Одним из самых больших везений в своей жизни я считаю присутствие в ней исключительного человека - Михельсон Ольги Владимировны - прабабушки моих детей по отцовской линии. Родилась она до революции, училась в Ленинградском медицинском, посещала лекции великого Павлова и до последних дней жизни была настоящим Врачом, учителем, человеком безупречной порядочности и высокого интеллекта. Мне посчастливилось записать некоторые ее воспоминания, в том числе о жизни в Блокадном Ленинграде. Я включила их в "Повесть о человеке непролетарского происхождения", отрывок из которой предлагаю вашему вниманию.

 

Лето было в разгаре. Солнце прогрело и высушило улицы. Листва, покрытая пылью не умиляла своей свежестью и не спасала от духоты. Воскресенье решено было провести на природе. Виктор проснулся рано и, проходя мимо спящей Ольги, на мгновение задержался.

В дверь постучали. Удивленный приходу ранних гостей, хозяин отправился открывать в прихожую, откуда вернулся не один. Давешняя подруга семьи Лиля, через слово сбиваясь, рассказывала о том, что ночью слушала немецкое радио и услышала речь Гитлера, сообщившего, что сегодня, 22 июня Германия напала на Советский Союз.

В комнате воцарилось молчание. Что это – провокация? Верить или нет? Почему молчит наше радио?

Первой из оцепенения вышла Ольга. Наскоро одевшись, она схватила Лилю за руку и они побежали в ближайший магазин. Стараясь казаться спокойными, женщины покупали муку, мыло, спички, соль… Взяв, сколько могли унести, они возвращались за новыми покупками. Выходя в третий раз из дома, они услышали страшное сообщение по громкоговорителю. Все магазины тут же были закрыты. Город, вздрогнув, замер, предчувствуя свою нелегкую участь.

Дождавшись Ольгу, Виктор тут же ушел в военкомат, а вечером выехал в Таллин.

Вскоре на Ленинград начались налеты и за какой-то месяц город изменился до неузнаваемости. Памятники, какие было возможно, снимались с постаментов, остальные обшивались досками. Встали трамваи. Тут и там чернели скелеты разрушенных домов, обнажая свое искалеченное нутро.

С началом военных действий пришлось практически переселиться в больницу, перепрофилированную в госпиталь. Врачей не хватало и Ольга, несмотря на терапевтическую специальность, частенько вставала за операционный стол ассистировать хирургам. Наряду с тяжелыми ранениями было массовое поступление с отмороженными конечностями.

Оля перевезла к себе родителей и теперь жилы вчетвером. Она почти не бывала дома, принимая все новых и новых раненых. Только раз в неделю удавалось побывать дома

Холода наступили рано, и в ноябре уже стояли морозы. Как повезло тем, у кого сохранились печи! Ведь электричество и центральное отопление были отключены. Дома вся жизнь сосредотачивалась вокруг «буржуйки» - маленькой печки. Первоначально при каждом вое сирены все бежали в бомбоубежище, но вскоре убедились, что при прямом попадании в дом мало кому удавалось выбраться из подвалов. И артобстрелы, и налеты стали пережидать дома, укрываясь от возможных осколков и стекол.

Продукты выдавали по карточкам. А после того, как осенью разбомбили склады, нормы резко сократили. Начался голод. Ольга получала в день 250 грамм хлеба, остальные члены семьи, как неработающие, по 125. Вечером, когда все собирались дома, садились пить чай из сушеной моркови. Спать ложились в пальто, подкладывая к ногам нагретый на печке кирпич.

После побывки дома, встав затемно, Ольга шла в госпиталь. С Петроградской стороны, через мосты, Набережную площадь, по Невскому…На пути несколько раз попадала под обстрелы. Но снаряды рвались где-то рядом, куда она еще не успевала шагнуть или откуда только что ушла.

Но страшнее пуль и бомб был голод. Отправляясь за хлебом, Ольга сжимала в окоченевших пальцах карточки. Как и все, она давно перестала замечать на улицах окоченевшие трупы – их просто некому было убирать. Добравшись до цели, вставала в хвост длинной очереди, радуясь возможности прислониться к стене. Все мысли были только о еде. Запасы заканчивались, оставалось немного картофельной шелухи и теплые вещи, которые можно было обменять на продукты.

Раздумья прервал оглушительный взрыв. Осколки от разорвавшейся неподалеку бомбы долетели до стоявших перед ней людей. Но словно окаменев, оставшиеся в живых перешагнули через упавших, и очередь сомкнулась…

Время шло. От Виктора не было вестей. Но душа словно замерзла в эту суровую зиму. Прижимая к себе сына, Ольга не пыталась сдерживать слезы. Казалось это – предел. Большего вынести невозможно. Так называемого хлеба, похожего на склеенные опилки, никак не хватало. Уже давно варили столярный клей, кожаные ремни… Последнее время, приходя с работы, Ольга приносила кошку или собаку. Убивали их вдвоем с матерью – у одной не доставало сил. Этого хватало на один-два дня. Но вскоре не осталось и этого. На улицах попадались трупы с вырезанными ягодицами, но мысли, что придется пойти и на это, уже не пугали.

Уложив сына, Ольга пошла за водой. Это было целым событием, хотя, к счастью, речка Ждановка была неподалеку. Поставив ведро на санки, женщина легко скатилась с берега. Прорубь была окружена высоким ледяным валом: зачерпнуть воды можно было только, лежа на животе, глубоко перегибаясь через лед в прорубь. Но еще труднее было подняться по обледеневшей набережной. Иногда это удавалось лишь со второй-третьей попытки. Каждая попытка – пролитое ведро. Сил оставалось меньше с каждым шагом.

Оля дошла до дома. Когда переступила через порог, на руки ей упала мать – папа умер! Опершись о косяк, она стояла, безразлично глядя на льющуюся из ведра с таким трудом принесенную воду…

Утром, положив отца на санки, Ольга с матерью повезли его на кладбище. Хоронили в огромной братской могиле: в глубокий ров умерших складывали штабелями.

Новый 1942 встречали втроем. Всю ночь пришивали метки на бельё мальчика, готовя к эвакуации. Уже в который раз мать с дочерью принимались обсуждать, отправлять ли его. Сердце замирало от ужаса при мысли, что они могут просто потеряться. Но жизнь распорядилась иначе. Кольцо блокады сомкнулось и сын остался дома. Зато появилась возможность отдать его в детский садик. Там было относительно тепло и хоть чем-то кормили. Вечерами, дойдя до поворота, за которым находилось здание детского сада, Ольга вытягивала шею и молилась, чтоб оно не было разрушено.

В марте пришло известие от Виктора, а вскоре вновь представилась возможность эвакуироваться и Ольга с матерью и сыном оставили Ленинград…

«Многие верят в прошлую жизнь. Не знаю. Возможно, в этом и есть доля правды. Но в одном я уверена твердо – я прожила две в одной. Не скажу, что первая была простой. Но второй раз я появилась на свет в муках. Это была иная я, рожденная иной матерью, имя ее – Война.

Я часто вспоминаю, как мы ехали в эвакуацию по Ладожскому озеру. Грузовик шел по уже таящему льду, колеса погружались в воду. А я, прижимая сына, твердила себе одно: «Раньше смерти не умрешь!» Тогда казалось, если доберемся до берега, всё останется позади. Не было сил радоваться спасению. Мы оставили дом. Почти все вещи были потеряны, будущее было неопределенным. Но мы выжили! А дороже жизни нет ничего! Это я теперь точно знаю…»