из сборника: «Записная книжка» или просто «Пересказки»
Часть №19: Про роман Джона Грина «Бумажные города»

А всё-таки мы много ближе, чем кажется…
Здесь о «Бумажных городах», романе американского автора ранее мне совершенно незнакомого, хотя, как выяснилось, Джон Грин известнейший во всем мире блогер и… писатель (не претендую на всезнайство и осведомлённость).
Книжку эту нашёл небрежно валяющейся под кучей макулатуры на столе нашей Младшенькой. Ей шестнадцать, она не терпит «пантовый» сленг своих ровесников. «Забей», - самое грязное слово, которое используется в её лексиконе, да и то потому, что не знает словосочетания, из которого оно вышло в годы нашей юности, а мы не спешим ей про то говорить. Зачем? Да и вряд ли она услышит нас сейчас, всё-таки возраст протеста, отрыва.
А книга-то эта оказалась бестселлером, ей уже почти десять лет, в этом году её даже экранизировали у них там, за «бугром». Но тут нет ничего удивительного, мы все теперь мало читаем, больше пишем, посему оттуда могут попасть лишь бестселлеры, да и то по очень авторитетной рекомендации или оригинальной рекламе. Ну, то есть, на своих русскоязычных коллег по творчеству время-то практически нет, а тут…
Но… «Бумажные города» лежат на столе нашей Младшенькой, активно познающей жизнь и задающей много нетривиальных вопросов, которые часто ставят в тупик.
Это ли не протеже?

…- Забей, папа, пустая книга, - говорит дочь, - я лишь десять страниц осилила.
- А откуда она у тебя, - спрашиваю.
- Девчонки-одноклассницы посоветовали.
- А что в ней не так?
- Грязный, корявый текст, - морщится дочь, - о… естественных надобностях бескомплексных особей.
- А что ты теперь читаешь?
- Пятый том «Гарри Поттера».
- Гм, - удивляюсь, - ты ж фильм смотрела?
- Ты что, пап! – вспыхивает, - книга совсем другое. Я теперь даже жалею, что фильм смотрела, мешает.
- Согласен, книга – другое, но почему «Гарри Поттер»? Что у вас сейчас по программе литературы задано?
- По программе всё тоже: «Герой нашего времени», «Отцы и дети», «Горе от ума», но это я ещё летом прочитала… в кратком изложении, - машет рукой, - на уроках текст не нужен, мы просто готовимся к ОГЭ, отвечаем на тесты.
- Гм? – ещё больше дивлюсь. - А не пробовала просто почитать их? Всё-таки классика, там такой слог, такая речь, такие образы.
- Пробовала, отстой, - смеется, - вот именно образы. Одни пространные описания, события еле-еле ковыляют, заснуть можно, а половина слов старые, непонятные, иносказательные. Другое дело современная речь: быстрая, конкретная, точная.
- Но тебе ж самой не понравился современный молодежный текст.
- Это не современный и думаю не молодежный, во всяком случае, не наш девчачий, это… какой-то суррогат!
- Как так? – смеюсь.
- Ну, ты ж читаешь «в Контакте» мою переписку с девчонками.
- Ты сама разрешила.
- Я не о том, - перебивает, - тебе там все слова понятны.
- Почти ничего не понятно, потому и…
- Ну, во-о-от, - снова перебивает, - потому как это действительно молодежно-электронный сленг, не для тебя, но нам же не приходит в голову на нём говорить, а тем белее писать… сочинения, изложения, даже не пытаемся.
- А тут?
- Ту-у-ут, - тянет дочь, собираясь с мыслями, - даже не знаю, язык невоздержанных зайчиков и заек, у которых острое недержание и жгучее желание рассказать про это нелитературным… уличным языком циничных мальчишек-дошколят.
- В этом и есть суррогат?
- В общем да, - сердито машет рукой, - но главное, их потуги, испражнения и комплексы мне не интересны.
- А подружкам нравится? – мучаю.
- Говорят, прикольно!
- А «Гарри Поттер»?
- Что «Гарри Поттер»? – не понимает.
- Ну, читают?
- Нет
- Почему? Вроде б тоже современно и… глубоко.
- Вот именно, глубоко! Думать надо, - задумчиво улыбается, - да и нет там тех «уличных» слов, глупостей…
- Эпатажа, - подсказываю.
- Точно-точно, эпатажа.
- Но ведь и ты раньше не бралась за его прочтение?
- Правильно и не бралась, - возмущается, - до сих пор читать страшно!
- Это ж сказка, - подкалываю.
- Ничего ж себе сказка! Ты ж сам говорил, что там, правда.
- Правда, - соглашаюсь, - только опять же иносказательно, как в нашей классике, используя мифологию многих народов мира и… философию, конечно.
- Вот-вот, а главное, без…
- Цинизма и… пошлости, - заканчиваю за неё.
- Да! – отрезает дочь…

Ну-у, и как после такой рекламы, да ещё с моим закаленным на флоте опытом использования командно-матерного языка не заглянуть в мысли своего американского современника, с натяжкой почти ровесника. Совсем даже не важно, что мы с ним разделены половиной земного шара и двенадцатью годами времени мироощущения, как бы то не было, мы современники, и в произведении мне главное не стиль и слог, а наличие сомнения (не люблю одержимых), поиска и мечты автора. А там, в книге этого всего оказалось предостаточно, хотя скажу сразу, что если б не предупреждение дочери, то и я б, возможно (но вряд ли, привык не оставлять дверей открытыми), тоже закончил её чтение на первых пятидесяти страницах странного текста. Но в конечном итоге интерес, в чем же бестселлеровский секрет произведения и почему его всё-таки читает наша сегодняшняя молодежь, пересилил, хотя стопка из непрочитанных мыслей современников, среди которых мой неизменный Михаил Иосифович Веллер, на столе по-прежнему не убывает. И, как результат, в награду за мучение мне кое-что открылось, кое-что настоящее, стоящее!
Первый вывод после прочтения вышел сам собой, уже говорил: всё-таки мы много ближе, чем кажется (вернусь ещё к этой мысли). В остальном же, сказу честно, диалог с автором получился не сразу. Пока был занят привыканием к формам оборота подростковой речи (эх, всё-таки наш трехэтажный для меня гораздо изящней и понятней, хотя и в голову не придет переложить его в письменную речь, нельзя, знаешь ли, путать ужа с ежом) не заметил, как втянулся в сюжет. Где-то к концу первой сотни страниц текста обозначилась первая загадка, она же сомнение… автора в безоблачной идиллии, скучающих кроликов и заек (подростков), мирно пасущихся на безоблачном сытном лугу. Это Марго, соседка главного героя романа Квентина (Кью), глазами которого Джон Грин просто наблюдает за событиями (точней вспоминает… себя). Она неформальный лидер аморфной массы старшеклассников, действия и слова её, говоря мягко, сильно выбиваются из ничего незначащих диалогов подросших детишек и зашоренных (доведенной до абсурда борьбой якобы за равные права всех и вся) взрослых, их родителей («мы все равны, но неодинаковы» - из М. Веллера).
Через неё, усомнившись в реальной ценности рутинного сытного болота, автор начинает своё поступательное наступление на него и… поиск истины. Мучительный молодежный словесный кошмар с этого момента, мне показалось, отступил на задний план (не совсем, кончено, видно это задумка Грина, чтоб удержать соответствующую публику в понятной ему словесной среде до конца), сменившись искренним поиском автором смысла, правды, истины… жизни. И открывается сей поиск удивительной цитатой Уолта Уитмена из «Песни о себе» (1855 года), с которой в начале года нас с женой и Младшенькой познакомил не менее удивительная постановка театра Буфф спектакля «Дикарь» (читай «Неотправленные письма» - «Дикарь»).
Мимо этой цитаты трудно пройти:
«…Ребёнок сказал: «Что такое трава?» – и принёс мне полные горсти травы. Что мог ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава. Может быть, это флаг моих чувств, сотканных из зелёной материи – цвета надежды. Или, может быть, это платочек от Бога, надушенный, нарочно брошенный нам на память, в подарок… Или, может быть, трава сама есть ребенок… И, может быть, означает: «Произрастая везде, где придётся. … Если об этом не знает никто во вселенной, я доволен,/ Если знают все до одного, я доволен» (Уолт Уитмен).
Каково? А?
А дальше, при чтении бестселлера, мне лишь осталось с наслаждением наблюдать, отбросив «словесную шелуху» прочь, как через мытарства Квентина и его, как выяснилось, настоящих друзей раскрывается искренняя мечта автора. Не стану раскрывать её здесь, ты сам это сделаешь, если захочешь, конечно, скажу лишь ещё раз, что, оказывается, мы с ними во многом схожи, как никто иной… в мире. У нас есть даже условно общая историческая территория и национальные корни, через Чукотку-Аляску, точней их коренных жителей, говорящих на одном непонятно-понятном нам обоим языке, но он, их язык и есть наш общий генетический код, который мы вобрали в себя хотим ли того или нет. Ну, а если серьезно, мы с ними одинаково, хотя и невидимо, отвержены осколками уходящей в небытие цивилизации. Только нас отвергают явно, пренебрежительно, как неподдающуюся пониманию «цивилизованным» умом огромную непреодолимую территорию сентиментальных чудаков («…умом Россию не понять…»), а их (зарвавшихся непримиримых отщепенцев, умудрившихся подмять под себя все прежние цивилизованные устои и право на самостоятельность) тихо, непримиримо.
Так может, время пришло нам осторожно взглянуть друг в друга сквозь «словесную пыль» и «трещины» Грина, узрев там что-то реально важное, главное?..
Здесь, в Пересказке, приведу ряд цитат автора для себя… и тебя, если хочешь. Некоторые особенно пытливые читатели и не только при возникновении непонимания с близкими и даже очень близкими людьми часто задают мне один и тот же долгий вопрос: «Но когда же, когда это (неважно что) закончится? Как понять главное»? Так вот отвечаю словами человека, вошедшего в топ-100 самых влиятельных людей мира по версии журнала «Тайм» в 2014 году из его необычного для меня романа «Бумажные города», вслушайся:
«Нет ничего скучнее чужих снов».
«Старшие классы – это не демократия и не диктатура, и даже не анархия, вопреки распространенному мнению. Это монархия, основанная на праве помазанника Божьего. Когда королева уезжает в отпуск, начинаются перемены. К худшему…».
«…кто-то – как правило, девчонка – настолько свободолюбив, что не слишком ладит с родителями. Такие дети – как наполненные гелием шарики, привязанные за ниточку. И ниточка эта постоянно натянута… когда ниточку перерезают, обратно её уже не прикрепить».
«Знаешь в чем твоя проблема? Ты всё ждешь от людей, что они перестанут быть такими, какие они есть».
«Уходить очень тяжело – до тех пор, пока не уйдешь. А потом понимаешь, что легче этого нет ничего на всем белом свете… Оставить всё позади – классно, когда всё уже позади… Уход захватывает… настолько, что вернуться невозможно… Секрет жизни… ты можешь почувствовать… только если бросаешь что-то важное, что-то, что для тебя много значило. Выдергиваешь самого себя с корнями. Но сделать это можно только тогда, когда у тебя есть корни».
«Человек, который строит предположения о жизни другого, раскрывается больше, чем тот, про которого эти предположения».
«Иногда человек на самом деле может оказаться вовсе не таким, каким ты его себе представляешь».
«Мы … всё равно связаны корнями, даже если больше в жизни не увидим листьев травы друг друга».
«Мысль о том, что человек – больше, чем просто человек, предательски вероломна».
«Правильная жизнь – это опасная ловушка – это осмысленная жизнь».
«Потом состоит из множества сейчас».
«Единственный раненный человек, которым ты можешь быть, это ты сам».
«Реальность никогда не бывает такой, как ты себе воображаешь… Воображение несовершенно. В чужую голову не залезешь… Единственный выход – это пытаться представить себе, что ты сам становишься кем-то другим или мир становится каким-то другим. Это тот самый инструмент, который убивает фашистов» (видно имеется в виду в себе).
«Небо похоже на современную монохромную картину, меня затягивает иллюзия его глубины, оно делает меня выше».
«Я не говорю, что пережить можно что угодно. Но многое всё же можно – за исключением последнего… Рано или поздно что-нибудь тебя всё равно убивает… Сказать об этом можно по-разному: ниточки оборвались или корабль затонул, но, может быть, мы – как трава: наши корни так тесно сплетены, мы настолько взаимозависимы, что живы все, пока жив, хоть кто-то. Ну, то есть метафор можно всяких навыдумывать. Но выбирать свою метафору надо осторожно, потому что вот это как раз важно... У всякой метафоры есть свои последствия…».
«Люди не такие хлипкие, какими я их воспринимаю с этими ниточками… Я не могу быть тобой, как и ты - мной. Ты можешь хорошо понять другого человека, но не на все сто».
«Рождается человек водонепроницаемым цельным судном. А потом происходит всякая ерунда: нас бросают, или не могут полюбить, или не понимают, а мы не понимаем их, и мы теряем, подводим, обижаем друг друга. И наше судно дает трещины. И да, когда появляется первая трещина, конец становится неизбежен… Но между тем моментом, как появляется трещина, и тем, когда судно затонет есть время. И только в это время у нас есть шанс увидеть друг друга, потому что посмотреть за пределы себя удается только через эти трещины, заглянуть вглубь другого – тоже… когда появляется трещина, внутрь попадает свет. И свет тоже выходит наружу».
«Рисуя в своем воображении будущее, мы можем сделать его реальным. Или не можем, но воображать будущее всё же необходимо. Из щелей льется свет…».
«Да, отлично… вижу даже в такой кромешной темноте… это какая-то геройская миссия, потому что не поехать за ней – это самая трудная задача, которую я ставил себе в жизни».
Ну и от себя, повторю ещё раз для усвояемости, что ли: «…только в это время у нас есть шанс увидеть друг друга…», каждый должен узреть это сам в свои трещины, кои, на мой взгляд, в нас есть всегда, даже при рождении, только мы искусно прячем их друг от друга. Сомненье, поиск и мечта – вот то, что делает нашу мысль бессмертной. Живое сознанье движимо стремлением к Свету, а если знания опровергают это, значит их… недостаточно.
Счастливо…

Автор благодарит своего критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь.
19.06.2017г.