А. Дешабо
Нина Петровна Гулдакова устало опустилась в мягкое, уютное кресло с чувством тревоги, тихой радости и еще какого-то неосознанного глубинного
состояния, которое всплывало из подсознания и неясной тоской разливалось по всему телу. Домой она пришла сегодня гораздо раньше обычного, и тому был повод.
В обеденный перерыв сослуживцы отдела провожали ее на пенсию. Раскупорив бутылку шампанского, и разрезав большой торт на двенадцать частей, Нину Петровну поздравили с выходом на пенсию. Правда, ей никто не завидовал, все были молоды, но поздравление вышло теплым и славным и Нине Петровне подарили большие настольные часы. И хотя американский миллионер Харви Маккей настоятельно советовал не стремиться проработать на одном месте, до тех пор, пока вас не отправят на пенсию, наградив золотыми часами, Нина Петровна это именно и сделала, нисколько не сожалея об этом.
Большую часть своей сознательной жизни она проработала в советской налоговой инспекции, где и налоги были небольшие и штрафы копеечные. Тогда производственная машина работала четко, без срывов и тем более каких либо экстремальных явлений. Все шло как по накатанной колее, и они выполняли скорее незначительную формальную работу, пока не грянула перестройка. Их отдел не дотягивал до десяти штатных единиц, вдруг, в одночасье превратился в управление в несколько сотен сотрудников, работающих в тесном контакте с не менее многочисленной налоговой полицией. Налоги выросли с 15-20 процентов до заоблачных высот, неуклонно приближаясь к заветной цифре сто. Но сколько точно, никто не знал, так как всех налогов было больше двух сотен, они каждый день менялись и почти всегда росли. Но главное не налоги, а штрафы и пени, перехлестнувшие в десять, сто раз ту сумму, которую способно было заработать предприятие. Им платили хорошие премии, отдавали одну треть штрафов и пени, и началось что-то вроде путины. Что бы заработать хорошие деньги они выгребали из кассы или расчетного счета предприятия все до единой копейки и вешая на них много миллиардные долги.
Заводы и фабрики останавливались друг за другом, не было оборотных средств, нечем было платить зарплату. Грабительские налоги, грабительские проценты за кредиты, грабительские тарифы на энергоносители - вот та триада, что остановила промышленность и сельское хозяйство. Но тут еще директора, почувствовав безвластие, начали черпать полной ложкой остатки некогда богатых предприятий, и тем самым приводя их к неминуемой гибели.
Нина Петровна не заметила, как ее знакомые и соседи: токари и фрезеровщики, технологи и проектировщики в одночасье превратились: в челноков, торгашей и просто безработных.
Существовала негласная установка, что бы заработала конкурентно способная промышленность, нужно сначала ее обанкротить. На самом деле под прикрытием этой идеи уничтожали рабочий класс, который мог оказать сопротивление власти или попросту смести ее и выпуск продукции, которая являлась так же конкурентной для иностранных корпораций. Газеты пестрели некрологами о кончине предприятий, по телевизору показывали голодающих учителей, но Нине Петровне казалось, что это происходит где-то далеко, далеко, например, в Замбии или Заире, короче там в Африке.
Она вовремя получала зарплату, большие премии, да и от небольших взяток никогда не отказывалась, считая это скорее подарком за душевную доброту, чем уголовным деянием. Да и среди коллег бытовало мнение, что взятки берут наверху, там они становятся в одно мгновение на одну ступень с арабскими шейхами, предки которых тысячелетиями создавали свое богатство. А это так горох.
Внезапно неясное, неосознанное чувство стало приобретать контуры вины, что и она приложила руки к разрушению страны, ее промышленного потенциала, к остановленным заводам и фабрикам.
Она вспомнила, как мать ей рассказывала про свою молодость. Во время войны они находились в оккупации и, однажды, в их избу вошел маленький: толстый и очень веселый немец и, гогоча, спросил – матка, яйко есть? Ее мать, а Нине Петровне она доводилась бабушкой, спокойно полезла в кухонный стол, выдвинула ящик, в котором находилась сотня яиц, отсчитала десяток, аккуратно завернула в кулек и подала немцу. Немец, взял кулек, положил его на стол, потом вытащил ящик и, продолжая громко смеяться, понес его к мотоциклу. Вот так же и они сейчас поступают с предприятиями, словно оккупанты, она даже почувствовала сопричастность к глумлению над некогда великой страной, но она тут же отогнала эту мысль - я выполняла указания начальника, что бы быть на хорошем счету и получать премии мы вынуждены были штрафовать предприятия.
Эта мысль успокоила Нину Петровну. Шампанское еще гуляло по крови, голова шла тихим кругом, и на ее тело опустилось успокоение и расслабленность, веки стали тяжелыми, а кресло приняло формы ее тела.
-Все хорошо, хорошо...- сказала она, а может только хотела сказать и посмотрела на потолок и с удивлением увидела, что высота потолка метров шесть и висит хрустальная люстра, заполненная голубоватым светом и двери какие-то странные, дубовые, высокие и торжественные.
Нина Петровна посмотрела на двери, и они открылись, но еще больше ее повергло в удивление, когда она увидела на пороге президента США Билла Клинтона, стоящего в окружении шести гвардейцев, в мохнатых папахах и красных камзолах. Нина Петровна встала и отчетливо увидела, что Билл Клинтон направляется к ней и, не доходя, буквально, полтора метра, остановился. Его лицо улыбалось и излучало бесконечную доброту.
Он протянул руки к Нине Петровне и заговорил на русском языке без малейшего акцента:
-Уважаемая Нина Петровна, вы выполнили безупречно свой долг, вы разрушили то, что не смогли разрушить Наполеон и Гитлер, что не под силу было танкам Гудериана, вы файном* добились финала, и мы награждаем Вас орденом Пурпурного сердца. Слава вам!
И президент повесил на шею Нине Петровне ленту с большой бронзовой тарелкой, на котором рельефно билось сердце, обливаясь кровью, что олицетворяло растерзанную, кровоточившую Россию. Заиграла музыка прозрачно и торжественно. Бранденбургский концерт номер три Баха.
-А вы знаете - спросил президент - кто заказывает музыку?
-Кто платит - ответила Нина Петровна.
-Вот-вот, кто платит - сказал президент - а платили мы, наш конгресс выделял сотни миллиардов долларов, что бы мы смогли с вами отпраздновать победу.
Нина Петровна еще раз посмотрела на орден, он был большой, и давил на шею и грудь и сердце трепыхалось и мерцало красным огнем, и кровь струилась сначала каплями, потом тонким ручейком, потом больше и больше...
Нина Петровна открыла глаза, она сидела в своей комнате, в своем кресле, что-то давило ей в области груди и отдавало в шею. Ей было бесконечно грустно и что-то шевельнулось у нее внутри, слабое, слабое чувство, кажется совесть и это впервые за многие годы.
*файн - штрафы, пени.
