Письмо

Эдуард Николаевич Колизеев плотно позавтракав в ресторане «Северное сияние», и в хорошем расположении духа, насвистывая бодрую мелодию «Человеку много ль надо…» вышел на осеннюю дождливую и пустынную улицу. Справа, перед входом в гостиницу, поставив сумку на мокрый асфальт, стояла миловидная девушка, нерешительно оглядываясь по сторонам.
Эдуард Николаевич прошел мимо нее, бросив долгий, изучающий взгляд на раскрасневшееся хорошенькое личико, на минуту задержался, выпитые двести грамм коньяка приятно согревали его тело, будоражили кровь и ум. Потом резко повернувшись, он по - мальчишечьи лихо двинулся к ней навстречу.
- О, - удивленно и неестественно громко воскликнул он, вы из Европы? Прибыли на международный кинофестиваль, проводимый в нашем городе ассоциацией кинобездельников. Ваша фамилия? Минуточку, - он полистал для видимости, без единой пометки записную книжку, и по слогам прочел – Джу..ли...я Ро…бер..тс..
- Вы угадали, - сказала она, принимая игру.
Умение быстро знакомиться у Эдуарда Николаевича было наследственным, а может приобретенным в многочисленных командировках. Через пять минут они были старыми знакомыми: он остроумным молодым мужчиной, она красивой девушкой, впервые покинувшей свой дом. А еще через пять минут, растопив холодный лед души администратора гостиницы, он вводил ее в номер, непрерывно сыпя остротами и комплементами.
После обеда Эдуард Николаевич повел свою спутницу в единственный бревенчатый кинотеатр этого небольшого северного городка, который после разрухи и забытья стал неожиданно оживать, в связи с реанимацией какого то важного энергетического объекта.
- А вот и зал, где буду демонстрироваться картины, отобранные жюри и которые, конечно, претендуют на золотые и серебряные медали.
В фое было холодно и грязно, пол устлан бумажками из под мороженного и окурками. Крутили что - то не запоминающее, на экране непрерывно стреляли, устраивали погоню. Тени людей оживленные искусством кинематографа рождались, любили, делали кучу забавных трюков и умирали…а Эдуард Николаевич Колизеев неотрывно смотрел на ее милый профиль, на ее широко открытые глаза и они звучали для него беззвучной музыкой. На него нахлынуло чувство радости, будто он взобрался высоко – высоко и весь мир перед ним как на ладони. Он даже немного хотел, что бы этот фильм никогда не кончался.
После сеанса Эдуард Николаевич проводил ее до номера и пообещал заглянуть завтра после работы.
Незаметно для самого себя, в эти осенние дни в душу гражданина Колизеева прокралась весна и закружила в своем хороводе. Может эта была настоящая любовь, а может очарование этой милой встречи, не претендующей на что - то серьезное, окрылило его, сделала молодым и влюбленным. Что греха таить, кому досталась некрасивая жена нет, нет и бросает взгляды на симпатичных женщин, будто на прекрасную горную вершину на которую и хочется взойти, да все недосуг и силы не те, текучка заела. Вот буду посвободней, с делами управлюсь, вот тогда…говорят они многозначительно. А время течет, годы идут и так остается в несбывшихся мечтах та, которая стучит где то гвоздиками, мило улыбается и смотрит на мир большими от удивления глазами.
- Это она, - сладко чмокает губами Эдуард Николаевич и засыпая видит как они летят на чем то, машина не машина, самолет не самолет, так себе чудо двадцать первого века и хочет он ее поцеловать до мешает скафандр из оргстекла, невесть для чего одетый на ее красивую головку. Ворочается во сне гражданин Колизеев, снимает этот проклятый скафандр, да никак не может, видно техника будущего сложная штука. Вечером в длинном гостиничном коридоре он шепчет ей слова заготовленные еще с прошлой ночи, рассказывает свой сон и она тихо смеется. Быстро летят дни для Эдуарда Николаевича, словно в реклам – фильме. И вот оканчивается срок командировки у нее.
Провожает Колизеев свою любовь в аэропорт и смотрит на самолет грустными глазами, будто этот самолет виноват в их разлуке. Машет она ему рукой и так хочется Эдуарду Николаевичу сесть рядом с ней и улететь на край света, да нужно идти на стройку, своя командировка еще не кончилась.
Вечером сидит Колизеев в буфете, берет бутылку вина да пить ему не хочется. За соседним столиком хлещут водку, курят, смачно матерятся и спорят. Совсем рядом. А кажется Колизееву далеко, где –то в созвездии Гончих Псов разливают под столом водку в граненные стаканы и хрустят солеными огурцами. Зябко ему, одиноко и городок не такой романтичный, как показалось ему впервые и люди скучные, неинтересные. Идет он в пустой номер, ложится одетым на кровать и, уткнувшись в старую газету, смотрит невидящем взглядом. А сам думает о ней. Где его любовь? Письмо она просила написать. Эх, машет он горько рукой и садится за стол.
- Здравствуй любовь моя, где ты сейчас? Где твои глаза, твоя улыбка? – вытаскивает он из памяти давно забытые слова будто удачливый рыбак жирных трепещущих карасей, и ложатся они на бумагу ровными строчками, круглыми и красивыми – скучно без тебя и серо в этом городке, я жду тебя, слышишь, жду и люблю.
Письмо получилось длинное, на четырех страницах, немножко грустное и зовущее в куда то неизвестную им обоим даль. Полегчало на душе после этого у Эдуарда Николаевича, повеселел он и думает, заодно и жене черкну пару строк:
- Здравствуй, дорогая, я живу, работаю по старому. Третий квартал вытянули на премию. Намечается досрочный пуск второго энергоблока, с приветом…- Колизеев размашисто написал свое имя.
Потом он шел по улице и, купив в киоске дав конверта, прямо на ветру написал адреса и наскоро запечатав, опустил в почтовый ящик. Потом кончилась у него командировка. Колизеев вернулся домой, когда выпал первый снег, побелив первозданной чистотой его шумный родной город. Выходя из утреннего поезда, он с неприязнью подумал о своей вечно злой, недовольной жене и поехал на работу. В свою квартиру он вернулся только поздно вечером. В прихожей его встретила жена и, обняв за шею, впервые за долгие годы, поцеловала.
- Спасибо тебе, милый, за хорошее, хорошее письмо – ласково сказала она ему, - я тебе тоже приготовила подарок – и показала ему новые, пушистые домашние тапочки.
- Боже, мой- морщась, с досадой подумал Колизеев, - я кажется сообщил своей любимой о производственных успехах, а может это и к лучшему – и он устало улыбаясь, пожалуй тоже впервые, за те же долгие годы поцеловал свою жену.