5.
Парадокс: любую вещь начинаешь ценить только тогда, когда теряешь. Жизнь, например. Впрочем, будет неправильно говорить, что я сижу здесь, в одиночестве, в депрессии и отчаянии и жду не дождусь собственного конца. Я не убиваюсь, я просто не знаю, что мне делать дальше, и какие планы строить на остаток жизни. Странно, еще недавно я был счастлив с ней и верил в счастливое будущее, а сегодня я живу прошлым и теряюсь в настоящем. Депрессия у меня была. Сначала. Тогда я, пару раз, набрал в супермаркете по пять-шесть бутылок пива и под утро они, пустые, валялись возле кровати. Или возле стола, если я засыпал на диване в гостиной, с включенным ноутом на коленях. Сушняк после трех литров пива неимоверный, спасает только фильм в компьютере, на полной громкости. Хоть немного отвлекает.
Потом стало веселее. Лето катилось к концу, сад заваливало листьями, а в небе пролетали большие стаи гусей, улетающих на юг. Я пристрастился писать музыку для себя, это стало моим любимым хобби. Сделал себе из колонок от ноутбука и микрофона крохотную студию и часами записывал на диски протяжные скрипичные трели. Как крики тех гусей, высоко в бледном голубом небе ближе к вечеру. Короткие музыкальные отрывки, похожие на записи бессловесного дневника. Мне музыка стала важнее слов, когда я играю на скрипке, то отвлекаюсь, и боль в груди утихает. И на пару минут становится легко и спокойно на душе, и ты готов птицей взлететь в небо, вслед за первой вечерней звездой, зажегшейся над осенним рябиновым садом за моими окнами. Я тогда сильно полюбил эти тихие одинокие вечера, когда ты остаешься наедине со Вселенной, ощущаешь себя частью большого-большого мира, без конца и без начала. Никогда не думал раньше, что можно утонуть в звездах, когда на них смотришь. Смотришь и проваливаешься, и уносишься все дальше и выше. Не знаю, получится ли у меня когда-нибудь написать музыку про это. Как это называется, когда ты растворяешься в звездах, в холодном ночном небе и забываешь обо всем?
Зачем я трачу время на описания каких-то звезд? Отвлеченные умозаключения удивительно пусты, но почему-то дают наибольшее удовлетворение.
Так, у Трикс закончился корм, придется делать вылазку в магазин. Роюсь в шкафах в поисках хоть чего-нибудь. Один шкаф заперт, у меня там таблетки. Куча бутыльков с белыми продолговатыми пилюлями, горькими и пахнущими больницей. Раньше, еще полмесяца назад, они мне помогали. Полмесяца назад, еще в январе, я поехал к своему доктору в Ванкувер. Он, похоже, остолбенел, когда меня увидел, я ведь даже не созванивался, не уговаривался о встрече. Просто явился на прием, как снег на голову бедняге врачу. Он был так комично удивлен, что я еще жив, у него ручка упала на пол, он ее минут пять доставал. Наверно, боялся на меня взглянуть, вдруг я сейчас пройду сквозь стену или притащусь ему ночью в кошмаре. Совладав с собой, доктор извинился, чем развеселил меня еще больше, и принялся осведомляться о моем самочувствии.
-Вам стало хуже, - констатировал он, проглядев на свету окна мои снимки. – Пошли метастазы на оба легких. Почему вы не пришли раньше?
-А зачем, док? – усмехнулся я, пролистывая какой-то журнал у него на столе про какую-то конференцию по пересадке уха. Интересно, если тебе приставили чужое ухо, например ухо негра, а ты сам белый? Вот умора! А, ну да, я же на приеме у врача, я умираю, черт возьми, надо соблюдать приличия и сидеть с серьезным видом. – Одно только скверно, док, - тут я улыбаюсь ему в лицо, он смотрит на меня, как на психа. – таблетки перестали помогать. Спасает только музыка( ну еще сигареты, но про это я промолчу, собственно, они во всем и виноваты. Надо же кого-то обвинить, желая себя выгородить).
Доктор вздыхает, оглядывая почему-то рукава своего накрахмаленного зеленого халата.
-Ну, - наконец говорит он,- если музыка для вас стала отдушиной и обезболивающим, то мне остается пожелать вам только удачи, Эрик. Все остальное вы уже знаете.
-Да, - говорю я, - таблетки на морфине мне не помогают, спать ночью невозможно, утром в крови вся раковина, теперь уже и волосы лезут клочьями, как у линяющей шотландской колли. Сейчас конец января, в планах – дожить до февраля, а там как получится. И никакая операция меня не спасет, это как мертвому припарки делать. Спасибо Интернету за мое просвещение. – я встаю и шутливо раскланиваюсь. Раз уж я выбрал себе роль арлекина, надо хоть ее успеть доиграть до конца.- Прощайте, док.
-Эрик, - я оборачиваюсь, - когда вам перестанет помогать музыка…
-Что?
-Не терпите боль. – Я прямо вижу, как переживает за меня доктор. Даже больше, чем я сам. Готов предложить мне самоубийство, лишь бы не видеть моей улыбки. Это все равно, что смотреть на вечную ухмылку черепа. Громким смехом и черным юмором боль не скроешь. И глупо писать вам, что боль дикая, что терпеть невозможно, расписывать свои страдания и прочую дребедень. Вам –то это зачем, ни вы, ни я не знаем друг друга. Не волнуйтесь, писать мне осталось недолго, дневник скоро кончится, и вы, с облегчением его закрыв, вернетесь к своей работе, к недопитому кофе и недоделанному сексу с женой. Вернетесь к жизни. А я останусь на страницах своей книги и буду вам завидовать, как бы банально бы это не звучало.
Интересно, я ему все-таки испортил статистику? Нет, наверно, я ведь загнусь тихо, как мышка, в самом глухом углу Канады, и через неделю никто даже не вспомнит о том, что я когда- то дышал одним воздухом с вами и смотрел на одни с вами звезды.
Постоянно возвращаюсь в мыслях к звездам, интересно, с чего бы это?
В магазине тороплюсь проскочить подальше, в более пустые отделы. Людей здесь и так мало, но все-таки. Не хочу, чтобы кто-то смотрел на меня при желтом электрическом свете магазинных неоновых ламп под потолком, загаженных мухами в конце зимы. С того года не протирали. Набираю себе в коляску «Доширак», пиво, хлеб, кошачий корм( жуткая идея – кормить крысу кормом для кошек, она растолстела, как на дрожжах. Крыса-мутант, еще и белая с красными глазами.), сок, сигареты.
-Эрик, - меня окликает сзади удивленный голос. – Привет, как дела?
Надо же, какой веселый голос. Настоящая радость, не то что моя истерика, выраженная в смехе. Сзади, вся улыбаясь, стоит вчерашняя девушка, Энни в своем белом пальто.
-О, привет, - говорю я,- Ну что, шкаф не развалился? Еще помощь нужна?- зачем я это добавил?
-Нет, все в порядке. – отвечает она, сгибаясь под тяжестью высоких бумажных пакетов под мышкой. Из одного, как пика, торчит длинный батон, упираясь ей почти в горло.
-Давай возьму, - она протягивает мне пакет с батоном. Потом ошеломленно смотрит в мою коляску.
-Что?
-Слушай, ты это ешь?
-Ну да, а в чем проблема?- я удивленно смотрю на нее. Она машинально поправляет шарф на шее. Серьезно смотрит на меня, а глаза смеются.
-Эрик – важно говорит она, - ты мне вчера помог с переездом, я хочу помочь сегодня. Просто умоляю, позволь мне взять вот это( кивает на «Доширак»), выкинуть в мусорку, прийти к тебе домой и приготовить что-то более съедобное?
То неловкое ощущение, когда к тебе подкатывает красивая девушка, а ты не знаешь, что говорить.
-Наезд, однако, - выговариваю я наконец. Девушка смущается. – Извини, неудачный прикол.
-Да ничего. Ну так как?
-Ладно, - я медленно иду к кассе. – а ты готовить умеешь?
-Умею.
Пропускаю ее вперед в очереди, смотрю, как кассирша быстро отбивает товар, как на конвейере выдает чеки и пакеты, и посылает очередного покупателя мысленно к черту. Хотя, может и не посылает, просто это у меня такая привычка – все проецировать на себя и смотреть на мир так, будто все думают как я. Эгоцентризм.
Энни по-хозяйски заваливает меня своими покупками, не обращая внимания на мои слабые протесты. Потом мы полдороги молчим, полдороги дурачимся. О себе она не говорит, как и я, идет, раскидывая сапожками снег с тропы, которую только у нас называют дорогой. Летом здесь дорога, а сейчас…
-Ты давно тут живешь? – спрашивает она. Я, погруженный в свои мысли, вздрагиваю.
-А, что?
-Нет, а вчера ты смеялся, что я зависаю от простого вопроса. Сегодня мой реванш. – она идет рядом со мной, и я слышу, как скрипит свежий пушистый снег у нее под каблуками. Она невысокая, и ходит на каблуках, которые, наверно, сильно стучат по каменному или деревянному полу. Да, я же отвечаю.
-Нет, не так давно. Чуть меньше года. А раньше жил тут до шестнадцати лет.
-Да? Странно, мне показалось, что ты вообще вчера приехал. Не свалишься под грузом покупок?
-Очень смешно, - фыркаю я. – Что там тебе показалось, а то мне из-за батона не видно?
-Ты жил тут до шестнадцати лет, а сейчас с тобой в магазине даже никто не поздоровался. Что-то не клеится, - она испытующе смотрит на меня. Снег, утром немного стихший, налипает ей на ресницы, делая глаза заиндевелыми. Красиво.
-Одноклассники все разъехались, - отвечаю я, - а стариков я почти не знаю. А тебя-то каким ветром в наши края?
-Меня? – она оступается и проваливается в сугроб. Хохочет, не обращая внимания на мою руку, потом вылезает, вся в снегу, вспотевшая и растрепанная, и опять смеется. – А так, взяла и приехала. Шучу. Просто всегда хотелось уединения, что ли. Тишины.
-Нда, - неопределенно хмыкаю я.
Провожу ее через усыпанный снегом зимний сад, чувствую ее восхищение.
-Нравится?
-Очень, - она оборачивается, и я вижу, что ее глаза слезятся от сверкающего снега и огненно-красных заледенелых ягод. – Вы сами его посадили?
-Не знаю, - честно отвечаю я, - он был здесь, сколько я себя помню. Правда, раньше здесь было потеплее. Осторожно, на веранде пол скрипит.
-А, я помню, вчера ступить боялась. – теперь уже усмехаюсь я. Открываю дверь, напрочь забыв про голодную Трикс. Крыса, толстый белый шар с хвостом, выкатывается из темноты нам под ноги и недовольно шипит. Энни истошно взвизгивает и отскакивает, чуть не упав на меня. Я смеюсь в голос, отпихивая Трикс ногой.
-Все в порядке? Извини, - оправдываюсь я, - она просто проголодалась и не привыкла принимать гостей. Ее зовут Трикс. Трикси, иди сюда, - я начинаю щелкать языком, подзывая забившуюся в угол крысу.- Она боится тебя больше, чем ты ее. Не показывай ей своего страха.
Энни перестает выбивать дрожь зубами и опасливо соглашается пройти в дом. Оглядывается в поисках вешалки. Я помогаю ей снять пальто, вешалки у меня нет, приходится вешать на дверь. Пальто падает, я, краснея от злости, нагибаюсь его поднимать, девушка хихикает. Глупее не придумаешь. Натянув на уши шапку(если ее нет закутываюсь в шарф), веду ее на кухню.
-Тут, правда, маленько не прибрано, - честно предупреждаю ее. Она без колебаний входит в мой полутемный дом с темными же выцветшими обоями( я здесь не жил со смерти матери , дом стоял пустой, ремонт завис в воздухе), чуть морщится от застарелого сигаретного дыма. Трикс бежит за ней, по полу стучат высокие каблуки девушки и цокают лапки крысы с острыми когтями, которые я все забываю подрезать. Искоса наблюдаю за Энни, надо отдать ей должное, она в шоке от моей берлоги, но виду не подает, расхаживает по кухне, лавируя в узком фарватере между столом и мойкой, и ни на что не налетая. Я, например, постоянно врезаюсь боком в острый угол мойки, и чуть не падаю.
-Так, - девушка наконец поворачивается ко мне.- Свет есть?
-Одну минуту, - выключатель на стенке, кухня, а заодно и весь дом погружаются в электрическое желтое море. Да, у меня же в сарае портативный генератор, от него и свет с теплом. Энни не видела меня при ярком свете, я вижу, как она, прикусив губу, задумчиво смотрит куда-то сквозь мою персону.
-Все в порядке? – обрываю затянувшееся молчание. Она словно встряхивается.
-Да, - выгружает из пакетов покупки: ветчину, сыр, кетчуп, мороженую курицу, толстую как индейка на день Благодарения. Раскладывает это все на столе. Не знаю, что чувствует сейчас в своем углу под плитой Трикс, наверно, у нее челюсть отвалилась от такого количества еды. Или э то у меня такой глупый и растерянный вид?
Тем временем Энни включает плиту и ставит на конфорку невесть откуда взявшуюся кастрюлю с кашей, курица размораживается в микроволновке. Я думал, она взорвется от длительного бездействия, но нет, все нормально. Девушка снует по кухне, по временам озорно поглядывая на меня, я сижу в углу на табурете и таращусь на еду глазами голодного(очень голодного) кота.
-Слушай, на тебя так приятно смотреть, - шутит она, - Ты смотришь на курицу, как кролик на удава.
-Понимаешь, - важно начинаю плести я, - когда ты занят мыслями о вечности, тебе нет дела до серой повседневности и прочей ерунды.
Она встает в обиженную позу.
-Это я-то по-твоему отношусь к серой повседневности? О чем ты таком думаешь?
-Да так, - неохота вести разговор, отвык я от столь длинных бессмысленных бесед. Да, по правде говоря, лучше всего у меня получается общаться с зеркалом в ванной.- О новых идеях и туманностях.- Пусть лучше смотрит на меня, как на психа. Она, похоже, улавливает ход моих мыслей и на некоторое время умолкает. Теперь уже тупо поболтать охота мне.
-Где ты научилась так вкусно готовить?
-Ты же еще не пробовал, - она слегка краснеет.
-Ну, учитывая те соблазнительные ароматы, которые ползут по кухне, я готов съесть хоть вонючий башмак под такой приправой. - я ухмыляюсь, глядя на ее смятение. Бедняжка краснеет, как рак и лихорадочно трогает спускающиеся чуть ниже плеч темные, почти черные в электрическом свете волосы. Даже приятно наблюдать за ней, когда она смущена, то так прикольно улыбается!
-Нет, комплимент, конечно, грубоват, но, на первый раз простим тебя, - к ней возвращается ее немного насмешливая манера разговора. Искренний смех. Обычно я думаю, что нет ничего более лицемерного и лживого в человеке, чем веселая открытая улыбка. Энни не заподозришь в притворстве, нельзя притворяться бесконечно, по себе знаю. Иногда выйдешь на улицу( это я в первые месяцы делал), поболтаешь с первым встречным или увидишь школьного приятеля, поулыбаешься и посмеешься, говоря о планах на будущее, а придешь домой и все, хоть волком вой, извините за избитое сравнение.
-Прощает она меня, - фыркаю я, - Девушка, мы с вами два дня знакомы, что вы себе позволяете?- она смеется в голос, забывает про кашу на плите, каша подгорает.
-Черт, Энни, ты мне плиту спалишь, - хохочу я, указывая пальцем на кашу, которую она вытряхивает из кастрюли в две тарелки. Каша, естественно подгорела, теперь я вижу, что это ярко-желтая пшенка, уже черно-желтая пшенка. Энни бесится, волосы свисают ей на лицо, она их без конца поправляет, длинный волос падает в тарелку, она хочет его оттуда выудить, сует пальцы в горячую пшенку и обжигается. Дует себе на палец, с негодованием глядя, как я извиваюсь на полу от смеха. Хорошо хоть не от боли, как оно обычно случается.
-Нет, ну помог бы хоть, а, - обиженно говорит она, разливая вскипевший чай.
-А курица?- жалобно протягиваю я, желая снова увидеть ямочки у нее на щеках, когда она смеется. Удалось, она улыбается. Проверяет, как там курица в микроволновке, достает ее. Курица пахнет так, что можно умереть на месте от голода. Даже курить не хочется. Не дожидаясь приглашения, сажусь к столу и жадно впиваюсь зубами в горячее мясо полуфабриката. Энни садится напротив и смотрит, как я ем. Ну да, я понимаю, что выгляжу не очень. Пытаясь заглотать полкурицы разом, но зачем так уморительно пыхтеть от сдерживаемого смеха?
-Энни, что ты так ржешь? – с набитым ртом говорю я. Ощущение, будто голос из-под земли. Она давится, слушая меня, фыркает еще громче. Умора, когда она смеется с набитым ртом, маленькие кусочки еды остаются у нее на губах и на щеках. Впрочем, у меня самого все губы в курице. В жирном подливе от курицы.
-Ох, - я наконец, спустя полчаса, отваливаюсь от стола, поглаживая себя по животу. – В жизни так вкусно не ел. Спасибо.
Она прямо светится от радости. Ну и мне приятно, что ей весело. Подольше бы не уходила, с ней лучше чем с вечно голодной Трикс. Черт, Трикс. Я резко встаю, отчего голова так же резко кружится( вот так забудешь, что помираешь, и откинешь копыта в самый неподходящий момент, ахаха), оглядываюсь по сторонам.
-Ты не видела Трикс? Ей тоже надо что-нибудь дать.- Энни вертится на стуле, изображая внимательные поиски. Под конец крыса обнаруживается в гостиной, на диване. Разлеглась, выставив на полметра свой голый, слабо шевелящийся хвост. Энни нервничает, ясно дело, не каждый день встречаешь столь наглую домашнюю тварь. Трикс умеет произвести хорошее впечатление, одни зубы чего стоят. На книгах до сих пор отметины, хотя почему до сих пор, книжные раны не заживают.
Энни нерешительно замирает у двери в гостиную, глядя в пол. Неловко, но ей уже пора обратно домой. Досадно, с ней правда было хорошо. Она молча идет к входной двери, я молча подаю ей пальто.
-Спасибо за божественный обед, - говорю, чтобы скрыть невесть откуда взявшееся смущение. – Вообще, спасибо.- Что еще говорить? Я уже устал от сегодняшних смехов и болтовни. Но, вместо того, чтобы вежливо выпроводить ее, говорю нечто прямо противоположное.- Слушай, Энни, может зайдешь еще как-нибудь?
Наверно, я смотрю на нее почти с мольбой. Умора да и только.
-Что за вопрос, конечно зайду. Можно, приду завтра? – теперь уже робость в ее голосе. Я радостно киваю, как будто мне сейчас пятнадцать, а не двадцать пять, и прошлое не давит всей тяжестью на подточенные болезнью плечи. Черт, я опять несу философскую возвышенную чушь. Никогда не любил пустых разглагольствований, а погряз в них. От чего бежишь, к тому, в конце концов и возвращаешься.
Она уходит, и в большом доме сразу становится как-то тихо и пусто. Трикс спит, я, чувствуя приближение очередного приступа, тащусь в ванную. Бессилие всегда наваливается резко, только что ты полон жизни, и вот еле плетешься, цепляясь в прямом смысле за стену. Три дня назад такого не было, наверно, я перетрудился, сооружая Энни шкаф-стенку. Хотя, зачем мне себя-то обманывать? Все в порядке, один пустяк – болезнь прогрессирует, как меня и предупреждали.