Один был невысокого роста, смуглый, чем-то смахивающий на цыгана. Черные кучерявые волосы припорошила дорожная пыль. Тоненькая полоска усиков и густые брови над черными газами украшали его худощавое лицо. Телосложением он не блистал, ни худ и не толст, так середнячок. Его застиранная до непонятного цвета гимнастерка была застегнута на нижнюю пуговицу, что выдавало в нем простого деревенского парня, веселого нрава и незлобивого. Про таких людей говорят «рубаха-парень». Под гимнастеркой, видавшая виды тельняшка. Ремень расслабленно висел на талии, штанины заправлены в давно нечищеные, стоптанные сапоги. Он постоянно шутил, и рассказывал своему спутнику забавные фронтовые истории.
Его спутник был в звании лейтенанта и был противоположностью во внешности и по характеру. На все шутки, которыми сыпал его товарищ и при этом хохотал, лейтенант только застенчиво улыбался. Роста он был высокого и чрезмерно худой, отчего гимнастерка сидела на нем мешком. Он был аккуратен во всем. Лицо выбрито до блеска, светло рыжие волосы коротко подстрижены. Гимнастерка застегнута и выглажена, так же как и брюки. Ремень затянут, а ботинки начищены, так что даже дорожная пыль была не в силах их замарать. В общем, как и положено офицеру он был примером для подражания. Характера он был застенчивого, ему было проще сделать все самому, чем к кому-то подойти и попросить. Если нужно было говорить, то он делал это быстро, и частенько сбиваясь. Все хохмы товарища он пропускал мимо ушей, они ему просто были неинтересны. О чем он думал, неизвестно. Может быть о девушке или о пережитых бомбежках. Так, что цыган развлекал скорее самого себя своими прибаутками и, понимая это, сам же над ними и смеялся.
Горизонт заволакивала туча, пряча солнце. В лицо дунул ветерок, неся прохладу, чего так не хватало уставшему от майской жары и дальнего пути телу. Где вдалеке загрохотал гром, прокатываясь гулким эхом по всему небу.
- О-о-о! – протянул цыган. – Нам махать еще километров семь, а то и восемь, не успеем, застигнет в пути.
Лейтенант, бегло взглянув на приближающуюся тучу, подернул худыми плечами и промолчал.
- Тут недалеко, за холмом деревенька возможно там, на ночлег кто примет, а то не очень, то охота идти ночью, да еще и в грозу. Как, тебе моя идейка? – подмигнул цыган.
- Ты, прав. Нужно найти ночлег не ночевать же под открытым небом и идти в дождь тоже не лучшая идея, - согласился лейтенант.
- Вот и я о том же! Пошли в деревню! Только быстрее, а то не успеем до грозы!
Словно в подтверждение слов цыгана вспыхнула молния, и разразился гром. Гроза приближалась на удивление быстро. Солнце спряталось за налетевшую тучу, погружая мир в серые краски. Ветер крепчал, стало намного прохладней, воздух стал свеж и приобрел запах, какой бывает только перед грозой. Молния полыхнула уже совсем рядом, и гром на миг заложил уши.
- Нужно пробежаться товарищ, лейтенант, а то подмокнем! – крикнул цыган и припустил бегом.
Бежать после жаркого дня и долго перехода не хотелось, но лейтенанту ничего другого не оставалось, и он потрусил следом.
Уже стемнело, и накрапывал мелкий дождь, когда путники подошли к деревне. Хотя деревней это поселение можно было назвать условно. Скорее это был хутор с десятью хатами, расположенными вдоль единственной улицы на большом расстоянии друг от друга.
Крайняя изба была внушительных размеров. Это был настоящий дом с верандой и на высоком фундаменте. Рядом с ним приютилась небольшая мазанка, в окнах которой мерцал свет. Не сговариваясь, путники направились к этому дому в надежде, что в таких хоромах место им точно найдется.
Стучать пришлось долго. В массивные деревянные ворота, закрытые на ночь хозяевами на засов войти было невозможно. Забор тоже был из струганных, хорошо подогнанных досок двухметровой высоты. Дождь усиливался с каждой минутой. И чем сильней становился дождь, тем меньше надежды оставалось у путников, что кто-то выйдет из этой крепости. Когда совсем отчаявшись и собираясь уходить, цыган в сердцах ударил ногой в ворота, за забором раздался кашель и старческий голос спросил:
- Кто там? Кого носит в такую погоду?
- А вы не очень-то дружелюбны, отец. Выходи, погляди на нас! – цыган явно негодовал, к тому же одежда стала промокать и прилипать к телу, что еще больше раздражало.
Старик закашлялся, что-то забормотал, но ворота открыл.
- Чего, вам? – старик выглянул на улицу, прикрывая ладошкой огонек толстенной свечи.
- Отец, нам бы на ночлег. Солдатики мы, вот к дому идем. Сами мы из Жавороновки будем. Тут вроде и недалече, да вот гроза и ночь уже, – цыган подошел к старику вплотную, не давая ему закрыть ворота.
Старик был седой лет под девяносто. Длинная седая борода и тоненькие как паутинка волосы трепетали на ветру. Одет он был в белую рубаху с закатанными по локоть рукавами и такие же белые кальсоны. Его рука прикрывавшая мерцающий огонек свечи ,заметно подрагивала. Он походил на средневекового колдуна или друида, а его желтоватая кожа и бесцветные глаза усиливали это сходство.
- Сынки… - дед закашлялся, видимо, от волнения, а возможно от налетевшего ветра. – Куда я, вас, пущу? Я сам с бабкой в ветхой хибаре живу, в одной комнатушке. Помилуйте, сынки!
- А дом этот, не ваш, что ли? – лейтенант кивком указал на громадину за воротами.
Дед невзначай оглянулся и как-то замялся с ответом:
- Мой! Но туда нельзя! – скороговоркой выпалил он.
- Ха! Там, что молодые живут? – цыган заулыбался.
- Нет! Там никто не живет. Просто туда нельзя. Идите с миром, – старик попытался закрыть ворота, но цыган стоял твердо, не позволяя закрыться створкам.
- Почему нельзя? Фашистов там скрываешь? – цыган пошел в атаку. Терять ему уже было нечего. В других хатах в этот час вообще никого не до зовешься.
- Что, вы! Боже упаси! – старик чуть не выронил свечку. Тяжело вздохнув, он продолжил: - Нечисто там. Я как этот дом построил, всего два дня там пожил. А потом началось… Не надо вам туда сынки. Может быть к кому другому?
- Отец! Самая страшная нечистая сила – это фашист с автоматом, а их мы видели уйму. Нас байками не запугаешь, как-никак войну прошли. Пустишь на ночлег? Все-таки дождь штука нехорошая, мы промокли уже, – цыган потеснил деда и вошел в ворота.
Старик, вздохнув, отступил. Лейтенант вошел следом.
Заперев ворота, дед, пошамкав беззубым ртом, произнес:
- Черт с, вами! Раз вы ничего не боитесь. Сейчас я ключ принесу. Ступайте на крыльцо.
Солдаты поднялись по ступеням. Оказавшись под крышей, они перевили дух. Здесь не капало и не задувало ветром. Можно было расслабиться и, сбросив с плеч вещмешок отдохнуть. Полыхнула молния, на миг, осветив все вокруг. В свете молнии дом показался зловещим. Обросшие мхом бревна сруба, покосившиеся ставни и темнота в окнах отталкивала. Этим жильем явно никто не занимался, и оно потихоньку приходило в упадок. Нехорошее чувство посетило лейтенанта. Как будто разом зачесалось все тело. Не хотелось входить туда. Но его характер не позволял что-то возразить цыгану, который уже был готов лечь и вытянуть ноги.
Появился дед. Кряхтя, он взобрался на высокое крыльцо. Подсветив себе свечой, всунул ключ в огромный, амбарный замок. Пыхтя от натуги, пытался открыть, но ржавый замок не поддавался.
- У-у-у, чтоб, тебя! Заржавел вконец! – продолжая ворочать ключом, пробормотал дед.
- Отец, может у меня получиться? – цыган попытался отстранить старика. – Ты лучше посвети.
Дед нехотя отошел, уступая место. Цыган рьяно взялся за дело крутил ключ, но не мог провернуть. В ярости он дернул замок, так, будто пытаясь выломать его голыми руками, и тут ключ повернулся. Замок тяжелой железкой упал под ноги.
Втроем они, топтались у двери не решаясь входить. Старик чего-то боялся. Даже в слабом свете свечи было видно, как побледнело его лицо, а руки тряслись, едва удерживая свечу. Гости тоже не решались войти раньше хозяина. Цыган потянул за ручку двери, со скрипом в проржавевших петлях она отворилась.
- Показывай, отец, что у тебя где! – цыган отошел, пропуская хозяина вперед.
Не хотелось старику переступать порог родного жилища, построенного своими руками и заброшенного по каким-то причинам известным только самому хозяину. Тяжело вздохнув, дед переступил порог. Вытянув руку со свечой, он пытался осветить все темные углы и пристально всматривался в полумрак комнаты. Следом, слегка подтолкнув старика, вошел цыган. Ему явно надоело топтаться возле двери и хотелось уже хоть какого-то уюта и покоя.
Воздух был затхлый и сырой с запахом запустившегося жилья. На веранде было пусто. Полы скрипели при каждом шаге, который отдавался гулким эхом.
- Давно, вы, здесь не живете? – спросил лейтенант.
Он спросил просто так, чтоб отогнать дурные мысли и не молчать. Ему захотелось услышать чей-нибудь голос, знать, что он не один в этой пустой, мрачной комнате.
- Десять лет уже как не живем. Дом мы этот с сыном построили. Думали жениться, семью приведет, а он в город подался. Только семьей не обзавелся – не успел. Погиб на фронте в 42-м, – дед остановился в середине небольшой комнаты и, подняв повыше свечу, силился разглядеть, что-то в темном углу за печкой.
Комната была также пуста, за исключением печки, которая одним боком пристроилась к стене. Штукатурка на ее дымоходах частично обвалилась и пластами лежала на полу. Крыша над трубой, скорее всего, подтекала, и просачивающаяся вода оставила потеки на уцелевшей штукатурке и стене, к которой прилепилась печь. Пахло как во время ремонта – глиной, известью и строительной пылью.
В темном углу, куда так всматривался дед, ничего не было. Постояв немного, он прошел в другую комнату через дверной проем лишенный двери. Ее или сняли или просто не сочли нужным поставить.
В центре большой комнаты стоял ветхий, расшатанный стол и две табуретки. В углу старая кровать с высокими спинками. На ней лежал матрац, весь в дырах, из которых торчала вата. У противоположной стены стоял грубо сколоченный топчан, застеленный каким-то тряпьем. Плотно закрытые ставни не пропускают ни единого лучика света. Было сыро и темно. Свеча не могла рассеять мрак, и углы оставались темными.
- О, да тут и спальные места есть, а я-то думал, придется на полу спать, – слова цыгана отозвались гулким эхом.
Дед подошел к столу и поставил свечу. Сразу как-то потемнело. Темные углы придвинулись к центру, сделав едва различимыми топчан и кровать. Из кармана старик вытащил огарок свечки и зажег его от свечи стоящей на столе.
- Располагайтесь. Пойду я. Покойной ночи, – дед развернулся уходить.
- Давай, отец! Если проспим, будь человеком разбуди! – цыган уже уселся на топчан, пристроив вещмешок рядом с собой.
Дед обернулся и пристально посмотрел бесцветными глазами, и ничего не сказав, вышел из комнаты. Через секунду захлопнулась входная дверь и наступила тишина, которая словно вата наполнила дом.
Лейтенанту ничего не оставалось, как сесть на кровать. Сетка протяжно скрипнула. Свой вещмешок солдат положил на пол.
- Слушай у меня тут спирт остался. Может, жахнем по маленькой? А то промокли, да и здесь не Ташкент, хоть и не капает, – цыган достал помятую армейскую фляжку.
- Можно! – согласился лейтенант. Он хотел выпить не для согрева, а скорее, чтобы успокоить нервы, которые были не на шутку напряжены.
Старый заброшенный дом, темнота и тишина, только раскаты грома доносятся сквозь бревенчатые стены. Пламя свечи колышется от непонятного сквозняка, тени движутся, словно живые то, набегая, то отступая.
Цыган отхлебнул из фляжки и, крякнув, протянул товарищу. Лейтенант, пригубив, сделал небольшой глоток. Спирт обжог горло и огненной лавиной устремился в желудок, разливаясь там приятной теплотой.
- Неприятно будет спать в мокрой одежде, но ничего не поделаешь. К тому же я привычный, не раз под дождем в окопе дремал, - цыган сбросил вещмешок на пол, и улегся на топчан, не раздеваясь и даже не сняв сапог.
Тепло разливалось по телу, а вместе с ним приходила уверенность в себе, страхи отступали, хотелось смеяться над ними. Голова приятно закружилась. Хотелось пить. Лейтенант достал фляжку с водой и жадно прильнул к горлышку. Напившись, он стал раздеваться. Стянул туфли и аккуратно поставил рядом с вещмешком, Снял гимнастерку и повесил и брюки. Брюки он повесил на спинку кровати, а гимнастеркой собирался укрыться.
- Свечу не будем тушить? – спросил лейтенант.
- Мне не мешает, - ответил цыган и отвернулся к стенке.
Лейтенант улегся удобней, подложив руку под голову и прикрывшись гимнастеркой. Тепло от выпитого спирта все еще растекалось по телу. Дневной переход утомил, и клонило в сон. Солдат не стал сопротивляться ему, не было сил. Дом уже не казался таким страшным, можно было назвать его даже симпатичным. Здесь не капало, и не гулял ветер, слегка сыровато, но это от запустения и с этим можно смириться. Лейтенант заснул. Во сне он ходил по зеленому лугу. Светило солнце, легкий ветерок шевелил высокую траву. В синеве неба летали птицы, щебеча на лету. С цветка на цветок порхали бабочки и жужжали пчелы. В стороне стоял человек и всматривался вдаль. В человеке лейтенант узнал старика. Он хотел подойти к старику, но тут раздался гром, да такой, что закачалась земля. У солдата подкосились ноги и он сел на землю. Гром повторился, земля снова качнулась и тут лейтенант проснулся.
Он открыл глаза, но ничего не увидел. Комната была погружена в такую тьму, что нельзя было рассмотреть собственную руку. Ком страха подкатил к горлу лейтенанта. Лежа на кровати, он сильней подтянул ноги пытаясь спрятать их под гимнастеркой. Тишина закладывала уши. Где-то в темноте пыхтел цыган, а может быть и не он вовсе, а кто-то другой. Может старик уже разделался с ним и теперь подкрадывается к нему. Страх парализовал лейтенанта, он боялся вдохнуть. Про страшные дома ему рассказывала бабушка в детстве. Тогда он очень боялся и приходил спать к родителям. Став взрослым он позабыл свои страхи, да и на войне побывал. Но теперь эти давно забытые истории проносились в его мозгу одна за другой, вызывая панический ужас. Он хотел вскочить и бежать отсюда без оглядки, но лишь больше сжимался в комочек и всматривался в непроглядную тьму.
- Лейтенант, ты не спишь? – шепот цыгана прозвучал в тишине и отозвался эхом.
Сердце лейтенанта забилось быстрей. Слава богу, цыган жив, с ним уже не так страшно.
- Нет!
- Ты, тоже почувствовал, как пол дрожит? Что это было, а? – цыган продолжал говорить шепотом. – У тебя спичек нет? Мои отсырели и не зажигаются.
- Нет, я не курю.
- Черт, темно-то как. Кто свечу задул? Вот блин! – цыган заворочался на топчане и попытался зажечь еще одну спичку.
В соседней комнате что-то стукнуло, словно на деревянный пол уронили что-то тяжелое. Лейтенант затаил дыхание и лежал прислушиваясь.
- Что там такое? Плохие у тебя шутки, отец! – крикнул цыган в темноту.
- Может штукатурка отваливается? - вдруг осенило лейтенанта, и ужас немного отступил.
- Черт, проклятые спички! – цыган снова чиркал спичкой, но ничего не выходило.
Звук в соседней комнате повторился, только теперь он походил на звук катающегося шара. Ужас с новой силой охватил лейтенанта. На лбу выступил холодный пот, а ладошки стали влажными. Все его существо хотело бежать отсюда без оглядки, но страх приковал к постели. Пугала темнота и неизвестность. Цыган тоже стер со лба испарину. Он сидел на топчане и пытался разглядеть в темноте хоть что-нибудь. Он верил, что все это проделки старика. Как он не хотел нас пускать в дом, вот теперь и пугает, чтоб неповадно было. А может и кто другой, ведь дед не показал им другие комнаты, и что там скрывалось за закрытыми дверями. А если все-таки фашисты? Придут и возьмут тепленькими. Цыган пошарил в вещмешке и вытащил раскладной нож. Хоть какое-то оружие.
Долгое время ничего не происходило. Тишина ватой заложила уши. Первым не выдержал цыган:
- Ну и ночка. Утром я все этому старикану выскажу. Черт бы его побрал, с его развалюхой!
И снова раздался звук с соседней комнаты, как будто кто-то рассыпал горсть монет, и они долго прыгали, по полу кружась и катаясь. Лейтенант вскрикнул от неожиданности, а цыган вскочил с топчана и выставил вперед собой руку с ножом.
- Выходи! Что прячешься? – нервы у цыгана были на пределе. Хотелось встретиться лицом к лицу с врагом. Сердце бешено стучало, отдавая в ушах.
Никто не ответил. Было темно и тихо.
- Ты, чего? – шепотом спросил лейтенант. - Кто там?
- Не знаю! Черт, свет бы зажечь.
В соседней комнате что-то зашуршало. Кто-то мял целый ворох бумаги, а потом хриплым голосом прошептал.
- Душно!
Шепот был тихий на грани слышимости, но, сколько боли и отчаянья чувствовалось в нем. Будто человека подвергли неимоверным страданиям связанными с духотой и жарой. Так просят воды умирающие люди перед своим последним вздохом.
- Душно!
На этот раз это был крик, от которого мурашки пробежали по всему телу. Рубаха прилипла к телу. Страху добавляла темнота. Казалось что кричавший рядом с тобой, дышит тебе в лицо, но ты его не видишь, а если протянуть руку коснешься его, и от неожиданности сердце вздрогнет и страх убьет тебя.
Людям свойственно боятся неизвестности, поэтому они стараются не замечать того, что не могут объяснить. Здесь в этом доме в темноте был кто-то неизвестный, невидимый и потому страшный.
Вспышка света на миг озарила комнату, будто чиркнули огромной спичкой.
- Помоги мне! – раздалось совсем рядом и показалось, что кто-то дохнул в лицо.
- А-а-а, черт! – закричал цыган и, выставив пред собой руки, кинулся вон из комнаты.
Плохо ориентируясь в темноте, он наскочил на стол и, перекинув его, упал, но тут, же вскочив на четвереньки, пополз. При падении он окончательно потерялся в пространстве. Уткнувшись лбом в стену, он истошно заорал.
Лейтенант слышал, что происходило с его товарищем. От страха он перестал дышать.
- Помоги же мне! – вопль заглушил верещание цыгана.
В соседней комнате загорелся свет, освещая дверной проем. Цыган вскочил на ноги и кинулся прочь из комнаты. Лейтенант смотрел на свет как завороженный. Он хотел выскочить вслед за цыганом, но страх удерживал его на месте. К тому же он был раздетый, чтоб одеться или хотя бы обуть туфли нужно подняться с постели.
Свет усилился. Комнату наполнили звуки рассыпающихся монет. Кто-то шептал в ухо, то молил о помощи, то смеялся диким смехом, а то и вовсе заливался истерическим плачем.
Лейтенанта бил мелкий озноб. Холодом сковывало сердце и наполняло душу. Ком в горле рос, перекрывая воздух. На грани сознания он увидел старика стоявшего у спинки кровати. Старик был дряхлый. Желтая кожа на его лысой голове была настолько тонкая, что можно было разглядеть под ней кости черепа. Глаза глубоко запали, и казалось что вместо них черная пустота. Скулы выпирали, норовя проткнуть тонкую кожу лица. Тонкие губы сложились в непонятной улыбке скорее похожей на звериный оскал. Да и гнилые зубы не придавали этой улыбке ничего хорошего. Одет он был в какие-то лохмотья клочками свисающие с его худого тела.
Худая трясущаяся рука старика тянулась к лицу лейтенанта.
- Помоги мне! – шевелил губами старик
Парень смотрел в черные провалы глаз, и его будто затягивало туда. Темнота смотрела в душу. А рука тем временем тянулась к парню, неимоверно вытягиваясь, будто была резиновая. Кожа на локте не выдержала и лопнула, оголяя серые мышцы и нити сухожилий.
- Помоги мне! Останься со мной! – парень не слышал, а чувствовал каждое слово.
Отстраняясь от тянущейся руки, он вжался в спинку кровати, по пути нащупав вещмешок.
- Сгинь, нечистый! – парень собрал всю оставшуюся волю и все силы на этот крик и бросил вещмешок в старика.
Видение вмиг исчезло. Только кучка тлеющих углей лежала возле кровати и мерцала тусклым светом. Лейтенант не глядя подхватил туфли, гимнастерку и не обуваясь, выскочил из дома. Перемахнув высокий забор, босиком побежал по размытой ливнем дороге.
Он несколько раз оскальзывался и падал в грязь, где-то выронил гимнастерку и туфли, но он был свободен. Он брел навстречу алеющему закату, и петухи провожали его своими утренними песнями.
Лейтенант добрался до своей деревни. Его подвез местный водитель, ехавший с утра на работу. Его шокировал вид человека бредущего со стороны кладбища. Раздетого, босиком, да к тому же всего в грязи.
Ходили и к дому тому, да только сгорел он вместе со всей деревней в 42-м году. Немцы сожгли.
Товарищ лейтенанта так и не нашелся. Только потом люди поняли про кого он рассказывал. Мишка цыган это был, да вот только погиб он, сгорел в той деревне. Партизаном был и в плен попал, вот немцы, отступая, и сожгли его. Кто-то говорил, что в том самом доме, и сожгли вместе со всеми жителями.
Лейтенант покинул родную деревню и уехал жить в город, где погиб во время пожара в собственной квартире.
А люди над сожженной фашистами деревней до сих пор видят светящиеся шары и стараются обойти это место - особенно ночью. А то не дай бог.
