Вы не славяне, что в веках

Дрожили честью и свободой

Вы превратили память в прах

О, укры! … Выродки народов.

/плач обрусевшего хохла/

 

Настоящий мужчина любит только двух женщин – свою мать и мать своих детей.

У Власты не было моих детей. Стало быть, на нет и суда нет. А она косится, нервничает. Не имею ни малейшего представления что делать.

- Может, помощь нужна? Располагай! Я лично по-прежнему считаю себя твоим должником.

- Помощь? – Власта горько усмехнулась. – Твое сочувствие бьет через край! А женщине в таких делах помочь может только смерть или слепой случай.

Я призадумался. Опять за рыбу деньги! И ночью о любви им говори, и днем, и за обедом. Впрочем, на этот раз Власта потребовала от меня не слов любви, а что я могу сделать для нее (ради нее?). Слова, которые для умной женщины значат куда больше, чем признание в любви, ибо говорят о том, что человек хочет отдать, а не о том, что он надеется надыбать. И озадачился – вдруг потребует, чтобы я навсегда остался здесь, когда уже начал подумывать о доме.

- Ты стал ужасно хитрым человеком, - сказала Власта и приняла такую позу, чтобы фигура ее стала выглядеть трагичней.

Меня передернуло.

- Почему хитрым? – просто хочу домой. У меня маленький сын, который ждет меня, моих рассказов.

- Ты только с ним счастливым можешь быть? – спросила, заметив, что я погружаюсь в раздумья.  

- А что такое счастье?

- Счастье? Счастье – быть полезной своему мужу.   

- Нет, - улыбнулся, вспомнив Черного Хвоста. – Это долг, я спрашиваю о счастье.

Наверное, чтобы выиграть время, Власта спросила:

- А ты как представляешь?

- Скажу расхожее: любить и быть любимым.

Она нервно прикусила губу.

- Почему не хочешь выдать свои мысли?

- Хорошо. Я хотел бы полюбить тебя, но не могу здесь остаться, а в моем мире ты не сможешь найти себя, да и нелегко туда пробраться – нам судьба расстаться.

Власта печально покачала головой, и ее тяжелые волосы колыхнулись так, как будто находились под водой. Видно было, как она хочет плакать, но держится.

Долго сидели молча, словно привыкая к сказанному.

- Мы ни в чем не виноваты – ни ты, ни я. Как дерево не виновато в том, что случается гроза. Но каждый дурак знает, куда ударит молния. Ты понимаешь?

Власта предложила:

- Давай сходим на Гору Любви.

- Зачем? Я убежден – нам ничего не изменить. Для любви условия нужны – на голом месте она чахнет.  

- Нам – да, но может быть гора…

И заскулила:

- Ну, для меня. Ради меня, пожалуйста, сделай хоть один мужской поступок….  

А то я не был для нее мужчиной! Был – даже неходячим. 

Погладил женщину по пышным волосам:

- Чего же нам сейчас недостает?

Власта улыбнулась через силу.

- Хочу хоть в эти дни быть с тобою всюду рядом.

И была, только иногда надолго умолкала, точно переключаясь на какую-то свою внутреннюю волну. Теперь, когда мы жили на плато, которое давило все желания, у нас уже не было причины рядом спать. Однако и мне хотелось напоследок побыть с ней, так что мы всюду появлялись вместе.  

Сказала Власта, увидев колдуна:

- Мы с Анатолием поспорили о счастье, но не разобрались – кто прав?

- Счастье, - Барыс озвучил свою мысль, - иметь друга, который не отречется от тебя в трудную минуту.

После реанимации на горе Покаяния он заметно изменился. Вот сейчас поднял голову и улыбнулся мне – широко, как рубаха-парень. Однако что-то с этой улыбочкой было не так. Она словно бы застыла на его лице – чуть дольше, чем было надо. И была она более широкой, чем следует ей быть. И взгляд его был направлен не на меня, а чуть в сторону – словно окосел колдун.

- Как думаешь, Анатолий, каково высшее завоевание справедливости?

- В нашем обществе это считается презумпцией невиновности.

- Что это значит? – он нахмурился.

- То есть человеку не надо доказывать, что он не преступник.

- А в нашем? – выцветшие глаза колдуна сузились.

- Да везде, наверное.

- Даже если он сознался в преступлении? – спросила Власта.

- Человек – такое существо, что готов подчас со всею искренностью взять на себя вину чужую.  

Велизарий показался – подошел и, не вникнув в тему обсуждений, стал Власте выговаривать:

- Мужа никогда не надо обижать. Мужчины очень самолюбивы и болезненно переживают, когда ими командуют. Всегда надо быть ровной, ласковой, приветливой, не отказывать в пустяках и стараться поступать так, будто ты выполняешь его последнее желание. Ваша власть в послушании и нежности….

Лекции мои закончились, теперь я проводил консультации для всех желающих. Поток их мог иссякнуть каждый час, ну а я в любой момент мог сказать Арке Небес – мерси боку. Велизарий искал всякую возможность оставить меня на плато или хотя бы задержать – считал, что не все знания выпотрошили из меня. Для такой великой цели годилась даже Власта, на которую он прежде практически не обращал внимания. Теперь разворчался до того, что купчиха была, похоже, ошеломлена – на его слова то терла лоб, то жалко как-то усмехалась, потом даже всплакнула, зашмыгав носом.

Я вмешался:

- Мне что, пора уже – вы провожаете меня?  

Власта ринулась ко мне:

- Неправда – оставайся с нами навсегда!

- Это невозможно.

Власта билась и рыдала у меня на шее.

- Мы с тобой ни в чем не виноваты – судьба такая.

Но поглядел на нее и решился – гладя по спине, шептал:

- Пойдем, сегодня же пойдем с тобой на гору – чем черт не шутит: может, ночь прощальную подарит нам она.

И все разом было кончено – объятия, слезы, уговоры.

Власта ласково смотрела на меня.

- Не бойся ничего, - сказала мне она и на мгновение коснулась моей щеки кончиками пальчиков; прикосновения ее было легче перышка. – Я с тобой. Мы будем в безопасности.

И снова стало тихо и пустынно, и только шелестели камни под ногами: мы поднимались на гору Любви – я, Велизарий, Власта и колдун. Мы с Властою – понятно, Велизарий – чтобы озвучить ритуал, для чего колдун поплелся, на ночь глядя?

- Барыс, влюбиться хочешь? – улыбка делала насмешку еще язвительней.

- Пусть идет! – вступился Велизарий.

- Барыс, ты зачем идешь за нами? – с испугом глядя на него, спросила Власта.

- Да пусть идет – любовь ведь это сумасшествие, но добровольное. 

Сзади раздался жуткий смех без интонаций – колдун смеялся горлом.

Власта с ужасом оглянулась на него.

- Барыс, ты что?

Но тот уже владел собой. Шагал, качаясь, тяжело ступая – крепко стиснув зубы.

- Я верю, что любви все возрасты покорны, - буркнул только, обгоняя нас.

- Да, да, - вздохнула Власта, увлекая меня следом. – Я тоже верю.

И мне шепотом на ухо:

- Я опять хочу заплакать, но не могу. Очень хочу и очень не могу.

- На спираль! – строго сказал Велизарий. – И не болтать!

Верховный жрец Солнца прочел молитву и ушел, сказав нам:

– Теперь спать!

Откровение должно прийти во сне.

Мы лежали в магическом кругу. Власта вложила свою ладошку в мою ладонь, смотрела в звездную мозаику мокрыми глазами, боялась всхлипывать, и лишь осторожно вытирала слезы. А они текли все и текли, и она никак не могла понять, почему они текут сами собой. Так и уснула.

А мы с колдуном не спали – лежали к центру головами и молчали, думая каждый о своем. Над вершиною горы нависла тишина – тяжелая, как баба вся из чугуна.

- Ты действительно хочешь уйти? – спросил Барыс.

- Так ведь там сын.

- Что, ему плохо без тебя?  

- Мне плохо без него.

- Очень любишь?

- Да.

- А я так думаю: дом, дети – это все для женщин. Мужчина должен любить дело, - Барыс расхохотался и спросил. – Правильно я мыслю?

Я промолчал.

- Не хочешь говорить? – осерчал колдун.

- Кроме долга существует право – мое право быть там, где я хочу.

- И я уйду отсюда.

- Куда собрался?

- Пойду по миру, понесу благую весть о божественной сути Солнца. Научу людей молиться.

- Сам-то умеешь?

- Велизарий учит. Ты почему не ходишь на моления?

- Я – вестник, мне это ни к чему.

- Вознесешься к солнцу? – громко и язвительно прошептал Барыс.

- Ты не забыл, зачем мы здесь? – спросил я, и колдун увял.

Итак, ночь, гора Любви….

Велизарий говорил – в кругу магическом надо уснуть с мыслью о возлюбленной. О ком же мне подумать? Или о чем? Я не забыл, как мне было плохо, очень плохо было от любви. Причина в чем? Жена сбежала. Теперь уж, кажется, душа перегорела – не стоит вспоминать. Но стоит все обмозговать, чтоб впредь ошибок избежать.

Что происходит с нами, когда мы говорим, что любим? Ночи без сна, желание стихи писать, петь под балконом у избранницы…. Романтично это в пятнадцать лет, но в тридцать – нонсенс. Вот как у нас с соседкой Люсей получилось – сначала секс, потом все остальное. Без обид расстались и вряд ли вновь увидимся, а могли бы пожениться, влюбись я. Может так и надо жить – встретились, переспали и расстались, а дальше каждому свое.

Что мы теряем, проживая в одиночестве? Уют семьи, нежность и детей? Сын, положим, у меня есть – сполна я заплатил за него нервами. Если уютом считать порядок с чистотой, то уборки в нашей развалившейся семье были моей обязанностью. Что делала жена? Меня любила, заботилась о сыне, училась в институте…. Но чего-то же не хватило ей, коли ушла к другому. Конечно, можно заклеймить – предатель, чертова иуда! Но стоит ли клеймить или в себе копаться? Не лучше ль в жизни разобраться, расставить всех и вся по местам своим – раз и навсегда!

Любовь – это обман, нежности телячьи; мне они отныне навсегда теперь по барабану. Как здорово герой Джигарханяна пел в комедии – если вы на женщин слишком падки, в прелестях ищите недостатки. В этой фразе мудрость жизни! А если и не падки, то вы уже счастливчик. Я, к сожалению, несчастлив. Но и не бабник – Бог свидетель: если у меня есть женщина, другой не надо. Готов с ней спать, растить детей, вести бюджет – все, что угодно, но только не любить, чтобы на ее «прости-прощай, я ухожу к другому», оптимистично пожелать «попутный ветер в юбку, милая, тебе».    

Что можешь предложить мне ты, гора Любви?   

Вокруг сгустилась ночь. Спал Барыс, спала Власта, витая в джунглях своих фантазий. Ну, что ж пора и мне во власть Гипноса. С мыслью «мне не нужна любовь» уснул. Приснился сон…. точнее явь: ведь это было все на самом деле. Я вспоминал.    

С Наташей встретился случайно – просто шел куда-то со скучающим лицом, а  она навстречу, улыбаясь.

- Ты очень занят? – и вопросительно склонила голову к плечу.

Вопрос хороший! Меня удивило – такая девушка и на тебе…. пристает на улице к прохожим. Некоторое время молча любовался, пытаясь объяснить причину.

- Я? Нет, что ты! Чем может быть занят человек, в кармане у которого повестка?

- Ты в институте учишься, - Наташа откинула назад волосы, упавшие ей на плечо.

- Учился – теперь на службу забирают.

- Экзамены не сдал?

- Не повезло. Я не люблю готовиться – чем больше занимаешься, тем неудачнее сдаешь. Зря нервы тратить не терплю: пришел, увидел (билет), победил (препода). Знаешь, кто так говорил?

- Сплошные тайны у тебя, - заметила Наташа. – Не зря так много о тебе болтают девочки на танцах.

- Что болтают – пусть себе, - ответил я. – А вот интересно, что именно они обо мне болтают? Расскажешь?

Девушка кивнула, потом искоса взглянула на меня, слегка прикусив губу.

- Хочешь, одно место покажу?  — сказала глухим от волнения голосом.  

Я и оглянуться не успел, как оказались мы на кладбище. Остановились у обихоженной могилы. Куст шиповника над ней развесил унизанные красными ягодами плети.

- Здесь похоронен мой отец.

Села на лавочке в ограде. Я постоял и отошел к шиповнику, обрывать ягоды. Острый шип вонзился в подушечку большого пальца. Я и не вздрогнул, и не выругался, только нахмурился, глядя на ранку – где стремительно росла капелька крови, круглая и яркая, как ягодка шиповника. Сунул палец в рот.

- Не рви, не надо, пусть висят – ведь это так красиво! Их потом птицы все склюют. – Она смутилась почему-то, потом добавила поспешно. –  Говорят, что это души умерших.

- Склюют, - согласился я.

Посмотрел на сорванные ягоды в ладони, поднес к лицу, понюхал и высыпал на столик.

- Сядь. Рядом сядь – что ты там бродишь за спиной.

Я сел с ней рядом, слова не сказав – надолго замолчали. Изредка поглядывал на большое родимое пятно на ее бедре точеном, хотел пересесть поближе, но так и не решился. В юности каждый год разности в возрасте считается как пропасть. Я уже не окончил первый курс института, поступил снова и получил повестку на расчет. Наташа сдала экзамены за восьмой класс, пошла в девятый. Сколько ей – шестнадцать? Но смотрелась вполне сформировавшейся девицей и очень даже ничего.

Да что там! Натали была красавицей! Из тех девушек, которых обычно видишь на картинах. Однако не утонченной искусственной красотой, которую можно встретить на портретах знатных дам. Красота Наташи была природной и естественной – большие синие глаза и губы пухлые, которые задорно улыбались, изящная фигурка. В кругу сверстниц своих она смотрелась, как лань среди ягнят. Смотреть, как она идет сквозь толпу, было все равно, что наблюдать за порывом ветра, бегущим по глади пруда. Только ее сопровождала не рябь на воде, а головы мужчин, оборачивающихся ей вслед. И я, грешный, не раз провожал ее глазами, но мы нигде и никогда до сего дня так близко с ней не пересекались.  

- Ева, – сказала тихо вдруг Наташа. – Ты можешь полюбить меня?   

Мой зять был популярным королем Увелки, а Ева – его бойцовый псевдоним. Порой знакомые на улице меня так тоже окликали.  

Так и спросила – можешь полюбить меня? Не – я нравлюсь тебе? как было принято в подобных ситуациях, а – ты можешь полюбить меня? как взрослая.

Глубоко вздохнул, шевельнул губами и кивнул, глядя строго перед собой – теперь я и смотреть боялся в ее сторону.

- А можешь ты любить меня всю жизнь?

Хотел ответить, что смогу, но опять не смог и опять кивнул. А потом добавил:

- Очень.

Голос почему-то хриплым стал, да и губы что-то плохо мне повиновались.

Наташа нервно оглянулась по сторонам и подалась ближе ко мне. Ее плечо коснулось моего, вьющиеся волосы щекотнули ухо. Она шепнула:

- Спасибо. Поцелуй меня.

Я тоже к ней подвинулся поближе, склонился, прильнул губами к ее щеке и замер.

- И обними. Пожалуйста, обними меня покрепче.

Но я был девственник тогда – ни обниматься, ни целоваться толком не умел. Юность – это всегда борьба желаний со страхом, и страх пока был непреодолим для нас с Наташей.

Я обнял ее за плечи одной рукой, осторожненько и неумело поцеловал шейку, маленькое ухо, прядь волос. Она не тянулась ко мне губами – задумчиво смотрела на фото с обелиска. Затем произнесла:

- Я здесь тебе клянусь перед лицом отца, что люблю тебя. Ты в армию уходишь? Я буду ждать тебя. Ты слышишь, папа? Я клянусь!

Пытался, но не мог, поймать Наташин взгляд.

Побрели назад, прощались в темноте возле ее дома.

- Завтра вернусь в Челябинск, собирать характеристики, то да се, с друзьями попрощаться – через месяц в армию. На проводы приеду.

- Я буду тебя ждать, - кивнула мне Наташа.

Мы держали друг друга за руки и не решались целоваться.

- Может быть, я не приду на проводы, - помолчав, произнесла она. – Но ты не переживай: я все равно люблю тебя.

- А на вокзал придешь?

Мне уже не хотелось шумных проводин в кругу друзей, слезы мамы на перроне…. Лучше с Наташей, вот как сейчас – рука в руке, глаза в глаза….

Девушка пожала плечами, и ее длинные локоны, которые она только что откинула назад, воспользовавшись случаем, снова рассыпались, лицо обрамляя.

- Конечно, да.

Она ушла домой, не оглянувшись. А мне вдруг очень захотелось, чтобы Наташа вышла снова, и долго-долго ждал ее под окнами.

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди…

                              (С. Есенин)

Наташа на вокзале не была.

Отслужив три года в погранфлоте, вернулся и узнал – Наташа вышла замуж через год после своей клятвы мне. Выпускалась из вечерней школы ввиду беременности.

Такая штука….

Но я не удивился. Вопрос остался – зачем вдруг подошла, на кладбище водила, клялась любить и ждать? Шизофрения? Или отсюда один шаг до анекдотов?

Разобраться не пришлось – нет, мне такое не понять. Хотя другие говорят  - это все не так уж сложно, когда вникнешь в баб и понимаешь баб. У них вся жизнь похожа на игру в любовь. А мы страдай!

И до, и после встречал и расставался, влюблялся и страдал, но знал всегда, что жизнь для жизни уготована, а не для страданий. Теперь то что – устал? бегу от острых ощущений? решил расходовать себя по норме, чтобы хватило на всю жизнь?

Пусть будет так - к черту любовь! Жизнь коротка, чтоб тратиться по пустякам.

Но раз я здесь, то подскажи, гора Любви  - как себя с женщинами вести?

Молчишь? Давай договоримся – без женщины жить можно, без секса сложно – что подсунешь, тем и буду пользоваться. Горбатую, хромую, сварливую, умом убогую – любой жребий буду считать счастливым, и строить счастье с тем, кого присудишь. Что попрошу взамен? Буквально чепуху – не дай несчастья мне хоть раз еще влюбиться.

Ну – по рукам? Не веришь? Вот те крест! (Я, кажется, во сне перекрестился). И не скажу потом: мы просто поболтали как друзья – слово сдержу.

Ночь выдалась прохладная. Над горизонтом висел узкий месяц – он давал достаточно теней, чтобы видеть спутников моих на вершине горы Любви.

Густые и тяжелые волосы Власты ореолом вокруг головы – вылитая Горгона, но до чего прекрасная медуза! Помню, как Барыс сказал – живи мы в лучшую эпоху, в честь такой женщины, как ты, люди возвели бы храм Любви. Однако он был прав, как минимум наполовину. Однажды Власта на моих глазах в челюсть заехала какому-то самцу, который на толкучке ее «сучкой» обозвал. А когда упал, еще и ножкой схлопотал. Чего-то там она ему серьезное отбила. По правде говоря, мне жаль с ней расставаться. Но планы строить - нет обстоятельств.   

Колдун перевернулся на бок. Его растрепанная седая шевелюра и мятая, как всегда, одежда придавали ему несколько очумелый вид, словно он только что вскочил с постели и не может понять, где находится.  Но сейчас он спал.

С возрастом многое портится – костенеют руки, спины; тускнеет взгляд; грубеет кожа, увядает красота. Единственное исключение – это ум. Если о нем заботиться должным образом, не подвергать стрессам и унынию, но постоянной практике, по прошествии лет он становится только острее. Ум колдуна тому доказательство. Как быстро он усвоил культ солнцепоклонников и уже готовится стать его жрецом!

Счастливых сновидений вам, друзья мои!

Ночь скоро закончится. А пока над головою звезды, подо мной гора Любви…. не закатить ли, воспользовавшись ситуацией, какую-нибудь отрывуху в стиле Кама Сутра, пусть даже и во сне. Я прикрыл глаза – а ну-ка, подгони-ка мне, гора, царицу из Египта Нефертити. Клянусь молоком матери своей, которое не шло мне впрок – неужто я не заслужил хорошей оргии?

Нельзя сказать, чтобы со мной все было в норме в эту ночь. Может, я спал, и во сне меня обуревали эмоции по поводу. Может, гора Любви шалила – не просто использовала мою память, но претворяла ее в действия, яркие и совершенно независимые. Одно заметил – она пыталась вытащить на свет все то, чего стыдился я остро и мучительно.   

Вместо Нефертити ко мне из воспоминаний явилась Нина. Впрочем, имя здесь не главное, а дело было так. Провожали мы в армию приятеля – девчонки, парни, целая компания. Выпили, потанцевали – гляжу, девица на коленях у меня пытается отвлечь, развлечь. Думаю, что все проходят через это в семнадцать лет. Да, но то были дурные воспоминания, которые я изо всех сил хотел забыть. Гора напомнила и тон, и тембр голоса, и лексику Нинель по прозвищу «Мать-перемать» так четко, что я их сразу вспомнил. И еще редкие зубы, волосы цветом и фактурой пакли, маленькие фиолетовые глазки, как капельки чернил. И ноги – длинные, стройные, приятной полноты – пара ног, едва прикрытые юбчонкой, что нестерпимой белизной сводили вечер весь с ума.

В чем, спросите, отврат, коль ноги от модели? На вокзал пошли: ноябрь, мороз, на тротуаре лед, а девица – в резиновых сапожках! На них внимание мое заострила бывшая моя учительница – как можешь, Анатолий, ты гулять в такой компании? Устыдившись, друга я не проводил.

Думаете, что это и были мои худшие из воспоминаний? Нет, ошибаетесь.

Еще хуже картины моего детства. О том, как мы с отцом однажды ночевали у далеких родственников в деревне. Их там было несколько дворов. Отец им починил какую-то машину и в честь события зарезали барана – пир закатили до утра.

- Пойдем, деточка, спать, - меня, дошколенка полусонного, из-за стола в свою избу пустую утащила дебелая молодка. Раздела, в корыто усадила, помыла, причесала, уложила. Приятно обнимали ее руки, сосок груди уперся мне в щеку.  

Вот эти воспоминания были хуже всего – отчетливые и живые; острые, как глоток битого стекла. Я лежал в постели: нет сил заснуть, нет мочи убежать – а молодуха дергала меня за писку, с каждой минутой все злей и злей. Другой рукой она себя ласкала.

Стиснув зубы, сдерживал рыдания, надеясь, что она подумает, будто я сплю, и отстанет от меня. Но мука продолжалась.

В какой-то момент она вдруг крупно задрожала, потом замерла, воскликнув: «Ой!», и от меня отстала. Еще что-то бормотала, восстанавливая дыхание, потом погладила меня по голове, поцеловала в шею….

Я судорожно дернулся и почувствовал, что теперь могу уснуть.

Когда это бабина вслед за Ниной и Наташей показалась на горе Любви, я стиснул зубы и яростно замотал головой, как лошадь, норовящая вырвать поводья. Впрочем, к чему нервничать – не сам ли оргию заказывал? Так вот они – Нефертити моей жизни!

Три духа, для разврата собранные, воззрились на меня. Мне хотелось бы сказать, что они выглядели грозно, точно вороны на кладбищенской ограде или вроде того. Но выглядели слишком разными в тех одеяниях, в которых навсегда запомнились, чтобы казаться единым целым. К примеру, молодайка из села была абсолютно голой. А, кроме того, я видел на их лицах признаки страдальческого долготерпения. И до меня дошло – для них этот визит отнюдь не променад в саду вишневом.   

Поприветствовал гостей – «пришли учить меня? Так расскажите – как мне жить? кого любить? как не любить? как себя с женщиной вести, чтобы ей потрафить и себе не изменить? Раскатайте мои представления о вас, божественных созданиях, до основания. Никто не скажет о натуре бабской хуже, чем женщина сама. Ну-ну, я жду. Зачем же вы пришли?»

Они смотрели на меня с серьезным видом.

«Вы духи, вы умны и знаете об этом. Но в этом ваша слабость. Вам кажется, будто вы знаете, что со мной будет, хотя на самом деле это все не так». 

Никаких эмоций – стоят столбами на магической черте.  

Решил подойти к проблеме по-другому.

«Иногда действительно мне не хватает осмотрительности. И, должен признать, временами мои поступки бывают…. – Я замялся, пытаясь придумать более уничижительное для меня определение, чем « необдуманные»».

«Невообразимо идиотскими?» – подсказала Нина.

Меня охватил гнев, и я начисто забыл о намерении продемонстрировать смирение.

«Ну, знаете ли! Слава Богу, я тут не единственный, кому случалось принимать неразумные решения!» – послал я мысли им, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик из горла. – «Ваши подвиги – стыд памяти моей. Вы вспомните, что сами начудили».

Но духов криком не пронять.

Я продолжал – «если вы думаете, что я безрассуден, так сделайте с этим что-нибудь; укажите мне верный путь; направьте мой возрожденный юный разум. Зачем собрались? Делайте что-нибудь, черт побери! Ну, поучите же меня!»

Не то чтоб я кричал, но все-таки запыхался. Это же надо! Телепатия, твою мать!

Мой гнев улегся так стремительно, как и вспыхнул – я даже испугался, что зашел чересчур неблизко.

Но духи просто смотрели на меня и все.

Наконец Нинель – «а с чего ты взял, что мы учить тебя должны? ты вызвал нас, мы пришли».

Она улыбнулась особенно развратницкой улыбкой. Такой снисходительно-презрительной, но любезной и при этом такой неприятной, что я решил запомнить ее впрок. Подобная улыбка – это произведение искусства. И я, удравший в свое время от Нинель, должен был оценить всю глубину ее презрения. Подобная улыбка в определенных кругах ничем не хуже финского ножа.

Нинель развернулась и прочь пошла, виляя бедрами, бросив мне через плечо – «на твоем месте я предпочла б убраться с этого плато».

Прошиб холодный пот – «что?»

И следом тут же тут осенило – «постой! вернись! вы собрались, просить прощения? тебя прощаю!»

«Не за что!» – из темноты мне донеслось.

«Куда же ты? Вернись! Я сдержу свои порывы и не стану при тебе плеваться».

Нина в мыслях рассмеялась – «известно мне, что ты обо мне тогда подумал!»

Ушла.  

Нет, не глупа она и ноги сохранила – а столько лет прошло. Черт принес учительницу ту, что согрешить нам помешала.

Мне стало весело. Теперь я понял – Сила давит все и даже на горе Любви любви не испытать, но позлословить можно. Пусть будет оргия интеллектуальной! Хотя….

«Чего торчишь здесь?» – это я бабине из деревни. – «Прочь пошла! Педофилам нет прощения!»

И та ушла, поникнув головою.

Наташа все-таки была прекрасна. Думаю, неудивительно, что меня особо тянет к женщинам безупречного телосложения. Куда как интересней отыскивать в субъекте ум, женственность и прочие достоинства, когда под рукой, как говорят хохлы «вещь маешь».

Что-то я заговорился. Достаточно будет сказать, что выглядит она впечатляюще, а что в душе творится…. Так мне на ней уж не жениться. Как говорится, ювелир увидит бриллиант и без огранки. Вот так и я. А она бесспорно – бриллиант. Ну, или как-то так. 

«Смотрю, ты далеко ушла от девочки на кладбище» – послал ей мысль.

Она вздохнула, даже вроде бы немного виновато.

«А не дошла ль до женщины, готовой заключить с мужчиной сделку, как говорится, за пределами приличий?»  

Наташа фыркнула насмешливо, и на щеках у нее заиграли ямочки – «и всего-то? а я-то думала, что ты у нас златая голова».

«Главе покоя нет, ты знаешь отчего. А пред тобой любой мужчина истечет слюной».

Ее улыбка изменилась – из обаятельной сделалась лукавой, а потом откровенно дьявольской.

Ни имел ни малейшего понятия, как на это реагировать, а потому решил вернуться к теме.  

«Ну, так как, насчет услуг по договору?»

«А что ты можешь предложить?»  

«То, что нравилось тебе тогда» – я губы растянул лучшей из своих улыбок. – «Обаяние без края и границ».

Наташа неизящно фыркнула.

«И еще прощение за клятвопреступление».

«И что мне делать с твоим прощением?» – она смерила меня циничным взглядом.

«Душу успокоишь. На гвоздик повесишь – пусть висит, как оберег. Наташенька, меня послушай – ведь у тебя выхода нет. Ты здесь, потому что Сила горы вызвала твой дух по моей просьбе. А я затем здесь, чтобы выжать максимальную выгоду из своего положения и могу сотворить с тобой все, что захочу».  

Она развела руками – «так пользуйся, и будем квиты».

«Ты согласна? Я перебираюсь из Челябинска в Увелку – мы встречаться будем?»

«Видать прижало! Не думаю, что ты вспомнил обо мне лишь потому, что я приглядная и тебе нравится родимое пятно на моей ноге».

«А что, отличное пятно в отличном месте. С удовольствием буду целовать его».  

«За ползарплаты в месяц!» – Наташа победоносно улыбнулась, и на щеках ее снова заиграли ямочки, а в глазах вспыхнула необузданная алчность.

Я опустил взгляд и не ответил ничего.

«Могла бы дать тебе прямо сейчас, но не имею тела, а духу не дано мирских забав».

Вздохнул и головою покачал – «да-да, без тела никуда». Когда поднял глаза, увидел, как Наташа смотрит на меня. Полураскрытые губы влажно блестят, большие синие глаза по-татарски сузились. Она поводила плечами бессознательным движением кошки, готовящейся к прыжку.

Перевел дух, лихорадочно соображая. Язык у меня подвешен хорошо, и если мне дадут достаточно минут, могу убедить практически кого угодно в чем угодно. Но дух женщины, которую давно не видел, был слишком непредсказуемым, чтобы им манипулировать. Наташа мне не по зубам. Во мне проснулось подозрение.  

«Да, Толик, такие парни, как ты, мне по душе».  

А я за мыслями услышал что-то совсем неженственное.

«Приятно слышать: понял я – в образе Наташи дух горы. Ведь так?»

«Почему самые славные мужчины всегда ведут себя с женщинами как придурки?»

Какая-то нотка в ее мыслях опять заставила меня насторожиться.

«Я же моряк. Для меня женщина божественна».

Вид у нее сделался задумчивым. Дух горы в образе Наташи лоб потер.

«Я не пойму тебя. Чего ж ты хочешь?»

«Чего тут не понимать? Я – это я, лучший из мужчин, какого тебе когда-нибудь доводилось встречать или доведется видеть впредь, хотя бы издали. Единственный и неповторимый, хоть состою из крови и костей, как у людей. Дышу свободно и хожу везде, где носят меня ноги. Не припадаю к почве и не виляю хвостиком, как пес, при виде титулов любых. С точки зрения тех, которые всю жизнь свою отрабатывают гибкость позвоночника, это кажется надменностью. Да Бог с ними. Чего хочу? Последнюю свободу - иммунитета против женщин. Иметь – да, но не влюбляться. Ты сможешь мне привить?»

«В самом деле? Послушай, неразумно говорить против любви с ее Богиней».

«Вот благоразумия мне только не хватало. Моя доброта людям кажется слабостью, радость – глупостью, а любовь…. К черту ее!»  

«Ты себя хочешь переделать полностью? И кем ты хочешь стать?»

«Умеренно аморальным типом».

«Ох, как я устала оттого, что меня ценят исключительно за интеллект! Когда же, наконец, сумею найти человека, которого будет интересовать и мое тело».

«Оно есть? Так покажись во всей красе».

Наташа принялась, было сладострастно потягиваться, но остановилась и удивленно уставилась на меня – «ну а как же пошутить? ты вроде был острее на язык: чего уныл?»

Вяло улыбнулся ей в ответ – «боюсь сейчас мне не по силам с тобой тягаться в остроумии: голова занята другим».

«Да я никогда и не думала, будто кто способен потягаться со мной в остроумии! Просто, знаешь, хочется иногда поболтать о том, о сем. Ну, какие у тебя думы в голове?»

«Да сколько можно говорить одно и то же!»

«А как ты догадался, кто я есть?»

«Лицо тебя не выдавало, нет – при некотором навыке лицо может контролировать кто угодно, а тут целый дух горы Любви. Не выдавал тебя и облик – только плечи почему-то напряглись, движения чуть замедлились. Тебя подвели глаза. Когда я тебя назвал духом горы в теле Наташи, они как-то по-особому блеснули. И не просто понимающе, нет – виновато. Ну да, конечно, сомнений не осталось – предо мною дух горы Любви в образе Наташи. А зачем? Потому что я – не простой гость на плато, а пришелец из будущего с бесконечной генной памятью? От меня много чего много узнать мыслящему существу. Или духу. Или божеству. Причем же здесь Наташа? Решила поиграться? Впрочем, решил – если ты дух».

Перевел дух и решил взять быка за рога – «скоро заря, мы будем делать дело?»

Жизнерадостная улыбка Наташи застыла на ее лице. Губы по-прежнему улыбались, но глаза сделались ледяные.

«Прошу прощения?»

На самом деле это не вопрос.

«Повторяю: я хочу получить иммунитет от любви к женщинам».

«Боюсь, ничего не получится. Так дела не делаются. Кроме того, не все желания бывают исполнимы».  

Сердце у меня упало, но и отступать не очень-то хотелось.

«Ритуал исполнен – я вправе загадать желание. Твоя обязанность – его исполнить».

«Ты что, башкой где приложился или как? Моя задача – разжигать любовь, а ты что требуешь. Уймись, проснись и прочь ступай!»

«Боюсь, я вынужден буду настаивать».

«Валяй, бойся!» – бросила Наташа, злобно зыркнув на меня. – «Настаивай, сколько хочешь. Меня это не колышет».

«Не могу понять причин, отказывать мне в этой просьбе».

Наташа небрежно скрестила руки на груди – «причина тут одна: нет в природе лекарства от любви; впрочем, если сильно хочешь, могу лишить тебя потенции». – Тон у нее был резкий, гневный, взгляд жесткий.

Я выдержал его, хотя на лбу выступил холодный пот, и разум раскололся натрое.

«Ты нарушаешь правила игры….»

«Молодец, парниша! ты нравишься все больше мне; твое желание хочется удовлетворить; хотя на что же ты рассчитывал?  думаешь, ты первый, кто пробовал, сюда явившись, взять надо мной верх? но так и быть, ты допросился: я оскоплю тебя сейчас….»

Мне было плохо: руки онемели, сознание покинуло – а может, навалился сон?

Наташа подошла, склонилась, прошептала в ухо:

– Не хочешь в женщину влюбиться, не верь ей никогда!   

 

А. Агарков

                                                                                                           санаторий «Урал»

                                                                                                           август 2015 г