***

            Дни стояли жаркие до чрезвычайности. Над полями видно было ясно, как переливался прозрачный, жирный зной. А ночи украинские, чудные, обманчивые, зеленые. Луна светила, и такую красоту навела на бывшую шахту 103-бис, что ее невозможно выразить. Копер и управление, словно сахарные светились, тени в яблочном саду дрожали, а пруды стали двухцветными пополам – косяком лунный столб, а половина бездонная тьма. В пятнах луны можно было свободно просматривать газету. Но в такие ночи никто газет в селе, понятное дело не читал… Дуня-уборщица оказалась в роще за шахтой, и там оказался, вследствие совпадения, черноусый шофер «Газели». Что они там делали – неизвестно. Приютились они в непрочной тени ольхи, прямо на разостланой кожаной куртке шофера. В кухне горела лампочка, там ужинали сторож кладбища и охранник, а мадам Стус в белом платочке сидела на колонной веранде управления и мечтала, глядя на красавицу луну.
           В десять часов вечера, когда замолкли звуки в деревне Тупиковке, расположенной за шахтой, идиллический пейзаж огласился прелестными, нежными звуками сопилки. Выразить невозможно, до чего они были кстати над рощами и прудами. Хрупкая Квитка Цисык из Америки вдохновенно и ласково пела и уносилась в лунную высь, как видение старого и все-таки бесконечно милого, до слез очаровывающего Прикарпатья.
                                   
                                                         Я піду в далекі гори,
                                                         На широкі полонини…

свистала, переливая и вздыхая сопилка.
           Замерли рощи, и Дуня, гибельная, как лесная русалка в венке ромашек, слушала, приложив щеку к жесткой, черной и мужественной щеке шофера.
           - А хорошо дудит, сукин сын, - сказал шофер, обнимая Дуню за талию мужественной рукой.
           Играл на сопилке сам заведующий показательной фермой Григорий Васильевич Стус, и играл, нужно отдать ему должное, превосходно. Дело в том, что некогда сопилка была второй специальностью Григория Васильевича после ветеринарии. Вплоть до Майдана он служил в известном концертном ансамбле, ежевечерне оглашающем стройными звуками фойе уютного зала на Левандовке. Но великий 2005 год, переломивший карьеру многих людей, и Григория Васильевича повел по новым дорогам.  Бывший львовский лабух бросился в открытое море Оранжевой революции, нарядившись в помаранчевый шарфик. Его долго швыряло по волнам, неоднократно выплескивая то в Киеве, то в Тернополе, то в Ивано-Франковске. Работы не было, ездил в Польшу на заработки. Разуверился тогда Стус во всех и вся, и обозлился, но всплыл он внезапно и губительно в декабре 2013 года на улице Грушевского, сменив сопилку на черную маску и бейсбольную биту. Выяснилось, что этот человек положительно велик и, конечно, не в фойе левандовского ресторана ему сидеть. Не вдаваясь в долгие подробности, скажем, что последний 2016-й и начало 17-го года застали Григория Петровича опять во Львове, где он заведовал ветеринарной лабораторией, а засим и прославился на ветеринарном поприще, как выдающийся двигатель импортного мяса на местные прилавки. «Минкур», удостоверение которого с честью носил в кармане провинциально-старомодный человек, оценил его и назначил ему должность спокойную и почетную. Увы! Увы! На горе стране обозленный и кипучий мозг Григория Васильевича не потух. В Киеве Стус столкнулся с изобретением Файнгольда, и в гостинничных номерах «Алфавито-отеля» родилась у Григория Васильевича  идея, как возродить в течение недели кур в Украине. Стуса выслушали в комиссии животноводства, согласились с ним, и Стус пришел с гербовой бумагой к чудаку палеонтологу.
         Концерт над стеклянными водами и рощами уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно, в Тупиковке собаки, которым по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительный вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла таинственная, колдовская ночь.
         Григорий  Васильевич оставил сопилку и вышел на веранду.
         - Люся. Ты слышишь? Вот проклятые собаки… Чего они, как ты думаешь, разбесились?
         - Откуда я знаю? – ответила Люся, глядя на луну.
         - Знаешь, Люсечка, пойдем посмотрим на яички, - предложил Григорий Васильевич.
         - Ей-богу, Гриня, ты совсем помешался со своими яйцами и курами. Отдохни ты немножко!
         - Нет, Люсечка, пойдем.
         В актовом зале ярко горел свет. Пришла и Дуня с горящим лицом и блистающими глазами. Григорий  Васильевич нежно открыл двери камеры, и все стали поглядывать внутрь. В поролоновых ячейках лежали правильными рядами крупные яйца. Над ними нависали каркасы с мобильными телефонами и айфонами в центре. Блестел окуляр Цейса. Было тихо… только инкубатор тихонько урчал…
         - Эх, выведу я цыпляток! – с энтузиазмом говорил Стус, заглядывая то сбоку в контрольные прорезы, то сверху, через узкие вентилляционные отверстия. – Вот увидите… Что? Не выведу? Только мелкоскоп здесь не нужен, мы ж не опыты приехали ставить, ха… - Дуня, - убери его нафиг… - и он удостоверился, приходили ли эсэмэс-рассылки со словом «революция» на мобильники. Оказалось – приходили ровно в двадцать один ноль-ноль.
          - А ты знаешь, Гриня, - сказала Стусиха, улыбаясь, - бабы с мужиками в Тупиковке говорили, что ты антихрист. Говорят, что твои яйца дьявольские. Грех машиной выводить. Прибить тебя грозили.
          Григорий  Васильевич вздрогнул и повернулся к жене. Лицо его пожелтело.
          - Ну что вы скажете? - нах… Вот народ! Что поделать с таким народом? А? Люсечка, надо будет им собрание сделать… Завтра вызову из области лекторов. Я им сам скажу речь. Надо будет вообще тут поработать… Мы все в Евросоюз стремимся, а это медвежий угол какой-то…
          - Темнота, - молвил охранник, расположившийся на своем посту у двери актового зала.

Информацию предоставил: skif11