Дети апокалипсиса

Часть I Глава 3

Таганрог встретил нас морем и солнцем. На заводе нам оформили отпуска и выдали отпускные. На первые деньги, полученные в заводской кассе, я купил килограмм подушечек в шоколаде, и мне подумалось, что начинается сладкая жизнь. Меня в гости пригласил Вовка Зубков, и мы поехали к его родным в село Благодарное на Ставрополье. Иногда, кажется, вот наступил праздник жизни, и он никогда не кончится. Мы одеты, у нас много ремесленной одежды, сыты и много свободного времени, все двадцать четыре часа в сутки. Мы гуляем по селу, ходим в кино, знакомимся с девочками. Жизнь прекрасна и бесконечна. Но пришло время и мы снова в поезде. Завод нас встретил огромными цехами, меня определили в первый механический. В цехе пахнет машинным маслом, бакелитовой смолой и еще чем - то приятным. Работали мы недолго, через неделю после отпуска нас повезли на сельские работы в колхоз, в Сальские степи. Заставили скирдовать сено, но из этого ничего не получилось, не было навыка сельской жизни. Тогда мы втроем отправились в правление просить другую работу и по дороге зашли на бахчу. Бригадир расспросил нас - кто мы и откуда и куда идем, пообещал договориться с председателем и оставил нас на ответственной работе, выбирать семечки из арбузов для семенного фонда. Это была самая вкусная работа, какую только я мог себе представить. За длинным деревянным столом нас набралось человек двенадцать, мы режем и едим громадные сахарные арбузы, аккуратно складываем семечки в большую плоскую банку и ведем разговоры о колдунах, ведьмах, домовых и прочей нечисти, коими богато рядом расположенное село и удивительно темные сальские ночи, когда дорогу можешь найти, только щупая ее руками.
Все проходит, и нас везут в кузове грузовой машины обратно на завод. Удивительно быстро налаживается жизнь, работают магазины, столовые, кафе. После окончания войны прошло семь лет, но кажется талоны, очереди, скудное питание, плохая одежда, все это осталось где – то далеко позади. Начинаются заводские будни. Мне уже исполнилось шестнадцать лет, и я стал квалифицированным рабочим - токарем, имеющим трудовую книжку, но у меня проблемы, меня по - прежнему зовут "ремесло", и отношение такое же плевое. Всю выгодную работу мастер отдает пожилым работягам, нас считает пацанами, и как я не стараюсь, я ничего не могу заработать. Сделав три-четыре болта или вала, весь мой организм протестует против монотонной работы, против повторения одинаковых движений, мне кажется это какое-то наказание, я стараюсь увильнуть от этого, бегу поболтать к своим однокашникам, туда-сюда и кончилось рабочее время. Когда приходит время расписываться в ведомости по зарплате, я вижу копейки и меня берет ужас, как хочется есть, а в столовой платить нечем. Опять голод входит в мою жизнь. Я чувствую, что жизнь входит в нормальное русло, но я не могу в нее вписаться и нахожусь на обочине. Не задолго до Новый года мастер дает мне наряд на изготовление большой партии штифтов. Сама работа стоит дорого, но и большая трудоемкость, штифт имеет поверхность четыре треугольника и допуск одна сотка. Ко мне подходит мой друг и говорит: слушай, в каптерке у мастера есть "серебрянка", это такая калиброванная сталь, я залезаю, подаю тебе прутья и мы делим пополам.
Так и сделали, из этой серебрянки я наточил штифтов в один миг и заработал шестьсот рублей, старые работяги получают по 1500 р. Но даже о таких деньгах я и не мечтал, и мы славно встретили Новый год. Вспоминали родное ремесло, нашего воспитателя - разведчика и всю беззаботную жизнь. Зима пятьдесят третьего была холодная, деньги быстро кончились, опять зарплата стала жалкой и тощей. Жизнь ничего не обещала хорошего. Январь и февраль пролетели однообразно и незаметно. Телом овладевало постоянное чувство голода. Наступил март. По радио стали передавать тревожные вести о здоровье Сталина, и вот настал день, когда мы все вместе собрались в цехе и слушали Левитана. Как же так? Что теперь будет с нашей страной? Как мы поняли из газет, его отравили евреи – врачи. Хотя когда мы ужинали в буфете, старый работяга шепнул мне на ухо – его траванул Берия –и быстро вышел на улицу. Сталину около 74 – х лет, но грузины долгожители, для них это считается немного. Мы искренне были растеряны, а начальник цеха Менякин разгонял нас по станкам и заставлял работать. Почему он не понимал всей трагедии свершившегося, не понимал горя, которое обрушилось на нашу страну? Мы огрызались, но к станкам в этот день никто не подошел. Дня через два мы пошли вербоваться на Камчатку, на рыбопромысел. Конечно, нас не взяли - малы и к тому же обязаны отработать на заводе столько, сколько учились в ремесле. В общежитие я возвращался на трамвае, было время окончания рабочей смены. Свободных мест не было, и я стоял на задней площадке. Около меня держась за поручень и прислонившись к окну, примостился старый работяга. Его лицо было серым и усталым, в руки въелась металлическая пыль. Его облик, одежда выдавали какую то покорность, обреченность и еще непонятное чувство безысходности. Неужели и я буду таким же через несколько лет. А я ведь видел себя во фраке, в шляпе, с тростью, богатым, знаменитым и загадочным. Я не находил выхода и начал прогуливать работу. В середине марта у меня поднялась температура, началась простуда, и я оказался в заводской амбулатории. Врач, осматривая меня, ахнула: - какой же ты худой, я направлю тебя в больницу, там тебя хоть накормят.
Так я оказался на больничной койке, простуда быстро прошла, но меня не выписывали несколько дней, видимо по просьбе заводского врача, я много ел и приходил в себя.
Первого апреля я уже находился в общежитии. Мы слушали радио об очередном ежегодном снижении цен и радовались. Было тепло на улице, весна врывалась в наши души, и требовала совершить какой-то поступок. И мы с другом решили бежать на Кавказ. В середине апреля на станции Марцево мы вскочили в тамбур проходящего поезда Москва-Кисловодск и прячась от проводников и контролеров добрались до Кавказской. Дальше на товарняке было рукой подать до Ставрополя. Город нас встретил теплой весной, свежей зеленью и каким-то теплым уютом. Тетка очень испугалась, назвала меня дезертиром трудового фронта и очень боялась, что по моим следам придет милиция. Я встречался с знакомыми ребятами, было много освободившихся зеков.
-Подох гад усатый, - говорил один из них, малознакомый блатной, - Ворошилов для нас отец родной, он нас освободил. Я сидел с одним политзаключенным – продолжал он картавить – так он говорил, что Сталин сам вырастил чудовище по имени ЧК-НКВД. В пятидесятом году это чудовище вышло из под контроля Сталина и зажило самостоятельно, оно, прежде всего ужалило самого хозяина, начало потихоньку его отравлять и в 53 окончательно отравило. Так я впервые услышал о Сталине, причем это было произнесено не шепотом, а во весь голос. Рядом проходили люди, не прислушиваясь к нашему разговору. Наверно это была уже другая страна или что - то изменилось. "Кончилась эпоха гениев, началась эпоха дураков" - эти слов якобы принадлежат Сталину. Может быть и гениев, но злых. Но, наверное, существует закон, по которому такой прижимистый гений создает кровью и потом неисчислимое богатство, что бы потом его легкомысленные наследники все промотали до нитки, пропили и разворовали.
Через несколько дней я понял, что без документов я не смогу устроиться в городе и уехал на станцию Спицевка. Два часа на товарняке и я был в гостях у отчима, которого я по-прежнему называл дядей Мишей. Еще через три дня я вышел на работу монтажником по строительству элеватора. Мне поручили вязать проволокой арматурную сталь под бетон, но сумел я проработать только до обеда. Не представив никаких документов, начальник кадров заметил, что птицу видно по полету и уволил меня. Еще неделю болтался я без дела, а потом дядя Миша устроил меня в колхоз села Красное, рядом со Спицевкой. Где недалеко мы переживали оккупацию. В колхозе документов не спросили, устроили на квартиру и начали хорошо кормить. Молоко, белый душистый мягкий хлеб, сало и яйца поставили меня быстро на ноги. Я сначала помогал комбайнеру ремонтировать комбайн, потом работал у него штурвальным на уборке хлеба и довольно часто я ночевал один в сеноподборщике. Так незаметно пролетело лето, почему - то названо холодным, хотя у нас на юге оно было удивительно теплым.
Как-то ко мне приехал дядя Миша и начал говорить, что как жить нельзя, надо учиться, всю жизнь в партизанах не проживешь, пора возвращаться на завод.
Колхоз со мной рассчитался, я получил подводу зерна, продал его, купил себе сапоги, синие брюки, часы "Молния" и билет до Таганрога.
Первого сентября я переступил заводскую проходную. Меня опять приняли в первый цех токарем пятого разряда. Деньги, заработанные в колхозе скоро кончились, с работой ничего не ладилось и зарплата стала условной, копеечной. К ноябрьским праздникам все вернулось на круги своя. Очень хотелось есть, но есть было нечего - такова была формула моей жизни. Я опять начал прогуливать и в конце месяца, нас несколько разгильдяев перевели на завод им. Молотова, который называли "Красный котельщик". Завод выпускал судовые двигатели и меня определили в первый механический цех токарем пятого разряда. Но работа не заладилась и там. Я так ничего и не мог заработать. Не получалась у меня сдельная работа, как я не старался. Расценки были такие мизерные, что ты хоть головой об стенку бейся, но денег ты не заработаешь. Жил я в общежитии, вставал я рано утром, в пол литровую банку наливал холодной воды, закладывал внутрь три - четыре картошки, соединял два бритвенных лезвия проводом и все это устройство включал в розетку. Через двадцать минут картошка была готова, я ее чистил и ел. Без масла она не лезла в глотку, но я ее с трудом заталкивал. Не доходя до проходной метров сто меня вырывало, на желудке было легко и я приступал к работе, которую ненавидел и делал все, что бы не работать, слоняться по цеху и валять дурака. Получался заколдованный круг, чем я меньше ел, тем меньше работал, чем меньше работал, тем меньше зарабатывал, чем меньше зарабатывал, тем меньше ел. Вырваться из этого круга я не мог и начал прогуливать.
А в это время!
«В 1953 астрономы обнаружили в космосе большие объекты, которые были приняты за астероиды. Вскоре стало ясно, что странные объекты расположились на очень высокой орбите вокруг экватора Земли. Среди них были огромные объекты, которыми могли быть только космические корабли. Совет Безопасности США принял, согласованное с президентом решение, о закрытии любой информации или перевода ее в категорию дезинформации в случае появления в СМИ каких-либо сведений от источников в США или других странах. Совместная директива АНБ и ЦРУ предписывала развернуть работы по активизации имеющихся технических и аналитических средств в рамках проекта "Платон". Система контроля радиокоммуникаций "Сигма" сумела выявить регулярный информационный обмен между этими кораблями. Специально разработанная программа, основанная на логических комбинациях сигналов в двоичном коде, позволила привлечь внимание пришельцев, а позднее, установить некое подобие информационного обмена между орбитальными кораблями и Центром радиотехнической разведки.»
Через железный занавес информация не проникает. Я встречаю Новый 1954 год голодным и голодным ложусь спать и неизвестно когда я вырвусь из его цепких лап. В магазинах все есть, продуктов много, отличного качества. Средняя зарплата сбалансирована, люди начинают жить, строить планы и я вижу как на улице, в транспорте исчезают хмурые лица, люди начинаю улыбаться. Не везет только мне.

В марте пришла повестка в суд, явка обязательно или меня приведут с милицией. Я спрятал под плинтусом, под кроватью все свои документы: паспорт, комсомольский и все другие важные бумаги и фотографии, которые я имел, видимо, сработало детское воспоминание, когда я прятал узелок с золотом от немцев, и пошел в суд. В суде меня обвинили в прогуле и приговорили к шести месяцам тюрьмы. Уже чувствовалось небольшое потепление. Наверное, при жизни Сталина мне дали бы больше. Там же я был взят под стражу и меня препроводили в старинную таганрогскую тюрьму, построенной еще в екатерининское время. Я вышел из "черного ворона", руки за спину и меня привели в большую камеру, заставленную пустыми железными двухъярусными кроватями. Видимо после сталинского правления тюрьмы опустели. Утром меня обыскали, из всех ценностей забрали один носовой платок, остригли наголо, сводили в баню, и я оказался в настоящей камере. Это было небольшое помещение с высоким подоконником и подиумом, на котором были постелены матрацы. Я получился пятым, кроме меня такие же три парня и мужик, который, работая шофером в колхозе и, однажды, не справился с рулевым управлением и сбил насмерть колхозную лошадь. Его приговорили к пяти годам заключения. Эта камера называлась карантином и мы должны находится в ней двенадцать дней. Кормили нас три раза и неплохо, пшенная каша, соленая рыба, которая плавала в воде и чай. Мы лежали на полатях и травили разные небылицы юморного или мистического вида. Мной заинтересовался мужик - шофер, расспросил подробно причины моего появления и сказал, - проси бумагу и ручку, будешь писать кассационную жалобу на пересмотр приговора.
Мне принесли бумагу и он начал диктовать, прохаживаясь по камере. Говорил он складно, как я голодал и вынужден ходить по дворам и пилить дрова, за то, что бы меня покормили. Жалоба получилась такой жалобной, что мне стало даже себя жалко. Я передал написанное и стал ждать пересмотра. Жизнь продолжалась, и мы продолжали травить небылицы, нас кормили, водили на прогулку во внутренний дворик, разрешали пользоваться библиотекой, и я не разу не видел, что бы кто-то кого-то избивал, кричал. Была сплошная идиллия, пока не кончился карантин и меня повели в настоящую камеру. Женщина – охранник, звеня ключами, открыла тяжелую железную дверь и показала мне рукой входить, я сделал шаг вперед и увидел ад. Большая камера, заставленная железными двухъярусными кроватями, которые были обвешенные кричащими, визжащими и скачущими не то обезьянами, не то пацанами, не то еще какими существами. Мой финт назад не удался, она ловко втолкнула меня вовнутрь и захлопнула за мной дверь. Меня обступили, и первое что сделали, предложили мне поменять мои сапоги, купленные на колхозные деньги, на старые разбитые ботинки, потом с меня сняли приличный пиджак и рубашку, взамен всучив какое-то старье. Так я стал один из них. Здесь уже властвовали настоящие воровские законы, блатной язык и сама преступная атмосфера. Я лежал на кровати и мысленно перечитывал Оливера Твиста. Я был растерян, и мне неприятно была все эта обстановка. Шутки здесь были уже садистские. Между пальцев ног спящего закладывали бумагу и поджигали - это называлось велосипедом, а если между пальцами рук, то балалайкой. Три дня мне показалось вечностью. Иногда мне казалось, что я здесь и родился и всю жизнь живу в этой камере. На пятнадцатый день моего заключения охранник крикнул в окошко
- Жатон! На выход! – Это меня, мое сердце радостно забилось. Что – то произошло в мире, он не стал таким жестоким, каким был прежде.
Дело на пересмотр, подписка о невыезде и я ступил за порог неволи. На свободе была пьянящая весна, я пришел в общежитие. Все - таки достаточно две недели, что бы почувствовать, что такое свобода. Я зажмурился от удовольствия – это сладкое слово свобода.
Вечером передавали постановление партии и правительства "Об освоении целинных и залежных земель", а еще через два дня я был в горкоме комсомола в рядах добровольцев, едущих на целину. Хорошо, что я сумел сохранить все документы и у меня их приняли.
В середине апреля мы поехали в Ростов, получили подъемные по 1500 р. и 18 апреля нас торжественно провожали на целину. Из Ростова уходил целый эшелон, говорили речи секретари обкомов комсомола и партии, играла музыка. На полученные деньги я купил лыжный костюм и бутылку лимонного ликера. Снова я почувствовал себя человеком, одетым, сытым и пьяным. Я впервые ехал так далеко. Мимо проплывала Россия, пересекли Волгу, Сталинград, а дальше пошли необозримые степи. И ехали мы весело и дружно, пока в Карталах в одном из вагонов не начали дергать за стоп кран. Сразу был организован штаб комсомольцев, в дебоширах усмотрели подрывную деятельность, направленную на срыв постановления партии и правительства. Вагон был взят на абордаж, хулиганов-саботажников скрутили и мы поехали дальше по Кустанайской области. Выгружались мы на станции Баталы. Отъехав несколько километров, в кузове ГАЗ-51 мы оказались в чистой степи, но самое удивительное, что с нами оказались палатки и полевая кухня. Жить было можно. На другой день вышли рабочими на строительство двухэтажных щитовых домов, которые называли финскими. Кроме стройки разгружали вагоны с техникой, строительными материалами. Дома строили для себя, что бы зима не застала в палатке. И она не застала, в августе справили новоселье. Я опять был сыт, одет, погода была теплой и жизнь прекрасной. Теперь я не зарабатывал деньги сдельно от количества выточенных деталей, мне платили повременно, как и всем. Зарплата была в пределах 1500 рублей, то есть столько, сколько зарабатывали на заводе настоящие работяги.
«В ходе информационного обмена сравнительно долго не удавалось получить ответ на главный вопрос: каковы намерения пришельцев? Перелом в тревожной ситуации наступил 20-21 февраля 1954. Ближе к ночи 20 февраля ближний круг администрации президента обнаружил, что Дуайт Эйзенхауэр "исчез" и никто не знает, вопреки правилам, где в данное время находится президент. Ранним утром президент обнаружился в Лос-Анджелесе. Администрация спешно готовит правдоподобную версию ночного путешествия главы государства. Оказывается, у президента накануне вечером разболелся зуб в результате выпавшей пломбы, и он срочно вылетел к знакомому дантисту. Служба безопасности нашла "дантиста", которого можно было предъявить вездесущим репортерам. Тем временем президент с небольшой группой советников приземлился на летном поле Muroc. Позднее, на этом месте была создана крупнейшая база ВВС Edwards. Судя по вполне компетентным источникам, истинной целью посещения этой базы была подготовленная заранее встреча с представителями инопланетной расы.»
Уильям Купер - представитель ЦРУ в Тихоокеанском флоте, имевший доступ к секретным материалам высшего командования штабов армии США уточняет, что вскоре после неудавшихся февральских переговоров были организованы две встречи с другими расами, в том числе с так называемыми "Greys". Эти переговоры проводились в 1954 на базе ВВС Holloman в Нью-Мексико. В этом случае соглашение было достигнуто. "Greys" рассказали историю или удобную легенду о своей расе на одной из планет созвездия Орион. Их раса вымирает из-за изменившихся условий на планете и они вынуждены искать возможности сохранить свою расу. В ходе одной из последующих встреч в 1971 на той же базе Holloman Робертом Эменегжером и Алланом Сандлером был снят по заказу ЦРУ документальный фильм о встрече с инопланетными пришельцами. По информации У.Купера соглашение с "Greys", достигнутое в 1954 содержало следующее: - пришельцы не будут вмешиваться в дела землян; - земляне (правительство США) будут держать в тайне присутствие пришельцев на нашей планете; - пришельцы помогут нам в технологическом развитии; - эта помощь будет касаться только американской нации; - им разрешается похищать некоторое количество людей для проведения своих генетических исследований, якобы с целью контроля развития человеческой расы; - они обязуются возвращать похищенных людей при условии, что эти люди не будут помнить ничего об их похищениях. Фил Шнейдер - горный инженер и геолог, работавший в секретных программах в области строительства подземных баз утверждает: "В 1954 администрация Эйзенхауэра в обход конституции заключила соглашение с пришельцами из космоса обосновавшимися на Земле. В то время это называлось "1954 Greada" соглашением. На основании этой директивы АНБ были разработаны проекты модернизации существующих и создания нескольких новых подземных многоярусных баз для раздельных или совместных работ с инопланетными пришельцами. В большинстве случаев мы имели дело с расой "Greys" или ее разновидностями".
20 декабря 1954 года новый Великий потоп грозил Земле. ДокторЧарльз ЛАУГХЕД, врач из Мичигана, объявил, что получил послание космической цивилизации, что в этот день человечество якобы погибнет от небывалых землетрясений и чудовищных наводнений... Видимо космические цивилизации юмористы, из раздела черный юмор, врунишки и плуты.
Мы жили в другом измерении, чем остальной мир и нас мало интересовали его проблемы, мы поднимали целину, что бы вдоволь наесться хлеба, досыта!

Осень подкралась незаметно, зарядили дожди, небо стало темным от туч, земля превратилась в грязь, дороги в реки грязи. Работа исчезла сама собой, исчезла и зарплата. Нас, несколько человек, вызвали в отдел кадров совхоза и оформили командировку на завод в поселок Комсомолец.
Поселок находился недалеко от границы с Челябинской областью, во время войны с Украины сюда был эвакуирован завод. Расположился он в степи и сразу начал работать и строиться. Поселились мы в общежитии и все было похоже на таганрогскую жизнь. Но я заметил одну особенность, завод, выброшенный десантом в дикую степь, в тяжелое военное время, начал строить капитальные толстые кирпичные стены в пятиэтажных домах, рассчитанный на суровую местную зиму, с сорокаградусными морозами и обжигающими ветрами. Мы же на целине строили финские карточные домики. Однажды, один бригадир-ударник сдал дом досрочно, на две недели, а на другой день под напором ветра он завалился. Видимо со сменой эпох сменилось и восприятие жизни от тяжелой, капитальной сталинской к легкой карточной - потемкинской. Вожди оставляют после себя архитектурные стили. Тяжелый, солидный сталинский стиль рассчитан на века. Хрущевские пятиэтажки на 50 лет.

Судьба меня за что-то наказывала и не хотела отпускать от токарного станка. Токарный станок – мое проклятие. Не умею я на нем работать длинную рабочую смену. Опять пошла копеечная зарплата, опять заводская столовка и жизнь вернулась на круги своя. Но осень прошла незаметно, и ударили зимние морозы. В цехе и общежитии было тепло и уютно. Кто-то приехал из совхоза и рассказывал, что там они дают дуба, спят в фанерных домиках в пальто, под тремя одеялами, и в этих домах чуть меньше гуляет ветер, чем в степи.
Новый 1955 год мы встречали весело, как - то выкручивались, было вино и закуска. В середине января мастер поставил меня на резку стальной восьмимиллиметровой проволоки. Он не должен был этого делать, проволоку нужно было рубить или резать электросваркой. Он нарушил технику безопасности и поставил меня на точило. Я ее на круге надтачивал и ломал. При сгибе пятого или шестого прутка, одним концом меня бьет в левый глаз. Кровь заливает глаз, я ничего не вижу и начинаю плакать, мне чертовски обидно, что я лишился глаза так бездарно и глупо. В Таганроге, в кафе около общежития играл на баяне дядя Петя, у него левый глаз был закрыт черной повязкой. На газете лежала шляпа, и туда бросали мелочь. На какое то время я увидел себя в этой роли и, хотя я не играл ни на одном музыкальном инструменте, мне стало бесконечно жалко себя. Меня увозят в больницу, промывают глаза, протирают и просят открыть. Я с трудом открываю и вижу над собой красивое молодое лицо казашки-врача: ничего - говорит она ласково, - все в порядке, будешь видеть, и мне накладывают на левый глаз повязку. Через неделю повязку снимают и выписывают из больницы. Я начал видеть, причем в два раза больше чем другие. Я видел, как по дороге идет человек, выше черта и по ней идет еще один, точно такой же. К вечеру все прошло, зрение восстановилось, но левый стал ниже на одну десятку.
Мастеру я сказал, что не хочу больше здесь работать и возвращаюсь в совхоз. Мне выдали сто пятьдесят рублей в виде компенсации за несчастный случай, и я поехал в совхоз.
Дома, если это можно с натяжкой назвать домом, было морозно и ветрено. Прораб поставил меня делать загородки для телят, их держали в вагончиках, топили буржуйкой, было тепло и морозно. Так я стал плотником. Ночью в наших домах было действительно холодно, мы натягивали на себя, все, что только возможно, пытались топить печку и постоянно боролись с голодом и холодом. В большой комнате нас проживало одиннадцать ребят, мы числились бригадой разнорабочих. Как - то в комнате появились ящики с душистыми яблоками апорт, мы ели яблоки и жизнь казалась сносной. На другой день прошел слух по совхозу, что ограбили продовольственный склад, но взяли немного и все быстро смолкло.
В феврале засвистели, закрутили метели. Как-то ночью я проснулся от движения воздуха, шороха и разговоров шепотом. Надо мной стоял кто-то из ребят и тихо сказал - его будить?
- Не надо, - ответил бригадир - он еще молод. Потом все стихло, все куда-то ушли.
Утром я проснулся от шума и гама. Все были возбуждены. На столе лежали мороженные буханки хлеба и абрикосовое повидло в банках. Мы рубили топором хлеб, ели и радовались жизни. К обеду нагрянула милиция. Ограбили сельсовет, из взломанного сейфа похитили печать и пятьсот рублей наличными. В бригаде было одиннадцать человек, в черный ворон посадили девять. Нас осталось двое, но вскоре к нам подселили пятерых ребят из строительной бригады.
Как-то в субботу в общежитие зашел Карлович, старый агроном. Мы пили «Пшеничную», налили ему.
Карлович поднял стопку и изрек:
- Что б она сдохла!
- Кто? – испуганно хором спросили мы.
- Неудача! – ответил он, широко улыбаясь.
После третьей заговорили о политике. Мол, мы перегнали американцев по чугуну и стали. У нас больше пушек и танков. Вот поднимем целину и перегоним их по хлебу и будем впереди.
- С голой задницей – усмехаясь, добавил Карлович – ее ведь танком не прикроешь, штаны нужны.
- А почему? – спросил я.
- Почему, почему – ворчливо заговорил Карлович, видимо пьянее от выпитого, третья стопка развязала ему язык, но осторожность, опутанная колючей проволокой сталинской эпохи, не позволяла произносить резких слов и он, запинаясь и делая паузы, подыскивал мягкие выражения:
- Через пять – шесть лет сдует всю эту целину к чертовой бабушке. В этих краях прекрасные отгонные пастбища, занимайся животноводством, что и делал человек на протяжении столетий. Но стоит снять дерн, который здесь такой крепкий, то при этих ветрах все унесет. И результат известный, ни хлеба, ни мяса. Кто - то очень умный разрушает нашу страну. Они говорят холодная война, а она принесет разрухи больше, чем горячая.
- Дерн действительно крепкий – подумал я, – мы из него коровники строили, расход стройматериалов только на крышу, окна и двери, а помещение получается теплым и сухим.
- А ведь сталинский план преобразования природы, разработанный учениками академика Докучаева – продолжал Карлович – предполагал сначала сажать лесополосы, что бы преградить разгул ветра, поставить ему барьеры, строить водоемные сооружения, а уж потом пахать и сеять зерновые. Но они отказались от посадки лесополос, отказались от сталинского преображения природы, ведь то был очень хороший план. Хрущев ездил в Америку и привез оттуда идею засадить Союз кукурузой, сам то он не шибко грамотный, вот ему и внушили подлые мысли. А, поди, грохнули столько средств, сил, техники, что ничего не осталось на области традиционно сельского хозяйства, их держат на голодном пайке, и там загубят и здесь получать шиш с маслом. Кажется, Милюков говорил – это или дурость, или предательство, видимо, и они загубили сельское хозяйство не вечно, - Карлович замолчал и погрузился в собственные мысли.
- Как же так – поддержал я Карловича, – все воодушевлены, кричат ура, столько нагнали людей, техники, а с другой стороны палатки, карточные домики, есть в этом что-то показушное, временное. Хрущевская дурость на радость и с подачи ЦРУ. Загубит он сельское хозяйство.
- Карлович вскинул глаза, на минуту задумался и потом добавил – я бы не спешил с выводами. Короля создает свита. Кто – то в его окружении работает на американцев, мы еще не знаем какие сюрпризы преподнесет нам холодная война.
- Но ведь в КГБ есть аналитический отдел, они все знают – сказал я.
- Знают и делают – ответил он и добавил – знают, что делают.
- Дурость или предательство, – потом, уже укладываясь спать, повторил я про себя.
«К 1955 стало очевидным, что пришельцы обманули Эйзенхауэра и нарушили соглашение. Оказалось, что пришельцы захватывают огромное число людей не только в США. Не известно, сколько людей не возвращается ими. Было установлено, что, по меньшей мере, речь идет о многих сотнях тысяч людей захваченных в Америке, Европе и Азии. Генерал Дуглас Макартур на совещании начальников штабов армии США в 1955 заявил, предусмотрительно не упоминая о каких-либо соглашениях: "Нации мира должны будут объединиться, поскольку следующая война будет межпланетной войной. Нации Земли в недалеком будущем должны создать единый фронт против массированного вторжения агрессивных инопланетных рас".»
Но что интересно отметить, несмотря на все эти измышления, американцы продолжали вкладывать огромные деньги в войну против СССР. В одном из штатов США был построен русский городок, с булочными, столовкой, милиционером на перекрестке. Там с детских лет воспитывались будущие агенты влияния, которые, проникнув на важные государственные посты, будут его разрушать, подобно карнеговским жучкам.

Но как бы долго не лютовала зима, небо все чаще и чаще становилось голубым, и даже пронзительно синим. Однажды, у нас в комнате появился прораб и предложил записаться на лесозаготовки. Я согласился с радостью, мне предстояло выступать на суде свидетелем, но я не хотел давать показания против своих и, уехав в лес, я был недосягаем для вызова в суд. Солнечным мартовским утром, зацепив вагончик за гусеничный трактор, мы (бригада из семи таких же ребят) поехали по степной дороге на север. Кладовка была загружена коробками с макаронами, крупами, солью, спичками и сигаретами. Опять жизнь начала налаживаться. Мы ехали медленно, наслаждались бездельем. Вокруг было снежное безмолвие, нетронутое белое покрывало простиралось до самого горизонта, и оставался только санный след. Потом степь кончилась, появились овраги, речки, озерки, леса, которые стояли круглыми околотками, не соединяясь между собой. В одном из таких остановились и мы. Выбрали повара, здорового упитанного парня. Не мешкая, он приступил к исполнению своих обязанностей. Между деревьев снега уже не была, стояла высокая сухая трава. Повар принялся расчищать место для костра и решил выжечь небольшой круг. Огонь загорелся сразу, трава вспыхнула, словно порох, потрескивая и колышась от пламени. Нам стало весело, и мы начали смеяться. Особенно было смешно, когда выгорел достаточно большой круг и повар принялся тушить, бегая по кругу. Он сбивал пламя в одном месте, но оно перебрасывалось на другое. Когда начали гореть деревья, испугались и мы, но уже было поздно. Пожар охватил всю делянку. Я впервые видел так близко пожар. Огонь подбирался к березе, стелясь по земле, украдкой будто хищник, но потом бросался к стволу и взлетал языками и искрами до самого верха и уже никакая сила не могла разлучить его со своей жертвой. Откуда-то появились люди на тракторах и сделали по границе участка борозды. Лес сгорел, остались голые и черные стволы деревьев, мы начали их валить и стали похожи на негров. Работали мы хорошо, делянку спилили и сложили на обочине дороги. Четверо уехали, мы остались втроем, сторожить заготовленный лес и вагончик. Однажды ночью пошел сильный снег, и опять стало все вокруг бело. У нас были лыжи, охотничье ружье и каждый день начали ходить на охоту. Жизнь действительно состоит из полос. Становишься на лыжи, ружье за спину и мелькают рядом удивительные просторы; леса, степи, пригорки и свобода, ты ее чувствуешь, пьешь с этим удивительным воздухом. Удавалось подстрелить только птиц и я украсил стены вагона добытыми крыльями. Жизнь стала интересной и красивой пока я не полез в кладовку и обнаружил, что осталось из всех продуктов полтора килограмма муки. На другой день пришел лесник и сказал, что начался весенний паводок, разлилась река и к нам не могут добраться наши совхозные, чтобы привести продукты и забрать лес. Так оказались мы отрезанные от внешнего мира. Я замесил оладьи и испек, оставив замешанное тесто. На следующий день тесто поднялось, его стало как бы больше. Я испек еще оладьей и опять оставил тесто. От голода кружилась голова, хотелось есть, пытались курить навоз. Так мы продержались несколько дней. По - прежнему ходили на охоту надеясь что-нибудь подстрелить. Однажды нам повезло, выскочили на косулю. Ружье было у меня, - Стреляй! - что есть силы заорал мой напарник. Я выстрелил. Мы побежали. Косуля лежала на боку и на меня смотрели ее большие и печально - испуганные глаза и говорили- Что же ты сделал?
Я был подавлен, потом это прошло, очень хотелось есть, мы были чертовски голодны. Ужин был вкусным и состоял из одного мяса, тесто пришлось выкинуть. Потом приходил лесник, мы угощали его мясом, и он нам сказал, что дня через два вода спадет и к нам приедет трактор. Так и случилось, через три дня мы выгружали макароны, консервы, сигареты. Жизнь входила в нормальную колею. Потом мы погрузили заготовленный лес и вернулись вскоре в совхоз.
Весна была уже в разгаре, майские праздники мы встретили, получив зарплату, опять было тепло и сытно. Судьба ставила спектакль, а мы были только ее исполнителями. И следующее действие не заставило себя долго ждать. Меня вызвали в отдел кадров и предложили ехать на настоящие лесозаготовки, на север Свердловской области, в настоящую тайгу.
Жил я по принципу, все свое ношу с собой, сдал коменданту постельное белье, получил подъемные и влился в группу из тридцати человек.
Теперь ехали мы на север мимо Челябинска, Свердловска в небольшой город Карпинск. Поселили нас всех вместе в одноэтажный деревянный дом, собранный из бревен. Дом был недостроенным с одной большой комнатой, в которой установили тридцать железных кроватей. Группа была смешанной из девчат и парней, и мы зажили одной дружной семьей. На работу ездили далеко в лес, к вечеру возвращались. Погода стояла жаркая, в лесу были громадные сосны, и воздух напоенный хвоей томил душу. Многие сдвинув кровати переженились, я оставался холостым. Я давно заметил если тепло и не голодно, то время течет быстрей. И оно текло до того времени, пока мы не обнаружили, что кончились макароны. К этому времени созрели ягоды: черника, голубика и еще какие-то красные. Один худой рыжий парень нарвал целое ведро, заварил на костре и нажрался до отвала. Его сильно несло, живот стал большим и круглым, но в больницу его не положили, отходил сам. Теперь мы больше лежали на кроватях, видно было как по белью и простыням ползают вши. О нас забыли, не было денег, не было еды и мыла. Иногда мы брали трактор, цепляли громадные лесины и пытались продать и нам давали трешку или десятку. Но я заметил, что в лесу лес очень трудно продать. Мы перестали работать совсем и вели праздно - шатающий принцип жизни. Добывали себе хлеб как могли. В сентябре не было даже дождей, а сразу запахло ядреным морозом. Опять мне стало грустно, я понимал, когда голод и холод, то это вдвойне хуже для организма, чем что - либо одно, мысли достойные Фафика. Я шатался по городу бесцельно, без копейки денег в кармане и главное без идеи, как организовать себе обед. Неожиданно на пути мне попалось здание украшенное красным кумачом и привлекающее громкой музыкой. Я зашел внутрь, там было тепло. Я сразу узнал, что это военкомат и идет осенний призыв в армию. Я нашел начальника, и сразу высказал ему свою обиду - почему меня не берут в Советскую Армию. Через пять минут я вращался в каком-то кресле, потом меня щупали, стучали и нашли, что у меня стопроцентное здоровье, и я должен обязательно служить в армии. Мне дали предписание, и я зайцем поехал в совхоз увольняться. Несколько раз меня контролеры пытались ссадить с поезда, но показанная справка о призыве в армию их останавливала.
В начале октября я добрался до совхоза и седьмого числа мне выдали деньги и документы, и я поехал назад в Карпинск, теперь уже с билетом, с деньгами. Я во время прибыл на призывной пункт, я стремился сюда, я хотел, что бы государство опять взяло на себя заботу обо мне, что бы оно меня кормило и одевало как в детдоме и ремесле. У меня не получалась жизнь сама по себе. Я не умел зарабатывать деньги и меня все время преследовал голод и холод, изредка давая мне передышку.
Меня остригли на голо, дали сухой паек и посадили в товарняк, который пошел сначала на юг, потом повернул на запад. Нам было весело и беззаботно, мимо проплывала Россия: Свердловск, Уфа, переправились через Волгу, Брянск, потом пошла Белоруссия, Гомель, затем замелькали украинские хаты. Выгружались мы ночью в Чорткове.