ОТРЫВОК ИЗ сборника «Забытый разговор, диалог сорок первый»

Родным, соседям, близким и не только… посвящается.

Дела-дела…
дела – лишь пыль.
Слова? Слова…
хранят нам быль,
а с нею мысль
и нашу жизнь!..

     …
     – Да-а-а, Февралька, давно это было, – задумчиво тянет себе под нос молодая ещё, в сущности, женщина лет сорока, – давно. Уж и не вспомнить-то когда.
     – Му-у-у, – тяжело выдыхает, словно отвечая, небольшая пятниста сгорбленная коровёнка, плетясь вслед за хозяйкой на длинной обмотанной вокруг шеи веревке.
     – Дай минутку подумать, – улыбается своим мыслям. – Ну, конечно, в конце зимы сорок пятого, в феврале, почитай как раз на годовщину освобождения нашей деревни Верещено ты и родилась в совхозе при льнозаводе.
     – Му-у, – соглашается корова.
     – Смотри-ка, мама родная, а уж двенадцать лет с тех пор сгинуло, – качает головой женщина. – Что день один!
     – Му, – кивает корова.
     – Ты тогда такая хилая родилась: не жилец – ветеринар из города председателю сказал, вот я тебя у них и выпросила отдать, всё равно ведь, говорю, некондиция.
     – М-му, – весело блестят глаза животного.
     – А уж как Валька-то моя с Колькой, тебя увидев, обрадовались тогда: зима, холод, снега навалило по самые окна, а тут ты в сенях – вся такая маленькая, теплая, живая, – хохочет. – Им едва-едва тогда четыре и шесть годиков исполнилось, а туда же, командуют, в дом к печке тебя тут же потащили, выхаживать стали: всё молоко, что им принесла, тебе споили.
     – Му-му, – кивает белой головой бурёнка.
     – А то, что ты в феврале у нас появилась, так и назвали тебя Февральской, а уж потом и телят твоих также: майка, три Апрельки, три Мартки, Январька, бычок Борька и прошлогодняя тезка твоя…
     – Му-у-у, – вздыхает корова.
     – Ох, а уж как Валька-то ревела в позапрошлом году, когда Борьку в конце лета пришлось в Шимск на скотобойню сдать.
     – Му-му, – волнуется бурёнка.
     – Ну, а как быть? – вскидывается женщина. – Большой стал, упрямый, в сени не помещается: больше мамки – головой мотнет, все оглобли в разные стороны летят. Ему простор подавай, волю. А у нас ему где?
     – Му-у, – соглашается Февралька.
     – Эх, как же это ты так? – горько вздыхает женщина, тяжело перебирая ногам по широкой гладко укатанной дороге, пройдя вместе с животным по ней почти уже двенадцать километров от деревни до районного города. – Не огуляла ты в прошлое лето, не смогла, не получилось, вот и заболела теперь, не справилась с зимней напастью, до самого лета никак не оправилась.
     – Му-у-у, – вздыхает корова.
     – Нельзя тебя дальше держать, никак нельзя, – почти кричит. – Пастух в стадо не берёт, говорит заразная, а ветеринар ругается, говорит, что издохнешь прям в сенях, а выносить не станет, придется самой тебя на куски рубить, – плачет. – Ты как чувствовала, видать, последнюю телочку-то нам в феврале принесла.
     – Мму-у-у-у, – последнее что выдыхает корова, повернув понурую голову в сторону оставшейся в воротах завода ревущей хозяйки.
     – Февралька, – шепчет та, с удивлением глядя на огромную слезину выкатившую из черного затуманенного болезнью глаза бурёнки, послушно перебирающей тоненькими ножками вслед за молоденькой девушкой в белом халатике, уводящей её на длинной пеньковой веревке, обмотанной вокруг шеи, внутрь несуразного железного ржавого ангара.
     …
18.12.2018г.

     Автор благодарит критика (ЕМЮ) за оказанную помощь, а также приносит свои извинения за возможное совпадение диалогов, потому как рассказ является художественным, вымышленным, хотя и подслушан в разговоре с ЕВИ.