(Рассказ основан на реальных фактах
из жизни А.М. Куликовой – Вощининой.)
(Александра и Олег Вощинины, г. Томск)
Русскому человеку зимой воевать как - то сподручнее: и противник в ужасе от холода и грязи, и одежда на нас привычная: надел суконный мешок, растолкал под него всё, что в жизни пригодится, и вперёд! – а враг по форме мёрзнет, что-то не видели мы у них, противников всех мастей, телогреек разношенных. А летом воевать глупо: летом огороды, искупаться всего месяц наберётся, грибы (которые, кстати, наши враги из леса не добывают, так что зачем им лето?), ягоды… Нет, летом воевать русский человек не обучен, побеждать ‒ пожалуйста, а проигрывать летом – тяжело. Может быть, поэтому враги наши для нападения и выбирают жаркие летние месяцы, и везёт им поначалу тоже летом? Какое счастье, что в России это время года на большинстве территорий короткое!
Лето 1942 года в Крыму выдалось каким-то особенно жарким. Хотя если судить по наблюдениям местных жителей – обычным, но непрерывные выстрелы, казалось, добавляли градусов десять, минимум. А кровь, льющаяся вокруг, была приставучей ко всему, горячей и тёмной. Любая маленькая ранка не заживала, а гноилась непрерывно, вызывая раздражение на весь белый (да какой белый среди бомбёжки! Серый! Фиолетовый! Но только не белый!) свет. Александра понимала, что скоро стрельба закончится: боеприпасов у них почти не осталось. Конец обороне Севастополя предвещало и то, что приказы от высшего командования перестали поступать . Толпы безоружных, измученных людей пытались всеми силами избежать встречи с бешеным, хлебнувшим свежей крови врагом. В ход шли и брёвна, и старые лодки, и бочки, и ящики. Плоты уходили в море, но уплывали недалеко: немецкие лётчики бомбили прицельно, издевались, снижаясь над барахтающимися людьми, расстреливали в упор. Иногда они даже давали плотам отплыть подальше в море, люди почти успокаивались, тихо радовались, что спаслись, и тут, как коршун, из поднебесья пикировал самолет и всё – конец. Саша пыталась тоже пробиться на какой-нибудь плот, кричала, что ей нельзя оставаться, у неё муж… но тут же осекалась: молчать нужно о муже и детях, молчать. Да и что было попусту кричать! Толпа всё равно не пускала, сил не было драться с мужиками, потерявшими человеческий облик в желании жить любой ценой. Надо было успеть переодеться, избавиться от офицерского обмундирования: расстреляют. Зачем им пленные офицеры, когда солдат достаточно, да ещё бабы? Времени не было совсем: немцы близко.
Саша скинула гимнастёрку, осталась в лёгкой пестрой кофточке, гражданской, тоненькой, запрещённой, которая, кстати, оказалась в рюкзаке. На берегу, у самой кромки, лежала молоденькая медсестра, её рука плескалась в море и казалась маленькой рыбёшкой, заблудившейся в сетях. Сумка зацепилась за руку, ни бинтов, ни лекарств там давно не было, но была повязка и сменная юбка. Пригодится! Так, быстро передвигаясь по косе, Александра становилась другим человеком: простой медсестрой, повоевавшей совсем немного. Конечно, Сашу могли в случае пленения выдать оставшиеся в живых бойцы её взвода, но зачем думать о людях плохо, пока они не доказали обратное. Тем более, их, оставшихся на берегу, тысячи, где тут найдёшь своих. Саша даже торопила события: надоело метаться по берегу без еды и воды, – пусть лучше плен, пусть расстреляют, только бы не это гнетущее ожидание.
И вот она идёт в колонне таких же оборванных, грязных, потерянных людей по высохшей, в колдобинах дороге. Да и сам плен, по сути, можно сравнить с неровной просёлочной дорогой. Что в конце ‒ неизвестно! Гонят – иди, постарайся не упасть. После боёв даже как-то спокойнее: не убили сразу, значит, ещё поживём! Куда гонят, стало понятно из обрывочных разговоров конвоиров: Польша, какой-то лагерь, они называют его Аушвиц .
Но до него ещё далеко. Придётся пройти через сито пересылок. Саша внутренне успокоилась: никого из тех, кто мог бы её опознать, вокруг не наблюдалось. Она простая медсестра, не хватало ещё, чтобы немцы узнали, что до войны Александра работала над научной темой в области химии (а если точнее, занималась тем, что связано с использованием химических соединений в оборонной промышленности). Нет, этого нельзя было допустить. Надо по возможности бежать откуда-то с пересылки, из лагеря вряд ли получится.
Пересылка на старой польской границе не отличалась от остальных. В бараке с земляными полами гулял ветер. «Ну и ладно, пусть лучше дует, иначе задохнёмся, – думала Саша, уткнувшись в дощатую стенку, – и так нас тут столько, что улечься можно только на боку, а переворачиваемся по команде, да ещё вечером пригнали откуда-то несколько человек. Эти посильнее будут, видно, били их меньше, не успели ещё, да и раненых и больных я что-то не заметила. Похоже, они не пленные, а местные, провинились как-то? Надо посмотреть, что за люди».
За стенами барака часовой запиликал какую-то бравую мелодию, другой что-то крикнул ему, не разобрать, хотя немецкий язык Александра знала, как свой. «Не очень-то они нас боятся, охранять оставили всего двоих, да и правда, кого бояться: замученные, не раз битые женщины, многие ранены. Увечья хоть и небольшие, но помощи-то никакой не было. Некоторые успели простудиться, кашель стоит такой, что уснуть невозможно!»
Александра вспомнила, как днём их водили перекапывать огромное поле. Немцы выдали женщинам лопаты, сами группкой из четырёх человек встали у ельника, автоматы побросали на землю, курили, хохотали, глядя на доходяг, роющихся в земле.
«А что если и завтра поведут? Это шанс, хотя и мизерный! Лопата по немецкой традиции наточена достаточно. На каждого немца более десяти человек. Кто-то всё равно сумеет уйти. Кому - повезёт! А почему не мне? Ведь пять лет назад я уже уходила» …
…Осень в Сибири – пора особенная, пожалуй, лучшее из времён года. Многие не согласятся: а как же весна? Но в послезимник восхититься красотой природы мешает грязь непролазная. Сверху зелено, а ноги вечно мокрые - какая уж тут радость? Разве что майский дождь? Идёт он всегда ночью, чтобы к раннему утру земля полностью прогрелась и поднялась к небу запахом ландышей, свежестью вымытых резных листочков, ароматом молодой хвои. А осень – небольшой промежуток покоя между жарким летом и лютыми зимними морозами. Природа как бы замирает, не в состоянии сразу идти навстречу холодным ветрам. Сосны, которые в городе вольно живут там, где им вздумается, создают фон картины подвыпившего художника, который раскидывает по полотну краски от полноты души, без оглядки на каноны. С благородными розовато-коричневыми стволами вечнозелени спорят кровавые блики клёнов, пытаются выйти на первый план берёзы в яичном желтке и лимонном соке. Разноцветные листья ещё держатся на ветках, но один – два, упавших в потемневшую траву, намекают, что скоро-скоро…. В воздухе покой и паутина. Кажется, что так будет всегда, сядь, отдыхай и никуда не торопись.
Вот и сентябрь 1937 года выдался в Сибири по-летнему тёплый, пахло астрами и спелой ранеткой, лишь от реки тянуло осенней сыростью. Чем ближе Саша подходила к дому, тем этот холод одолевал её всё сильнее и сильнее, последние метры она уже почти бежала.
– Олега сегодня арестовали, – тихо сказал отец.
«Так, – подумала Саша, в душе её стало пусто, – стоило ожидать, не он первый, удивительно, что не тронули отца: ведь у Колчака они служили оба».
– Тебе надо куда-то уйти, уехать, за тобой придут тоже.
– А за тобой? Это вопрос времени!
– Нет, нас не тронут, – вдруг совершенно уверенно сказала мать, – пока они берут только тех, у кого можно что-то ещё прихватить, а нас они считают полностью разорёнными.
– А что, это не так? Как нас «трясли», всё выбили, есть нечего было.
– Подожди, об этом потом, я знаю, что делать, – тихо, но твёрдо произнесла мать.
Миниатюрная, с пышными смоляными волосами и яркими тёмно-карими глазами, она выглядела не по годам молодой и даже в тёмных интерьерах полуподвала, где семья жила после выселения их с верхних этажей родного дома, казалась экзотической птичкой. Кто воспримет её всерьёз? А между тем, обманываться не стоило.
В раннем детстве Саше приходилось ездить с родителями по Сибири и Дальнему Востоку: в крупных городах находились филиалы семейной компании. Ни раз она, маленькая девочка, поражалась, как её ласковая, тихая мама разговаривала с теми, кто на неё работал: чётко, уверенно, властно - и не было человека, который бы не выполнил распоряжения хозяйки. Отец был мягче с людьми: сказывалось происхождение - он пробился из низов, учился, работал подмастерьем. Толковый, обязательный, Михаил Леонтьевич сумел сколотить состояние, создать собственное дело, но сострадание к людям ниже его по рангу осталось навсегда. Людмила Ивановна же «хозяйские» черты получила в наследство вместе с достойным приданым. Похоже, умение быстро принимать решения было тоже врождённым.
– Ты помнишь, как уезжал Аполлон? Тебе придётся действовать так же. Сейчас уже скрывать нечего: нас предупредили, что брата арестуют. Ещё бы! Бывший колчаковский контрразведчик! Но это было год назад. Возможно, наш «друг» побоялся помочь ещё раз? Но, может быть, с Олегом легче будет: всё же простой офицер - артиллерист?
– А что за «друг»?
– Тебе лучше не знать. Сын нашего бывшего служащего, пробился в «чекистские» начальники. Жадный и продажный, на своего отца не похож, тому мы доверяли. Но это не важно. За деньги он сделает всё, что от него требуется. Главное – документы и увольнение из института. Угораздило тебя связаться с этой темой... Ничего! Собирайся! Завтра же вечером ты уедешь в Хосту. Там, среди отдыхающих, будешь менее заметна, да и места тебе эти знакомы. Но на бывшую дачу не смей заходить. Я дам тебе адрес одного знакомого, он устроит тебя на нормальную квартиру. Долго там не сиди, от силы месяц
- два, поступи куда-нибудь, хорошо бы в лазарет какой-нибудь, с твоей специальностью это просто, там меньше будут искать. А ещё лучше ‒ выйди замуж и смени паспорт. За детей не беспокойся: их не тронут.
– Почему ты так уверена, Лиля уже большая, по их понятиям, таких забирают?
– Меньше будешь знать… не выдашь меня, если что. А человек этот, к которому я собралась, очень любит бриллианты. Помнишь моё приданое? Его ведь так и не нашли при всех обысках! Вот и пригодилось.
– Мама, ты наивная, они ведь могут прийти и отобрать, не делая ничего за это.
– Нет, это ты наивная! Я сразу их породу раскусила. Идейных среди них – единицы, остальные – рвачи и лицемеры. Если обыск, то всё, что нашли, надо сдавать государству, а так можно оставить себе. И выполнять мои просьбы «наш начальник» будет, так как отлично знает, что у меня в заначке ещё достаточно камешков, цену-то он и так повышает раз от разу. Ну, всё, некогда, собирайся.
– А где ты прячешь свои сокровища, если их найти никто не смог?
– А вот это даже отец не знает, здоровее будет.
– Мама, а Олегу сможем помочь?
– Нет, на него у меня не хватит, уж прости, будем молиться, надо на детей оставить.
Выбора у Александры не было – пришлось довериться матери. К тому же, она слышала, как «использовали» жён «врагов народа» в лагерях. И понимала, что в отличие от некоторых, покорно сносивших все самые грязные «фантазии» лагерного начальства и «вохровцев», так, как они, вести себя не сможет: природное чувство брезгливости было в ней слишком сильным – а значит, проживёт в лагере недолго: таких «чистеньких», особо не заморачиваясь, отдавали «уркам» на воспитание. Прощание с домом, детьми, отъезд прошли, как в тумане. К родным мужа она, по требованию матери, не пошла . И вот с документами на свою девичью фамилию, в которых не было и намёка на её брак, она оказалась в поезде, идущем на юг. Через какое-то время устроилась в школу на окраине приморского городка преподавать химию; в воинскую часть всё же идти побоялась: вдруг серьёзно проверят документы. Весть о начале войны как - то даже успокоила. Может быть, теперь искать таких, как она, будет некогда?
Что же, если не знаешь, где спрятаться от смерти, прячься там, где смерть ближе всего. И Александра в первые же дни войны пришла в военкомат.
Интересные люди! Как они пытаются «убежать» от ударов судьбы! И ведь, кажется, удаётся! Вы уже почти ушли от болезни, неприятности, сложной ситуации, но… нет! Они, ваши страхи и испытания, просто отступили на какое-то время, и вот уже опять на пороге. Но даже если вам самим удастся избежать того, чего вы боитесь, кто поручится, что за вас вашу «дорогу» не пройдут ваши дети, а может быть, даже внуки? Так стоит ли убегать? Может быть, принять эту данность как неизбежность? Вынести свой крест? И тогда, возможно, судьба остановит свои испытания на вас, а ваши потомки проживут спокойно? Вопрос пустой! Всё равно ведь попробуем убежать!
«Надо бежать завтра! – думала Александра, лёжа в бараке среди стонущих во сне, серых в предрассветных сумерках женщин. В дальнем углу тоже не спали. Две девушки, из тех, кого пригнали недавно, о чём-то шептались.
Александра, обладающая уникальным слухом, напряглась: говорили явно о том, о чём она сама думала: девчонки собирались уходить, если повезёт попасть на поле, но боялись, что немцы перестреляют их. Саша неслышно подкатилась к подругам. «Я с вами! Не помешаю, я придумала, как поступить с конвоирами, риск есть, но можно попробовать! Только втроём мы не справимся, кого можно взять ещё?». Девчонки оказались местными, жёнами офицеров-пограничников, после гибели мужей прибежали к мамам, почти год удалось прожить, никто ничего немцам не доложил, а тут незадача. Дед одной из девчат наладился гнать самогонку на продажу, но, видно, недостаточно «отстегнул» местному полицаю. Тот и его выдал, и «вспомнил», чьей женой была внучка нарушителя, заодно и подружку до кучи приплёл. Самогонщика утром увезли, куда – неясно, а за ними к вечеру пришли. Новые знакомые предложили ещё троих из своей партии, да и Шура, уже успевшая присмотреться к товаркам по бараку, назвала несколько человек. Для того, что они задумали, достаточно! На одного немца получалось по трое.
Александра, стараясь не привлекать внимания, обсудила задуманное с каждой из выбранных ей женщин. Лишь одна засомневалась, но обещала, что, если и не решится на открытое выступление, хотя бы чем-нибудь поможет. Остальные кивали с такой уверенностью, как будто только о побеге и думали. С вдовами договорились, что попробуют пробиться на хутор, где живёт дальняя родственница одной из «офицерш», а там ‒ как судьба велит. Теперь нужно было выбрать тех, кто будет иметь самый маленький шанс остаться в живых. Именно они будут имитировать драку, и немцы, не разбираясь, могут их застрелить. Но как по-другому подманить врагов ближе, чтобы в ход пошли лопаты? Решили тянуть жребий! Александра, как всегда, оказалась «везучей», одной из дерущихся должна была стать она. Бежать как-то сразу расхотелось, но выхода всё равно другого не было, и, как ни странно, Саша, больше ни о чём не думая, провалилась в сон.
Утро серенькое, дождь мелкий, состояние апатии, не верилось, что сегодня они попытаются уйти на свободу. «Да и где эта свобода, если немцы уже под Москвой. Может быть, смириться? А вдруг выживем в лагере! Что делать: бежать – не бежать? А конвоиры торопят: неохота им под дождём мокнуть, идите, чёртовы бабки, копайте быстрее. Спрятались, гады, под кусты, дождь намочил их обмундирование. Какой неприятный запах! Это им от вшей выдают такой порошок, не спутаешь. Да и мы, наверно, не «Красной Москвой» пахнем? Сто лет не мытые, все в засохшей крови. То - то они держатся от нас подальше, хорошо: грязь и дурной запах – тоже оружие! Пора!»
Саша вцепилась в длинные, не успевшие попасть под ножницы волосы вдовы пограничника и покатилась с ней по земле, от страха крича какой-то бред. Немцы насторожились, но автоматы не подняли, тупо смотрели на «представление». Надоело! Двое взяли оружие и подошли вплотную, остальные остались курить. Девчонки тут же окружили фрицев, оставшимся немцам обзор закрыли, а тем интересно, почему бабы дерутся, подошли и остальные, хохоча и сплёвывая на ходу.
Саша, как в тумане, вскочила на ноги, увлекая за собой напарницу, остальные уже били фашистов лопатами, кто как мог. Слабые девчоночьи руки на миг стали железными, удары сыпались без промежутка, лишь один немец успел пустить очередь из автомата, несколько женщин упало на землю, другие пленницы, даже те, кто сначала не понял, что происходит, бросились на помощь. Они били, душили, наваливались по несколько человек на одного врага. Всех охватило одно желание: убить, убить ненавистного фрица любой ценой. Это была стая диких зверей, которые никогда уже не станут прежними людьми. Сашин удар пришёлся немцу в глаз, она видела каким-то посторонним зрением, как потекла чёрная кровь, смешанная с белёсой слизью. От омерзения Александра свалилась с ног и скатилась в неглубокий овраг, это её спасло: автоматная очередь прошла над головой, ухо поцарапало срубленной веткой, кровь заливала лицо, но надо было торопиться. Саша ещё в бараке решила, что пойдёт одна: чутьё подсказывало ей, что группой не спастись, и она не стала никого ждать. Из оврага не вылезала, а поползла на четвереньках по его дну к спасительной кромке леса. С поля раздавались крики и стоны, но она не оборачивалась, казалось, что убегала не она, а всё тот же дикий зверь, уходящий от погони, а у зверей друзей и попутчиков не бывает. Несколько часов непрерывного бега привели её на одинокий хутор. Стемнело. Собака сначала залаяла, но потом неизвестно почему смолкла, будто почуяла, что этот «зверь» сильнее её. На верёвке у крыльца болталось сырое бельё, разбирать было некогда, Саша сдёрнула всё, что попало под руку, и вновь побежала. В глухом лесу переоделась, закопала свою лагерную одежду и, немного отдохнув, пошла вдоль ручейка, помня с детства, что он обязательно когда-нибудь выведет к реке, зачем ей река, она пока не знала, но упорно шла вперёд. Шла не на восток, а на запад, инстинктивно полагая, что искать их всё-таки будут, но кто из немцев представит, что пленница бредёт не домой, а в противоположную сторону. Теперь, по созданной ею для жителей, попадающихся по дороге хуторов, легенде, она, вдова расстрелянного Советами польского офицера, беженка, её ограбили, документов нет, она ищет место, где можно заработать на кусок хлеба. Для встречи с немцами придумывать что - либо было бессмысленно, надо было просто им не попадаться. Саша решила поплутать не менее суток, чтобы сбить след погони. Бояться было нечего: польский она знала с детства (жила среди сосланных в Сибирь семей поляков), и о муже почти правда. А уж потом она развернётся и пойдёт обратно. Лишь бы хватило сил!
Она шла, даже не предполагая, что всё, что с ней произошло в предыдущей жизни, через какое-то время покажется лёгкой прогулкой, а настоящая дорога ещё впереди. И если бы она знала, что ей ещё предстоит вынести, может быть, она осталась бы на картофельном поле? А пока она шла и была счастлива, как может быть счастлив человек, не понимающий этого.
