Зимний сад.

1.
…..Рано или поздно мы начинаем повторяться. Это лучше видно на примере кого-нибудь, более индивидуального, чем толпа уличных обывателей. Писателя, художника, музыканта. Писатель, как бы он не хотел, не может превратиться в машину, в механический калейдоскоп сюжетов, исправно выдающий на бумагу ежегодный шедевр. Писатель повторяется, один и тот же, ну пусть несколько варьируемый, но все равно, один и тот же сюжет кочует из одного его опуса в другой. Меняются имена, лица, обстановка, меняется год на отрывном календаре над кроватью очередного героя. Меняется стиль текста, от надуманного, продуманного и витиеватого переходит в рубленый, краткий и резкий, особенно у модных писателей, ежедневно насилующих литературу в надежде наскрести еще денег к многомиллионным гонорарам. Тем же страдает и вторая крайность – писатели молодые, безденежные, ухлопавшие на тираж последние отцовские сбережения и прогоревшие на скучном для все тех же уличных обитателей сюжете. Они пишут сразу и помногу, выхолащивая стиль, уже не задумываются над предложением на тридцатой страницы девятой книги, например. Парадокс: краткий стиль, сложный стиль, надуманный сюжет, реальный сюжет – все решает толпа, все решает какой-нибудь полупьяный водитель, который, на досуге, зайдет в магазин, купить дешевое чтиво.
Прочитав много книг одно автора, легко заметить его повторяемость. Кто-то назовет это неповторимым почерком мастера. Не всегда. Маститый писатель, которого знают все, который уже лет десять почует на лаврах, может позволить себе писать про одно и то же. Он будет говорить на камеру, что исследует ту или иную проблему человека, подвергая одинаковым испытаниям разных персонажей. А на деле он будет скрывать за улыбкой иссушающий страх исчезновения вдохновения, он перегорел и боится остаться без работы, боится остаться один и без денег. А начинающий писатель в своих еще чуть по-детски наивных книгах будет писать про то, что его мучит в реальной жизни, и опять повторяться. Будет искать новые сюжеты, не меняя сути героев, меняя только внешнее, не содержание. Кто-то же не меняет и внешность персонажей. И это тоже в чем-то проигрышный вариант, сам писатель в конце концов разберется в своей проблеме и уйдет от нее, а вот читатели привыкнут, что такой-то пишет всегда про войну, про кровь, что главный герой там всегда волк-одиночка, которого либо, выражаясь вульгарным сленгом, грохнут в конце, либо, оставят в живых, но настолько измученным и опустошенным, и израненным, что лучше б уж сразу отправили беднягу в мир иной. Актер одной роли, писатель одной книги, художник одной картины – все обречены повторяться, бегать по одному колесу, в одном и том же сюжете. В конце концов, сама жизнь, от которой мы так стремимся убежать, лишь череда бесконечных повторов, только каждый раз переходящих на более высокий уровень. А писатели только воспроизводят реальность на бумаге. Парадокс замкнуто круга, абсолютная идентичность схемы любой жизни и любого сюжета. Суть никогда не меняется. Вырастая, взрослея, старея и умирая, люди не меняются.
Душа человека. Когда человек осознает себя в совершенстве? В девять-десять лет, не раньше. Именно в начале пубертатного периода формируются основные качества человеческой души, складывается тип личности и индивидуальное мировоззрение. То, что окружало человека в десять лет, то, что он читал, с кем говорил, какую музыку слушал – это в нем останется навсегда. Мозг сам потом решит, выкинет что-то ненужное, но оставит самую суть. Если ребенок испытал в детстве насилие, неважно какого рода – нет, он необязательно станет таким же палачом, нет. Но он не вырастет веселым здоровым кретином, каких так много в толпе, он будет отличаться. Если ребенок видел в детстве стереотипный образ того же волка-одиночки и, испытав насилие, невольно примерил его на себя, будьте покойны, маска прирастет к лицу. Отличаясь от массы, ребенок, взрослея, будет испытывать то же насилие, но на более высоком уровне, уже не физическое, а психологическое, а потом сразу оба, ребенок будет все сильнее цепляться за когда-то выручившую модель поведения. Формирование основ личности заканчивается лет в пятнадцать-шестнадцать. И даже если потом добродетельные родители, желая оградить свое чадо от проблем, поместят его в новую обстановку, если он не будет ощущать исходящей от людей угрозы, если он станет веселым улыбчивым парнем и найдет пусть не кучу, хоть пару- тройку друзей – это только внешние проявления. Полноценную, самодостаточную, сформированную личность не переделаешь. И любое действие такого ребенка – уже маска, приросшая к лицу, вместе с сотней своих товарок. Ребенок, выросший одиночкой, им и останется. И на самом веселом корпоративе его легко можно будет узнать. Да, он, со временем бросит слишком явный максимализм, что для многих маловероятно, но те, кто смогут и захотят, затесаются в толпу приятелей и даже согласятся смеяться в голос и орать непонятные себе песни. Но их всегда будет видно по глазам. Чуть-чуть настороженным, в разгар веселья, чуть-чуть затравленным глазам, которые непроизвольно стекленеют, завидев вдали незнакомого человека. Память не сотрешь, запуганный взгляд всегда выдает детскую травму. Некоторые, зная это, превращаются в палачей, делают свои глаза ледяными, прячутся за щитом цинизма и мизантропии. Прямой удар для такого волка – вопрос в лицо. Что было с тобой в детстве? Он начнет юлить, уходить от ответа, придумает байку, сорвется, накричит, уйдет в себя, сделает что угодно, чтобы не выдать боли, но уже поздно. На одну секунду правда, давно ждущая такого вопроса на дне души, бросается в глаза, искрится в них страхом и той, давней обидой и недоверием. Все, щит проломлен. Так легко сломить человека, посмотрев ему в глаза. Как много людей этим пользуются, это же почти шантаж. А доверившись и обманувшись, человек снова замкнется, покрываясь льдом изнутри. Обреченный теперь уже всю жизнь играть свою роль, испытывать одну и ту же травмирующую ситуацию, строить один и тот же сюжет. Актер одной роли, писатель одной книги, художник одной картины.
Жизнь повторяется. В литературе есть два разных понятия – сюжет и сюжетная схема. Сюжет – это форма, схема- это содержание. Схема- волк-одиночка, раз уж я взялся за этот стереотип. Он может работать пекарем или быть миллионером, жить в наше время или тысячу лет назад, быть девушкой или парнем – это оболочка, это сюжет. Сюжетов в жизни и в книгах, копирующих на бумажку жизнь – великое множество. Сюжетных схем – девять или десять. Золушка и принц, волк-одиночка, мститель, жертва, несчастный влюбленный(-ые), Рыцарь Печального Образа, злая ведьма, двойной агент, работающий и на добро и на зло, марионетка, лишний человек, супергерой – самые распространенные, самые стереотипизированные и затасканные сюжетные схемы. Каждый человек примеряет на себя одну из этих масок. Лучше одну, а то запутаешься, кем когда быть. И на схему нанизывается жизнь, собственно и являющаяся сюжетом конкретной книги конкретного человека – вас.
Читая подобные отступления, многие, наверняка, уже думают, мол, вот сам настрадался в детстве и забивает теперь нам головы своими проблемами, выплескивая их на бумагу. А другие шипят про себя, давай, уже, начинай там свою книгу, хватит воображать себя великим автором. А книга уже начата, дамы и господа, вот ведь какая штука. И , знаете, я действительно отношусь к той схеме, о которой столько говорю. Я волк-одиночка уже двадцать второй год и, испытав в детстве тяжелую психологическую травму, надо же, здорово звучит, я не собираюсь менять свои знамена. Согласен подчинить жизнь любимой схеме, кстати, очень помогает. Может быть, мысли мои придут в некое подобие порядка, если прольются на бумагу. Я не настаиваю, чтобы меня читали те представители обывателей, которые сейчас полулежат на диванах или удобно устроились в креслах с чашкой чая и бутербродом в одной руке и книгой – в другой. Этой опустившейся массе бесполезно что-то втолковывать, оставим их, пусть так. Моя история обращена к моим неизвестным соратникам, товарищам по несчастью, таким же волкам в чужих стаях, вынужденным притворяться обыкновенными людьми и смеяться над непонятными анекдотами и поддерживать ненужные разговоры. Все, что будет здесь написано – реальность, реальность в рамках данной книги, условная, как и любая реальность. Тот, кто сейчас к вам обращается, не автор, а герой этой книги. Впрочем, как я уже говорил, жизнь = книга, автор- и есть сам герой……
2.
….Который день Виннипег заваливало снегом. Восьмой день. Колючим, холодным, мокрым, когда он ползет по небритым щекам, а смахнуть некогда, сухим, когда он падает на сугробы, становясь порошей, снегом. Привет от десятого февраля 2014 года. Снег сыпался беспрестанно, словно на небесах заклинило зимнюю машину, или сильно протекал кран ванны, а небесный сантехник, как и земные, предпочитал спать где-нибудь на тяжелых, нависших над городом серых облаках, прячась от начальства. Лохматые, обросшие сучьями и обрывками последней листвы, деревья вяло гнулись под снегом, покрывавшим их ветви и изредка обламывавшим их собственной тяжестью. Снег валил на дороги, лениво сыпался за шиворот прохожим, спешащим проскользнуть относительно открытое пространство между двумя рядами трех-и пятиэтажных домов, называвшимся улицей. Прохожие поднимали воротники пальто, накидывали на голову капюшоны пуховиков и курток, спасаясь от холодных хлопьев. Машин вечером мало, пару припаркованных у подъездов, завалило по самый верх, превратив их в белых призраков. В домах почти ни у кого не горит свет. Электричество стоит недешево, его не тратят впустую. Снег сыпался на магазины, растворяя их вывески. В тумане вязких тихих серых сумерек между пятью и шестью часами вечера над улицей возвышалась красная, светящаяся неоном от генератора, буква «М» - вывеска вездесущего «Макдональдса». Самого здания видно не было, казалось, что огненная буква торчит здесь сама по себе, посреди пелены снега, заслоняя собой вид на уличный поворот. Огненная и присыпанная снегом, сочетание несочетаемого, оксюморон.
Снег начался полчаса назад. До этого его не было пятнадцать минут, за которые успело выйти из-за туч солнце, и сесть за горизонт, неохотно освещая красноватыми лучами белую землю. Потом оно потухло, в небесной канцелярии выключили лампочку. И снова пустили автоматическую снежную заставку на рабочий стол компьютера – в подлунный мир. Если забраться повыше или взлететь и всмотреться сквозь пелену метели, можно увидеть за домами бесконечные серые прерии, уходящие на восток. Иногда интересно думать, где они заканчиваются. На них можно смотреть бесконечно. Серый снег и серое небо, а посередине плотными рядами возвышается лес, петляющих тонкой лентой по белым просторам. Лес вдоль реки, высокие, немного искривленные из-за открыто пространства и вечных ветров сосны. Здесь больше всего сосен, хотя иногда встречаются ель и канадская пихта – невысокое дерево с очень противной на вкус смолой. А у сосны смола вкусная, липнущая к языку. Сейчас в лесу совсем темно, снег там синий, особенно под деревьями, он плотным слоем лежит на громадных сосновых лапах и, соскальзывая, падает с глухим мягким хлопком, совсем не так, как здесь, на самой окраине города. Всегда тянет в лес, когда смотришь на него, он манит своей темнотой и этими черными силуэтами сосен, и своим теплом даже в середине февраля – самого лютого зимнего месяца здесь. Лес почти смыкается кронами в узких местах разлива Ред-Ривер – Красной реки, текущей через весь город с запада на восток. Чуть дальше, за излучиной, в нее впадает Ассинибойн – бурный, вечно глухо шумящий поток. Даже сейчас, под слоем льда, можно услышать бурчание и шипение запертой воды глубоко в нижних слоях, где укрылась от холода рыба, где она медленно плавает, экономя тепло или просто лежит в песчаных расселинах на дне, глядя подернутыми льдом выпуклыми бесцветными глазами сквозь холодные темные воды.
Красная река никогда не замерзает полностью, всегда оставляя полыньи под мостами или там, где к воде совсем близко подходят деревья. Снег падает на лед, скрывая его неровности, скрывая его тонкость, делая лед совершенным, девственно белым, пока сумерки не сделают его черно-синим на пару минут, обрушившись сверху вслед за снегом. А потом, часов в восемь, взойдет луна и осветит холодным белым, почти неоновым светом, деревья и лед, вытащит каждый листик и каждую корягу очертит черным углем, выделяя каждую щель и промоину. А пока лес и застывшая река укутаны в уже темно-серые сумерки и темный, пушистый снег, продолжающий валить с прежней скоростью.
Тишина зимней метели разрывается протяжным заунывным воем, доносящимся из леса с западной стороны, со стороны города. Волки гонят добычу. Гонят по глубокому снегу. Сейчас, сейчас.
На опушку леса выбегает олень. Молодой, сбросивший в конце осени первые рога, невысокий, серо-рыжий. Новые рога торчат на голове еще не проклюнувшимися шишками, в местах роста уже слазит шелушащаяся кожа и роговой нарост. Олень устал и напуган, он бежит, слегка оглядываясь через плечо, бежит, проваливаясь тяжелым телом в рыхлый, только что выпавший снег. Снег мешает ему, он отощал за зиму, но не настолько, чтобы порхать, как птица. На твердом насте, который был вчера, олень чувствовал бы себя увереннее, но сейчас он устал. Он бежит, низко нагнув голову, глядя себе под ноги, и видно, как ходят его бока, на рыжей шерсти которых выступает пот крупными каплями, отчего шерсть темнеет.
Выскочив к самой кромке льда, олень на пару секунд замирает. Он думает, что его не слышно, что только он слышит мерную рысь гона, волки совсем рядом, вой уже отовсюду. Зачем он остановился, тяжело раздувая точеные ноздри и с шумом выдыхая на мороз легкий пар?
Сзади захрустели ветки, и на кромку льда бесшумно выскочил волк. Большой, почти по грудь оленю, тоже отощавший за голодный январь. Серая, свалявшаяся на боках, шерсть переходила в темный ремень на хребте и почти черные лапы. На лобастой голове природа словно вывела несмываемую черную маску, белели только белки больших желто-карих глаз. В глазах не отражается ничего, кроме голода.
Олень отскочил от преследователя к краю, зацепив тонкими копытами сваленный гнилой валежник у льда, поскользнувшись и едва не упав, но удержавшись. На мгновение он встретился взглядом с волком, кружившим вокруг, также не решаясь шагнуть на самый лед, который у берега всегда тонок, там идет течение. Волк медленно наступал, хриплым ревом подзывая к себе остальных, которые еще неслись по лесу. Вот они – среди деревьев замелькали быстрые тени, глаза оленя забегали, он отчаянно старался уследить сразу за всеми и не мог. Волки же не могли окружить его, боялись льда, ждали приказа вожака. Олень попятился, чувствуя уже вместо валежника скользкий, чуть прикрытый вечерней порошей лед и оскальзываясь уже на нем.
Олень решился и, резко прыгнул в сторону, прямо на лед, успев увернуться от клацнувших в воздухе длинных изжелта-бледных клыков. Он тяжело упал на застывшую воду, и вожак стаи отрывисто рявкнул, понуждая волков выйти из тени и медленно пойти по льду. Олень встал, наставив на волков еще мягкие маленькие рога и пошел на них, уже расставшись, вероятно, с надеждой на спасение. У него была возможность раскидать волков мощными ногами, убить от силы двух и попытаться уйти, но снег. Снег, продолжавший падать на поле битвы, застилал оленю глаза. Ошалев от ярости, он не заметил, что один из стаи обходит его сзади, рыча от страха сквозь оскаленные зубы. Зайдя за бок, волк рванулся и впился оленю в левую заднюю ногу, там, где она сходится с мощным корпусом в шарнир единого механизма тела. Олень взревел, взбешенный вожак прыгнул на него спереди, не заботясь о рогах и передних копытах жертвы. Секунда – и громадный зверь придавил оленя своей тяжестью, вцепившись тому в трепещущее горло, в ложбинку под нижней челюстью, где проходит сонная артерия. Кровь теплым фонтаном брызнула на зверей, приводя их в неистовство. Полузадушенный олень еще дрожал, когда, по сигналу вожака, придавившего морду оленя к земле, волки бросились на него. Их было одиннадцать ободранных, потрепанных зверей на одного молодого оленя. Они рвали его плоть, глотая поскорее большие куски горячего мяса, чтобы огрызающийся рядом напарник не выхватил добычу из-под носа, они ворчали и грызлись, но уже более мягко, приходя в благодушное сытое состояние.
Волка, напавшего первым, вожак игнорировал, обгладывая оленье брюхо, запустив туда морду по шею и изредка высовываясь на холод, и приторно облизываясь. Годовалый переярок, опьянев от удачной охоты, принялся зализывать ушибленное оленем плечо и отвернулся от вожака. Тот неожиданно прянул вперед и точно так же, как за три минуты до того оленя, полоснул собрата клыками по шейной вене. Переярок развернулся и, обнаглев от боли и ярости, бросился на вожака, но тот спокойно отскочил, вернувшись к трапезе. Переярок ослеп, он прыгал и скулил, но все реже и слабее, а глаза ему все чаще заволакивала красная пелена. Наконец в его теле больше не осталось крови, он задрожал, вытянулся на снегу и затих. Остальные волки не обратили на труп никакого внимания.
Еще через пять минут, обглодав труп до костей, стая снялась с места и исчезла так же бесшумно и призрачно, как и появилась, оставив историю голода, кровью вытатуированную на снегу. Метель продолжалась, снег все так же сыпал с темно-синих, почти черных ночных небес. Луны не было, ночь обещала быть беззвездной. …