Фаина Соколова

В небольшой сельской больнице, где поправляли свое здоровье аграрии, была послеобеденная тишина - тихий час. В дверь женской палаты тихонько постучали. На пороге появился новый дояр, Пашка Разин. Он принес заявление об увольнении его по собственному желанию, лечащейся здесь бригадирше Зинаиде. "Ты, Зинаида, видать, назло мне подсунула свою бешеную корову, да она ж меня, окаянная, и на метр к себе не подпускает. Только завидит, что я к ней направляюсь, сразу задирает хвост, мычит благим матом и из всех своих четырех сосков меня молоком обливает. Крутится на месте, что тот рассеиватель в поле, а лишь отойду - успокаивается. Уж чего я только не перепробовал. И голосом твоим с нею говорил, и в одежды такие, как у тебя одевался, - ничего не помогает. Уже, наверное, не только доярки и скотники надо мной смеются, но и коровы зубы скалят, даже сны такие вижу. Словом, увольняюсь я, а иначе, только в цирке мне с ней выступать, народ смешить, заявил он.

Речь его, то и дело прерывалась громким смехом больных в палате. "Ой, Пашка, уходи скорее, иначе швы разойдутся, я ведь после операции, нельзя мне так сильно смеяться", причитала сквозь смех продавщица местного ларька Ирина. Насмеявшись вдоволь и напомнив Пашке, что скоро будет праздник работников сельского хозяйства, женщины предложили ему поставить в клубе спектакль о бешеной корове. "Что?! Эту ненормальную Буренку на сцену клуба? Ну, уж нет, дудки, вы, наверное, хотите, чтобы она меня перед всем селом опозорила? Ставь, Зинаида, свою визу и… точка", сказал он, протягивая ей заявление.

Всей палатой пришлось уговаривать Пашку, поставить хоть небольшую сценку, пообещав ему, что вместо коровы на сцене поставят на четвереньки, ну вот, хотя бы дородную Евдокию. Она ведь даже на карачках будет высокой, ну почти, как Буренка. Рога пообещали приделать настоящие:" их на бойне всяких полно, только надо выбрать покрупнее", предложил кто-то." Да уж, мычать-то Евдокия сумеет как надо, бас у нее подходящий", согласился Пашка.
Сценарий рождался тут же, в палате. Женщины, забыв накинуть халаты, в одних нижних сорочках выстраивались, то в одну, то в другую нестройные шеренги, изображая зрителей, доярок и скотников.

Евдокия сначала отказывалась от роли Буренки, ссылаясь на радикулит и на больные коленки, но ради уважения к бригадирше Зинаиде, согласилась.
Когда Евдокия встала на четвереньки, в палате разразился громкий смех, так как Пашка обнаружил, что ее груди находятся не в том месте, где у коровы вымя. Срочно отыскали розовую подушку, перемотали ее углы нитками, чтобы изобразить торчащие соски и привязали это, так называемое " вымя" к животу
"коровы"-Евдокии. Затем встал вопрос о том, как из этого "вымени" выдоить хоть капельку молока, а ведь надо, чтобы молоко било фонтаном сразу из всех сосков, как говорил Пашка. Увидев на тумбочках у кроватей пластиковые бутылки из-под напитков, он предложил наполнить их молоком, а сейчас, конечно, водой. В крышках этих бутылок, они решили сделать маленькие отверстия и вложить эти сосуды в подушку-вымя, а когда "корова"- Евдокия начнет поворачиваться, сжимая бедрами "вымя", то молочка достанется не только незадачливому дояру, но и зрителям, сидящим в первых рядах.

Когда они приступили к испытанию импровизированной коровы, дверь тихонько растворилась, и в палату заглянул врач, обеспокоенный шумным поведением больных в палате. Никем не замеченный в суматохе, он стал наблюдать за своими пациентками и за молодым парнем, неизвестно откуда появившимся здесь. Когда Евдокия громким и, каким-то испуганным басом замычала, раздался взрыв хохота. Ее глаза широко распахнулись от страха перед врачом, которого никто, кроме нее, не заметил. Почти по-пластунски она поползла под ближайшую кровать, "вымя" волочилось по полу, но так как кровать была для Евдокии низкой, то вымя сплющилось, и все содержимое в нем фонтаном обдало доктора с ног до головы. От неожиданности он громко вскрикнул. Сначала наступила "мертвая тишина", а затем, испуганные пациентки, вспомнив о своем мокром "неглиже", быстро юркнули под одеяла, кто в свою, а кто и в чужую кровать. Евдокия, едва не лишившаяся чувств от страха, медленнее всех вползла на кровать и попыталась спрятаться под одеяло, но его не хватило, чтобы прикрыть розовое "вымя", которое предательски свисало с кровати и из его сосков стекали последние капельки "молока". Доктор, обтирая лицо носовым платком, вышел из палаты, а затем, вскоре вернулся с мензуркой, от которой жутко пахло валерьянкой. Содержимое мензурки он предложил выпить Евдокии. Женщины лежали, боясь шелохнуться, натянув одеяла так, что были видны лишь их отчаянные глаза.

Напряженную тишину нарушили чьи-то, как всем показалось, всхлипывания, а затем громкий, басовитый истеричный смех Евдокии: "Д-д-девки, а с доктором-то, что будем делать? Он же весь мокрый, простыть может, а что если мы простынями его обсушим?" "Что вы, что вы, женщины, есть у меня в кабинете запасная одежда, я сейчас переоденусь", отступая к двери, возразил он, и вдруг, как, сговорившись, все расхохотались, да так громко, что в палату сбежался весь медперсонал больницы. Громче всех смеялись доктор и Евдокия.
Только вот, когда Пашка исчез, никто не заметил, как будто его здесь и не было.