В царско-королевских покоях повисла тишина — напряжённая, точно девка неказистая перед первой случкой. Трёхаршинные стражники — первые ссыкуны и дармоеды — как по команде втянули головы в плечи; длинноухие борзые — а шут знал, сколь умны эти твари — понакрыли морды лапами. Уже и писарь перестал скрипеть пером, отчего стало слышно, как его седловая точка заёрзала по табурету. К слову, была эта точка у писаря хоть и не Лагранжевская — обычная такая, парно-ягодичная — зато вещая: и уж если что-то её затревожит — пиши, пропало! Как есть — оказия случится. И случилась. — Мамка рОдная, опять влип! — прошептал Бронька. — Бронька! Сукин ты сын! — взревел суверен, вскакивая с трона. — Нешто я тебя не лупил за куплеты бесстыдные?! Нешто в башку не вдалбливал, что негоже про суверена похабщину распевать?! И только успел шут подумать, мол, "мало я писареву вещунью пенделил — надо было и вовсе отколотить", как тумаки да колотухи так и посыпались на него. От последней Бронька и вовсе отлетел на три сажени. А едва установившись на ноги, притворно запел: Ой, простите дурака! Не извольте гневиться! Просит Бронька тумака, как херовку девица! Суверен уже знал эту припевку. А ещё знал, что поёт её шут, когда страх почтение у него вовсе пропадают. Страх да почтение пропадают — зато кураж так и лезет изо всех дыр. Бронька тем временем отряхнул холщовую рубаху, поправил кушак, и, смиренный, точно инок, сел на скамью. Сидит. Лыбится. — Чего молчишь? — не выдержал суверен. — Скажу глупость — уважать перестанешь, умность — как обычно побьёшь. — Говори умность — не трону. Услышав "не трону", Бронька хитро посмотрел на люд, коего рядом с сувереном завсегда дохренища трётся, и заговорил совсем с другим колером в голосе: — Ты, брат, сам посуди: неужели тебе по чину на меня сердиться да ручки белые марать?! Ты же, пока за шутом бегаешь, государство без пригляду оставляешь! А ну, как нас дураков, да стадо целое?! Разве за каждым с кулаками набегаешься?! Я-то дурак умный: бегу не шибко, под кулак царский подставляю, что нежёстко. А коли и, правда, дурни попадутся? Руки отобьёшь, здоровье надорвёшь, жинку расстроишь — покой ей такой надорванный?! Убаюканный Бронькиными причитаниями, суверен и вовсе успокоился. Он неторопливо, при каждом шаге разглядывая новые вышитые сапожки, направился к трону. Только того не ведал, что сполохи в белёсых шутовских глазах уже заплясали Камаринскую. — Шельмец ты, Бронька! — с улыбкой на устах вымолвил суверен. — Ох, шельмец! А уж говорить как научился гладко! Как по писаному. Ладно. Примиримся. И правда: что с тебя взять?! Дурак, он и есть дурак! — Ну, слава небесам! — растянул Бронька рот в кривой улыбке. — Наконец-то понял. А коли понял, то и мне теперь объясни: ежели все дети одинаковы родятся, почему из кого-то шуты вырастают, а из кого-то цари-бестолочи? В зале опять стало тихо до мурашек. А в следующую секунду разъярённый суверен уже привычно орал: — Сучий ты хвост! Стража! Чего пялитесь? Чего ждёте? Шут и глазом не успел моргнуть, как пара детин взвесили его над половицами аж на пол-аршина. — Сам, — дружелюбно сказал Бронька, уперев ладони в выпуклые груди ретивых стражников. — Спасибо, любезные! Я сам. Обескураженные служивые замешкался, а шут, извернувшись, кулём рухнул на пол. — Не трудитесь помогать. Тем более что вам, уважаемые, надобно об одёжках побеспокоиться. Вы бы... это... постыдились. И шут кивнул одному из стражников ниже кушака. Оба стражника, как по команде, завертели головами, выискивая изъяны. — Нет? — спросил Бронька. — Чего? — отозвался первый стражник. — Говорю, ширинки-то на кафтане нет?! А для кого наш великий суверен законы издаёт? Для каких вислоухих борзых старается, коли, подданные их не читают?! Было же велено: всей страже ширинки на кафтанах простригнуть! Ан нет — упорствуете! А то, что сей закон не для блажи царской, а для спорости водоиспускательной придуман — того не учитываете. Стражники оторвали взгляды от кафтанов и с ненавистью посмотрели на Броньку. Народ вокруг захихикал, а шут, тем временем, чиркнул чем-то острым по атласам ниже кушаков, и тотчас на кафтанах образовались прорехи. А пока суд да дело, и по второй бреши добавил: — Про запас! — деловито пояснил он. Сокрушительный гогот накрыл зал. Этого посрамлённые стражи уже не вынесли: не дожидаясь команды суверена, они схватил Броньку и принялись трясти его со всей мочи. — Сдурели?! — завопил шут. – А ну, уберите руки, пока не рассказал всем, как вы по-очерёдке любимую подавальщицу суверена за овином обихаживали! Взяли моду всех без разбора лапать! Вот уже и по мне руками елозите! А я, если что, любимый шут суверена! По залу опять прокатился смешок, но, сколько стражники не пялились на трон, команды "выкинуть Броньку прочь" не дождались, ибо голову суверена занимала одна единственная мысль: "Неужто и вправду суверенова подавальщица изменяет?" "У-у... — прикинул Бронька. — Теперь это надолго". И, боком-боком стал пробираться к трону: от громил подальше — к царю поближе. А когда чуть ни на карачках добрался до места, горделиво улёгся на подушки подле ног суверена. С полминуты Бронька добросовестно лежал молча. Он бы и дальше так лежал, но скука — чёртова подстрекательница — уже толкала шута в спину. Сначала Бронька сдул с сафьянового сапога суверена несуществующую пылинку. Веселее не стало. Тогда оторвал ниточку, выпроставшуюся из вышитого вензелька на голенище. Опять ничего. И тогда шут смачно плюнул раз, а потом и ещё трижды на расшитый золотом сапог. Суверен очнулся, хотел было вскочить с трона, но чуть не упал: Бронька одной рукой вцепился в царский сапог, а второй подобострастно растирал рукавом пенистое мокрое пятно на вышивке. — Вот паршивец! — ругнулся суверен и пнул шута в елозившую руку. — Прости, брат! От чистого сердца помочь хотел! — скорчил сострадательную рожу Бронька. — Я-то что. Я тебя любого люблю. Это эти вон — стражники — смеются-потешаются: говорят, мол, совсем жинка за сувереном не смотрит, совсем не ухаживает! Мол, как с казначеем финансовыми делами стала "кажный" день заниматься, так суверен неприбран-необихожен ходит. И пока царь соображал, к чему Бронька приплёл казначея с жинкой, тот уже вовсю командовал в зале: — Слышь, сторожилка белобрысая? Тебе, тебе говорю! А помнишь, ты грозился меня с лестницы спустить? Так вот: не бывать этому! Пока суверен не даст добро - ты не шелохнешься. А добра тебе на то не будет! Потому как без моего согласия ни одно государственное дело не вершится. Я ведь лицо приближённое! Кстати, ты видал, как давеча царь собственно-ножно мне орган чуть не повредил? Не — не на тот орган глядишь! Я про руку. А тебе царь что-нибудь вредил? Насупившийся стражник под смешки сослуживцев стоял наизготовку. Но суверен опять впал в ступор, соображая — какие финансовые дела могут быть у его жинки с казначеем? — Батюшка, — повернувшись к царю, произнёс Бронька приторно-ласково. — отвлекись от мыслей семейных! Предайси делам государственным! Твои олухи вчерась меня опять из залу вперёд ногами несли, так ведь чуть не порвали! И стыдно сказать — в месте, где левая нога с любимой правой расчепляются. Народ вокруг загоготал, а воодушевлённый Бронька, перебравшись на ступеньку выше, продолжил уже настоятельнее: — Ты бы запрети им, паразитам, меня вперёд ногами выносить. Примета плохая. Это ты суверенный, а народ суеверный. Тебе — так и так за имперство пропадать, а мне-то за что страдать?! Бронька не успел договорить, а лицо суверена уже стало пурпурным. — Пропадать, гороишь?! А ну, пошёл вон, аспид! — взревел суверен, вскакивая с трона. — Катись к чертям собачьим! И чтоб духу твоего больше здесь не было! Никогда! И суверен со всей дури пнул шута в спину. Бронька долетел аж до самой лестницы, но тут разобиженный стражник догнал его и тоже приложился по заду от души. Летел Бронька долго. По крайней мере ему так показалось. — Хо-о-шее де-е-во, — прошамал он расплющенными в оладьи губами. — Чё говоришь-то? — наклонился к шуту вернувшийся из нужника писарь. — Што лет, го-о-рю, раш-шаркива-етись, а штупени не штёрли — оштрые, аки бритвы. Вешь лошк ш меня шрезали... И, выброшенный подоспевшими стражниками на улицу, Бронька окончательно отключился. *** Очнулся шут под замусоленной дерюжкой, в тесной, тёмной и вонючей комнатёнке. — Гляди—ко! Очухался! — всплеснула руками толстая волосатая баба. — Не иначе, жить собрался?! — удивилась она. Шут попытался поднять голову, но затылок гулко ухнул: "Не вздумай!" — Ну, и нос у тебя могуч, мохнорылая, — промямлил распухшими губами Бронька и закашлялся. — Небось, об стол нашмякала — вон какой пятак. А набздела—то! — Нет, ну, подумай! — возмутилась и правда мохнорылая хозяйка. — Ещё не оклемался, а уж нате — выступает! Знать, поделом к нам турнули! Подвывая и кряхтя, Бронька всё-таки сел. А, обведя взглядом замшелую клетушку, пожаловался: — Лучше бы и правда — к чертям собачим. — Дек, тут ты, соколик, и есть. Спустя две недели, шут восседал за столом чёртовой семейки на правах чуть ли не хозяина. — Вот вы говорите, — рассуждал он, закинув нога на ногу, — Что копыта у вас отпали в результате развития. А я настаиваю, что это семейка у вас такая — с дефектом. И ведь не только в безкопытности дело! — Бронька! Да заткнись ты наконец! Ты же гость! А ведёшь себя, как... Старый Трифон хотел ещё что-то сказать, но половник Махи опередил нравоучения хозяина. — За что?! — взмолился опять ежедневно битый Бронька. — Люди добрые, да есть ли у вас сердце? — Какие мы тебе люди? — хихикнула хозяйская дочка. — Черти мы! Как есть черти собачьи! Али запамятовал? И Прорва, игриво глянув на шута, показательно стянула с головы платок. Из-под аляповатых цветов вынырнула острая черепушка, покрытая жёсткой щетиной, а над серым ёршиком топорщились розовые высокие уши, вид которых заставил шута поморщиться. — Да помню, что черти! — огрызнулся Бронька. — Забудешь тут! Прорва поправила платок на мохнатых плечах и кокетливо спросила: — С женитьбой-то определилси? — Не определилси! А определился! — Вот и хорошо, что определилси... А то у меня уже чертовки спрашивают, мол, чё без любви живёте? — Не, Прорва! — вскинулся Бронька. — Ты меня сейчас не так поняла! Это я глаголам тебя учил. А жениться я пока не планирую. А на чертовке и вообще не планирую. — Мааам! —взвыла отказная девка. — Слыхала?! Маха — мать Прорвы — упёрла в стол сдобные, как батоны, ручищи. Названная дедом в честь испанской дивы за независимый нрав, на расправу Маха была спора: — Ах, ты слитыш неблагодарный! Тебя с того света в слюнях и соплях выплеснули, так ты и здесь кобенишься?! А ну, отвечай: чем тебе наша Прорва не угодила? Фигурой, что кобылка, умом — не чета вашим грамотным.А уж хитра! И Маха потрепала дочку за холку, отчего будущая невеста замурлыкала. — Да она же Прорва! — взвизгнул, вскочив со скамьи, Бронька. — Сами прокормить не можете — на моё иждивение повесить решили?! Прорва насупилась, но ответила: — А я виновата, что аппетит хороший?! Зато непривередливая! Ем всё подряд! Ну, окромя просвирок. Не люблю я их. А тебя люблю... кажись. Прорва замолчала. Она прислушалась к тому, как что-то завошкалось у неё животе, и поняла — это любовь. — Ой, Бронечка! Прорва глянула на шута, да так нежно, что того передёрнуло, а дальше и вовсе зазнобило. — Кажись, люблю я тебя! Кажись, сильно! Шут подпрыгнул с места и в растерянности развёл руками. — Да вы чё, ополоумели все?! И Бронька, от греха подальше, засеменил в дальний угол — на скамью. — Сами-то гляньте! Нешто она мне пара?! Да на мои вихры русые ещё суверенова жинка заглядывалась! Да что заглядывалась — любила меня, как кошка! До падучей дело доходило! — А-а-а-а...— затрясся в беззвучном смехе старый Трифон. — Пошёл заливать заливало! — А вас послушать, так меня и любить не за что! По-вашему, я совсем никчёмный получаюсь! Бронька не на шутку рассердился и, вернувшись к столу, только чтобы бросить на деревянное блюдо ложку, объявил: — Надоели! И воняете, что мочи нет! Он в два шага добрался до дверей, когда не удержался и плюнул через левое плечо: — Тьфу на вас! И ёщё два раз! И тут же половник Махи догнал Бронькин затылок. — Не плюй налево! — протрубила хозяйка. — То наше место! А мы тебе без пяти минут семья. *** Серьёзно задумался Бронька о своём незавидном будущем, когда однажды вечером, раззадоренная рассказами подружек о любви, Прорва приплюснула его к печи. Хоть и была она ростом невелика, но выказала в душевном порыве силищу чёртову. Такую силищу, что шут возьми, да в обморок и хлопнись. — От невозможности дышать приключилось, — пожаловался он утром Вольфу — единственному своему другу в чёртовой семейке. Вольф — старший брат Прорвы — был мужик обстоятельный, хоть малость и медлительный. Выслушав стенания будущего зятя, Вольф почесал за лохматым ухом и рассудил: — Валить отселя надо. Обоим. — А ты-то причём? Ты дома. Жена вон — молодая. Кстати, она у тебя... Бронька хотел по-обыкновению поддеть Вольфа, но увидев тоскливый взгляд чёрта, осёкся. — Работящая она у тебя, — сказал сникший Бронька. И даже рот руками зажал. Шут и рад бы больше ничего не говорить, но язык сам так и заплясал во рту, так и выталкивал слова, забившие всю гортань и даже часть ливера. — Да карьеристка она! — всё же не сдержался и выкрикнул Бронька. — Видал я таких! — Броня… — только и успел вставить чёрт. — Вольфушка, это, конечно, не моё дело, но ты бы за ней шибче глядел! Не далее как вчера, опять мужика пьяного сверху притащила: в костюме такой, видать, начальник, когда не пьяный. Усадила, значит, она на завалинку, спиной к брёвнышкам припёрла и ну, перед ним вытанцовывать! И Бронька заскакал-закобенился, показывая непристойную пляску жены. — А мужик тот глаза-блюдца выпятил, хотел перекреститься, да не тут-то было! Твоя на колени к нему прыг: рук поднять не даёт, чтой-то в ухо ему нашёптывает. А сама по коленкам задницей и елозит, и елозит, и елозит! И, хлопнувшись на колени к чёрту, шут задвигал ягодицами, изображая Вольфову жену. — Бронька! — взмолился сорвавшийся с лавки Вольф. — Ну, что ты за мужик такой?! Какая тебе радость в рану мою калёной кочергой тыкать? Нешто я не знаю, что у жены одна работа на уме. Видано ли?! Месячный план по пьяницам и развратникам за неделю выполняет! Надо мной уже все черти смеются, что я сиднем сижу, а жена вкалывает. И Вольф принялся нервно ходить взад-вперёд. — А я что сделаю? Меня на другой рубеж определили: за казнокрадство и приписки отвечать! Определить-то определили, да мои подопечные и без чёртовых наущений лихо справляются. Вольф горестно вздохнул. Он сел на лавку и надолго задумался. — Не жизнь это. Валить надо. Следующим утром Вольф объявил: — Съезжаем мы. Прорва чуть со скамьи не грохнулась. — Куды съезжаем? И Бронька тоже? А ничё, что я уже весь тюль на свадебное платье извела?! — Прости, Прорва, — промямлил шут. — На работу вызывают. Маха посмотрела на ошалевшую от новости дочь и забуравила Броньку поросячьими глазками, да так, что от рубахи в двух местах дымок пошёл: — На каку работу? — сиреной взвыла Маха. — Да тебя ж с лестницы спустили и к нам послали. — Послали! — согласился скукожившийся от страха Бронька. Он прихлопал на холщёвой рубахе подпалины и, собравшись силами, добавил: — Но не навечно же. В новое время приглашают. Так и сообщили: "Бронька, потребность в тебе адская! Тут в двадцать первом веке царёв да бубернаторов тьма, а с шутами беда: смелых всех посажали, а трусливые языки поглотали. Тут уж и молчавший Трифон не сдержался: — Так ты ж бестолковый! Сам в тех веках сгинешь и Вольфа нашего под монастырь подведёшь! — Да не бестолковый я! – вконец разобиделся Бронька. — Коли в людях ничего не смыслишь, так и молчи, старый ты чёрт! Я, может, просто переразвитый! Время своё опередил! Даже Прорва забыла о свалившемся на неё горе и залилась смехом. — Слыхали?! Переразвитый! А спустя минуту Маха вытерла глаза и, глядя на сына, спросила: — Вольфушка, ты-то куда? С этим болваном — всё понятно. Ты-то, чай, женат. — Не жена и была! Карьеристка. Я деток хочу. А коли дело так и дальше пойдёт — не дождаться вам внуков. — Эх, и то верно, — вздохнула Маха. — Выбор в наших краях невелик. — Потому и валим! — встрял Бронька. И опять получил по лбу. *** Дверь квартиры в элитной высотке Москва-Сити распахнулась, и Бронька, в отыгранном у мужика-начальника костюме, перешагнул порог аппартаментов. — Ну, нифига себе, хоромина! — присвистнул он и, заперев дверь, спрятал ключ в карман. — Бронька, дружище, — поднял лохматые брови Вольф. — А откуда у тебя ключики от царских покоев? Не иначе, приворовываешь? — Зачем? В кармане костюма лежали. — А где адрес раздобыл? — Так и паспорт там имелся, и ещё кое-что. Помнишь, твоя пьяницу третьего дня на заваленку притащила — того, что на меня рожей похож? Да вспоминай: она перед ним и так, и сяк, а он как Прорву увидел, так и сам обратно не захотел. — Припоминаю... вроде. Да много их было! — Я ещё костюм у него в покер выиграл! А как напялил, да руки-то в карманы сунул — всё про нашу новую жизнь и понял: потому как и ключики тебе имеются, и документ государственный с печатями, и ещё корочки какие-то. Бронька достал из кармана удостоверение и прочёл: — Помощник депутата. Лев Львович... Бронька поднёс корочки ближе к глазам и буквально вперился в фотографию: — Чёрт! — Чего? — Да я не тебе! Одно лицо! Со мной, говорю, одно лицо! Надо же! Ты только посмотри! И Бронька, приложил раскрытое удостоверение к щеке. — Видел уже. Только он рыжий! — неуверенно возразил чёрт. — Ну и что? Суверенова жинка, как начала к казначею бегать… Тут Бронька понял, что проболтался: — Естественно, когда я ей от ворот поворот дал.. Так вот: образовалась она тогда на потребу полюбовника из белобрысой рыжею. Народ сказывал, что луковой шелухой волоса покрасила. А ещё сказывали, что не только на голове. — Да где ж видано?! — изумился чёрт. — Где-где?! ... везде! Ну-ка, Вольфик, глянь на кухне: есть у помощника депутата лук да картоха в житье? — Краситься станешь? — Трапезничать... для начала. А потом и шелуху сварим. *** И принялись Вольф с Бронькой осваиваться в новом времени. — А! Ерунда! Везде всё одинаково, — разглагольствовал вернувшийся с улицы рыжий Бронька.— Подумаешь, невидаль! Ну, дома высокие, ну, повозки другие... Чёрт! — Что, Бронь? Я котлеты не дожарил? Так с печкой до сих пор не разберусь — кнопок много. — Да не про то я, Вольфик. Я ж на ихних повозках ездить не умею! И как до царского двора доберусь? А я на меньшее не согласен: наши все при дворах служат. Я что думаю: помощник мне, однако, нужен. — Так ты сам по корочкам помощник! — удивился Вольф, откладываю в сторону инструкцию к микроволновке. — По-твоему у помощника и помощника быть не может? Ты газету свежую читал? Ежели у них три миллиона чиновников — нешто не найдётся среди них одного смышлёного помощника для меня?! Какого же было удивление друзей, когда следующим утром они услышал, как в замочной скважине провернулся ключ. — Лев Львович! Вы в спальне? Выходите, я кефирчику принёс. — Это кто? — шёпотом спросил Вольф, сползая с дивана. — Ты как хочешь, а я в шкаф. И ровно в тот момент, когда дверь гардеробной доехала до упора, в спальню вошёл молодой паренёк. — О-хо-хо, Лев Львович... — удручённо покачал он головой. — Вас скоро охрана в Думе узнавать перестанет. Обросли-то как. А лицо... Паренёк подал Броньке в постель стакан кефира и посоветовал: — Лев Львович, вы отлежитесь до завтра. Вон как вас колотит. В таком виде на заседание лучше не показываться. Наши-то поймут — кто не грешен?! А вот журналисты... Парень забрал из рук Броньки пустой стакан и пообещал: — А вечерком я вам Людочку из фирмы "Всё для тебя" пришлю: она и подстрижёт, и масочку на лицо наложит. Вы только больше не пейте... пожалуйста. *** Людочка пришлась как нельзя кстати: столько секретной и не очень информации не смогла бы выдать ни одна разведка мира. — Ты мне про престолонаследование расскажи. Как смена власти происходит, — попросил Бронька, когда полногрудая Людочка положила горячее полотенце ему на лицо. — А то вы не знаете?! — засмеялась удивлённая Людочка. — Я-то знаю! — схитрил шут. — Только мне по долгу службы понимать положено, что об том народ внизу думает. Два часа пытался шут понять, как устроена современная власть. Но Людочкины пояснялки никак не хотели срастаться в чёткую картинку. Зато срослись в "кучу-малу", исцарапавшую неподготовленный мозг Броньки. — Лёвушка Львович! Да причём тут кто кого родил? Вы совсем плохо соображаете после… А, давайте-ка, я вам лучше массаж сделаю. Оздоровительная процедура понравилась обоим. — А я раньше думала, что вы ко мне равнодушны, — защебетала мастерица, закуривая в постели. — Даже обижалась: такая красота и пропадает. Опытная сотрудница фирмы "Всё для тебя" прижилась моментально. На следующее же утро, решив, что отчеством можно уже пренебречь, Людочка пропела: — Лёвушка, давай скажем Генке, что ты себя ещё неважно чувствуешь. Пусть он за тобой сегодня не приезжает. И мастерица сладко потянулась, позволив одеялу сползти на пол. — А как скажем-то? — плохо соображая, но хорошо воображая спросил Бронька. — Позвоним. Где твой айфон? — Я... Я... — Потерял? Растяпа. Думала, наговаривают, что запойный... — Не забывайся, челядь! — взревел Бронька. — И... это... делай всё сама! Людочка надула губки, но Генин номер набрала. — А что сказать? — спросила она, прикрыв микрофон рукой. — Я должен тебя учить?! — Геннадий, одну минуту... "Всё для тебя" уже поняла, что с "растяпой" хватила лишнего. И, осознав серьёзность момента, она пошла в ва-банк: отрепетировано повела плечиком, отчего шёлковая депутатская пижама стекла с её плеча, как мутный бульон с лысого коленного сустава. — Ладно!— сглотнув слюну, пропел Бронька. — Скажи, ещё неделю болеть буду! В шкафу что-то грохнуло. — Чёрт! – воскликнул Бронька, вспомнив про Вольфа. — Лев… Львович, что с вами? — захлопала ресницами Людочка. Отчество было возвращено на место, что не осталось незамеченным Бронькой. — Скажи Генке, пусть завтра… Нет… Послезавтра приезжает. С этого утра место у плиты заняла Людочка. Бедный чёрт, трясясь от страха, как голодная шавка на морозе, кое-как перебежками добрался до свободной спальни. Выдохнул чёрт, только когда повернул собачку замка. Прежде спальня принадлежала переметнувшейся к замминистра жене Льва Львовича, а потому, на вкус Вольфа, выглядела не очень. Совсем не очень. К хорошим новостям чёрт отнёс наличие персонального отхожего места за стеклянной дверью — такого же розового, как и всё остальное, к плохим — отсутствие какой-либо провизии. К чести Броньки, голодным друг не остался, хоть и стряпала Людочка хрень невиданную. А вот дружеской компании чёрт лишился: как объяснил шут "по-причине невероятной занятости". В отличие от чёрта, для Броньки два дня, а потом и ещё неделя прошли и приятно, и с пользой. Благодаря Людочке шут разобрался и со странностями законотворчества, и с пультом телевизора. Попутно вездесущая Людочка рассказала, какой у депутатов на сегодняшний день средний размер взятки, что вызвало у Броньки нестерпимое желание — срочно перестать быть просто помощником. День так на десятый, шут попросил "Всё для тебя" вызвать "наладчика этой хрени", которую Людочка называла "компьютер", после чего закрылся с ним в комнате и шесть часов не выпускал программиста из квартиры. *** Через неделю, шёпотом, чтобы не слышала спящая Людочка, Броня просипел в трубку: — Гена, приезжай. Сейчас! И купи мне новый айфон, я свой... А, конечно, знаешь. Кстати, будь добр, сделать так, чтобы "Всё для тебя" сегодня ушла и адрес мой забыла. Вот и хорошо! Через полчаса Лексус подкатил к подъезду высотки. Геннадий выскочил из машины и предупредительно открыл заднюю дверцу холеному напомаженному Броньке. — Лев Львович! Отлично выглядите! Но... Людку правильно прогнали — с уколами она явно перестаралась: вы на себя стали не похожи. Оно, конечно, выглядите молодо, но... как неродной. — Хватит болтать! — поморщился Бронька и отдал портфель Гене. — А про эту... вообще больше не вспоминай: до сих пор всё болит. До бубенчиков вообще не дотронуться. — Ну, Людмила! Ну, что за непрофессионализм! Я же ей сказал только лицо в порядок привести... — Гена, ты бы заткнулся, что ли?! — Куда едем? На службу? Испугавшись, что Гена спросит лишнее, Бронька нарочито гневно глянул на помощника и нацепил очки. — Значит, на Охотный ряд, — сделал вывод Генка. Когда Лексус вырулил к месту назначения, Геннадий, распахнул дверь, и Бронька, высунувшись, задрал голову вверх: — Ёшкин кот! Лавочка... Геннадий рассудил по-своему и ответил: — Да. То ещё местечко. Но вы не волнуйтесь. Дела я вёл исправно, никто и не заметил, что ни вы, ни депутат после юбилея полмесяца не показывались. Кстати, шеф просил вас на заседания походить, пока он... При напоминании, что он всё ещё только помощник, Бронька так гневно зыркнул на Геннадия, что парень смутился. — Лев Львович, давайте, я портфель до кабинета донесу, заодно и доверенность отдам. *** На первом же заседании Лев Львович отличился. Во время обсуждения какого-то важного для фракции вопроса, шут начал проверять доселе невиданное чудо — микрофон, да, как дитё малое, и заигрался: — Раз... раз... ещё раз... Соседи по ряду удивлённо вскинули брови. — Нет, ну, вы это видали? — изумился шут и, наклонившись к микрофону, добавил. — Ещё много много раз... — Простите... Услышал Бронька голос главного. — Лев Львович, вы хотите что-то добавить по данному вопросу? — Я? Я... Бронька повертел головой и понял, что настал его звёздный час! "Сейчас я им покажу!" — Я много раз повторял и, как в той песне, ещё много-много раз повторю! Видано ли, чтобы на Охотном ряду творились такие паскудства?! Даже мне — Льву Львовичу, обычному помощнику депутата — даже не депутату, помощнику — и то ясно: это происки шутов, дудящих в чужие дудки! — Правильно! — закричали сопартийцы. — Поддерживаем! Не дадим! Не позволим! Так Бронька случайно, но яростно выступил в поддержку "правильного" проекта. И это был лишь первый шаг на пути к уже оформившейся заветной мечте — подсидеть суверена и стать самым главным над самыми главными. Но всё оказалось гораздо сложнее, чем в царстве-королевстве прежнего начальника. "Так вот зачем я тащил сюда растяпу Вольфа! Пусть-ка он отрабатывает должок! Чёрт он или кто?!" И Вольфу пришлось оторваться от плиты. Вспомнив ремесло, чёрт без особого труда пересадил одного "неугодника" в кресло пожёстче, второго и вовсе на скамью подсудимых... Короче, после некоторых чёртовых манипуляций, для Броньки совершенно случайно освободилось замечательное место — совсем рядом с троном суверена. Довольный, что смог так ловко всё устроить для друга, чёрт потёр руки: — Моя специализация! Умею. Только ты, Бронька, тоже обещал мне помочь — жену сыскать. У тебя и Людочка пожила, и секретарша из управления по каким-то там делам, и... стыдно вслух сказать кто. А я только и знаю, что кашеварить, да смирно на женской половине сидеть. Бедный Вольф и не подозревал, что уже отыграл свою роль в Бронькиной жизни и теперь лишь раздражает шута своим присутствием. — Во-первых, я тебе не Бронька! — едва сдерживая гнев, начал шут. — И ты мне не тыкай! А во-вторых, говорил, сыщу — значит, сыщу! Только дай с делами государственными разобраться: у нас вон ВВП никак расти не хочет! — Да как же он вырастет, как ему покоя никакого?! Поди-ка стёр его уже до середины! Дело ли?! Никакого воздержания. Что ни день —новая чёртова кукла в доме. А мне одну жену никак не сыщешь. А обещал! Обещал, да не выполнил! "Дожили: черти депутатов одёргивают! — окончательно рассердился Бронька. — Гнать эту гниду надо. Болтается балластом. Ещё и прошлое моё знает". И тут до Броньки дошло, как можно избавиться от Вольфа. — Аллё! Гена? У тебя хорошая кухарка есть на примете? Отлично. Пусть ко мне с понедельника на работу выходит. А теперь главное: выпиши-ка мне батюшку завтра, часикам, скажем, к трём. Что? Да нет. Квартиру осветить надо. Хотя, ты прав: пусть и Майбаха заодно окропит — что я, зря ему на пасху ящик "Джона Уокера" презентовал?! В следующую минуту, позабыв о чёрте, будущий суверен, в чём Бронька ничуть не сомневался, уплетал говяжьи медальоны, приготовленные бывшим другом, преуспевшим, если что в кулинарии. С понедельника начиналась новая жизнь, в которой до трона уже рукой подать.