Я зашел в автобус. Он полупустой. Вечерние краски сгустили тени и вытянули лица пассажиров. Солнце разлилось коньяком по окнам и людям. В автобусе и ярко и темно, все как будто подчинено не ловкой кисти пьяного художника, где заканчивается свет и начинается тень, не скажет никто. При этом тепло солнечного света наполняло машину и убаюкивало. А вечерний ветерок, врывающийся сквозь открытые окна, вносил свою неповторимую лепту. После залитого заходящим солнцем тротуара, тут было внезапно безмятежно. В голове роились мысли, я снова и снова прокручивал недавний скандал со своим увольнением и предстоящее банкротство.
Кондуктор устала, протянула билет. Я прошел глубже, словно погружаясь в неизведанное. Кого ты тут встретишь, маньяка или свою любовь, хотя, в сущности, между ними нет разницы.
Разглядывая лица пассажиров, и выбирая с кем сесть, я увидел его. Столько лет прошло, наверное, пять или десять, а он совсем не изменился. Та же борода и усы, взгляд и руки. Одежда только на нем ветхая, наверное, возвращается с дачи. Он же все время хвалился своими «винодельческими угодьями». Я опускаюсь рядом. Он меня не узнал, прокатилась по телу волна облегчения, хотя бояться то мне его не из-за чего. Но отвращение, злоба и страх так и клокочут во мне. В голове проносятся образы прошлого, вспоминания о былых провалах и злоключениях. От этого на душе совсем становиться тоскливо.
Я старательно не смотрю в его строну, за окном проплывает город. Я гоню дурные мысли, но получается плохо. Текущие проблемы, а теперь еще и призраки прошлого не дают мне покоя.
Тем временем от городских окраин мы приближаемся к центру города. Памятники и площадь. Его остановка. Он, кряхтя, направляется к выходу, за собой тащит огромные авоськи. В голове что-то замыкает, мне нужно выйти с ним, вот только зачем. Что я ему скажу?
- Алексей Иванович, добрый день! – робко начинаю я.
Он смотрит на меня внимательно и озадаченно. Я для него по-прежнему незнакомец.
- Что вам нужно, молодой человек?
- Вы меня, наверное, не узнали. Вы были мои преподавателем в университете, – неуверенно продолжаю я. – Павел Аминов, – и чего я не отцеплюсь от него….
Тем временем у него в глазах промелькнула искра мысли, промелькнула и погасла. А он все молчит, наверное, соображает, что со мной делать.
- А я смотрю, лицо-то знакомое, - наконец выдает он, расплываясь в нелепой улыбке. – Чего сразу-то не сказал что это ты? Сел такой, по интеллигентному, и молчит. Как твои дела? Чем занимаешься? Видишься со своими однокашниками? Я ведь уже и забыл выпуском, какого года вы были…
Он тараторил без умолку, засыпая меня вопросами, как на экзамене. Снова пронеслись эти пыльные аудитории, пропахшие нафталином и перегаром профессоров. Волнительные минуты перед сдачей. Озноб пробежал по всему телу. И зачем я с ним заговорил?
- Ну что ты молчишь? – вывел меня из оцепенения его вопрос, - прям как на экзамене, – съехидничал профессор.
- Да я, это… как то и не думал, … ну что вы меня вспомните… - промямлил я, словно вчерашний школьник.
- Да не смущайся ты так! Были сначала сомнения, но теперь я тебя отчетливо вспомнил, – примиряюще продолжал «Иваныч». – Может, поможешь с сумками, я тут не далеко живу, а по дороге и говорить проще.
- Конечно, конечно. Я и сам хотел предложить, - соврал я.
Мы пошли по безлюдным улочкам вечернего города. Все жители «высыпали» на центральные бульвары, на вечерний моцион. Так что переулки и улицы остались в нашем полном распоряжении. Он стал расспрашивать о моей жизни. Что я делал, когда меня отчислили, где работал, когда женился. В общем стандартный, ни к чему не обязывающий набор вопросов.
Я отвечал ему так же буднично, хотя в душе хотелось высказаться и даже кричать о безысходности своей. Но я решил не пасть духом в глазах своего «врага».
Мы подошли к его дому. Старенькая высотка времен Сталинской застройки города. Сейчас считается элитным жильем. Стоя у подъезда, я испытал неловкость как на первом свидании. Вроде бы нужно зайти в гости на чашечку чая, и в тоже время делать мне у него совершенно нечего.
- А вы что-то о себе совсем ничего не рассказываете, - выпалил я.
- Да про себя и рассказать-то нечего, - парировал профессор. – Обычная жизнь дряхлого учителя, готовящего к пенсии.
- Давайте я занесу вам сумки наверх, а вы напоите меня чаем и расскажите, каково это быть на пенсии, - задорно и совершенно неожиданно для нас обоих произнес я.
У него в глазах недоумение. В воздухе повисает неловкая пауза. И зачем я только ему это предложил?
- Ну что ж, а почему бы и нет, - наконец произносит «Иваныч», - давненько ко мне не захаживали гости.
Поднимаясь по лестнице, мы молчим. Меня терзают сомнения и разного рода мысли. Откуда у меня эта внезапная уверенность. В голове куча догадок и вопросов. Профессор тоже выглядит настороженным. Мы входим внутрь. Старенькая мебель, обшарпанный пол. На полу дорожка, какие стелют в деревнях. Обои старенькие и гарнитур на кухне, куда мы проходим, помнит еще «Хрущевскую оттепель». В общем зрелище удручающее, оно ни как не укладывалось у меня в голове. Ведь зарплата профессора университета должна быть вполне достойной, да и он всегда хвастался публикациями в зарубежных журналах, которые он делал за валюту. Этот диссонанс у меня совершенно не укладывался в голове. Ремонт здесь не делали лет 20, если не больше.
Сели пить чай. Молчание повисло в воздухе. О чем говорить, что спрашивать. Ведь это я был инициатором «похода в гости». И зачем я только зашел в квартиру?...
- Ну и что ты хотел? Зачем напросился в гости к старику? – враждебно начал профессор.
Он как то совсем переменился, когда увидел как я ошарашенно разглядывал обстановку квартиры.
- Теперь всем расскажешь как старик «дошел до ручки» в своей конуре, – все не унимался он.
Я встрепенулся от его агрессии. Не ожидал, конечно, но это мне напомнило студенческие годы и его «суровые» экзамены, после одного из которых меня и отчислили.
- Что вы на меня кричите? – попытался урезонить его. – Ничего я никому говорить не собирался. Дела мне нет, как вы живете и на что деньги тратите.
- Я зашел поговорить, узнать как у вас дела, - начал распаляться я. – А вы орете, как на экзамене!
Профессор засмущался и замолк. Я же весь клокотал внутри. Старые обиды вновь нахлынули, и в голове мелькнула мысль, которую я боялся сформулировать, но именно она привела меня к нему в гости.
- Спрашивай тогда что хотел и проваливай, - снова не унимался тот. – Ходите, вздыхаете, руками разводите, и домой, в свою нору. А помощи хрен! Хоть бы раз, за все время спросил кто. Может помочь чем, да хоть слово доброе я услышал за эти годы, что таких бездарей как ты обучал.
И почему он не заткнется. У меня так и подступала к горлу злоба на него.
- Да что ты все ноешь, старый пердун? - вскипел, наконец, я. – Что все жалишься на свою жизнь? Никто тебя и не пожалеет никогда! Сколько ты горя принес бедным неразумным студентам? Скольких завалил на экзаменах и отправил в армию? Скольких девочек растлил? Сколько взяток взял? Ты воплощение всего того мерзкого, что может быть в учебном заведении!
Все, меня прорвало. Словно из летней лиловой тучи, пресыщенной после недельной жары, влагой льется дождь, так и из меня полилась брань и претензии. Я вспомнил ему все, за что его ненавидели студенты всех годов выпуска и я лично. Я рассказал все. И про то, как он «способствовал» моему отчислению, он валил меня на экзамене и не давал даже слова вставить, грозный декан и тот не готов был меня отчислять, но он настоял. И про армию и отбитые в ней почки, где я оказался после злосчастной экзаменационной комиссии. И про нелюбимую жену, ведь университетская любовь меня сразу же бросила, узнав про мое отчисление. И про нелюбимую работу, на которую я пошел потому, что не получил желаемого образования. Продавать пылесосы в магазине, разве об этом мечтал я, когда поступал в «политех»… И про многое другое. Он, конечно же, не во всех моих бедах был виноват, но на тот момент я считал его катализатором неудач всей своей жизни. Я даже не заметил, как в руках моих очутился кухонный нож, и как я довлеющей фигурой оказался над перепуганным насмерть стариком. Что на меня нашло, я не понимал, но в тот момент я готов был действительно его убить.
- Что ты молчишь, скотина? – все не унимался я. – Есть, что сказать в свое оправдание? Или ты только на экзаменах умеешь орать? Да требовать взятки и девочек зажимать в безлюдных аудиториях?
В голове пронеслась история со скандалом, когда его обвиняли в приставании к первокурсницам. Но она так ничем и не закончилась, никто ничего не доказал.
Профессор, тем временем, съежился в углу и рыдал. Он закрывал рукой свою полу лысую голову и плакал. Я стал наступать на него. Кровь пульсировала в висках, в глазах туман и только проплешина на его голове передо мной.
- Сжалься, не убивай меня! – стонал он. – Хотя бы ради моего мальчика. Я тебя умоляю, у него никого нет. Он же умрёт без заботы.
Он обхватил мои ноги и заревел в полный голос. Взахлеб, как плачут малые дети, когда их отрывают от матери.
- Какой еще мальчик? Что ты несешь? – оторопел я.
- Мой сын, мой единственный сын. Он болен и умирает. Я живу только для него, – совсем жалобно промямлил старик.
- Да что ты сочиняешь, думаешь, я пожалею тебя или у меня не хватит духу?
Хотя духу на свершение того, что я задумал, уже совершенно не было.
- У меня есть сын, - чуть слышно повторил профессор. – Он болен уже очень много лет, если не веришь, загляни в соседнюю комнату.
Я опустил руку и с ужасом для себя обнаружил, что все это время сжимал нож. Старик, тем временем, отполз от меня и привстал. Я тяжело дышал, он тоже, как будто после смертельной схватки двое бойцов разошлись по углам. Нож я отбросил в сторону. В глаза ему смотреть не хотелось. Нужно посмотреть, не соврал ли он. А то все зря.
Я прошел в коридор. Темно, ночь прокралась мимо нас в квартиру. Отворил двустворчатую, на старый манер, дверь и оказался в «больничной палате». Посреди комнаты стоит большая кровать, рядом капельницы и аппарат искусственной вентиляции легких. На кровати лежит мальчик, весь лысый. Не могу определить его возраст, он такой худой и бледный. Глаза на лысом черепе кажутся огромными, под ними круги, следы бессонных ночей. Трудно сказать, сколько ему лет на самом деле может десять, а может и все двадцать. Я в ужасе оцепенел, старик не врал, что же я мог наделать.
Профессор прошел мимо меня прямо к мальчику и нежно поцеловал его в лоб. Казалось, что человек на кровати уже давно мертв, но это было не так.
- Уходи, - усталым голосом проговорил «Иваныч». – Ты слишком глубоко заглянул в мое большое горе.
Я стоял и молчал, не зная, что делать. Старик поднял усталый взгляд, он как будто говорил: «я понимаю тебя, но поделать ничего не могу».
- Ему, - продолжал он, - всего семнадцать лет. И почти все эти годы он прикован к постели. Я отдал все, что у меня было и отдам еще столько же, вот только не встанет он с нее больше никогда. – Старику нужно было выговориться, и я молчал, да и что тут скажешь. – Все эти годы я боролся за его жизнь, но все без толку. Я ненавидел вас всех, за вашу молодость и здоровье, за счастье жизни, за все то, что у вас, было, есть и еще непременно будет. Смотря на ваши счастливые и беззаботные лица, я видел его лицо. Его тоже зовут Паша…
Звенящая тишина наполнила комнату. Я стоял как оплеванный, мне было стыдно за минутную слабость и выплеснутую злость на этого, в сущности несчастного человека, одинокого в своем горе. Он как дерево в бескрайней пустыне, которое никто не может понять и, встретив однажды, второй раз уже не увидит никогда.
- Иди, пожалуйста, прочь. Мне нечего больше сказать. – Продолжал он. – Можешь считать, что ты был отомщен авансом, еще до наступления истории твоего бесконечного горя.
Я вышел из подъезда, когда уличные фонари вступили в свою законную власть. Холодная прохлада осенней ночи отрезвляюще подействовала на мой мозг. Я шел уверенным и легким шагом, и, несмотря на чуть было не совершенное убийство, чувствовал себя освобожденным и расслабленным. Так обычно бывает после тяжелых эмоциональных потрясений, наступает душевное похмелье. И думалось мне, прежде всего не о том, что происходило в квартире старого профессора, а о жизни и смерти во всех их проявлениях. Ведь, по сути, старик оказался чертовски прав. Он получил самую тяжелую в жизни «плату», была ли она чрезмерна, сказать наверняка никто не сможет, но было ли следствие одного следствием другого…
Я уносил ноги прочь из этой истории. Но события пережитого вечера не шли из головы, ведь в сущности каждый одинок в своем горе и счастье. Мы как слепые щенки, каждый тычется мордой в более теплое местечко, а когда остается «за бортом», то до нас никому нет дела. И зачем я только его окликнул…