Мы разве в чём – то были виноваты?
Родившись в нищете, кормя клопов.
Зачем беда зашла без стука в хаты?
И забрала у детворы отцов.

Владимир Васильевич Кононов, обычный восьмилетний светловолосый пацан, вдоволь отхлебнувший горя из переполненной до краёв красно – алой чаши войны. Его отец тридцативосьмилетний мужчина, обладающий невероятным складом ума и фантазии, был простым выходцем из рабоче-крестьянской семьи. Он не стал ждать повестку, и, закинув небольшую котомку с харчами на своё натруженное плечо, ушёл зачищать родину. Вовка отчётливо помнит каждую минуту этого душераздирающего действа под названием прощание. Что там сердце главный жизнедеятельный орган человеческого организма, неумолимо вырабатывающий свой до мизера скудный ресурс, когда стоит поднять голову к верху и то, что недавно казалось вечным, готово треснуть по швам и обрушиться вниз. Поезд отходит, унося в своём червеобразном чреве, всех кому уготовано судьбою вступить на страшный ведущий в неизвестность путь. И машут они своими жилистыми руками, и клянутся вернуться с победой, и не знают они горькой правды о происходящем на фронте, и не ведают о том, что проклятая опухоль под названием фашизм всё глубже и глубже запускает свои метастазы в родную советскую землю. Скорость поезда увеличивается, провожающие отстают и исчезают в дымной июльской дали. И только после трёхлетней невыносимой оккупации после того, как под напором восставших из ада советских дивизий гремя котелками, подвешенными к поясу, супостаты дадут дёру, Вовка снова увидит отца. Он прижмётся исхудавшей щекой к пропахшей порохом гимнастёрке и будет долго рассматривать маленькую медаль, вручённую отцу за огромный вклад в борьбе с нацизмом. После, будучи уже человеком взрослым, он назовёт тот короткий миг самым великим счастьем, какое только в силах испытать простому потрёпанному войной мальчишке. А спустя девять месяцев после возвращения отца на фронт в семье Кононовых появится Коля, маленький трехкилограммовый смешной карапуз. А спустя ещё два месяца к полуразрушенному крыльцу покосившейся избы принесут похоронку. Мать впала в глубочайшую депрессию, её груди высохли и отвисли как два увядших лопуха. Вовка разжёвывал чёрные хлебные корки, превращая их в горькую кашицу и завернув в старую пожелтевшую марлю, вкладывал в маленький рот малыша. Голод стоял лютый, смерть не имеет чувства жалости и снисходительности. После непродолжительной болезни умерла старшая сестра Вовки Галя, не дожив одиннадцать дней до своего двенадцатилетия. И сдавили хрупкие детские плечи невероятно тяжёлые потуги ответственности и долга перед теми, кто ещё дышит и имеет возможность передвигать ногами. И только время текло в своём привычном русле и уносилось куда – то туда в туманную расплывчатую даль. И небо очищалось от копоти и птицы радовались приходу весны и торчали обугленные головешки, напоминая живым, о том, как короток миг человеческого счастья.

- Володя сыночек, просыпайся скорее! - прозвучал радостный голос матери, раздирая не прочные, но липкие как медовая патока путы Вовкиного сна. – Германия капитулировала!
Вовка открыл глаза. Затуманенный от недоедания мозг не торопился осознать услышанное. Он смотрел на впалые щёки матери, по которым бежали крупные капли слёз. «Опять Галя во сне приходила, или ещё что?»
- Ты чего? - спросил он еле слышным голосом.
- Войне конец! – запинаясь, произнесла мать, и погладила коротко стриженую голову сына.
- Теперь глядишь, и папка вернётся! – резво вскочив с кровати, выкрикнул Вова.
- Вернётся, вернётся, - зарыдав ещё пуще, ответила мать.
-А может, и напутали чего! На первой мировой такие вещи часто случались. Дед Матвей врать не будет.
- Хорошо бы так! – протянула мать. – В поле, что ли сходить тошнотиков накопать, Николка проснётся, а мне и покормить нечем.
- Не, бесполезно. Вчера был, – возразил Вовка. – Ещё в лютые морозы всё перерыли, голодных – то вон сколько. Не поля, а сплошная братская могила. Я отлучусь ненадолго, - виновато произнёс он после минутной паузы и, переждав ещё минуту, добавил. – Мам, а почему нашу корову и кур фашисты забрали, и нас чуть не убили, а у Скворцовых в соседней деревне не тронули?
- Потому что мы этих фашистов с кочергой раскаленной встретили, а Скворцовы из соседней деревни хлебом да солью. И мужик мой на фронте погиб, а Скворчихин с повязкой на рукаве бегал да из маузера раненых партизан добивал. Ну, ничего теперь на нашей улице хороводы водить будут, и восторжествует справедливость. А ты чего удумал?
- Люди хорошие приглашали. Штаны – то заштопай, застыдят ведь. – Промычал Вовка.
- Чем заштопать? Ниток нет.
- Ай да ладно, в первой что ли! – присвистнув, ответил Вовка.
Ничего страшного, обман он ведь тоже ход тактический, еcли конечно дело правое, а дело моё цены не имеет, вот такое дело! (Он поднял большой палец вверх). А как иначе. Он бежал по петляющей тропинке, слушая радостный гомон птиц, и насвистывал незамысловатый мотивчик одной старой, но очень красивой песни. Вон и лес зеленеет, рыба с нереста идёт, вершу бы закинуть да жить поживать, горя не зная. А день, какой чудесный день! Солнце, ни тучки тебе, ни ветерочка! В такой день даже самый злой человек добрым станет. И войне конец. Всё глубже и глубже погружался он в свои обыкновенные мечты, мечты о новой, но ещё совершенно незнакомой ему жизни. Вот и мост полуразрушенный от попаданья шального снаряда и редколесье, вытоптанное, как лошадиное стоило десятками человеческих ног в поисках первых весенних грибов, а вот и она: изгородь из дряхлого частокола. Большой бревенчатый дом, привязанная на цепь полусонная собака и запах хлеба, ворвавшийся в Вовкины ноздри как наглый фашист, спешащий перевернуть все, что попадется на его пути.
- Тебе чего? – раздался грубый женский голос.
Вовка обернулся и увидел полную среднего роста женщину, одетую в плотное мешковатое платье. Она стояла, подбочись и, насупившись, словно глупый баран, узревший в зеркале собственное отражение.
- Вы мне? – наигранно придурковатым голосом спросил Вовка.
-Тебе чего? Чего вылупился?
-С праздником Вас, тётенька! С днём победы!
- Вот ещё, праздник. Понимал бы чего, дрань ты этакая, - плюнув в сторону Вовки, прорычала женщина.
- А у Вас покушать не найдётся? – преодолевая робость в голосе, спросил Вовка.
- А ты собаку вот эту видишь? Она покорная пока её глотку стальная цепь сжимает, а спущу, костей не соберут, а у тебя и так нет ничего кроме костей, да кожи не мытой. Ходите, бродите, сопли по губе размазав, а ты спроси мамку – то свою на кой лад она тебя на свет божий произвела коли накормить не в состоянии.
- Это ты с кем там раскудахталась? – послышался мужской прокуренный голос.
На крыльце появился мужик лет пятидесяти, среднего роста, худощавый, в стёганой фуфайке нараспашку, и смятых в гармошку кирзовых сапогах.
-Полюбуйся! Выродок большевиков. Откушать изволят. – Скривив омерзительную гримасу, распевчато ответила женщина.
- Откушать говоришь, - прищурив левый глаз, произнёс мужик. – Так это можно. Это у нас приветствуется!
Пёс встрепенулся, вскочил на ноги и грозно залаял.
-Сейчас поднесём, - злобно прошипел мужик,
Он подошёл к покосившейся поленнице дров и, затянувшись едким дымом табака самосада, достал скрученный в колесо пастушачий кнут. В глазах Вовки потемнело, неуправляемые орды мурашек, словно стаи перепуганных птиц, разметались по костлявой детской спине. Он подтянул перевязанные концом бельевой верёвки изрядно потрёпанные штаны и, сняв с головы чёрную отцовскую кепку, помчался прочь. Ноги не слушались, к горлу подкатил сухой затрудняющий дыхание ком. «Только бы не упасть» - гремело в голове ребёнка. Ноги подкосились, запнулись об торчащий из земли обрубок куста и тёмная непроглядная ночь будь – то пролитые чернила заполнила собою всё, что ещё недавно имело свой неотразимый цвет и оттенок. Чернота расползается, и появляется привычный красочный пейзаж. Пронзительный свист над головой. Шальной снаряд ударяет в огромное дерево и раскалывает его на две части. По траве мокрой от утренней росы катится гнездо. Маленькое серое яичко, вывалившись наружу, раскалывается и появляется крошечная наполовину оперившаяся голова птенца. Он смотрит в небо и тоненьким еле – еле слышным голосом говорит. «Боже, спаси меня. Моя душа чиста и безгрешна. В чём моя вина, господи? Я только, только появился на свет твой. Возьми меня на руки, господи». Бог не слышит. Он оглушён от миллионов голосов, просящих пощады и помощи. В небе появляются страшные птицы, они плюют, друг в друга горячим металлом и, задымившись, падают вниз. Жуткий гул их бешено молотящихся сердец врывается в нежные младенческие уши. Птенец трясётся от страха, он втягивает голову в крылатые плечи и пытается спрятаться в остатках скорлупы, где ещё недавно было так тепло и спокойно. Это ещё не смерть, это всего лишь несколько минут отведённых на жизнь. Это всего лишь короткий путь, путь из ниоткуда и прямиком в вечность.
- Эй! Сынко, ты живой? – Послышалось сквозь непробиваемую стену тьмы.
Вовка открыл глаза и, осмотревшись по сторонам, обнаружил себя лежащим в какой – то давно заброшенной дренажной яме. «Скатился при падении» - подумал он, превозмогая сильную головную боль.
- Тебе плохо? – прозвучал всё тот же женский голос.
Вовка приподнялся и посмотрел в сторону источника звука. Практически на самом краю ямы стояла хрупкая женщина в сером мужском пиджаке, накинутом поверх тонкого выцветшего платья. Сложно определить возраст человека после четырёх лет немыслимого кошмара.
- Болит сильно? – Она указала на окровавленное Вовкино ухо.
- Я пойду, Тётенька – Жалобно промычал он в ответ.
- Откуда ты родом, миленький?
- Из Грибовки. Это там за рекой.
- Из Грибовки. – Удивлённо произнесла женщина. – Совсем рядом. Я там многих знаю, но тебя что – то не припомню. А здесь как очутился? К родственникам приходил?
- Померушник я тётенька. Братик дома двух лет отроду да мать еле живая.
-Да, дела. – Она развела руками. – А звать – то тебя как?
-Вовка я. – Промямлил он, опустив голову вниз.
-Нина Ивановна! – Протянув худощавую руку, произнесла женщина.
-А чего ж ты померушник в яме – то делаешь? Неужели утомился, и вздремнуть прилёг?
- Вроде того. – Виновато промямлил Вовка. – Люди здесь злые, война кончилась, а люди…..
- А пойдём- ка, Володя, в дом. Молоком напою! Любишь молоко?
- У вас, что, тётенька корова есть?
- Есть.
- У нас до оккупации тоже была. – Он погладил больное ухо.
- Ах, вот ты о чём!
-Свою Маруську я в сорок третьем с поля принесла, выходила, вырастила, золото, а не корова. Правда ослабла она совсем после зимы – то. Молока даёт мало, но тебя так и быть угощу. Сам видишь, чем кормить приходилось (она указала на четверть раскрытую соломенную крышу дома).
В дому Нины Ивановны, как и во многих других покалеченных войной жилищах было темно и грустно. Голые бревенчатые стены, пустая полочка для образов, кровать из железа, несколько узлов, сложенных у стены друг на друга, да старый деревянный сундук, стянутый поржавевшей металлической полосой. У окна стояла деревянная скамейка, а напротив стола накрытого тряпичным холстом красовались два стула со спинками украшенными цветным узором.
- Руки мой! Умывальник на кухне. – Бойко произнесла Нина Ивановна.
Проведя необходимые водные процедуры, Вовка вернулся в комнату и обомлел. Глиняная кринка до краёв наполненная молоком, а рядом на белой тарелке на ломти порезанная буханка чёрного хлеба. Ротовая полость наполнилась жидкой слюной и словно кипучая волна надавила на плотно сжатые губы.
- Много не ешь, кишки завернёт. – Мягко, совсем по-матерински сказала, Нина Ивановна.
- Тётенька, а муж у вас есть? – С совершенно переполненным ртом, спросил Вовка.
- Есть. И детки есть. Мальчик и девочка. – Крупные капли слёз покатились по впалым щекам.
- А вы не верьте. Нам тоже похоронка на батю пришла.
-Ах, сыночка, верь не верь, а два года почитай ни одной весточки. Супостаты как пришли так сразу несколько семей расстреляли даже грудничка не пощадили. Я как узнала так в первую же ночь, своих деток в лес увела. А утром как бахнуло, очнулась, и нет деток моих. Слышала молва ходила, будь – то на партизан они вышли, целыми днями бога молю, спаси, сохрани кровиночек моих.
- Вернутся! Все вернутся. И папка мой, тоже вернётся.
- Дай Бог - хлюпающим от рыдания голосом произнесла женщина.
- Тётенька, а можно я немного еды с собою возьму.
-Конечно, конечно, я сейчас.
Нина Ивановна вскочила и, вытирая слёзы ладонями, поспешила в сени.
- Вот это своим отнесёшь!
- Это что? – Удивлённо спросил Вовка, глядя на тряпичный узелок.
- Ватрушка, братику самое - то будет, да и мамке не помешает. А знаешь что? Давай я тебе её к спине привяжу, бережёного Бог бережёт, народец – то у нас всякий, сам заметил. Завтра я к вам загляну, как найти – то вас.
-А вы спросите у любого в деревне нашей, Вам и подскажут.
- Ну, вот и договорились. А теперь беги, Володя, поздно уже.
Выйдя на улицу и вдохнув свежего майского воздуха, душа Вовки распахнулась и запела. Чувство неописуемого блаженства наполнило истощённое голодом детское тельце. И не было больше обид, и разлетелись как стайка пугливых воробьёв омерзительные страхи о рассвете грядущем, был только он и небо, синее, совершенно очистившееся от чёрной непроглядной копоти. Всё дальше и дальше несли его худенькие, но вмиг окрепшие ноги, минуя вытоптанное редколесье навстречу звонкому речному потоку. И вот оно какое, не подкупное счастье человеческое. Пройдут годы. Мир изменится до неузнаваемости. И начнётся новая промывка мозгов, ибо счастья станет настолько много, что человек перестанет воспринимать его в серьёз.
- Стоять. – Послышался грубый подростковый голос.
Страх перехватил дыхание, доселе умиротворённое спокойствием сердце Вовки забилось в бешеном ритме. Он увидел, как из зарослей прошлогодней осоки, растущей вдоль речного берега, появились четверо парней лет тринадцати от роду. По фасону их повидавшей виды одежды это были типичные беспризорники, скучковавшиеся в банду и промышляющие воровством. Лишённые крова и родителей, в жуткой суматохе оккупации, живущие где попало и кушающие что попадётся, они уже давно позабыли, что хорошо, а что плохо. Бродячая собака не понимает, почему её бьют палкой, ведь она просто хочет есть, есть, чтобы жить.
- Кто такой? Откуда? – Спросил самый высокий и не козистый на лицо паренёк. – У нас и за молчание язык отрезают, и не погляжу, что сопля голландская.
- Кто такой? – Словно передразнивая, прохрипел второй беспризорник.
- Вовка, - промычал он и сделал два шага назад, голодный нос чует запах хлеба за версту.
-Откуда? – переспросил первый и смачно плюнул Вовке под ноги.
-Оттуда,- снова промычал, Вовка указывая рукой на виднеющиеся соломенные крыши изб.
- С нами пойдёшь? – прищурившись, продолжил первый.- Такие юркие нам не помешают.
-Мне нельзя, у меня мать слабая и братик с голоду умирает, - ответил Вовка и отступил ещё на шаг назад.
- Ну и катись колбаской, - грозно рявкнул первый и, подскочив к Вовке, сильно пнул ногою в грудь. Он упал на землю и, прокатившись кубарем по отлогому склону берега, ударился головой об поваленное ветром сухое дерево. В глазах сначала сверкнуло, а затем чёрная вязкая жижа поглотила все цвета и звуки.

Шальное отрочество в пламени войны
Голодное, злое, пропахшее гноем,
И трупы коней на обломках страны
И слёзы людей переполненных горем.

Когда сознание вернулось обратно, на землю уже падала лёгкая рябь сумерек. Небо заволокло чёрными тучами, и только неугомонные птицы, не замечая погодных перемен, весело горланили звонкие и бесконечные мотивы. Им не нужны слушатели, аплодисменты и признания, они просто живут и радуются каждой новой минуте своей короткой бренной жизни.
Кряхтя и охая, Вовка встал и вскарабкался на берег. Всё тело ломило, на левом виске запеклась кровь, превратившись в чёрную липкую блямбу. «Ватрушка» - мелькнуло в раскалывающейся голове ребёнка. Он ощупал спину и вздохнул с облегчением. «Всё на месте». Он перебрался через мост и, опустив налитую свинцом голову вниз, побрёл по узкой тропинке. Ноги не слушались, ночь безжалостно накрывала землю своей чёрной непроницаемой тканью. Послышалось рычание, Вовка вздрогнул и обернулся. Кутаясь в сумерки ночи, стоял взлохмаченный бездомный пёс. Потеряв хозяина, он подался в лес, голод не гладил его по загривку, он беспощадно сломал в нём гордость и вселил жёсткий дикий инстинкт, инстинкт выживания. Он до отвала набивал своё брюхо, человеческим мясом жадно отрывая большие куски от усеявших землю человеческих трупов и еле волоча лапы, уходил в высокую траву. Теперь его новой хозяйкой стала война, она не заставляла его стеречь жилище, не привязывала на цепь, она просто давала ему пищу так необходимую для любого живого организма. Но война закончилась, и он снова осиротел.
-Пошёл прочь, - закричал Вовка голосом, наполненным страха.
Пёс на мгновенье замешкался, доселе его пища была неподвижна и молчалива, он начал делать резкие выпады как - бы проверяя свою жертву и ища её уязвимые места.
- Пошёл прочь – повторил Вовка и попятился назад.
Это был глупый необдуманный шаг со стороны человека. Изнемогающее от голода животное рассудило это действие как признак беспомощности и трусости. Вовка обернулся и побежал, разрывая своим худеньким телом чёрную предательскую пелену ночи. Но сильный удар в спину моментально оборвал полуминутный отчаянный рывок на встречу к спасению. Он упал жёстко, и сильно ударившись носом об утрамбованную поверхность тропы, потерял сознание. Обессилевший пёс, проскользнув по телу жертвы, запнулся и прокатился кубарем метра на два вперёд. Вовка очнулся и приподнял голову. Пёс вскочил на ноги и, собрав последние силы, приготовился к нападению. Одиночный выстрел из охотничьего ружья расколол весеннюю тишину, словно раскатистый звук грома. Ополоумевший пёс отскочил в сторону. В его сухие шероховатые ноздри проник запах пороха. В памяти поплыли давно забытые, но слишком неприятные кадры. Это было тоскливым и пасмурным вечером. Деревья сбросили листву и напоминали страшных сказочных персонажей, казалось, сейчас они оживут и, издавая ужасный скрипучий звук, вырвут корни из земли. Изрядно жахнувший шнапса эсэсовец вышел на крыльцо. Раскурив маленькую трубку, он замечает привычную на войне картину. Грязный взъерошенный пёс с ненасытной жадностью раздирает труп расстрелянного накануне партизана. Поначалу эсэсовец находит этот сюжет забавным, но очень скоро ему становится грустно и он достаёт вальтер. Пуля проходит вскользь и взвизгнувший от боли пёс, поджав заднюю лапу к животу, спешит скрыться в пожухлой нескошенной траве соседнего огорода.
Второй раскатистый выстрел возвращает животное к реальности. В ошалевшем мозгу вспыхивает яростный огонь безысходности. Сил для спасения больше нет. Две дороги, два пути. Пуля в лоб или смерть от голода.
- Вовка, - раздался хриплый прокуренный старческий голос.
- Дедушка Матвей! – зазвенел радостный детский отклик.
На всём протяжении пути к дому они молчали, всё глубже и глубже погружаясь в свои обыкновенные человеческие мечты. «Пристрелить бы, да и дело с концом» - думал дед Матвей, поправляя соскальзывающую с плеча лямку ружья. «Оно бы и правильней вышло, а то, как же, получается, приручили, осиротили, и бросили на мучения вечные. Завалили леса костьми чёрными, и схоронить некому. Зародили монстров и ходим оглядываясь. Напоили землю матушку кровушкой горячею да нашпиговали её родимую металлом. Эх, люди. Лопнет терпение божие, обрушится небушко синее, и останутся одни руины да головешки на веки вечные»
Замолчавшие после выстрелов птицы снова оживились и залились радостным по-весеннему залихватским гомоном. Ещё совсем юная луна показалась над верхушками леса.
«Наверно солнце зажигает Бог, а луну смерть» - думал про себя Вовка. «А иначе, почему так печально и холодно при её тусклом свете».

Блудные псы озверели и сбилися в стаи,
Незачем ждать, когда смерть постучится в висок.
Тысячи тел, нашпигованных холодом стали,
Ждут, привлекая приятным зловоньем мозгов.

- Бог ты мой, - сквозь слёзы шептали дрожащие губы матери.
- Всё хорошо, - жалобно мычал Вовка, прижавшись к материнской груди.- Просто упал.
- Это вам с Колей, - он протянул смятый узелок с ватрушкой.
- Где ты взял? Ты украл?
- Нет, не беспокойся! Это меня одна добрая тётенька угостила. Она завтра зайдёт и принесёт ещё, а потом вернётся папка, и тогда уж точно не пропадём.
Осознав, что мать так и не решится отведать гостинца, Вовка взял бразды правления в свои руки. Он выбрал смачный приятно пахнущий свежим творогом кусок и вложил его в побледневшую ладонь матери. Потом проснулся Коля и с огромным аппетитом начал уплетать вкуснейшее в его жизни яство. Потом заурчали животы и на лицах появились смущённые улыбки. Тело налилось приятной тяжестью, душа распахнулась, маленький Коля заливался смехом и теребил лохмотья на рваных Вовкиных штанах. Счастье нельзя наиграть, оно отражается в глазах. Снег не вечен, время неумолимо несётся вдаль. Когда в слабо освещённую избу ворвалась тишина и послышалось лёгкое дыхание спящих, Вовка задул на четверть сгоревшую лучину и подошёл к окну. Ночная свежесть, просочившаяся через щели оконной рамы, приятно щекотала ноздри. В ней больше не чувствовался омерзительный запах тлена. Война закончилась. Канонады замолкли. Всё встало на свои места, и открылись новые горизонты. Луна уже не висела над лесом, она была высоко, высоко, где – то там под самым куполом залитого чёрными чернилами неба. От куда – то издалека, доносился жалобный вой умирающего пса, он отдавал богу душу и просил прощения. «Прости меня господи, ибо грешен и признаю вину свою. Я очень любил мир, сотворённый тобой. Я любил жизнь. Я очень любил жизнь».

От чего собаки воют?
Может ночи мало им?
Может дня они боятся?
Может в скорби по своим?

Всем безвременно ушедшим,
Всем виновным без вины,
Красным потом пропотевшим
За стеной да у стены.

Звёзды черень ночи колют
Взглядом белым ледяным.
От чего собаки воют?
Может смерть спустилась к ним.