- Не валяйте, дурака, Стив, вы серьезно подаете в отставку?
- О, тысяча дьяволов – простонал Стив, вознося руки к небу – я слишком долго болтался там и теперь со спокойной совестью могу уйти на отдых.
- Но, Стив, будьте мужчиной, неужели вы предпочитаете стричь розы в саду, кататься на дельфинах и безобидную охоту на акул, участию в нашей экспедиции, где есть настоящее дело таким старым волкам как вы.
- Нет, я тысячу раз скажу, нет, черт подери! В конце концов, я имею право уйти.
- Вы не кипятитесь, Стив, давайте по хорошему, что случилось?
- Я расскажу, но вначале я хотел бы увидеть на этом приказе вашу подпись.
- Вы еще раз подумали?
- Да!
- В таком случае я подписываю – человек, сидевший за гладким полированным столом единым росчерком написал на заявлении Стива Лога- космонавта первого ранга – просьбу об отставке удовлетворить. А теперь – сказал он уже более ровным и спокойным тоном, усаживаясь поудобнее в мягкое, глубокое кресло, добавил – я вас слушаю.
Стив сидел прямой, словно искусно высеченный из прибрежной скалы. Его оранжевое лицо облученное десятками солнц, обветренное многими ветрами с далеких планет, было непроницаемым. Казалось, нет ничего в мире, что могло расшевелить его или хотя бы вызвать удивление на его лице.
- Я согласен – ответил он тихим, едва слышимым голосом – я расскажу при одном условии, об этом никто не должен знать, я сам не уверен как было на самом деле.
Мы возвращались уже почти домой, нам осталось обследовать одну небольшую планету под условным номером э4175н по каталогу БРО. Это была заурядная мелочь не представляющего какого-либо интереса. Единственное, что нам не понравилось, эта планета находилась в зоне бесследно исчезнувших трех кораблей. Поставив, ракетоплан на орбиту, меня послали на одноместной ракете взять десяток проб грунта, необходимого для выполнения нашей программы. Мы очень торопились домой и мне посоветовали долго не задерживаться. Я затратил не более часа. Когда пробы были уложены в контейнер, я решил прогуляться, не удаляясь от места посадки на расстояние прямой видимости. Я ушел не более чем на половину километра, когда увидел правильной формы куб из прозрачного хрусталя. Этот камень еще называют «слезами гор». Его шлифованные грани едва угадывались под тяжелыми лучами черного солнца. Темные блики этого чертово светила, отраженные в хрустале, плясали медленный танец под аккомпанемент зловещей симфонии, игры света и тени, словно языческий костер жертвоприношений. Я шел во внутрь медленно, в гипнотическом состоянии, будто животное в пасть удава. Мои шаги гулко отдавались на полированной поверхности пола. Я мог поклясться, что слышал их, хотя отсутствие атмосферы делает это невозможным. И, вдруг, уже находясь внутри куба, я услышал музыку. Она проникала сквозь толстую оболочку скафандра и приятной истомой разливалась по всему телу.
Эта мелодия напоминала мое детство, родной дом, была до боли знакомой и в тоже время незнакомой, неземной и далекой. Музыка звучала торжественно и спокойно, погружая в легкую дремоту и как бы унося на невесомых крыльях в бесконечное пространство. От прежнего страха не осталось и следа, исчезло тяжелое предчувствие. Удивительное богатство звуков лилось широкой рекой, увлекая меня в мир неведомого. Это было вступление или порог нового состояния материи, дотоле мне неизвестного. На одно мгновение мимо меня пронеслась противная тягучая тишина и вновь зазвучала мелодия на высоких тонах. Я опять могу поклясться, что я ничего не видел, а скорее чувствовал, как передо мной раскручивается история какого-то народа.
Это были низкие волосатые люди. Темно- багровые тени, откидываемые языками костров, лизали их суровые, грубо обтесанные природой, некрасивые лица. Они убивали странных животных и захлебываясь в крови, ели полусырое мясо и дико, не обуздано плясали. На смену им приходили более высокие, более сильные и уже почти красивые люди. Ритмичная музыка уплывала куда-то вверх, исчезая в хрустальном куполе, и вновь опускалась, грустной мелодией и все продолжалось в бесконечном круговороте событий.
Стив на минуту смолк, он даже ни разу не пошевелился за время своего рассказа, только губы его перестали двигаться. Потом он опять заговорил своим бесстрастным голосом, изредка делая небольшие паузы, будто для того, что бы все обстоятельно вспомнить и не упустить деталей. Так вот, Валиц, это была хрестоматийная история, которую с таким искусством преподавал нам в школе старый учитель Пепе. Ты, наверное, помнишь, какую мы учинили, над ним шутку, подменив его старое кресло антигравитационным? Он взлетел вверх, набил себе огромную шишку и заходил словно маятник: вверх, вниз, вверх, вниз. Его руки и ноги смешно болтались в пространстве, стараясь зацепиться за какой-нибудь предмет, а широко открытым ртом он глотал воздух и, выпучив бессмысленно глаза, порывался нам что-то сказать. И ты наверно помнишь, как нам досталось за эту невинную шутку?
На минуту губы его остановились, но потом снова задвигались в ровном, спокойном ритме, как хорошо отлаженный автомат.
- Эта была симфония черного солнца, торжественная и великая, грустная и веселая. Передо мной проплывала история народа, его радость, боль, труд, война. Я видел множество лиц, особенно мне запомнилось одно, лицо старой женщины. Она смотрела вдаль, прикрыв глаза рукой от прямых, жгучих лучей солнца. А в той стороне, куда был обращен ее взгляд, один за другим полыхали жаркие вспышки взрывов. И после каждого удара на ее лицо ложились морщины, рядом и одна на другую, переплетаясь, будто трещины на изнывающей от засухи земле. На ее лице было написано чувство горя и ужаса, казалось, все беды мира собрались морщинами у ее глаз, что бы составить одну целую беду, называемую войной.
Теперь музыка звучала траурно и бесконечно печально. Звуки падали в тишине, словно слезы старой женщины. А когда она исчезла, на ее месте появились красивые и сильные люди. Они что- то делали, смеялись, пели. Потом появились разнообразные машины. Мелодия звучала весело и беззаботно. Вокруг стало светлее, будто наступил рассвет, освещая голубым сиянием прекрасный ландшафт. Подул синий ветер, затрепетали легкие одежды на людях, лаская их крепкие оранжевые тела. Потом машин стало больше, они заполняли каждый свободный кусок пространства, и когда стало тесно людям, они стали разлетаться по двое и группами. Их провожали, было видно, как они машут руками и что-то выкрикивают. И когда машины заполнили все пространство, они начали сжиматься и превратились в хрустальный куб и потом послышалась тихая неземная музыка и, она вышла из куба.
Я готов поклясться собственной головой, что ощутил ее легкое дыхание на своем лице. Это была прекрасная юная девушка. Я был потрясен и взволнован и, возможно, опустил массу мелких деталей. Она вышла из моря цветов, как Афродита из пены. И все вокруг меня заполнилось благоуханием роз, ночных лилий и еще многими неизвестными мне запахами тонкими, пронзительными или едва уловимыми. Это уже была симфония запахов, цветов, звуков и красоты. Синий ветер нежно трепал ее легкую, почти прозрачную одежду и она медленно отходила в бесконечность огромного пространства хрустального куба, заманивая меня. Я неслышно передвигал свои ноги, которые, вдруг, стали ватными. Для меня измерение времени потеряло свою значимость. Может это было одно мгновение, а может, протекла целая вечность на моем странном пути ни в ничто. Я не знаю, сколько это могло продолжаться, когда я внезапно ощутил на себе пристальный беспокойный взгляд. Легкое прикосновение к моей ноге как бы включило дополнительную связь восприятия нового мира, но не вывело меня из гипнотического состояния. Я увидел скорее ужасное, чем необыкновенное существо и только его большие глаза, смотрящие на меня с тревогой, говорили, что это было когда-то человеком. Существо говорило тихим, земным языком, едва слышимым голосом, давясь и проглатывая слова, надолго умолкая и, вновь, с трудом открывая свой беззубый, обтянутый желтой кожей рот, что бы извлечь пару фраз, которые с трудом доходили до моего сознания. Он говорил, что бы я собрал всю свою силу воли и ушел отсюда. Если я не сделаю этого, то я никогда не смогу уйти из этой не человеческой симфонии. Скользя по внутренней полированной поверхности куба, он толкал меня прочь от этой женщины, медленно плывшей в хороводе цветов, запахов, музыки. Ее руки мелькали над головой, словно две белоснежные бабочки и каждая клетка ее тела исполняла бесконечно прекрасный танец любви и счастья. Она то подходила ко мне так близко, что я ощущал жаркое дыхание ее, то уходила вдаль становясь маленькой, будто фигурка из школьного, кукольного театра.
Наконец, я почувствовал себя свободней и смог сделать самостоятельно несколько шагов. Человек сказал мне на прощание:
- Я был таким как ты, но только не смог уйти отсюда. Я космонавт первого ранга Ковач Прон.
Я вспомнил его имя на обелиске космонавтов пропавших без вести.
- Мне дальше нельзя – прошамкал он – я рассыплюсь в прах, ты уходи.
В каком – то полусне я добрался до ракеты, вернулся на корабль и теперь здесь…
Стив неожиданно замолчал на полу слове, его оранжевое лицо было каменным и непроницаемым и порой казалось неодушевленным на фоне косых лучей солнца.
Человек сидящий напротив Стива вышел из-за стола и положил ему руку на плечо. Наступило молчание. Потом Стив опять разжал губы:
- Понимаешь, я боюсь, чертовски боюсь, что не смогу побороть желания вернуться в куб. Оно неодолимо давит на меня и я не знаю где взять силы противостоять ему.
