- Леонид Николаевич, миленький, позвольте же мне просить у вас руки вашей дочери! – снова заныл Зиновьев,- я её очень, очень люблю!
- Не позволю! – отозвался Леонид Николаевич,- вы, Мишенька, ещё так незрелы! Юны сердцем и умом. К тому же, у вас нет совсем никакой работы. Вы – голодранец. Маленький человек!
Зиновьев нахмурился. Он перевел свой взгляд на Елену Дмитриевну и обратился к ней:
- А вы что думаете, мама?
- Сколько раз вам можно повторять? Не называйте меня мамой! Сердечно прошу вас раз и навсегда оставить эту вашу фамильярность! – возмущенно ответила та,- в остальном же,- она успела несколько перевести свой дух,- я полностью согласна с мужем. Ни о каком замужестве не может быть и речи!
Зиновьеву совсем не нравилась разыгравшаяся сцена – он начинал выходить из себя, однако ему ещё удавалось кое-как держать себя в руках.
- Послушайте… Мы с Настенькой знакомы уже целых четыре месяца! Я не чаю в ней души, мечтаю о ней ночами… Я хочу быть ей мужем! Я хочу дарить ей свою любовь!
- Ах, Михаил, вы всё талдычите здесь о своей любви! Но любит ли вас сама Настенька? - Елена Дмитриевна обернулась к дочери. Та расположилась у самой стены, поодаль: огромный спальный диван делал её крохотную натуру невооруженным глазом заметной. Под себя подобравши свои миниатюрные ножки, она волнительно следила за происходящим, не произнося ни звука, кроткими взглядами стреляя то в Зиновьева, то в родителей.
Настенька подала голос:
- Люблю…
Зиновьев расцвел – на сердце у него заиграл торжественнейший марш.
- Вот видите! Видите! Мы любим друг друга! Мы хотим пожениться!
Леонид Николаевич, с руками почти по локоть затерявшимися в карманах его широких брюк, зашагал по комнате.
- Что ж… если мы столкнулись с действительной любовью – любовью искренней, чистой и настоящей, во что мне, по правде говоря, верится с трудом, то всем нам вовсе не повредит, а скорее пойдёт на пользу, если мы повременим с этим браком,- начал рассуждать он,- пока же, Мишенька, остудите ваш юношеский пыл и найдите себе работу. И дайте же нашей Настеньке окончить институт!
- Господь с вами, Леонид Николаевич! Что же вы это, не слышите меня? Мы с Настенькой любим друг друга! Как тут можно повременить? Вы не понимаете… Я требую, требую вашего с мамой благословения! – Зиновьев повысил голос.
- Молодой человек! Что вы себе позволяете? Не смейте так разговаривать с моим мужем! – возразила Елена Дмитриевна,- немедленно извинитесь!
- Ещё чего! Не стану я ни перед кем извиняться! Я люблю Настеньку и обязательно на ней женюсь!
Леонид Николаевич перестал шагать по комнате и вынул руки из своих карманов.
- Пошел вон! – он указал пальцем на дверь.
Зиновьев уже собирался в очередной раз возмутиться – его лицо пылало злобой и недовольством, но в самый последний момент, встретившись взглядом с Леонидом Николаевичем, он передумал и, подчинившись, зашагал прочь.
В комнате послышались рыдания Настеньки.
Они действительно были знакомы четыре месяца, однако это на деле были не «целых четыре месяца», а «всего-навсего четыре месяца». Зиновьеву тогда только-только исполнилось двадцать два года, Настеньке же на тот момент было восемнадцать лет. Образования высшего он не имел, но кое-что смыслил в строительстве и мелкой торговле. Выходцем Зиновьев был из достаточно благополучной семьи, и сам по себе обладал немало острым умом и немного разбирался в литературе и иностранных языках. С самого детства родители стремились взрастить образованного и культурного сына – в общем и целом они в своих начинаниях преуспели, но Зиновьев всё равно умудрился кое-где запятнать своё сердце.
Настенька же метила в педагоги и обучалась на втором курсе института, куда её в своё время пристроили родители. Учительское дело как таковое её особенно не прельщало и не нравилось, но привлекало общение с детьми и их воспитание. Она увлекалась рисованием и шитьем, и всё своё свободное время уделяла этим занятиям. Зиновьева Настенька любила всем сердцем и душой, и не сомневалась ни на йоту в правильности своего выбора – кого-либо другого с собой она не видела и видеть не желала.
Общего у них, по сути дела, была только взаимная симпатия вначале, и некая любовь впоследствии. Сложно сказать, какая такая любовь может случиться между двумя людьми за четыре месяца, но ставить под сомнение благочестивые намерения Настеньки по отношению к Зиновьеву не приходилось. Она любила его натурально, всей своей целомудренной чистотой, лелея мысли о их долгой и счастливой жизни, наполненной взаимной радостью и гармонией.
Зиновьев на самом деле не чаял души в своей возлюбленной, и мечтал о ней ночами. Он был уверен в своей к ней любви доподлинно и с бесконечным нетерпением жаждал отдаваться сему чувство без остатка. Он обещал жениться на ней, и она ему верила.
Настенькины же родители – Елена Дмитриевна и Леонид Николаевич – Зиновьева невзлюбили с самого дня их знакомства, и мысль о возможном бракосочетании с ним их дочери не на шутку терзала и раздражала обоих. Его эксцентричный характер и дерзковатая натура выводили их из себя и все разговоры дочери о её «женишке» они постоянно старались свести на нет. А говорила о нём Настенька часто, в особенности, когда ей доводилось бывать в добром расположении духа. Девушкой она была склада довольно оптимистичного, а после свиданий с Зиновьевым и вовсе сияла, наслаждаясь свежайшим приятным впечатлением, оставшимся у неё от встречи с любимым, коим она всегда спешила поделиться с родителями – самыми близкими ей людьми.
Леониду Николаевичу, равно как и Елене Дмитриевне не могла не нравиться лучезарная улыбка на устах дочери, к тому же совершенно искренняя, но им решительно не нравился Зиновьев. Отец Настеньки обращался к нему с откровенно насмешливым «Мишенька», мать же, в целях скрыть своё к нему пренебрежение, выдавала гордое «Михаил». Самому Зиновьеву было совсем безразлично как к нему обращаются, его заботило лишь нежелание Настенькиных родителей расстаться со своей дочерью и дать благословение на их супружеский союз.
Их антипатия друг к другу всё больше становилась взаимной – он видел в её родителях некую властность, упёртое желание прогнуть его и заставить играть по своим правилам. Зиновьев терпеть не мог плясать под чужую дудку. Ненавидел он также оставаться побежденным, терпеть фиаско – в равной степени не признавал над собой никаких авторитетов. Из родительского гнёздышка он вылетел достаточно давно и проживал в отдельной квартире, доставшейся ему от тётки – он считал себя самостоятельным и независимым молодым человеком, невзирая на полное своё существование на родительские деньги. Он привык получать то, что хотел, и оставлять за собой последнее слово. Оттого он отчасти и видел в Настеньке идеальную для себя супругу – она отличалась необыкновенной кротостью, терпимостью и смирением. Она была чистейшей души человеком, и, вероятно, именно поэтому внешнему наблюдателю их отношения могли показаться безобразными.
В целом, Зиновьев оказывал ей доброе расположение и относился с нежностью и лаской, однако это его джентльменское поведение не мешало ему время от времени бывать заносчивым, а то и вовсе становиться невыносимым – темпераментом он обладал жарковатым, оттого мог запросто обидеть Настеньку – как словом, так и делом. Всякую дурь и несправедливость к себе она молча терпела, продолжая любить, а порою и обожать своего ненаглядного. Нередко он пользовался её мягкой натурой, и всё норовил самоутвердиться, казаться сильным и не по делу мужественным на фоне безобидной и кроткой Настеньки. Брак намечался своеобразный и крайне неоднозначный.
До знакомства с Зиновьевым родители Настеньки никогда не задумывались о замужестве дочери – для них она по-прежнему оставалась маленькой девочкой, их славной малюткой. И Леонид Николаевич, и Елена Дмитриевна были изначально категорически против их отношений и вообще каких-либо встреч, но впоследствии дали добро на ненавязчивую дружбу их дочери с Зиновьевым. Они старались максимально контролировать жизнь дочурки и не позволяли ей видеться с ним чаще, чем раз в неделю.
Иногда их свидания проходили прямо в родительском доме, и Зиновьев снова и снова предпринимал попытки выпросить у Настенькиных отца и матери руку своей любимой. Каждый раз его разглагольствования об их высокой любви воспринимались в штыки, и Зиновьев получал жёсткий, категорический отказ. По обыкновению своему, Зиновьев покидал их дом в расстроенных чувствах, а то и вовсе - сердитым.
Их последняя перепалка повлекла за собой достаточно серьёзный разговор между родителями и дочерью.
- Этот парень мне совершенно не нравится,- начал Леонид Николаевич, присаживаясь на диван подле Настеньки,- ты видела, что он здесь устроил?
Та подняла голову и взглянула на отца – её заплаканное лицо выдавало её искреннюю и неподдельную душевную скорбь.
- Миша совсем не такой, папа! Он хороший… Хороший! – проревела она.
- Я не вижу в нём абсолютно ничего хорошего.
- Ты его не знаешь!
- Доченька, поверь, я знаю его достаточно, чтобы заключить – он тебе не пара.
В ответ на отцовские слова она ещё больше разрыдалась.
- Настенька, милая, неужто ты действительно готова уйти от нас? Бросить родителей… - вмешалась Елена Дмитриевна.
- Я люблю его!
- А как же я? Неужели ты совсем не любишь свою мать? Не жалеешь!
- Мама, ты не понимаешь…
Елена Дмитриевна подошла ближе.
- А чего тут понимать-то? Тебе всего восемнадцать лет! Ты ещё ребёнок! Я не хочу тебя терять – я хочу тебя любить, гулять с тобой в нашем парке, расчесывать твои роскошные волосы, заботиться о тебе… Я хочу видеть румянец на твоих щеках!
- Разошлась… - просипел Леонид Николаевич.
- Право, Настенька! Тебе ведь нет ещё и двадцати пяти! На кой тебе этот замуж? – не унималась Елена Дмитриевна.
Настенька немного успокоилась и стала вытирать слёзы.
- Что же ты это, маменька? Родила дочку для себя? Ах, хватит делать из меня куклу…
- Боже ты мой! Что за слова! Для себя! Куклу! Чего же ты хочешь, неблагодарная?
- Любить и быть любимой.
- Да что ты вообще…
- Хватит! Замолчите обе! Тошнить начинает уже от этих ваших соплей! – взорвался вдруг Леонид Николаевич,- никакого замужа! Пока я не увижу в твоём Мишеньке хоть каких-то перемен к лучшему, речи об этом быть не может! Всё, тема закрыта! – он перевёл дыхание,- а ты, Елена, угомонись!
Она смерила мужа полуобиженным, полуосуждающим взглядом.
- Как разорался… И это – верующий человек! Христианин… – залепетала Елена Дмитриевна.
- Слава Богу! – ответствовал Леонид Николаевич.
Оба её родителя были людьми верующими и воцерковленными, в особенности – Леонид Николаевич. Он не пропускал ни одной воскресной службы и питал безграничную любовь и уважение ко Христу Иисусу и его учению. Ежедневно он прочитывал главу из Евангелия, иногда вместе с женой, соблюдал все посты, регулярно исповедовался и причащался, и мечтал о настоящем христианском муже для своей дочери. Он был человеком с достаточно добрым сердцем, однако постоянно ставил под сомнение его чистоту. Ему казалось, что он самый законченный грешник на Земле.
Елена же Дмитриевна, несмотря на свою христианскую принадлежность, Храм посещала совсем нерегулярно, Писание открывала от силы раз в неделю, исповедовалась и причащалась редко, постов не соблюдала вовсе, окромя Великого.
Леонид Николаевич жену считал человеком духовно слабоватым, неслабо подвластным мирским искушениям и совершенно некающимся. В гармонии они пребывали не постоянно – всё чаще находились причины для ссор и разногласий между ними, однако она его бесконечно уважала и даже когда-то любила.
Дочку Настеньку отец с самых пеленок вел к Богу – ему думалось, что он здорово преуспел в своих стараниях – духовная жизнь дочери радовала его всё больше и больше, несмотря на несоблюдение с её стороны всех православных обычаев и законов. Никогда прежде она не водилась с мальчиками, и Леонида Николаевича это тешило – ему хотелось сохранить свою дочь в полной чистоте и целомудрии до самого замужества – чистоте телесной и духовной. Не было у Настеньки и подруг – дети мира сего, по глубочайшему убеждению Леонида Николаевича, представлялись порочными – их ума и сердца были испорчены и развращены. Он призывал дочь держаться от всякой молодежи подальше, и она безукоризненно слушалась отца – до тех пор, пока в её жизни не приключился Зиновьев.
Они встретились в её институте - педагогическом – он забрёл туда по наставлению друзей, что там учились – зачем-то он, в общем, там оказался и увидел Настеньку. Он тут же принялся её обхаживать – разузнал название её факультета, расписание занятий, и стал поджидать её каждодневно – встречать и провожать вне зависимости от её желания. С самого начала Настенька не на шутку смущалась и переживала по поводу своего неизбежного знакомства, не распространяясь родителям о поклоннике – особенно её пугала реакция отца на появившегося в её жизни молодого человека. А потом… она влюбилась.
«Ты не оставил мне выбора,- говорила ему она,- я не могла не влюбиться в тебя».
Эта победа над её сердцем очень льстила Зиновьеву, и страшно услаждало его самолюбие – когда Настенька впервые взяла его за руку по своей инициативе, он просто растаял. Он понимал, что нравится – его, Михаила Зиновьева, любила девушка – девушка доброго нрава, порядочная, благая. В его глазах она была практически ангелом и абсолютно неиспорченной. И ах, как велико было его желание её испортить! Мысль о том, что эта девушка может быть его навсегда, принадлежать ему навеки, что он будет её первым и единственным мужчиной, окрыляла Зиновьева и приводила в восторг.
Спустя три месяца со дня их знакомства, ему удалось добиться от неё поцелуя – первого поцелуя в жизни Настеньки. О, как волнителен был для неё этом момент! Как ужасен и прекрасен!
После этого Зиновьев окончательно потерял голову. Он гордился собой, восхищался, ведь ему удалось добиться расположения такой девушки, и он – он, Михаил Зиновьев, её целовал! Он стискивал её в своих объятиях! Боже, как он её любил! Как колотилось его сердце! Он разжигался… Страстное желание женской любви овладевало его душой и телом – он не мог думать ни о чём другом – она была во всех его мыслях и помыслах. Он хотел, чтобы она стала его женщиной.
- Настенька, дорогая, любимая моя! – говорил он однажды,- ты и представить себе не можешь, как я тебя люблю!
Настенька тут же раскраснелась. Её смущение подзадоривало Зиновьева ещё больше.
- Эти руки! – он схватил её руки – со страстью и небрежностью,- я готов целовать их вечно! Боже, что это за руки!
- Да самые обычные… кхм… руки,- промурчала Настенька.
Он принялся их расцеловывать – Настеньке это не нравилось, она не знала куда и деться, но не оказывала никакого сопротивления.
- Милая моя… сладкая моя… Живи со мной! – выпалил Зиновьев,- мне так одиноко по ночам… я всё думаю о тебе, мечтаю о твоей любви…
- Что ты такое говоришь, Мишенька? Перестань…
- Нет! Не перестану! И не проси! Я хочу быть с тобой – и днём, и ночью! Ты будешь жить со мной?
Настенька пылала краснейшим пламенем.
- Как это? Я не могу… Что же скажет отец? А мать? Мишенька… это дурно. Это очень и очень дурно…
- Можешь! Конечно же ты можешь! Дорогая, любимая… Я хочу жить с тобой! Я поговорю с твоим отцом и с твоей матерью. Познакомь нас!
- Что же ты им скажешь?
- Я скажу им, что буду любить тебя, заботиться о тебе!
- Мой отец никогда этого не допустит… Он сочтёт меня грязной девкой,- она всё же высвободила свои руки и убрала их подальше от губ Зиновьева.
Он нахмурился.
- Чего же он хочет-то, отец твой? – спросил Зиновьев,- чтобы ты записалась в старые девы? Завела кошек? Это так он проявляет свою заботу?
- Он отпустит меня из дому только к мужу.
- Отлично! Значит, я женюсь на тебе!
- Как же, Мишенька? Вот так вот возьмешь и женишься?
- Да! Женюсь. Твой отец не посмеет стать на нашем пути! Мать не помешает нашей любви!
- Мишенька, мои родители любят меня…
- Так ведь и я люблю тебя! Настенька! Настенька! Ты будешь моей женой?
Она опустила голову – проронить хоть одно маленькое словечко теперь казалось ей задачей невозможной и непосильной. Зиновьев приложился ладонями к её щекам – он поглаживал её бархатистую, нежную кожу своими пальцами.
- Настенька, милая… Скажи же мне – ты выйдешь за меня замуж?
Настенька отважилась поднять свои глаза и взглянула на него. С её губ соскочила короткая улыбка. Она прошептала:
- Да…
С того дня они стали думать, гадать: как же преподнести эту новость родителям? Настенька страшно волновалась – Зиновьев напросился к ним в гости, он хотел, чтобы они узнали о нём – о женихе своей дочери, и оценили его по достоинству. При первой встрече, знакомстве, не стали затрагивать тему женитьбы – Зиновьев решил, что сперва очарует Настенькиных родителей, а уже позднее сообщит им о своём намерении увести их дочь из родительского дома – прямиком под венец. Он был бодр духом, уверен в себе и настроен на победу. Он готовился покорить сердца Елены Дмитриевны и Леонида Николаевича. Однако всё пошло не по его плану.
- Признаться, я был крайне удивлен, узнав, что Настенька водит с вами дружбу. Вы, молодой человек, первый товарищ моей дочери, посетивший наш дом,- говорил Леонид Николаевич.
- Для меня большая честь быть здесь. Я страшно рад с вами познакомиться! – расплылся в улыбке Зиновьев.
- Хм… Стало быть, у вас есть понятие о чести. Это похвально,- он вёл диалог непринужденно, медленно, равнодушно,- скажите, а вы верите в Бога?
Зиновьев замешкался – он совсем не ожидал такого вопроса. На несколько секунд он был выбит из колеи – однако впоследствии не растерялся и нашелся с ответом:
- Конечно. Иисус Христос – пастырь мой.
- Вот как,- удивился Леонид Николаевич,- а что же вы можете сказать о вчерашней службе? Вам понравилось?
- Я… э-э-э… - начал мямлить тот,- не знаю. Я не присутствовал на вчерашней службе.
- Досадно… Вас, должно быть, занимала работа?
- Э-э-э… не совсем.
- Это как же – не совсем?
- Дело не в работе.
- Вот как… Ясненько. А где же вы работаете?
- Я нигде не работаю.
- А, студент, стало быть. Понимаю…
- Нет… не совсем.
- Что ж вы это заладили-то? Не совсем, не совсем… Вы, как и Настенька? Учитесь в педагогическом?
- Э-э-э… нет.
- А где же?
- Нигде. Я не занимаюсь учебой и кроме школы нигде не учился.
Леонид Николаевич насупился – Зиновьев начинал казаться ему маленьким прохвостом.
- Тогда почему же вас не было на вчерашней службе, позвольте спросить?
- Я… в общем-то… не посещаю Храм.
- Вот оно что,- лицо Леонида Николаевича обрело ещё более хмурый вид,- не ходите в Храм, но считаете себя христианином?
- Эмм… да. Я крещён.
Леонид Николаевич расхохотался. В разговор вмешалась Елена Дмитриевна:
- Не обращайте на него внимания, Михаил. Пусть вас не смущает его хохот. Мой муж – глубоко верующий человек, воцерковленный. Да и вся наша семья, в общем-то, со Христом. Скажите, как хорошо вы знаете свою веру?
Зиновьев был повержен. Настенька никогда не говорила ему, что её родители верующие, и он совершенно не ожидал такой беседы.
- Веру я… знаю. Самое главное, то есть.
- Это какое такое – самое главное?
- Ну там… Не убий, не укради, почитай мать и отца…
- Мама! – послышался голос Настеньки,- что же ты это набросилась на нашего бедного гостя! Прекрати!
- Почему же сразу набросилась? Мы просто беседуем… Простите, Михаил, ради Бога, если я вас как-то смутила,- промолвила Елена Дмитриевна,- а тебе, Леонид, тоже не помешало бы извиниться перед нашим гостем. Эти твои расспросы совсем ни к чему…
- Это как же так-то? – возмутился Леонид Николаевич,- я должен знать, с кем путается моя дочь!
- Папа! – воскликнула Настенька,- как тебе не стыдно! Что за слово такое гадкое – «путается»? Ни с кем я не путаюсь! Мы с Мишенькой…
- Ах, какие нежности! – перебил дочь Леонид Николаевич,- и с каких это пор он стал для тебя Мишенькой, мм?
Настенька замолчала – она отошла в сторону и в тот день в разговоре участия больше не принимала. Зиновьев был ошарашен. Отец Настеньки казался ему помешанным – с его стороны исходила некая агрессия, недоброжелательность. Он всё рассматривал их обоих – переводил взгляд с Леонида Николаевича на Елену Дмитриевну и обратно – с Елены Дмитриевны на Леонида Николаевича.
- Знаете что? – вновь зазвучал голос отца,- вы, Мишенька, кажетесь мне богохульником.
- Как же? Вы что? Когда это я хулил Бога? – засуетился Зиновьев.
- Вы хулите Его постоянно! Этим своим лживым верованием. Уж поверьте мне, такая вера никуда не годится!
Зиновьев чувствовал – внутри закипает. Поведение Леонида Николаевича ему решительно не нравилось. Он начинал раздражаться, но хранил молчание.
- Вы уж простите, но я не могу позволить вам общаться с моей дочерью,- в его интонации чувствовались жесткость и категоричность.
- Что?! – не выдержал Зиновьев,- о чём вы говорите? Кто вы вообще такой, чтобы что-то мне позволять или не позволять?
- Боже, вы забываетесь! – Елена Дмитриевна была явно возмущена.
- Я вам не Боже! Я вам – Михаил Андреевич! – проорал Зиновьев.
- Ах ты, богохульник! – прорычал в ответ Леонид Николаевич,- ну ка, пшел прочь из моего дома! И чтобы духу твоего не было возле моей дочери!
Больше Зиновьев ничего не сказал – он пулей вылетел за дверь, не кинув и взгляда напоследок на свою возлюбленную. Он потерпел фиаско – родители Настеньки его невзлюбили.
Леонид Николаевич действительно запретил дочери видеться с Зиновьевым, однако вскоре после их перепалки он взял свои слова обратно, признав, что погорячился – он извинялся перед дочерью за своё поведение, вымаливал прощение у Бога, и даже пригласил Зиновьева обратно к ним в гости, дабы забыть взаимные обиды и смыть дурное впечатление от их неудачного знакомства за чашкой чая. Он вдруг рассмотрел в Зиновьеве не только ухажёра за дочерью и богохульника, но и человека с бедной, заблудшей душой. Он не хотел ударить в грязь лицом перед Господом – своим единственным и совершенным Богом, оттого был вынужден с Зиновьевым мириться и таки дать добро на их с Настенькой дружбу.
Невзирая на то, что человеком Леонид Николаевич считал себя духовно сильным, он без конца срывался и падал, вступая с Зиновьевым во всё новые и новые стычки на последующих встречах. Когда тот наконец сообщил ему о его намерении жениться на Настеньке и увести её из родительского дома, Леонид Николаевич и вовсе взбесился – негодовала и Елена Дмитриевна.
Зиновьев парнем был характера непростого – его упертая натура отказывалась сдаваться под гнетом недоброжелателей, коими он окрестил родителей своей возлюбленной, и его желание обладать Настенькой росло и разрасталось всё обильней. Он сходил с ума по этой девушке.
- Мишенька, как же мы с тобой будем жить? – тонким тревожным голоском промолвила Настенька.
- Припеваючи! – отозвался Зиновьев, расплываясь в обнажающей десна улыбке,- в любви и счастии!
Настенька тяжело вздохнула.
- Но… у тебя нет работы. Я же занята учебой… Брак – дело нешуточное. Отец прав.
- Ты что же это? Папеньку своего наслушалась? – насупился Зиновьев,- найду я работу! Всё как-нибудь устроится.
- Как-нибудь устроится, говоришь…
- Черт, да я же люблю тебя! Неужели тебе этого мало?
Нежно-алого оттенка румянец выступил на её щеках. Она склонила голову.
- И я тебя люблю…
Зиновьев приобнял Настеньку за плечи и потискивал её время от времени в своих объятиях.
- Жить будем у меня! Тебе же нравится моя квартира, правда?
- Да… Мне нравится.
Это было их третье свидание в его квартире – до этого Настенька отказывала ему в уединении достаточно решительно, хоть и не без некоторой доли смущения и робости. Видя её, девушку своих фантазий, откинувшуюся на спинку дивана – его дивана, на котором он провел столько бессонных ночей – ночей, состоящих из бесконечных мечтаний о её полных губах, пьянящем аромате шелковистых волос, ласковом тепле молодого женского тела – он соблазнялся: снова и снова этот слабоватый проблеск любви, как чувства светлого и возвышенного, что мерцающей тенью успел прижиться в глубине его юношеского сердца, вытеснялся грязным и страстным животным желанием. Из раза в раз Настенька – эта скромная, застенчивая натура пробуждала в нём чувство наглого инстинктивного голода, помрачающее его обветшалый разум.
Она едва ли давала себя поцеловать, и эта её девичья неприступность разжигала его юношеское пламя всё явственней, всё сильней, и он с трудом сдерживался, дабы не забрать её целомудрие силой. Но в тот день – час их третьего квартирного свидания – Настенька оказалась более сговорчивой. Ей более не хотелось отказывать ему через раз в поцелуе – напротив, она всё чаще обнаруживала в себе ярчайшее, четко выраженное желание бросить всякое сопротивление и сдаться своему возлюбленному в плен – волнительное пространство пугающей зрелой любви.
Она почувствовала, как он тянет её к себе. В следующий же миг она ощутила его поцелуй на своих губах – она знала, что таков был поцелуй настоящий, подлинный – лучший поцелуй в её жизни, полнее и чувственней, чем все те, что случались между ними прежде. Она таяла в его объятиях, млела от каждого прикосновения, что было наполнено, было переполнено – она в этом не сомневалась, свято верила в искренность чувства – его к ней любовью. Он покрывал поцелуями её тонкую, идеальную шею – целовал с жадной нежностью – и острое, неведанное ей раннее чувство заиграло во всём её существе.
С её уст сорвался трепетный шепот – высокий и звонкий звук:
- Ты точно… женишься на мне?
- Непременно,- тут же отозвался Зиновьев. Его голос слышался прерывисто и пылко – он дышал всё чаще и чаще.
В тот вечер он забрал невинность девушки, похитил её чистоту – она отдала ему свою душу, и он поглотил её без остатка. Они замерли в крепком объятии – голые и счастливые – она прижималась к нему с любовью и трепетом, так уверено, как никогда. На его лице застыла довольная улыбка – он наслаждался сладостным чувством опустошенности, послевкусием погасшего пламени. Настя любила его – твёрдо и искренно.
Последнюю ссору с Зиновьевым Елена Дмитриевна перенесла довольно тяжело – в своих выражениях её муж ясно давал понять, что нисколько не исключает возможность заключения союза их дочери с «этим проходимцем». Это её расстраивало. Она не верила в то, что тот способен измениться к лучшему – его разбойничья дерзость её не только огорчала, но и несколько гневила. Она безоговорочно признавала авторитет мужа, однако её крайнее нежелание видеть рядом с дочерью Михаила Зиновьева – жалкого прохвоста, коим она его признавала, нашептывало ей изнутри, что если понадобится, она пойдет против воли супруга – сделает всё возможное для того, чтобы этот брак не состоялся. Она хотела их разлучить.
Леонид Николаевич имел любопытную особенность, что заключалась в его склонности верить в людей, давать им вторые шансы, позволять вставать после даже сокрушительных падений. Зиновьев ему по-прежнему не нравился, он выводил его из себя, пробуждал в нём злобные чувства, греховные начала, но он был готов изменить своё к нему отношение, если тот приложит к этому хоть какие-то усилия. Он желал дочери настоящего счастья, а настоящее счастье было невозможно без настоящей любви - так он считал. Любовь – это прямая дорога к Богу, а там, где Бог – там и счастье. Он хотел, чтобы она любила своего мужчину, чтобы её мужчина любил её, чтобы их вместе любил Господь Бог, любимый ими обоими. Он требовал от Зиновьева духовного роста, умственной зрелости – он требовал от него ответственности и благоразумия.
Родители запрещали Настеньке видеться с Зиновьевым больше двух часов – она никогда не оспаривала их волю, но в тот вечер впервые в жизни ослушалась. Настя опоздала к ужину, и тем самым неслабо удивила и раздосадовала Леонида Николаевича и Елену Дмитриевну.
Изящной улыбкой, лёгонько, как бабочка, она впорхнула в кухню, захватив с собой всю ласку и жар своего светлого вечера.
- Приятного аппетита! – промурчала она.
Леонид Николаевич отложил в сторону свою вилку и уставился на дочь тупым, испепеляющим взглядом.
- Где ты была? – выдавил из себя он.
- Я была со своим женихом,- задорным хихиканьем отозвалась Настя.
- С кем, прости? – заговорила Елена Дмитриевна.
- С женихом. Разве вы не знаете, что мы с Мишенькой женимся? Ха, вот смешные! – она засмеялась и демонстративно подошла к холодильнику – открыв дверцу, она принялась рыться внутри.
- Еда на столе,- холодно и резко сказала мать,- отойди от холодильника.
- Спасибо, мамуля, я не голодна! Сейчас вот… только йогурт возьму…
- Отойди от холодильника я сказала! Немедленно! – разразилась криком Елена Дмитриевна.
Настя вздрогнула и, дёрнувшись, выпустила из рук йогурт, что уже успела достать и открыть. На полу появилось бело-розовое пятнышко – йогурт пришел в негодность.
- Подойди ко мне, Анастасия,- буркнул Леонид Николаевич.
- Папа, йогурт!
Он закрыл глаза и, после нескольких тяжелых вздохов, повторил:
- Подойди ко мне, Анастасия.
Та повиновалась и подошла к отцу.
- Сядь,- он жестом пригласил Настю за стол. Она села.
- Почему ты опоздала?
- Я была с ним… с Мишенькой!
Леонид Николаевич вновь тяжело вздохнул.
- Я не спрашиваю тебя с кем ты была. Это мне и так хорошо известно. Я спрашиваю – почему ты опоздала?
- Какая тебя разница – почему? Я была с Мишенькой! Со своим женихом! – повысила голос Настя,- хватит меня допрашивать! Я уже не маленькая девочка!
Послышался хлесткий звук – Леонид Николаевич наградил дочь щедрой пощечиной.
- Лёня! Боже ж ты мой! Что же это делается! – залепетала Елена Дмитриевна. Она бросилась к дочери и принялась её утешать – та захныкала.
- Настенька, доченька моя! Тебе больно? Господи! Дай же мне посмотреть!
- Отстань от меня! – сквозь слёзы выдавила Настя,- не смей меня трогать!
Она вырвалась из объятий матери и выбежала из кухни – прямиком в свою комнату. Елена Дмитриевна кинулась за ней.
- Дура… - пробормотал Леонид Николаевич.
Настя закрылась в комнате и никого к себе не впускала – слёзные речи матери не помогали. Леонид Николаевич, покончив с ужином, окликнул жену, и после минутного бесполезного ожидания отправился за ней сам.
- Елена, нам следует поговорить,- обратился он к супруге.
- О чём! О чём говорить? – кипятилась она,- Настенька там! Плачет!
Он подошел ближе и обнял её за плечи.
- Кончай дурить. Пойдём на кухню.
Елена Дмитриевна таки приняла приглашение мужа и, держа его за руку, зашагала прочь от комнаты дочери.
- Зачем ты это сделал? – спросила она.
- Ты о чём?
- Не прикидывайся дурачком, любимый! Ты ударил её!
- Верно. И сделаю это ещё раз, если она посмеет так заговорить с нами ещё раз. Распоясалась!
- Бедная моя девочка…
Леонид Николаевич шмыгнул носом – поведение супруги приводило его в состояние крайнего замешательства.
- Лена! Долой эти нюни! – гаркнул он,- опомнись! Ты же взрослый человек!
Елена Дмитриевна избавилась от накатившей слезы и встретила взгляд Леонида Николаевича.
- Да-да, ты прав… Прости.
- Ты слышала, что она здесь городила? Видела, как себя вела? Где это видано! Чтобы с родным отцом! И в таком тоне! – он был возмущен,- какое безобразное поведение! Это так мы её воспитывали?
- Лёня, не горячись… - она погладила его по голове.
- Между прочим, с тобой она тоже себя повела по-чертовски. И ты ещё смеешь её защищать? Где это она шлялась столько времени? Её не было больше трёх часов!
Елена Дмитриевна покачала головой.
- Этот парень на неё очень дурно влияет,- проговорила она,- я не хочу, чтобы они общались.
- Вот и скажешь это ему на будущей неделе. Кажется, они собирались свиданьичать у нас?
Елена Дмитриевна кивнула – в знак согласия.
Зиновьев на будущей неделе в их доме не появился – на связь с Настей он не выходил абсолютно, сам на звонки не отвечал. Вся семья знала, где он обитал, но наносить ему визит Насте не позволялось – родителям же не желалось совершенно. Попахивало из ряда вон выходящим случаем – Елена Дмитриевна надеялась, что он выпал из их жизней навсегда.
Настя томилась в болезненных волнениях и переживаниях – она была уверена, что с её Мишенькой приключилась какая-нибудь беда. Она так рвалась, рвалась к нему, в плаче и рыданиях умоляя родителей её отпустить! Те же держались уверенно и хладно – на провокации дочери реагировали резко, на уговоры – отказом.
Леонид Николаевич был молчалив как никогда – его хмурый вид и загадочный взгляд заботил жену – та всё гадала, что же у него на уме. Несмотря на строгость характера и присущую ему манеру крепкого воспитания, он испытывал чувство невыносимой жалости к дочери – было видно, как она мучается, страдает. На какие-то мгновенья, маленькие минутки, он даже жалел, что был так строг с ней и с её возлюбленным. Бедная девочка обрела своего принца на белом коне и была по уши в него влюблена – непонятным оставалось лишь то, куда запропастился принц и куда ускакал его конь.
На каждую слезинку дочери, на всякое рыдание, жалобно доносившееся от неё, его сердце отзывалось тревожным воплем – будто терзало его изнутри какое-то чудовище, некий ужасный демон, жаждущий его задавить. Он сострадал ей всем своим существом – душой и телом – настолько, насколько это вообще возможно. Он любил её безумно, больше всего на свете – свою малышку, дочурку Настеньку.
Дни сменялись неделями, а от Зиновьева по-прежнему не было никакой весточки – ни слуху, ни духу, что называется. Елена Дмитриевна ликовала – она была уверена, нутром чувствовала, что женишка дочери ни она, ни её муж, ни сама дочь больше никогда не увидят. Всё разрешилось само собой – ей не пришлось прикладывать никаких усилий. Она верила, что их отношениям пришел конец. Страдания дочери ей были небезразличны, но её сердце не изнывало в печали и муках от её собственного бессилия и невозможности утешить дочь. Сегодня плачет, а завтра будет смеяться – главное, что вдали от проходимца.
В течение всего этого времени, с того самого момента, как Настя вернулась со своего последнего свидания, она не покидала дом, не занималась учёбой – институт учился без неё. Она отказывалась верить в то, что её любимый оставил её, и продолжала умолять родителей нанести ему визит. Родители оставались неприступными, однако, в конечном итоге, была найдена альтернатива в лице Елены Дмитриевны, что обязалась посетить его жилище и разыскать пропавшего без вести бедолагу.
Одним свежим, ранним утром она отправилась на поиски – без известий возвращаться было нежелательно. Она не хотела идти – боялась, что узнает о какой-нибудь болезни пропавшего, о некоем происшествии чрезвычайного характера, что удерживало Зиновьева и вынуждало держаться вдали от их дома, от Насти. То и дело ей в голову закрадывалась одна и та же ехидная мысль – смухлевать, не ходить к нему, погулять в парке, сочинить историю. Она могла увидеть его с дамой, в компании дам, веселящегося, совсем не думающего о её дочери… Она могла рассказать мужу о беспечном, разгульном Михаиле Зиновьеве, что и знаться более не желал со всей их семьей. Ох, сколько всего можно было выдумать! Но она поступила по совести. Ей не пришлось долго ждать: солнце ещё не успело разгореться как следует, не успело смутить жителей своими жаркими лучами, как она встретила его, бодро выходящего со своего двора.
- Елена, не томи, я прошу тебя,- проговорил Леонид Николаевич, встретив жену у порога.
Настя поприветствовала мать большими, покрасневшими глазами, полными ожидания. Она молчала.
- Я видела его,- сухо промолвила Елена Дмитриевна.
Глаза Насти стали ещё шире – атмосфера ощущалась жутко накаленной – до невыносимости.
- Ты… говорила с ним? – вновь подал голос Леонид Николаевич.
- Нет, не говорила,- она разулась и посмотрела в зеркало,- но могу вас уверить – с ним всё в порядке. Он жив и здоров – радостен и бодр.
- Ты уверена, что видела именно его? Это точно?
Елена Дмитриевна издала легкий смешок.
- Сомнений быть не может. Я слышала, как он насвистывал какую-то мелодию. И улыбался. Когда он проходил мимо меня, мы встретились взглядами. Он перестал насвистывать и улыбаться – сделал вид, что не заметил меня и… ускорил шаг. Уверяю вас, с ним всё в полном порядке.
Весь мир перевернулся перед глазами Насти – сердце колотилось бешено, похолодевшие руки дрожали, во рту пересохло – её глаза в очередной раз залились слезами – самыми горькими, что только можно себе вообразить. Она вдруг пошатнулась – ей стало дурно. Отцу удалось её подхватить – он провёл её в комнату.
Она прижималась к нему, плакала у него на плече – Леонид Николаевич ощущал дрожь её тела, горесть оскорбленной души. Она всё пыталась что-то сказать, выдавить из себя пару звуков, обратиться к отцу… Он всеми силами старался услышать её, разобрать бессвязные бормотания.
- Папочка… - подвывала Настя,- папуля…
- Что? Что, моя дорогая? Ну же! Скажи мне, скажи!
- Прости… меня…
- Чего? Что ты такое говоришь? За что же мне тебя прощать, глупенькая? Ну же, родная, успокойся…
Появилась Елена Дмитриевна – со стаканом воды в руке. Она молча передала его мужу.
- Давай же, попей… Попей водички, доченька. Успокойся…
Настя отпила немного воды – совсем чуточку, каких-то пол глотка.
- Ты не… понимаешь… - снова заскулила она.
- Что? Что… что я не понимаю?
- Мы с Мишенькой… он… сделал… мы…
Он схватил её за плечи – крепко стиснул, непроизвольно.
- Он… сделал? Что он сделал? – холодными губами произнес Леонид Николаевич.
Настя посмотрела ему в глаза – этот взгляд, этот тоскливый, ледяной взгляд кричал страшной болью – душа павшей девушки была отражена в этом взгляде.
Он всё понял.
Безнадёжной печалью вышла из комнаты Елена Дмитриевна, оставив за собой мрачное облако удушливого горя. Отец с дочерью остались наедине. Они пребывали в безмолвии – Настя уже не плакала, а лишь время от времени тихонько всхлипывала - зарывшись лицом в подушку, она тяжело дышала.
Леонид Николаевич выпустил её из своих объятий – он сидел неподвижно, подле дочери, еле заметно покачивая головой. Никогда прежде он не был так опечален – то страшное чудовище - злой кровожадный демон - одолел его душу – он выпил её до дна, он забрал лучик света, царивший глубоко внутри.
Он знал, что нужно сделать. Как только он заглянул в глаза дочери, эти крохотные зеркальца её несчастного сердца, он сразу же понял, как следует поступить. Он сделает это ночью – грядущей – во тьме, пока всё вокруг будет дышать спокойными и беспокойными снами. Он нисколько не сомневался в правильности своего решения – он должен был это сделать, он имел на это полное право. Он – не тварь. И не дрожащая.
Где-то там – за стопкой книг, в его личном домашнем шкафчике, притаился старый подарок – от кого-то из родственников – Леонид Николаевич не мог вспомнить, от кого именно, ведь прошло уже двадцать, а то и больше, лет. Подарок в честь дня рождения. Это был чёрный, шестизарядный револьвер – он никогда его не использовал. Той ночью ему нужен был только один патрон.
На часах было уже давно за три – тёмной, глубокой ночью он стоял напротив его двери. Он постучал ровно два раза – крепким, стальным кулаком. За дверью не слышалось ничего совершенно – неужели квартира пуста? Он вновь сжал руку в кулак – на сей раз он постучит трижды. Его голова была полна каши, мозг, казалось, потух – ему думалось, что он сходит с ума. Посмотрит ли он ему в глаза? Скажет хоть слово?
Больше стучать не понадобилось – дверь распахнулась и перед ним появился Зиновьев – сонный, закутанный в домашний махровый халат бордового цвета. Он узнал в госте Леонида Николаевича – отца своей бывшей девушки – девушки, которую он когда-то любил. Сейчас он уже и не помнил, любил ли он её действительно – может, ему лишь так казалось? Он знал, что никогда не забудет тот вечер – час, когда она подарила ему себя.
Ему с трудом верилось, что какой-то месяц, жалкие тридцать дней тому назад, он всерьез задумывался о женитьбе. Он - Михаил Зиновьев, человек свободный, вольная птица. Он понял, что никогда ни на ком не женится. У него, быть может, будут ещё сотни, тысячи таких Насть и Настенек! Боже, он действительно говорил с её родителями! Унижался! Дурак… Долбаный, опешивший дурачок.
В первые дни после их свидания – свидания последнего, самого славного и удачного он себя ненавидел. Как мог он зайти так далеко? Чёрт, но ведь ему так хотелось этой девушки… Он был без ума от неё – он жаждал её невинности, её чистоты. И он бы сделал всё это ещё раз, если бы мог. Да, он бы поступил так же, ничего не изменив – он был в этом уверен. Он – молодец. Миша. Зиновьев. Браво!
Послышался выстрел – резким, ненавистным воплем вырвалась пуля – из револьвера или из сердца? Теперь это уже не так важно. Зиновьев увидел его, Леонида Николаевича, с лицом, залитым слезами, цвета каменного: глаза – полные боли - боли и жалости. В тот момент он жалел Зиновьева – ему хотелось, чтобы всё было иначе. Ах, если бы он мог что-нибудь изменить! Повернуть время вспять! И никогда, никогда не позволить их встрече случиться! Его дочь осталась бы его девочкой – его Настенькой, а этот парень – бедный, молодой человек – не умер бы едва успев начать жить. Всё произошло очень быстро – рука Леонида Николаевича еле дрогнула, Зиновьев же не успел и испугаться. Томным, тупым, тяжелым грузом он повалился наземь – история его жизни была кончена. Тёплый и мёртвый он остался там – на площадке у своей квартиры – прикрытый домашним махровым халатом. Бордового цвета.
Бледного, с душой, лишенной жизни, встречали Леонида Николаевича дома – Елена Дмитриевна и Настя, до смерти напуганные, ничего непонимающие, набросились на него у порога – с возгласами и со вздохами. Елене Дмитриевне тотчас же сделалось дурно – она взглянула на мужа и обомлела. Капельки крови, эти крохотные частицы Михаила Зиновьева - на его лице, на его одежде - не могли не привлечь её внимания. Было ясно – произошло что-то страшное. Беда. Ему не удалось вернуться домой тихо и бесшумно. Ах, а как же хотелось…
- Лёня! Где ты был? Господи… что… что случилось? – чувство страха окутало её – чувство чистого, пугающего ужаса.
Леонид Николаевич не отвечал. Он молча прошел по коридору, не разуваясь, и направился в их с супругой спальную комнату.
- Папа! Папа! Почему на тебе кровь? Что произошло? Мамочка… - завопила Настя. Её сердце колотилось жутко. Что же он сделал?
- Лёня!
Он будто не слышал их. Не замечал, что происходит вокруг. Пройдя в комнату, Леонид Николаевич упал на колени – перед образом, что уже полжизни красовался у кровати, оберегая и благословляя всё их семейство, сложил руки у груди и, крепко зажмурившись, начал нашептывать:
- Отче наш, сущий на небесах… да святится имя Твое, да придет Царство Твое, да будет воля твоя…
- Папа! Папочка! Что ты делаешь? Папа…
- …и на земле, как на небе…
- Что ты натворил? Лёня! Ах, Боже мой… Скажи мне! – Елена Дмитриевна всё стояла в дверях. Она не смела, боялась подойти ближе. Она держала за руку дочь – та рвалась к отцу, уже успев расплакаться.
Леонид Николаевич продолжал нашептывать:
- …хлеб наш насущный дай нам на сей день…
Он согрешил. Он убил Божие создание – ему было больно. Он убил – он ранил Бога. Ох, да разве Господь его осудит? Ведь он имел полное право… Он любил Его. Любил Бога. Но дочь он любил сильней.
- …и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…
Он хотел, чтобы она была счастлива – его дочурка, его Настенька. Он хотел, чтобы она была любима… Его дитя – его плоть и кровь. Он взял всё в свои руки – решил поиграть с огнем. Он проиграл.
-… и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого… ибо Твое есть Царство, и сила, и слава вовеки. Аминь.