо тамплиера и предлагаю выпить за его здоровье! Это самое главное, что я хочу ему пожелать.

Она взяла руку Фёдора и надела на безымянный палец кольцо. Фёдор посмотрел на вещицу. Это был довольно большой перстень жёлтого цвета с надписью «SIGILLUM MILITUM XPISTI», изображением красного креста и двух всадников на одном коне.

– Что это? – спросил он удивлённо. – Что тут написано?

– Печать армии Христа, – сказала Алёна.

Подарок Алёны вызвал такой эффект, что все перестали чокаться и жевать. В комнате воцарилась тишина. Чтобы удовлетворить любопытство гостей, Фёдор снял перстень с пальца и передал его для всеобщего обозрения.

Когда народ очнулся от массового гипноза, речи и вручение подарков юбиляру продолжились. Некоторые говорили пространно, а некоторые уже заплетающимся языком заявляли: «К стройному многоголосию поздравлений я хочу добавить и свой голос». Или: «Дорогой Фёдор, своими днями рождения ты нас, своих друзей, сплачиваешь и радуешь! Живи, цвети и радуй нас ещё долгие-долгие годы!» Иные просто заявляли, что присоединяются к предыдущему тосту, неизвестно откуда извлекали электробритву, рюкзак-кулер для пикника, светильник «Цветки чайной розы», парфюмированную воду Acorelle Elixir, пластиковый чемодан для путешествий и поднимали рюмку. В конце концов, это привело народ к безудержному веселью. Все радостно пили, ели, голоса становились всё громче и громче.

Подчиняясь своей воспитанности, Василий Кузьмич до сего времени предпочитал молчать. Теперь же решил, что настало его время, приподнялся и стал выжидать, когда народ угомонится. Но на него никто не обращал никакого внимания. Кроме экспедитора Прохора, который сидел напротив и обгладывал жирную куриную ножку. Поспешно управившись с ней, Прохор нетерпеливо застучал костью по тарелке.

– Да потише вы! Сейчас Боччони будет говорить.

Он выкрикнул это так громко, властно и строго, что шум в один миг прекратился… Василий Кузьмич выразил Прохору свою признательность наклоном головы и произнёс:

– С днём рождения тебя, Фёдор. Желаю тебе долгих лет счастливой, богатой хорошими событиями жизни! Пусть исполняются все твои мечты, пусть окружают тебя верные друзья, а в твоей семье всегда будет благополучие и взаимопонимание! И вот прими наш с Клавой скромный подарок.

Тем временем Клава распаковала портрет и уже вручала его имениннику. Судя по всему, Фёдор принял подарок с большой охотой. Он вышел из-за стола и захмелевшими глазами уставился в своё изображение. Кум Иван тоже прицепился к портрету одной рукой и возгласил:

– Гениально! Вы видали!? Вот это Боччони!

Встормошённый его восклицанием народ как по команде сорвался со стульев и с любопытством ринулся рассматривать портрет Фёдора. Только налоговый инспектор Глебыч был занят другим делом – он щекотал свою новую супругу Елизавету. А она, юная и озорная, закатывалась красивым, заливистым смехом. Внезапно, как будто вспомнив, что они за столом не одни, он повернул голову, пристально посмотрел на столпившихся возле Фёдора людей.

– Чего это они?

Тут же вскочил, без стеснения обнял за талию жену кума Ивана – Ларису. Она попыталась оттолкнуть его бедром, но Глебыч успел отодвинуть её в сторону, а сам пролез вперёд.

– Смотрите, смотрите, как похож! – продолжали восхищаться гости. – Это же надо!? Один в один!

– Не-е, я бы так не нарисовал, – посетовал повар Артём.

Экспедитор Прохор засмеялся ему в лицо.

– Куда тебе? Мало каши ел.

– А я бы нарисовал, – обведя вокруг себя рукой, заявил налоговый инспектор Глебыч. – Я в школе такие карикатуры рисовал, все животы надрывали. Вот как-нибудь и тебя нарисую, – пригрозил он повару.

– Правильно! – одобрил его намерение экспедитор Прохор. – Только во весь рост, чтобы пузо было видно.

– Да ладно, будет вам народ смешить. Такое дано не каждому. У Боччони талант! – сделав серьёзный вид, твёрдо произнёс кум Иван.

После его слов все возомнили себя знатоками в области живописи и вновь заговорили о достоинствах произведения; о том, что на картине Фёдор даже лучше, чем на самом деле.

Василий Кузьмич сделался предметом внимания. Пьяные дамы окружили его со всех сторон. Перебивая друг друга, они настойчиво уговаривали художника изобразить их «в натуральном виде» и были готовы позировать безотлагательно, сейчас же. Совершенно засмущавшись, он с рассеянным видом повторял:

– Здесь невозможно. Потом… Это нельзя быстро.

Прошло несколько минут, прежде чем унялось эмоциональное возбуждение гостей, переродившихся вдруг в ценителей искусства. Возможно, всплески душевного подъёма продолжались бы ещё, но заиграла музыка и началась общая пляска.

Всё изменилось, когда вспотевшая публика вернулась к столам. Мужчины устало отдыхивались и откупоривали бутылки. Женщины тоже дышали неравномерно, шарили глазами по столам в поисках салфеток, находили и прикладывали их к своей шее. После этого стали пить. Теперь рюмки опустошались значительно проворнее. У людей открылось второе дыхание, да и время на тосты никто не терял.

Портрет Фёдора стоял на комоде. Налоговый инспектор Глебыч закусывал и всё посматривал на него. Лицо Глебыча было вытянутым, с тяжёлым подбородком и широкими скулами. Узкие тёмные глаза под сросшимися бровями смотрели уверенно, в то же время задумчиво. А Василию Кузьмичу никогда не было так легко и весело на душе. Он слушал голос Клавы и не понимал, о чем она говорит, потому что всё ещё находился в каком-то невесомом состоянии. Признание. Пусть люди пьяные, пусть они ни черта не разбираются в изобразительном искусстве – это неважно. Главное, портрет всем понравился.

Но когда Василий Кузьмич поднял глаза и увидел возле своего произведения налогового инспектора с фломастером в руке, его охватил испуг. В первую минуту он чуть не потерял сознание. А Глебыч снял с фломастера колпачок и начал подрисовывать Фёдору усы. Василий Кузьмич, слегка задрожав, пошарил рукой по груди. Словно ища защиты, он обвёл всех взглядом, остановил взор на Фёдоре и поразился окончательно. Брат сидел за столом и смотрел на Глебыча со странным умилением, с каким родители смотрят на своего ребёнка, забавно ломающего недорогую игрушку.

– О, рест-вар-варатор! – произнёс кто-то заплетающимся языком. Послышался женский хохоток, посыпались короткие реплики. Тем временем к Глебычу присоединился повар Артем.

– А ну-ка дай! Не можешь – не суйся! – заявил он. Ловко выхватил у «рест-вар-варатора» фломастер и тоже принялся малевать.

Наблюдавшие за происходящим гости оживились. Через минуту изображённый на портрете Фёдор был уже с закрученными кверху чёрными усами, в очках и широкополой шляпе. Комнату взорвал безудержный надрывный смех.

Василию Кузьмичу сделалось плохо, от нервного потрясения застучало в висках. Ему захотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Он повернулся к Клаве, прикрыл глаза рукой и пробормотал:

– Я больше не могу, пошли отсюда.

– Да, пойдём, – выговорила Клава. Она тоже выглядела нахмуренной, на побледневших щеках её выступили красные пятна.

Все продолжали потешаться над портретом; как супруги вышли из-за стола – никто даже не заметил.

Несколько минут они брели по улице молча. Василий Кузьмич угрюмо смотрел себе под ноги, а Клава примеривалась к шагам мужа и словно ощущала неловкость, что стала свидетелем его жестокого унижения. Мимо проехал автобус. Клава обернулась и произнесла огорчённо:

– Хорошо повеселились… Ты только не расстраивайся, а то ещё инсульт шибанет. Что же от них ожидать? Пьяные… Вот проспятся и тогда поймут, что натворили.

Она вдруг закинула голову к ночному небу с бесчисленными мерцающими звёздами и неожиданно для себя запела:

Шёл казак на побывку домой,

Шёл он лесом, дорогой прямой.

Обломилась доска, подвела казака,

Искупался в воде ледяной…

«Какая чудесная песня! Есть же талантливые люди, которые могут такое сочинить!» – подумал Василий Кузьмич, тяжело вздохнул и обнял жену.