Вот они — люди в черном, пришедшие попрощаться с усопшим. Целая толпа. Надо же, некоторым из них вовсе и не наплевать. Но сколько их? Шестеро? Семеро? Да, примерно столько. Остальные же мастерски изображают скорбь на своих свинячьих рыльцах. Ох, и разоделись же они! Ну вот взять к примеру того унылого лысеющего типа. Элегантнейший, чёрный, как смола, костюм, до блеска отполированные туфли на небольшом каблуке. Сколько он отвалил за этот наряд? Держу пари, что сумма гораздо больше вашего месячного жалованья. Кто это вообще такой? Наверняка он с трудом помнит имя того, ради кого сюда пришел.
Или вот та дама, что стоит неподалеку. Средних лет. Одета в идиотское мрачное платье, которое ей даже не нравится. Странная женщина. То ли надеть больше нечего, то ли не может, дабы не впихнуть себя в изделие из последнего писка моды. А как искусно она пытается изобразить влагу у своих глаз! Смешно, если честно.
Вообще, сколько себя помню, никогда не ходил на похороны. Хотя нет, вру. Было дело — единожды. Когда умер мой двоюродный брат Миша, я стал невольным свидетелем его погребальной мессы. Страшно вспомнить. Не то, чтобы я его сильно любил, просто вся эта атмосфера, что царила на кладбище, угнетала и нагоняла тоску. Еще все эти лица, истерики. Не переношу этого.
Ну да ладно, вернемся к нашим баранам. Вот церемония уже в самом разгаре, и все один за другим бросают по горсти земли в могилу. Дурацкие традиции. Совсем скоро все закончится, и несчастный покойничек начнет потихоньку гнить под огромным слоем почвы, а его не так давно ставшую мертвой плоть начнут пожирать черви. Да все бы ничего, если бы этим покойничком не был я сам.
Меня зовут Святослав Громов, и мое сердце остановилось в среду, 12 мая, ровно в шесть вечера. Последнее, что я помню — это физиономия жены, склонившаяся над моей больничной койкой. Она ушла от меня месяца эдак два назад, и я думал, что больше никогда ее не увижу. Но она навестила меня примерно через неделю после моего поступления в клинику. Было ясно, что о моей опухоли она, как и я, узнала совсем недавно и была уверена, что видит меня живым в последний раз. Я посмотрел ей прямо в глаза, попытался улыбнуться, но тщетно. Мышцы меня не слушались. Однако боль стала утихать, а я сам стал медленно угасать под воздействием морфина.
Дальше — пустота. Никаких тебе тоннелей, ни ангелов, ни черта. Всю свою сознательную жизнь я верил в Бога, а иногда даже наведывался в церковь, когда было совсем паршиво. Но в этот раз я с ним не встретился.
А сейчас — темнота. Где я? Не видно абсолютно ничего — тьма, но вроде соображаю. Я вскоре осознал, что нахожусь в своем теле. Куда меня уложили? Я все еще в палате? Или на пути в ад? Постепенно меня стало охватывать чувство страха и паники. Судя по ощущениям — на мне костюм. Но откуда он взялся? У меня никогда не было костюма. Черт, да Вера бы просто съела меня заживо, заикнись я о чем-то подобном. Спустя мгновенье, я начал понимать, что заперт. Пространства катастрофически мало. Дышать тяжело. Ха, как будто бы я… Боже милостивый! Этого не может быть! Я стал отчаянно пытаться выбраться, освободиться. Безрезультатно. Еще одна попытка… Дьявол! Успокоиться. Сейчас стоит успокоиться. Мой старик всегда учил меня сохранять спокойствие, что бы ни случилось. Так, нужно пораскинуть мозгами. Насколько мне хватит воздуха? На полчаса? Час? Может быть, если повезет. А что потом? Смерть? Опять? Неужели Господь посчитал, что смерть под морфином, рядом с женой — подарок для меня? Неужели я прожил настолько жалкую, бездарную жизнь, что заслужил такое?
Хотя, если оглянуться назад, не кривя душой, можно сказать, что он прав. Ну а что? Мои лучшие годы попросту пошли коту под хвост. В старшей школе у меня не было девушки, и я не был капитаном баскетбольной команды, а в то время, когда все обсуждали, как провести грядущую субботу, я молча сидел в углу и жевал свой бутерброд. Хорошо, что хоть бутерброд был вкусным. Друзей у меня почти не было. Могу выделить только одного паренька, Борю Виноградова - мы с ним сидели на уроках литературы. Он был единственным, кто дружил с головой. Ну, в той или иной мере. Именно он привил мне любовь к искусству.
Однажды, сидя на все том же уроке литературы, я переваривал очередную скучную лекцию. Что-то вроде мути из древнегреческой эпохи. Я считал минуты до окончания монолога нашего Дмитрия Олеговича и, чтобы убить время, что-то рисовал на обороте своей потрепанной тетради. Уже и не помню, что это было. Помню только, что Боре это чертовски понравилось, и он спросил меня, как давно я рисую. Я ответил, что толком и не рисую вовсе, все так же время от времени поглядывая на часы. «Очень жаль, ведь у тебя талант», - сказал тогда он. Я не воспринял его слова всерьез, закрыл тетрадь и поднял взгляд на Дмитрия Олеговича, который уже начинал изрядно нервничать от того, что его никто не слушает.
По окончанию того дня, Боря догнал меня в коридоре и вручил какой-то пестрый флаер с приглашением посетить художественную выставку какого-то юного дарования. Сам удивился, но меня это заинтересовало.
Посетив эту выставку, я был, не побоюсь этого слова, очарован, а по возвращению домой, не стал готовиться к биологии или что у нас там было по четвергам. Я сел, начал рисовать и не посмел оторваться от стула до тех пор, пока не вышло что-то более или менее толковое.
Так я проводил свой каждый последующий вечер. Я даже чуть было не завалил выпускные экзамены, которые должны были стать определяющим звеном в моем будущем. Но все кончилось хорошо, и я даже поступил в институт, не без помощи моего дядюшки Паши.
Там все изменилось. Я познакомился со многими хорошими людьми, но самое главное то, что там я встретил Веру. Как сейчас помню: шелковистые волосы, очаровательная улыбка, грудь, колыхающаяся на бегу, скрыта под тонкой желтенькой рубашонкой, просто прелесть. А этот голос! Какой чудесный у нее был голос! Да он и не изменился ни капельки с момента нашей первой встречи. Ну, разве что самую малость — огрубел после многолетнего курения.
Уж не знаю, как так получилось, но все последующие выходные мы с ней стали проводить вместе. Ездили на озеро на отцовской машине, просто гуляли по городу, а в светлые дни, когда у меня водились какие-то гроши, я водил ее в местное кафе.
Тем временем я продолжал рисовать и уже имел несколько доведенных до ума приличных работ. Вере я не говорил о своем увлечении, но когда она увидела набросок, что я случайно обронил, торопясь вместе с ней на какое-то организационное собрание в институте, она обомлела. Увидев рисунки, которые я хранил дома, вдали от чьих-либо глаз, она загорелась идеей устроить мою собственную выставку. Мне, безусловно, хотелось этого, но я не видел себя в перспективе великим художником, вроде тех, что начинали на аллеях, в беретах, с пятидневной щетиной, рисуя проходивших мимо туристов, а заканчивали на страницах энциклопедии искусства. Но Вера заставила меня поверить в себя. В итоге, несколько моих работ было продано, и я стал относиться к тому, чем занимаюсь, более серьезно.
Но потом случилось то, что изменило все. Как-то вечером раздался телефонный звонок. Было довольно поздно и, дабы режущий уши звон никого не разбудил, я бросился к телефону. Я снял трубку и на другом конце провода услышал голос своей Веры. Она сообщила мне, что беременна. Мы совсем не знали, как быть дальше, но после совместных раздумий поведали родителям о случившемся.
Поженились мы зимой. В тот день мы были счастливы, ну или просто пытались заставить себя так думать. А в сентябре у нас родилась маленькая Софи. Мне пришлось бросить институт и устроиться на работу в закусочную. Вера целыми днями сидела с ребенком, за неимением у нас средств нанять няню. Родители помогали, чем могли, но у них и без нас хватало проблем, так что жили мы очень бедно. Я продал все рисунки, которые смог, и новые больше не рисовал. Вскоре меня выперли из закусочной, объяснив это тем, что я не справляюсь со своими обязанностями. Я так и не смог вдолбить им, что девятнадцатилетнему пареньку, вроде меня, тяжело работать по 12 часов в сутки. Дома - если вшивую комнатку с облупленными стенами, которую мы получили от государства, можно назвать домом, у нас с Верой начались ссоры, которые впоследствии переросли в жуткие скандалы. Я часто менял место работы: успел погорбатиться на разных толстозадов, начищая ботинки всяким высокомерным ублюдкам, моя тачки и занимаясь прочей ерундой. Я забыл, когда в последний раз что-либо рисовал. С этим дьявольским графиком я был вынужден отказаться от своей мечты.
Следующие лет пять своей жизни я провел как белка в колесе. Причем в одном и том же колесе: каждый день одни и те же лица, одни и те же дела, все одно и то же. Софи подросла, и мы, стиснув зубы, стали оставлять ее дома, чтобы Вера смогла устроиться на работу и хоть немного пополнить наш семейный бюджет. У нее неплохо получалось шить, так что она получила место на фабрике за городом, и с утра до полудня пропадала там.
Несмотря на то, что жили мы все вместе, семью я почти не видел. И каждый раз по приходу домой я опасался, что Софи не узнает меня и в страхе подумает, что в дом забрался незнакомец. Но такого, конечно же, не произошло. Я не уделял ей столько внимания, сколько должен уделять хороший отец своим детям, но она меня любила. Во всяком случае, она так говорила.
Что касается нас с Верой, то могу сказать, что наша былая страсть иссякла, романтика испарилась, а любовь… А что любовь? Была ли она вообще когда-нибудь - эта любовь? Сложно сказать. В любом случае, та волна, что когда-то накрыла нас в студенческие годы, больше не вернулась.
Я страшно корю себя за то, что пропустил десятый день рождения дочери. В то время я работал в одной конторе (спасибо дядюшке Паше) и был отправлен в Псков. Что-то вроде командировки. Я планировал вернуться точно к юбилею своей малышки, но все пошло наперекосяк, и я облажался. Еще бы, когда это судьбу волновало, что я там себе запланировал? Я задержался на два дня и приехал с пустыми руками, так как мне ничегошеньки не заплатили. Дома Вера встретила меня у порога ничего не выражающим взглядом. Ранее, по телефону, я пытался ей объяснить, что да как, и знаете, что она мне ответила? Она сказала, что я самый хреновый отец во всем мире. Во всем гребаном мире. Честно говоря, мне нечего было ей возразить. Помню, Софи на меня тогда сильно обиделась, а я себя чувствовал полным ничтожеством. Я никогда не делал ей достойных праздников, не дарил подарков, а в этот раз не смог подарить даже своего присутствия.
Безумно хотелось надраться и забыться. Убежать от всех и вся. Да вот только как я мог это сделать? Всеми деньгами у нас в семье заправляла Вера, а той мелочи, что у меня водилась, не хватило бы даже на бутылку «Первака». Такие дела.
Тем не менее, жизнь продолжалась, и, несмотря на наши скромные пожитки, мы пытались быть счастливыми. Особенно на людях. Если бы вы заглянули к нам в гости, вам могло бы показаться, что вы гостите у просто идеальной семьи, с любящим мужем и жизнерадостной заботливой женой. А на деле то это все было фальшью. И только Софи была истинным лицом нашей семейки. Ребенок никогда не станет играть на публику, пытаясь показать, как здорово все ладят между собой, как все замечательно. Мол, смотрите какая у нас счастливая семья! Смотрите и завидуйте!
Недаром говорят: дети – цветы жизни. Это действительно так, и если вы вдруг встретите того, кто с этим не согласен – плюньте ему в лицо, ибо дети — самое прекрасное, что есть на нашей грешной земле. Софи была нашим маленьким чудесным цветочком. Да вот только цветочки увядают. А порой какой-то парнишка проходит мимо лужайки и срывает волшебное творение. В подарок девушке или просто так – ради забавы.
В тот роковой день мы всей семьей отправились за город на старой папиной «девятке», что он подарил нам на годовщину свадьбы (та самая машина, на которой мы с Верой ездили на озеро в нашем студенчестве).
Впервые за долгое время мы выбрались куда-то вместе, так что настроение у всех было на высоте и, казалось, ничто не могло его испортить. Помню, мы катили в сторону шоссе, приятный весенний ветерок резво трепыхал наши волосы, и мы дружно подпевали Дину Мартину, чьи некогда популярные песни крутили тогда всю неделю на ретро-радио.
Тогда мы чувствовали себя прекрасно, а Софи, та и вовсе сияла, в прямом смысле этого слова. Чудо-ребенок. Глядя на улыбку Веры, которая была редкостью в последнее время, я было подумал, что нам удастся спасти наш брак, начать все с чистого листа, так сказать.
Как же тогда было славно, как хорошо… Но все хорошее так быстро заканчивается. Вы даже себе не представляете насколько быстро. Или представляете? Просто порой кажется, что у меня у одного так, ей Богу.
И вот та радость, которая блистала на лицах моих девочек всего мгновенье назад, сменилась страхом, а ощущение паники, что царило в салоне, выбило меня из колеи. Я отвлекся всего на секунду, но и этой секунды оказалось достаточно. Помню звуки автомагистрали, крик Веры с мольбами повернуть, и голос Дина Мартина, доносившийся из динамиков. Я впал в ступор, ничегошеньки не соображал. После того, как успел разглядеть седовласого водилу за рулем вишневой иномарки, я понял, что столкновения не избежать.
А дальше тупая боль, крики, стоны… Не могу сказать, как долго мы находились внутри, но нам кто-то помог и вытащил нас наружу. В моей голове мелькало множество мыслей, но соображал я плохо. Я гадал, что же произошло. Меня охватил жуткий шок.
Вдруг я услышал плач. Нет, не просто плач. Истерический вой. Вера. Я нашел ее посреди дороги, всю в крови и в окружении каких-то людей. Откуда они взялись? Должно быть, пришли на помощь. Побросали свои тачки. Все шептались о какой-то девочке. Произошло что-то ужасное. Я подошел ближе. Еще ближе. Вера держала на руках маленькое тельце. Та самая девочка. Она не дышала. Видимо, пострадала в результате аварии. Бедная, бедная малышка. Но где наша малышка? Где наша дочь, Софи? И почему Вера оплакивала чужого ребенка?
Постепенно в моей голове все стало проясняться, и я осознал, что случилось на самом деле. А также, я понял, кто эта девочка и почему никто не ищет мою дочь. Будучи не в состоянии произнести ни слова, я упал на колени рядом со своей женой и увидел, на сей раз отчетливо, то самое крохотное, бездыханное тельце. Слегка темноватая кровь, что еще не успела засохнуть, окрашивала русые детские волосы, а еще совсем недавно белоснежное весеннее платьице покрылось грязью, и кое-где виднелись мелкие, казавшиеся хрустальными осколки.
Тяжело вспоминать события того дня: не помню, чтобы за всю свою жизнь чувствовал себя паршивей, чем тогда. Даже когда умирал. Да чего уж темнить, я хотел умереть, а в душе и вовсе давно уже был трупом.
Смутно помню, что происходило в первые недели после той аварии - наверное, я пил. Много пил. Вообще, всю нашу совместную жизнь Вера контролировала и никогда не допускала, чтобы я прикладывался к бутылке, даже в самые скверные моменты. Но тогда казалось, что она меня не замечает, и ей было глубоко безразлично, чем я занимаюсь, да и что вообще творится вокруг.
Со дня похорон, которые состоялись без моего присутствия, прошло уже полтора месяца, а рассмотрение вопроса о моей трезвости было отложено на неопределенный срок. В те редкие моменты просветления, я замечал, что нахожусь совсем один в халупке, где провел последние десять лет своей жизни. Вера меня бросила - вероятно, уехала к матери.
На самом деле я могу понять Бога, который играл со мной вот уже на протяжении часа, или сколько там прошло с момента начала моего рассказа. Не могу сказать точно — будучи захороненным под толстым слоем почвы довольно-таки трудно следить за временем.
Я облажался, не смог уберечь семью и даже добиться элементарного признания в кругу андерграундных художников много лет назад. Я – неудачник, и пусть Господь заставит меня умирать столько раз, сколько ему будет угодно.
Вы можете задаться вопросом, почему я не был там, на кладбище, в день прощания, а я вам напомню, что никогда не переносил похорон, и за исключением погребения моего двоюродного брата Миши, не был ни на единых.
Но, Боже, кого я обманываю? Истинная же причина моего бегства от всех и вся заключалась в абсолютно ином. Я просто не мог смотреть в глаза Вере, родителям, и всем остальным, кто возлагал на меня крупные надежды, чье доверие я так и не оправдал. Но больше всего я боялся взглянуть на бледное личико той девочки, что погибла на дороге; девочки, которая больше никогда не увидит солнца; девочки, в чье ушко я не смогу прошептать три по-настоящему волшебных слова: «я люблю тебя»...