Писатели мне чужды и поэты,
Что получили имя воровством,
Как и Шекспир, что признан божеством,
Хотя украл историю Ромео и Джульетты.

Мошенник, вор и браконьер!
И вот я слышу в адрес свой упреки,
Да, как посмел я написать такие строки!?
Ведь перешагнул дозволенный барьер.

Но жизнь его из мифов и обманов,
Покрыта даже тайной смерть,
Откуда взялся клоун самозваный,
Не знавший толка в тонкостях манер?

Никто не смог низвергнуть с пьедестала имя,
Но о Шекспире пару слов сказал Толстой,
И обвиненный в том, что в творчестве застой,
Его статья лишь с ересью была сравнима.

То Бернард Шоу немного пошутил,
С Толстым вступив в полемику о Боге,
Забавный получился спор меж двух светил,
Взаимной остротой в словесном диалоге.

Бог создал существо подобное себе,
И нечто низшее в сравнении с собою,
Увидел Шоу в том причины мира бед,
И умысел назвал он шуткой злою.

И вспомнил Блэка, который написал,
«Кто тигра сотворил, и сотворил ягненка»,
Но для двоих мир этот слишком мал,
Между добром и злом стоять на грани тонкой.

Толстой не отрицал, что мир есть Божья шутка!
My dear Bernard, нам жить с такою ношей,
Но ведь во власти нашего рассудка
Чтоб сделать из дурной – хорошей.

Я дружбой с Богом никогда не хвастал,
Но на него я не восстал, от церкви отрекаясь,
Ему я был овца, а он мне – пастырь,
И в вере жизнь моя прошла земная.

Когда был Шоу премией отмечен,
Сравнил ее он с кругом для пловца,
Который берегом благополучно встречен,
Сказал: «Она лишь кстати для писателя-юнца.

И если б Нобель создал динамит,
Пожалуй, я простить его бы смог,
Но также человечеству и премия вредит,
Он стал врагом, придумавшим пирог».

Сколь не купайся в славе ты при жизни,
Историей, не чернью гений признан.
Но где-то мы забыли об Уильяме Шекспире
Хотя нам тайны не раскрыть, не в этом мире.