|
Татьяна Лебедева
|
|
| vsaprik | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2013, 12:06 | Сообщение # 1 |
 Блистательный Ёжкобабковед
Группа: Друзья
Сообщений: 2672
Награды: 71
Репутация: 122
Статус:  | Татьяна Лебедева
Душа должна созреть как яблоко
У каждого человека рано или поздно появляется интерес ксвоим предкам. Моя цель не воссоздать родословное дерево, как это было принято
у русских дворян, а оставить благодарную память своим потомкам о своих
недалеких предках, на которых хватает моей памяти. Этим летом я посетила по
возможности места проживания и захоронения своих родичей - русских людей, за жизнь которых никому не
было стыдно и которые достойны того, чтобы потомки помнили и ценили их нелегкую
юдоль на те времена. Каждому грядущему
поколению достаются новые плоды цивилизации, каждое новое поколение более
просвещено и продвинуто. Но это не причина смотреть свысока и снисходительно на
своих предков. Своими душевными качествами вряд ли они уступали нам, а
некоторые из них превосходили и опережали нас своими человеческими, духовными
устремлениями во имя жизни будущих потомков. Совершая экскурс во времени по
своей родословной, рада тому, что среди моих умерших предков были поистине
замечательные люди. Одним из них был дедушка по матери Орлов Николай Арсеньевич
1879 года рождения, урожденный в г.Тверь, архиерей, многодетный отец, честный
христианин, расстрелянный большевиками в 1937 году. Ему было всего 57 лет. Мое
рождение он не увидел. А ведь мог бы. И, возможно, от его незаурядной личности
я почерпнула бы для себя какие-то сокровенности, возможно, моя душа обогатилась
его опытом, его мировоззрением, потому как все дети его бесконечно любили и
отзывались о нем самыми прекрасными словами, чего не могу сказать о своем
собственном отце, хотя и он был не последним человеком. Все документы и фото об
убиенном отце моей матери хранятся в епархии г.Брянска.
Глава 1
Дед
Атеизм - тонкий лед - один пройдет, а целый народ ухнет в бездну. О.Хаксли -
Завтра же, сутра запрягу Воронка и поеду в Чернигов. Куплю матушке новый, самый лучший сервиз. Стыдоба - иерей Николай Орлов бьет тарелки из ревности... Что ж,
и у священников имеются чувства, да еще какие! 35-летний отец Николай подходил
к своей усадьбе, утопавшей в зелени.
Вдоль дорожки желтели одуванчики, благоухала сирень, распускались ирисы - его любимые цветы, завораживающие своей изящной архитектурой и плавным переходом чуть уловимого оттенка к яркому насыщенному цвету.
Кто тот создатель придумавший чудо сие? Ответ пока один - Господь Бог. Отец Николай,
человек, достаточно образованный для своего времени, интересовался многим, а наукой - особенно. Он выписывал солидные журналы, приобретал книги не думая о расходах. Деньги не жалел. Бесполезной роскоши не было, но жену и детей баловал, ни в чем не отказывал, благо, желания у тех были - скромнее некуда. Тем не менее, прислуга имелась, с которой обходились добросердечно.
Вычитал отец Николай в одном философском труде, что следует держаться на расстоянии как от атеизма так и от веры, что существует золотая середина... И эта "золотая середина" будоражила его воображение. Чего он только не передумал, строя всякие "гипотезы", но так ни на чем не остановился...
- Хорошо-то как! - его восторг сменился новым, живым, горячим - навстречу на всех парусах неслась его любимица, четырехлетняя дочь Маняша. Отец подхватывал свое сокровище на руки, смеялся от радости, целовал пахнущие молоком щечки. Две пары синих глаз светились счастьем.
- Папочка, я тебя сильно-сильно люблю!
- А как? - спрашивал он, хитроприщурившись.
- Вот так! - девочка изо всех силенокстискивала зубки, сжимала кулачки, жмурила глаза и мотала головой.
- Крошка моя, я люблю тебя ещесильней... Черная шляпа-цилиндр с короткими полями летела матушке в руки, отец Николай, перецеловав детей и жену превращался в заботливого домочадца. Эта крошка была моей матерью, а ее отец - моим дедом. На священника дед выучился в тверской бурсе, где когда-тоучились его предки по мужской
линии. Живой, всем интересующийся Николай, скорее предпочел бы поприще науки или театральные подмостки, но выбор профессии, видимо, не обсуждался. Женился дед рано и удачно. Увидал однажды среди прихожан тихую, изящно одетую, барышню, и сразу понял - судьба его. Барышня оказалась дочерью обедневших столбовых дворян Чабровых - Валентина.
На венчание согласилась и покорно и с радостью. Брак для нее явился новой ступенью духовности и ответственности. А его, Николая, охватила страсть - пылкая, неуемная, способная горы свернуть. Красив был дед:
уверенная осанка, рыже-каштановые кудри, глаза загадочной синевы - все это стало ярче от счастливой любви, которая одухотворяла и еще сильнее заряжала
кипучий темперамент. Но более всего покорял его голос - мощный, бархатный. Церковные стены, казалось, оживали, вибрировали; звучание то скручивалось в клубок, то уходило ввысь под купол, то катилось волнами по полу, пронизывая дрожью колени молящихся.
В душе, в самой ееглубине, дед был артистом: храм был его театром, а паства - зрителями. Всем своим существом отец Николай призывал к великодушию, жизнелюбию, стойкости. Но от избытка своих жизненных сил и молодости проявлял иногда такие вольности, что
осудительно было даже простому грешному. Во-первых, он баловал своих детей - никого из них не заставлял посещать церковь, во-вторых, интересовался всякой запрещенной литературой и, в-третьих, до безумия ревновал жену.
Матушка изображала строгий воспитательный вид, но в душе восхищалась его смелостью и силой. Дети рождались один за другим - желанные,
любимые. Имена выбирались с пристрастием, безотносительно к церковным святкам:
Илья, Борис, Тамара, Ольга, Маргарита, Лариса, Мария, Александра. По уходу за хозяйством и детьми нанимали прислугу и няньку. Первое тяжелое испытание - смерть дочери Ларисы, умершей в десятилетнем возрасте от скарлатины, явилось началом дальнейших ударов судьбы.
Глава 2
Времена не выбирают
Революция - это варварская форма прогресса. Вольтер
- Тебе, мой сын, надо подальшеуехать из Твери. Видишь сам, что творится... Большевики нас не жалуют. А у тебя -женаи малые дети, - говорил Николаю мой прадед, потомственный священник, Арсений Орлов, своему сыну Николаю... Так Николай, молодой, энергичный человек - служителькульта -
очутился в Орловской губернии со своим большим потомством. Был у него и дом и приход. Церковь- сельская, небольшая, в живописном месте
- на холме посреди поселка,
окруженная огромными липами, березами,подкоторыми росла самая настоящая душистая лесная трава. Недалеко пруд, чистый и
глубокий; кладбище сельское - тот же лес, но с могилами и крестами. Деревянный дом, в один этаж, со ставнями ирезными наличниками, принадлежал, видимо, ранее жившим в нем священникам. Вот в
этот дом, рядом с церковью, разрешили поселиться отцу Николаю со своейсемьей. Принято считать на Руси, что поп-батюшка - толст, богат и жаден. Но
отец Николай, однако, имел тонкий,стройный стан, темно-русую густую растительность на голове и лице; вовсе не был
жаден, а отсюда - и вовсе не богат.
Богатством считал саму жизнь, возможность ее видеть, осязать, ощущать,
радоваться детям, природе, деяниям человеческим. Много читал, размышлял, общался с мирянами. Вел обширнуюпереписку,занимался хозяйством. Очень любил музыку, особенно веселую, жизнеутверждающую.
Инструментом - балалайкой
- владел мастерски. Она в его
рукахзаливаласьозорством, совсем не подходящим его сану. Балалаечную игру воспринимали
улыбаясь, с пониманием. Оставалось несколько счастливых летдо 1917 года. Духпредреволюционной мятежной России беспокоил Николая Арсеньевича. Еще бы!
Семеро детей, а будущее неопределенно,
смутно. Шестилетняя Мария по разрешению синода проходила обучение в
Черниговском пансионе благородных девиц. Семья проживала в Сумской губерниии и отец
часто навещал любимую дочь. Она радовала его своими успехами. Сообразительная,
любознательная девочка была одной из лучших учениц пансиона. Желая порадовать
отца, что-то лепетала ему по-французски и, придерживая края кружевной юбки,
приседала в реверансе. Le pere вытирал слезы умиления. Любя и страдая от разлуки, он уже несколько раз
принимал решение забрать дочь. И совершил бы задуманное, но Марии нравилось в пансионе все: и
подружки, и учителя, и обслуга, но более всего - учеба, узнавание нового. Ее любознательность постоянно
требовала новых "открытий". Разлука с домашними переносилась легко. Однако, на третьемгоду обучение оборвалось. Разразившаяся революция, перекроила все и вся.
Пансион прекратил существование. Девочек развозили по домам, вырядив в
тряпье и испачкав сажей, дабы усыпить бдительность одержимых большевиков. Дом занялсельсовет. А своему батюшке односельчане помогли построить небольшой домик на
отведенном участке. Николай сам соорудил погреб и посадилвуглу усадьбы липу. Эта липа дожила до наших дней. Я видела ее своими глазами.
Огромное могучее дерево, словно перенявшее
непокорный дух отца Николая, высится как гигантский кипарис. Трое
человек вряд ли смогут охватить руками его ствол. Сохранился дом и погреб. И в
нем давно живут чужие люди... Николай продолжал служить в храме. Его жена - матушка Валентина Павловна - всюсебя отдавала детям. Образованная, добрая
по натуре, всегда интересовалась жизнью сельчан, и помогала всем, чем могла. К ней тянулись больные, несчастные. Ее сердце через край полнилось состраданием. Цены нет таким женщинам! И мой
дед знал об этом. По праздникамприглашали в дом сельскую детвору, угощали чаем с бубликами и вареньем, устраивали самодеятельные концерты. Сам НиколайАрсеньевич такие "виртуозы" вытворял на своей балалайке, что потом долго не могли прийти в себя восторженные гости.
Глава 3
Арест деда
Переносис достоинством то, что изменить не можешь. Сенека
Законы революциивершили свои права. Детейсвященнослужителей не принимали в
учебные заведения. Отец Николай шел на все ухищрения, чтобы дать им образование. Он понимал: в данной ситуации не до праведности -
социальное происхождение приходилось
скрывать, и где было надо, в ход шли
знакомства и подарки. Так они, дети его, и выучились, кто на кого. Они стали учителями, музыкантами, служащими.
Ни одного пьющего или курящего среди них не
было. В 1936 году,отслужив панихиду по умершим от голода - их было двадцать три человека -
усталый и подавленный от людского горя, отец Николай возвращался домой. Матушка сидела молча у окна. Она в последний раз встречала
взглядом, идущего в дом своего любимого, верного мужа. Обычно, переступая порог, Николай Арсеньевич
первым делом находил жену, никогда на месте не
сидевшую, а всегда занятую чем-то или кем-то. Теперь же искать ее не
пришлось: матушка, по обыкновению отводившая счастливые глаза, делая вид, что
муж для нее не больно-то важная персона,
сидела за столом и смотрела на него в упор. Страх изменил ее лицо. Всегда
оживленное - стало неподвижным и белым как мел. А глаза, растерянные, обреченные, не знали,
кого призывать на помощь - бога ли,
сатану... Не одна ждала егов этот раз - наконец-то, заметил - за
ним пришли. Обыск был уже
произведен, все ценное конфисковано: - Батька, где золото? - конвой ждал ответа. - Мое золото - моя жена и дети, дороже нет ничего, - ему вмиг представилось самое ужасное, то что уже случилось с другимисвященниками, но старался держатьсяспокойнои строго. - Ты нам байки не рассказывай, давай, собирайся! - Валечка, береги себя и детей, -
он поднял со стула, обессиленную жену, приник к ней, всепонимающей и чувствующей его до самого
тонкого нерва... ...Больше его никто никогда не видел.Дошли слухи, что везли на Соловки, да дорогой расстреляли в Клинцах. Дети в то время были достаточно взрослыми
людьми: самой младшей дочери - Александре
- шел двадцать третий год, моей матери
- двадцать пятый. Все жили отдельно от родителей по понятным
причинам, но часто собирались
вместе. Утрату отца переживали тайно и
глубоко. Церковь по распоряжению советской власти была взорвана и стерта с лица
Земли… ВалентинаПавловна, моя бабушка, не смогла смириться с трагедией, она жила
машинально, по инерции, на оставшейся
энергии - новая не вырабатывалась. И, когда этаэнергия закончилась, упала в саду, не дойдя до любимой скамейки, где проводила с мужем счастливые часы... Никому неизвестно, где захоронен,да и захоронен ли, расстрелянный в спину большевиками Николай Арсеньевич,
открыто и честно проповедавший добро на земле. На месте его разрушенной церкви
памятник - большой крест, где в наши дни
проводят поминальную службу по всем
репрессированным и убиенным священникам . Тут же, недалеко одинокая могила его
единственной, любимой жены, а могли бы покоиться рядышком... Могилу деду, точнее,
памятник, заменила посаженная им липа.
Жизненная сила устремила ее к небу, к душе убиенного. Мистика!
Глава 4
Мария Николаевна.Её первая любовь.
Любовь не знает порядка. Иероним Мария НиколаевнаОрлова, вела русский язык и литературу в средней школе на брянщине. Учащиеся полюбили новую
учительницу, что называется, с первого урока.
Улыбающаяся, радостная, входила в класс и увлекала настроением изучаемой
темы. После уроков, проверив тетрадки,
шла на репетиции художественной самодеятельности. На сцене городского дома
культуры в роли Марии Стюарт увидел ее молодой
партаппаратчик - Аркадий, из местных, и влюбился, что
называется, без памяти. Белокурый
красавец долго не мог решиться подойти к «Марии Стюарт», хотя прекрасно знал,
что ни одно девичье сердце устоять перед
ним не могло! Случай представился: Мария пришла в райком партии
"выбивать" средства для каких-то новых пособий. Расчет пославших ее был прост -
обаяние и расторопность Марии должны было сработать. Естественно, сработали.
Школа получила пособия, а Мария - жениха. - Маруся, я живутолько возле тебя, - признавался он, - до нашей встречи я как будто и не жил.
А теперь я просыпаюсь счастливый от того, что у меня есть ты... Марусе
он нравился: светлый, открытый, а, главное, такой кроткий - лепи
с него все, что заблагорассудится. Ходили под руку в городской сад, танцевали
под духовой оркестр вальсы, фокстроты.
Духовой! Какую неимоверную силу,
под названием радость вселялонв сердца горожан! Звучание меди преображало молодежь – все становились
романтиками,чувстваобретали гротеск… Воздух, насыщенный ароматом цветущих
растений, духами разодетых дам и дымом папирос, приобретал упругость и
способность подсказывать самые смелые решения. Их было время!Счастливое, радостное. Целовались под вековыми липами. О чем только не говорили!.. Дело шло к свадьбе. Свою радостьновоиспеченный жених поведал товарищам по райкому. Их реакция последовала незамедлительно,
видимо, подготовились заранее: - Ты что! Она жепоповская дочка! Женись, но партбилет на стол! - потемнело в глазах у Аркадия, дыхание перехватило. Дрожащими
руками швырнул свой партийный: - Маруся мне дороже! - ивыскочил на улицу, как ошпаренный. Его выходке не придали никакого значения, напротив, посмеялись, мол,
одумается. Но одумался не он, а Маруся.
Узнав эту историю, тут же собрала чемодан и съехала из райцентра в село. Ни на
какие уговоры не поддалась - зачем человеку карьеру ломать - не
очень, видать, любила... Но для Аркадия
на этом драма не закончилась. Не справившись с горем, он, совершенно непьющий, выпил бутылку водки,
попрощался с жизнью и полез в петлю. Мать Аркадиясквозь сон едва различила предсмертные хрипы сына, и выскочив на веранду, ножом перерезала веревку... Падая, он выбил об стол передние зубы, но
жизнь была спасена. Когда слухи дошлидо Марии, она не поверила ни единому слову.
Но в скором времени, встретившись
с Аркадием в райкоме по учительским делам, застыла в ужасе: он улыбнулся ей
стальными зубами, а в улыбке - страдание и смирение.
Глава 5
Бракосочетание
Чтобы любовьбыла вечной, равнодушие должно быть взаимным. Дон Аминадо
Расставшись сАркадием, Мария тут же переключила свою энергию на новую школу. Сельская жизнь была ей близка и знакома. Ей нравилось видеть одних и тех же людей по нескольку раз в день и считать их чуть ли не своей семьей. Да и они, распознав в ней истинное бескорыстие, уважали. Разумеется, кипучая энергия искала и находила решения.Это- литературные вечера, выставки творчества учащихся. Учила всех всему,
что знала и умела. Ее авторские акварели украшали школьные стены, в стенгазету писала стихи и статьи, на новогодней елке
висели миниатюрные балеринки,
которых делала из проволоки, марли и
клейстера. Каждой игрушке рисовала красивое личико. Делала затейливые цветы из
бумаги, умело пользуясь разогретым
воском. Могла шить,
вышивать, вязать спицами и крючком. Всему этому научилась в своем
благополучном, обеспеченном детстве. К ней шли с просьбой написать заявление
или письмо; спрашивали совета по любому случаю: - Николаевночка,помоги, - и помогала. От одного только уклонялась, не могла говорить о политике и своем расстрелянном отце. О Сталине былопринято говорить только хвалебное. Для нее же он был палач, и об этом молчала.
Молчать она умела... "Положил"на новую учительницу глаз молодой паренек, Иван, ее ровесник, крепкий,
ладный, из зажиточных крестьян. Их дом отличался от
других - он был не деревянный, а
кирпичный. Он и сейчас стоит себе навозвышении у дороги, ведущей к Десне. Беленький, крепкий, с четырьмя окнами на
фасаде и полисадником с березами... Семья как семья, только чтовернувшаяся из Криворожья, куда убегали
от раскулачивания и где чуть не померли от всемирно известного голода. Крестьянскимтрудом с утра до ночи были заняты и родители и дети, потому имели достаток, а с него -
парадокс с раскулачиванием. Десятником до революции числилсяглава семьи Роман Сергеевич, пользовался уважением односельчан за честность,
порядочность и смекалистую хватку. Детей в семье шестеро. Захар,Анастасия, Яков, Наталья, Сергей и Ванюша
- самый младший. Но не баловень,
отнюдь, детство у крестьян суровое, трудовое. Ване бы приличноеобразование - уж очень смекалистым и прилежным уродился. Во
всем проявлял аккуратность, продуманность.
Да только родителям не приходило в голову, что землю-кормилицу можно
оставить, предать. Крестьянами они были исконными и радовались, что их руки и
спины, слава богу, крепче, чем у других. Два класса Ванюшазакончил на пятерочки, потом бухгалтерские курсы одолел - вот
и все образование. Сходит на работу в
контору, поиграется с цифрами - их онвыводил аккуратным каллиграфическим
почерком, и - бегом к своим гусям. Нравились ему эти"гордые" птицы, он - целое стадо - были его интересом, если не
страстью, и про них он знал все. В отличие отсубтильного Аркадия Ванюша был натурой деятельной, практичной. Достойный сын своих родителей и деревни, имел сознание,
то бишь менталитет,сельскогопарня на сельском поприще. Емухватало занятий с утра до вечера, что такое скука - не
знал. Уверенный в себе: осмелился-таки
"приударить" за учительницей
далеко не крестьянского происхождения. А зря! Не думал, не гадал, в какие психологические дебри ломится.
Сложности чужого, недеревенского мировоззрения никогда его не занимали. Не приходила в светлую
голову мысль, что на свете есть люди, сильно отличающиеся от тех, кого знал в деревне... Противоположностипритягиваются, и от ухаживаний нового кавалера отбиться было невозможно.
Физически он ей понравился сразу -
крепкий, на редкость для деревенских
парней пропорционально сложенный,
с гладкой загорелой кожей. Лицо как лицо, можно даже сказать, красивое.
Глаза карие, живые Ни одной грубой черты, разве что, нос чуть короче установленного стандарта
красоты. С лица можно было писать плакат "Готов отдать свои силы за труд и справедливость на
Земле". Парящую в заоблачных высях учительницу Марию, он покорил тем, что любил и знал природу. Ей былолюбопытно, откуда у него такая наблюдательность и аккуратность. - А почему тебяназывают "Хлопок"? - не удержавшись, поинтересовалась. - А, это из-заволос. Как-то приехал из города один господин и зашел по делу к отцу. Такой
вежливый, обходительный. Посадил на колени,
стал голову мне гладить: - Ну, надо жекакие белые волосенки! Чистый хлопок! -
отсюда и пошло Ваня-Хлопок, только с
ударением поглумились, на второй слог перенесли. Со временем белоголовый Ваня превратился в
кареглазого брюнета, но прозвище так и осталось. ............................................................................................................................................ ........ Вышла МарияНиколаевна за него замуж, куда деваться
- 25 лет стукнуло.
Подумалось ей, или что-то
внутри подсказало: дети будут крепкие,
работящие… Любил свою половинку безумно,гордился и, что скрывать, хвастал
образованной женой. Стал он теперь не
Ваня-Хлопок, а Иван Романович, муж учительницы. Но идиллии неполучилось. Первоначальный интерес к спутнику жизни постепенно угасал, уступая место снисходительному равнодушию.
Поначалу он и этим был доволен. Обида начала расти потихоньку. Не понимая в чем дело, принялся искать
соперников. А "соперники" были очень серьезные: работа, люди, книги, искусство... без всего этого жить его Маруся не могла. Ивану Романовичунужна была расторопная хозяйка , пусть гордая и образованная,
но чтобы всегда, при любой погоде в
доме, в хозяйстве был порядок и достаток. Появились первыедети. По укладу своей родной семьи, где рутинный труд домашнего хозяйства выполнялся прислугой, Мария нашла няньку, а
сама продолжала отдаваться работе и всему тому,
чего требовала ее избирательная душа. Заниматься тем, что не нравилось,
было выше ее сил. Из этого вытекали
недоразумения и конфликты. Но другого
отношения к жизни не имела и не хотела, и манны небесной не ждала, понимая, что
не реально. Спасибо богу ли, судьбе, за детство и юностьпрожитые в относительной роскоши,зародителей, умных, добрых,
образованных. За великую их любовь,
защиту. У другихиэтого не было. Поэтому, понимая людей, никогда не сожалела вслух о времени
прошедшем, вхарактере, сама собой, стихийно, появилась черта – довольствоваться малым. ...Один из старших братьев отца,председатель колхоза, Яков, подал мысль о переезде в город: - Езжай-ка ты,Ваня, отсюда, пока молодой, нечего твоим детям в деревне оседать. Это я
прирос здесь крепко-накрепко, да и жена моя
- темнота безграмотная, над ней и
в деревне смеются. Настя-то наша с Васькой дом купили в городе, большой, на два
хозяина. Заезжал я к ним. За тебя
разговор держал. Не против они тебя приютить, тем более, своих детей не
имеют...
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал vsaprik - Воскресенье, 13 Окт 2013, 12:59 |
| |
| |
| vsaprik | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2013, 12:40 | Сообщение # 2 |
|
Блистательный Ёжкобабковед
Группа: Друзья
Сообщений: 2672
Награды: 71
Репутация: 122
Статус: | Глава 6 Переезд в город. Провинция - это не местность, асостояние души. М. Роммель Инициативу переезда из села врайонный центр мать приняла без особого
желания, ей и в деревне был рай. Но, поразмышляв, согласилась. Заняли половину дома отцовой сестры Насти.Отныне она стала для моей матери
золовкой-союзницей, а для нас -
любимой тетей и второй матерью. Дом старый, деревянный, куплен был у пряничника и еще хранил аромат корицы и
ванили. Одна улица, заканчиваясь,
упиралась дому в фасад и в своем продолжении узким переулком огибая его слева,
уходила на высокий берег Десны. С другой
стороны переулка один из береговых оврагов с булыжной мостовой, которая вела за
реку в лес на крохотную тупиковую железнодорожную станцию для товарняков. На соседней круче из густой зелени высился белый
Собор. Его было видно отовсюду.
Территорию вокруг Собора занимал городской сад, куда горожане
ходили гулять. На Мариюхлынули воспоминания. Здесь, в саду, они
гуляли с Аркадием. Вспомнился случай,
как застрял высокий каблук в щели между досок и они, вальсируя,
плюхнулись на пол танцплощадки...
Досадно было и смешно... По-прежнему игралдуховой оркестр, цвели столетние липы, золотились в реке лунные дорожки... А к утру становилось свежо, и над клумбами
носились озабоченные бражники, с категоричным желанием отыскать себе пару и еду. Аркадий, как ейсказали, женат, растит двух дочерей, но безнадежно болен. Жаль. Жизнь штука
коварная, преподносить
"сюрпризы" - ее ремесло. ...Левобережье Десны - сплошь заливныелуга, на горизонте каемка леса, до него
пять километров. Город зеленый, тихий,
ставший любимым уголком поэта Даниила
Андреева; именнотам на речке Неруссе, притоке Десны, ему явились видения о параллельных мирах,описанныев его книге "Роза мира".Месточудное, поэтическое. Вот как писал он о
наших краях: И белая церковьглядится Из кленов илип -
сюда, Как белоснежнаяптица Из мягкой листвыгнезда. Там, у отмелейдальних, - Белых лилий ковши; Там у рекбеспечальных, Жизнь и смертьхороши... ...Оставляя детей на золовку, мамочкачастенько хаживала в лес. Грибы, ягоды были
оправданием ее лесного пристрастия. Тетя Настя держалакорову, свиней, кур. Она нигде не работала, - куда идти? - грамоте обучилась кое-как. Читать могла, за месяц-два прочитывала,
причем, с большущим интересом, книгу, а вот писала как слышалось. Но зато своей
аккуратностью превосходила многих грамотных, и в этом наша мама сильно от нее
отставала. Деньги в домприносил муж, Василий Иванович,
работавший вечным завскладом. Гибкость
ума служила прежде всего практичности.
Отсюда тонкая психология и умение
нравиться людям. Что тут скажешь, завскладом, как и артистом, нужно родиться.
Дядя отлично с этим справлялся, имея и выгоду и доброе имя. Он частенько использовал людей, но делал это
так приветливо и непринужденно, что никто ни о чем не догадывался -
ласка многого стоит. Деревней от него не пахло, хотя в большом городе
никогда не жил. Тонкий, с горбинкой нос, глубоко и близко посаженные глаза
неопределенного цвета, суховатая фигура, легкая сутулость. На не очень
стройных ногах -
хромовые сапоги. Выцветший пиджак, темные рубашка и брюки - основная его
одежда. Заурядную внешность преображала улыбка. Он улыбался каждому как нежно
любящая мать своему ребенку. В молодости
он отчаянно любил женщин и они его. Но жену выбрал исключительно по характеру. Разумеется, Настя была красивая здороваярусская баба с румянцем на щеках. Но дело было не в красоте: за свое редкостное
смирение перед жизнью и трудолюбие она имела неоспоримый авторитет. Ее слушались. За всю свою жизнь она не произнесла ни одного
бранного слова. Тетя с дядей былистарше моих родителй лет на десять, но это не мешало их родственному союзу. Выживать вместе было легче. Конечно, будь у
них свои дети, все было бы по-другому...
Но однажды самоотверженная, хозяйственная Настя, вытаскивая из ямы, провалившуюся туда телку, угодила с выкидышем в больницу, и
с тех пор осталась бесплодной. Ее материнскийинстинкт реализовался на пятерых племянниках, Ивановых детях. Сакадемической скрупулезностью, на
зависть соседям, вела она свое и, частично,
наше хозяйство. У нее все лежало на своих местах, во всем доме ни соринки.
Всегда была истоплена печь, наварено, нажарено. Ко всем праздникам пекла сдобу, варила холодец,
драила полы, крахмалила скатерти. Ее самовар сиял, начищенный клюквой и тертым
кирпичем. Выстиранное мокрое белье
носила полоскать на бабий мост. Его она с двух концов навешивала на коромысло. Ноша весила
пуда три-четыре и с ней нужно было спуститься с сорокаметровой горки к реке, а
потом подняться. Время года значения не имело. И зимой полоскала белье в
проруби, вода та же - речная, вольная, а руки и к ледяной влаге
были привычные... Наша мамочка натакие "подвиги" свои силы тратить не хотела. Ее занимали
совершенно другие дела... Глава 7 Война. Оккупация Война - это прославляемое злодейство.
Сенека В начале июня 1941года, Мария Орлова ( фамилию в память об отце менять не стала) была назначена заведующей районной библиотекой.
Она ждала четвертого ребенка, который должен был появиться в декабре. И ей
пошли навстречу, предоставив спокойную
работу. Книги она боготворила, много читала, и мужу Ивану Романовичу
подсовывала то один исторический роман, то другой. Любил он читать про серьезных русских мужиков, таких как Стенька Разин или Ермак. Особенно восхищали
его выходцы из деревень, достигшие каких бы то ни было вершин. Прочитанное пересказывал с большим воодушевлением С началом войныотец ушел на фронт. Дядю, Василия Ивановича, на фронт не взяли - годы не те, да и болячек хватало. Однако, он
куда-то исчез... Даже своей благоверной ничего не объяснил, для ее же пользы - знал - соврать, при случае, не сумеет. Ушел он в лес к партизанам. Город бомбили.Одна бомба угодила в библиотеку. Тетя сидела с детьми, а мать металась познакомым, спасая уцелевшее от книжного богатства. После бомбежки город оккупировалинемцы. В наш дом поселилили три немецких офицера. Зверьми они не оказались,
напротив, были вежливы и деликатны. Прекрасно понимая весь ужас войны, к
немцам-«квартирантам» моя мать отнеслась
лояльно. Для нее они были прежде всего людьми, а ко всем живущим на
Земле она испытывала неистребимую
причастность и доброжелательность. Расказывала тетя: - Меня гоняли мытьказармы, обстирывать раненых немцев, рыть окопы, а Марусю не беспокоили - за нее постарались
постояльцы, - детей жалели. Война войной,
но свою гитару не забывала. Тетя
морщилась - разве до песен! - зато немцам нравилось... А
песни-то звучали как призыв не унывать, надеяться на лучшее. Исполнялся
весь репертуар Руслановой, русские народные, украинские и прочее. Чтобы никто в дом лишний
раз не совался, жильцы-немцы вешали
на ворота табличку "Тиф". Мать все так жебегала в лес... Что она там видела, кого
встречала - теперь уже спросить некого. Черникой, земляникой -
угощала всех. Однажды притащила
мешок богородской травы -
чабреца. Немцы увидев,
обрадовались. Попросили - получили. А как иначе? - детей постоянно
угощали то шоколадом, то печеньем... В
чем виноваты крохи, что один народ убивает другой! Пили немцы чай счабрецом, ностальгировали, родину свою, немецкую, вспоминали. Что они писали своим матерям -
неизвестно, но в ответ от тех шли посылки, а в них -
отдельные свертки с чаем, мылом, шоколадом с надписью "для Марии". Между тем, вгороде происходили события, соответственно войне, жуткие, зверские. Фашисты пускали живыми под лед пойманных партизан, а
их семьи расстреливали. Одна, недалекого ума, соседка донесла, что наш дядя -
партизан, и тетю повели на
расстрел. Идущая под конвоем на смерть, тетя Настя прощалась с жизнью и
мучилась мыслями - как
выживет Маруся с четырьмя малыми детьми... А Маруся от бессилия упала в обморок... Выручили Настю квартиранты. Когда,
почерневшая, измученная, Настя вернулась, мать
поняла, как дорога ей золовка, и что было бы с ней и детьми, если бы
случилось непоправимое... Женщины
обнялись и разрыдались. Многих девушек имолодых женщин угоняли в Германию. Тетя для этого оказалась "старовата ", а мать не тронули из-за детей. Остальных
жителей, кто мог стоять на ногах, гоняли
выполнять тяжелые работы. Глава8 Последствиявойны Причиной бедности часто является честность. Курций. После ухода немцевиз города, население вздохнуло, но без всякого облегчения: бомбежки и пожарища
изуродовали город. Зловещие похоронки шли одна за другой. По реке плылитрупы. Выживали как могли, не было соли, мыла. Кормились огородом, лесом. Марии выдавали на детей какой-то учительский
паек, как женефронтовика... Войназакончилась. Отец вернулся живой,
невредимый, без единой царапины и даже медалью
награжденный. Все военное времяон прослужил писарем при штабе, его
каллиграфический почерк, возможно, спас
ему жизнь. Самое неприятное, что с ним произошло на войне - это дизентерия, по причине которой лежал в госпитале.
Его сфотографировал на госпитальной койке заезжий корреспондент:
выздоравливающий боец смахивал не
то на летчика, не то на разведчика.
Снимок был удачным, мы все его потом долго разглядывали, а мама иронично
улыбалась. Одной медалью отца все же наградили
-яс ней, как подросла, иногда игралась
- игрушек не было. Дядя тоже вернулсядомой живым, но его здоровье ухудшила контузия и ранение в голову. Медалей у него было несколько и даже один
орден. Для нашей семьиначалась иная, послевоенная жизнь. Разруха, голод. Паек на детей отменили -
кормилец вернулся, 37-летний
красавец, на зависть бедным вдовам. Да только кормилецна своей бухгалтерской работе получал такие гроши, что стыдно в дом нести. Детей нужно былокормить, одевать. И как бы там ни было, в декабре 1947 родилась я. Мне
потом расказывала одна из сестер, что
меня кроме матери никто не хотел. Не удивительно: еды, одежды не хватало, а
аборты Сталин запретил. Но мамочка с ее
жизнелюбием не унывала. Ей было ровно 38
лет, когда она находилась со мной
в роддоме. Вместе с ней рожала одна ее бывшая коллега. Ребенок у бедняги родился мертвым. Несчастная женщина глаз не
сводила с Марусиной новорожденной, и однажды, не вытерпев, стала перед ней на
колени: - Марусечка, отдаймне эту куколку. У тебя уже есть две дочки,
два сына. Тебе ведь легче будет,
а я для нее ничего не пожалею... В ее глазах была такая мольба и надежда... но
Маруся сказала твердое "нет". С пятью детьмимать больше не работала. Война оставила ей силы только на собственных
детей. Отец работал бухгалтером в
каких-то организациях, типа МТС(машино-тракторнаястанция), которые то создавались, то упразднялись. И пошел он шабашить по
плотницкому делу. После работы, по
выходным , по праздникам рубил срубы. Мне запомнилось, как он работал:
старательно, самозабвенно. Движения
точные, ловкие, обдуманные. Огрызок
карандаша закладывал за ухо, намыливал
гвозди, чтобы легче забивались.
Обстоятельно, если я оказывалась рядом, объяснял, как какой инструмент
называется и что им делают. Называл виды
деревьев, и чем ценна их древесина. Мне
нравились тяжелые блестящие топоры, пилы, рубанки. Нравилось, как пахнут стружки, доски. Отец
казался самым сильным, самым умелым, и я у него была любимым ребенком. Глава 9 Новый дом Воображение - кобылка резвая, одно плохо:перед нею слишком много дорог. Чарльз Лэм В началепятидесятых, отец затеял строить свой
дом, в центре города на чьем-то
пожарище. Больше всех ему помогал старший сын, подросток, Миша. Бревна
отец возил на лошади, которую брал на работе. Рано утром и вечером после работы
на всю улицу раздавались стуки, лязги.
Соседи возмущались: Иван Романыч никому не давал покоя. Сколько же у него было
энергии! Дядя по сравнению с ним был тщедушным стариком, курящим, кашляющим; разница в возрасте между
ними казалась десятка три вместо
реальных - десяти. Дом получилсямаленький, но в центре города и с большим огородом. Отец частенько
комментировал, что сруб сваял из
недоенного леса (тех сосен, из которых не выбирали смолу), и простоит долго,
что оказалось чистой правдой. Все рядом: аптека, магазины, Дом культуры, школы.
Желаемой преемственности ценностей
поколений не произошло. Все начиналось с нуля и в стороне от достижений мировой
культуры. Улица, соседи, такие жегоремыкикак и мы, вечная пыль, грязь, лужи, нищета... И, если бы не прекраснейшая
природа и мамочка, так бы и верилось, что ничего интересного в жизни нет, но
она открывала нам, своим детям, рассказами и чтением большой мир; будила любознательность, интерес
к жизни, к творчеству знаменитых людей. Между ней и тетейНастей был огромный контраст по интеллекту. Мышление матери отличалось
независимостью и свободным парением, способностью мгновенно соединять все с чем
угодно. Она легко решала всякие
головоломки, ребусы и кроссворды, удивляясь тугодумству других. От ее
наблюдательности не ускользало ничего. В то же время в упор не замечала, кто во что одет или кто-то начал стремительнобогатеть. Нет, конечно же, замечала, но еемало это заботило... А зачем, к примеру, ей какой-то конкретный перстень, если
в своем неистощимом воображении она могла представить целую коллекцию! Были бы
здоровы, немножко сыты, кое-как одеты и обуты... Главное –духовное и умственное
развитие. Малообразованностьтети Насти восполняло ее сердце, оно почти всегда подсказывало верное решение.
А сердце у нее было замечательное. Но материальной стороне жизни она
придавала гораздо большее значение, чем
ее невестка Мария. Крепкое хозяйство, устроенный быт, порядок - вот
что являлось смыслом ее жизни. Переселились вновый дом. Все молодое, свежее. На солнце смола сочилась, пахнущая лесом. В
огороде все свое - яблоки, груши, овощи, цветы. Старшие
братья-сестры, такие всезнающие, всеумеющие...
Еще бы! Старше меня кто в два,
кто в три раза, и у каждого свой круг
друзей. Столько за день всего узнаешь! Но больше всехдрузей было у мамочки и я, естественно, перезнакомилась с их детьми, с которыми
роднимся по сей день.. Моя детская памятьсохранила образ матери, хозяйки своего "гнезда". Она была
счастлива - куча детей, муж, хозяйство... Ее глаза светились своим внутренним миром,
воображение не знало покоя. Реальное срасталось с нереальным. Я, возможно, лучшевсех понимала ее внутренний мир, потому что сама с пеленок играла воображением, но годам к десяти это прошло. Моя игра
заключалась в том, что перед тем как
заснуть, представляла себе совершенно другую жизнь и другую себя. Все
представления являлись не размытыми образами, а конкретными действиями, деталями, фактами... В
воображении у меня были красивые игрушки, нарядная одежда, отец - большой ученый, вместо моих карих глаз
большие синие и обязательно маленький братик, которого я катаю на санках. До поры
мне доставляло это удовольствие, но потом незаметно прошло. В жизни
главное действовать, а воображение -
отдельная, большая тема. Из всех детей одная продолжала жить на два дома. Меня никто не принуждал, и не удерживал. Соскучусь по тете с дядей -
туда, надоест там - оттуда. Зимой, в пургу, тетя возила меня,
укутав в одеяло, на деревянных санках, но в скором времени мои резвые ножки не боялись ни снега, ни гололеда, ни
грязи с ручьями и лужами. Я и ходить-то не умела, соседи говорили, что я летала как ласточка. Вприпрыжку, галопом -
четыре небольших квартала - не расстояние. Тетя фанатично, не в пример матери,
заботилась обо мне: вкусно кормила, покупала обновки, шила
уродские платья, которые я тут
же, безжалостно рвала и пачкала, лазая
по заборам и деревьям. Но она лишь вздыхала и говорила одно и то же: - Не сносить тебесвоей головы!.. От ее безграничнойзаботы иногда делалось не по себе: смогу ли я отплатить ей за такую
самозабвенную заботу. Однажды она принесла мне в школу прямо на урок в третьем
классе пальтишко -
внезапно похолодало. Учительница,
поблагодарив, взяла, а я расплакалась, уткнувшись в парту, от непонятных
чувств - они всегда опережают мысль. Потом, с годами
мне стала понятна причина слез - мне было неудобно за мать, что это сделала не
она, стыдно было за убогую одежку, за
тетину "деревенщину", но самое
парадоксальное, не выношу, - когда обо
мне чересчур заботятся. В дальнейшем, чтобы со мной ни происходило "экстремального" - тетя всегда кидалась на выручку, и ее "деревенщина" была дороже
изысканного этикета. А мать, ожидая, что все само собою образуется, как страус
прятала голову в песок. Песком, ее
спасением, был лес. Глава 10 ДядяХорошиеманеры: искусство правильно делать то, чего-то вообще делать нельзя.
Авторнеизвестен С дядей мы быливеликие друзья, родные души. Не имея своих детей, он привязался ко всем нам, пятерым своим племянникам и, в особенности,
ко мне - самой младшей. Если он хотел
кого-то позвать, перечислял сначала три, а то и четыре имени остальных моих братьев-сестер. Так это лихо у него
выходило: Шуралюсяниколай, тьфу, Танюшка!
Мы все смеялись и он вместе с
нами. Я любила его не меньше, чем родного отца за добродушие, артистичность,
юмор, за то, что он всегда находил для меня время. Откуда бы ни возвращался,
всегда приносил какое-то угощение и лукаво улыбаясь, сообщал, что это мне передала лисичка или
зайчик. Не настолько я была несообразительна, чтобы поверить, но я ему подыгрывала, и представляла
сказочные картинки в действии: два хитрющих заговорщика -
лисичка и мой дядя весело беседуют в лесу. Он научил меня играть в карты, в шашки и
почти всегда проигрывал, радуясь моим
"победам". А как любил читать
мнедетскиекнижки - он-то их в своем детстве и не
видывал. Сам лично повел меня,
дошкольницу, в детскую библиотеку и записал на свою фамилию. Вот потеха! Мать
смеялась целый день... Работал дядя загородом на полигоне. Его частенько
привозила домой на обед какая-нибудь
"полуторка", и он иногда забирал меня с собой. Машина страшно
гремела и рычала, трясясь на всех ухабах, но мне нравилась любая езда. Склад
ГСМ представлял собой блиндаж в чистом поле. Внутри были огромные цистерны с бензином, бочки с солярой
и дядя литровой мерой отмеривал шоферам бензин в канистры. Бензиновый запах полюбился навсегда и не мне
одной. К удивлению, я обнаружила на балке входной двери гнездо ласточки с
птенцами. Определенно, дядю с его бензином любили птицы. Да и как же не любить!
Все у него были "дорогие", "родные". Ноэто не значило, что на самом деле он так считал. Ох, и доставалось кой-кому, за
глаза, разумеется! Он иногда нелестно отзывался о ком-нибудь, наигранно восхищаясь их махинациями, а то и
попросту «завидовал» чужому бесстыдству, мол, понимайте как хотите, а я не
такой. Мою мать это веселило, и при удобном случае она его подкалывала, но
он не обижался. Свою Настю жалел и ценил. Но подтрунивал над ее безграмотностью: в слове "мать" она упорно забываластавить мягкий знак; "одеколон" у нее был "диколоном";
вчера -
"учёра" и т. п. Говорить правильно и грамотно, - да ей бы это
просто не пошло. Зато у дяди речь была почти безизъянов. Он всегда слушал радио - черную тарелку -илюбил поговорить о политике, о Сталине. От него первого я узнала, какой Сталин
былдиктатор: за колоски - тюрьма! Но, по-моему, дядю это истрашило и вызывало какую-тонеизъяснимуюгордость за вождя. Мое мнение по этому поводу было однозначно: вырасту -всеузнаю и во всем разберусь. Спиртноедядя употреблял в меру и, в основном, по
праздникам. Захмелев, становился еще
добрей, шутливей, но ко сну его тянуло нещадно. Тетя беспокоясь о его слабом
здоровье, начинала командовать и стаскивать
с него сапоги, а он, "самоутверждаясь", бормотал: - Топтуха негодная, я умру, а ты ещезамуж пойдешь, - и при этом так обезоруживающе улыбался, как будто называл ее
голубкой, на что тетя не обращала никакого внимания. Ранения, контузия и
какие-то болезни, перенесенные в детстве, расшатали его здоровье. Его мучил сильный кашель. С
куревом, в отличие от моего отца, который вообще не курил, он не расставался.
Тетя сажала в огороде табак, который был выше моего роста. Листья с большую тарелку, пахучие, липкие -
давали такую тень, что под ним не росла ни одна травинка. Я ненавидела это растение все душой за то,
что от курения мой дядя сильно кашлял.
Тетя сушила и толкла табачные
листья в большой ступе. Она сама никогда не курила, и не в полной мере
представляла тот вред от своей уступки
"авторитетному" мужу. И дядя глушил-травил себя самосадом на
полную катушку, угощая "родных",
"дорогих" и всех, кто попросит. Года за два досвоей смерти дядя старался не курить, тетя следила за ним неустанно, но где
там! Сидит, бывало, Василий Иваныч возле
дома на лавочке, семидесяти еще нет, а все девяносто дать можно - даже летом в валенках - сидит и ждет, когда какой курилка,
"родной," проходить мимо
будет. Кто ж не угостит сигареткой Василия Ивановича! Шестьдесят шесть лет прожил. Ровно на
двадцать лет пережила его супруга. Вторично
выходить замуж она и не помышляла.
Перед смертью дядя изменил решениеподписать мне свой дом в пользу моегобрата,так как к тому времени я "связалась с никчемным поэтом, позором всего
города".Ноя не обиделась, разве чуть-чуть... Дядя не был любителем поэзии и знатоком
тонких материй, а для меня любовь была
дороже любого дворца. Домдостался моему брату. Глава 11 Дом Лучший способ сделать детей хорошими - этосделать их счастливыми. О.Уайльд Дома былоинтересно! Старшие столько всего знали, чем только не занимались. Читать я
выучилась до школы и все учебники старших старательно "изучала".
Запоминала стихи, которые старшие учили,
знала названия всех школьных предметов, запоминала термины, красиво звучащие,
типа "параграф",
"теорема," и по сравнению со своей великовозрастной тетей
Настей была "академиком". Стоило мнеуслышать какую-нибудь песню, тут же
запоминала и распевала, с такой
подражаемостью исполнителям, что все хохотали и просили петь еще и еще.
Любимую песню дяди "Колышется даль
голубая, не видно нигде берегов..." приходилось распевать чуть ли не
каждый день. Он с таким упоением ее
слушал, будто всю жизнь служил на флоте, хотя моря никогда и в глаза не видел.
Что там песни! Я без слов напевала
классику, всякие вальсы и марши. Все запоминалось само собой, непроизвольно,
стоило только услышать. Музыку я очень любила, но самой петь по
настоящему никогда не хотелось.Меняинтересовало устройство мира, причем очень сильно. Отсюда мое бесстрашно- -тайное увлечение всем, из ряда вон выходящим,
то есть экстремальным. Во время грозы я поднималась на чердак, раскрывала дверцу и с восторгом созерцала
молнии над садом. До сих пор помнюих конфигурации - разветвленные реки с притоками - и вслед - дьявольский грохот с раскатами. Картины грозы вызывали во
мне дикое упоение, я гордилась силой стихии.
А после ливня скатывалась с чердака, бегала по лужам, играла с градом и
ручьями. На меня мало обращали внимания - пятый ребенок, живой и, слава богу! Мамочка стараласьчитать мне книги серьезных писателей: Короленко, Гоголя, Чехова. "Дети подземелья" вызывали во мне
жуткую тоску, и своим детям таких печальных произведений я не читала. Острые
моменты искусства как и жизни дети
воспринимают по-разному. Никогда не забуду как мои сыновья трех и девяти
лет смотрели фильм "Белый Бим черное ухо". Лапу Бима зажало рельсами, и несчастная
собака безнадежно пыталась ее вырвать,
а в жуткой ночи на нее несся поезд...
Трехлетний сын истошно орал и рыдал, а старший истерически над ним хохотал. Я
еле их уняла, но до сих пор не могу оправдать
режиссерскую "находку". Жизнь меняется илюди вместе с ней. Однажды моя дочь, придя из школы, развеселила меня. Учительница литературы дала задание
нарисовать больную девочку Марусю, из упомянутого "Подземелья". Рисунки озадачили и рассмешили. На них
были изображены пухлые, румяные девицы с
бантами, с украшениями, в бальных платьях... Моя мать хотелапривить мне жалость к людям, животным, но я с нею уже родилась. И как
правы ученики, нарисовавшие Марусю
благополучной и счастливой.................................................................................................................................. ............... ...Однажды бежала я по улице мимо разобранного забора.Проскочив по инерции, вернулась. Привлекла оранжевая грядка. Цвели ноготки.
Яркие, блестящие, теплые от солнца. Лепесток в лепесток, круглые серединки в желтой пыльце: - Какие же онихорошенькие! Живые, теплые, правильные! И пахнут вкусной кашкой с медом... - это было мое первое удивление и вопрос к
природе: как, почему, кто? Любознательность проснулась и заработала. Лет в шесть ястала замечать,что мамочка изменилась, стала
другой. Она стала не такой как прежде
ласковой, перестала лепетать со мной. Меня это расстраивало, и я задумалась, в чем же дело.
Поразмышляв, сделала
"открытие": не мать изменилась, а я подросла, вышла из нежного
детского возраста и со мной не следовало
больше проявлять нежность. К тому же самая старшая сестра-студентка, приезжая
на каникулы - притягивала всеобщее
внимание. Конечно, я понимала, что взрослая, красивая дочь-студентка куда важнее моей персоны, и,
увлеченная подарками, ничуть не
обижалась, тем более, что почти все
внимание старшей сестры принадлежало мне. Она всегда нянчилась со мной, заменяя вечно занятую мать. Когда Людмилауезжала, я устраивала страшный рев, чтобы меня отпустили с ней в Орел... Впрочем, успокаивалась быстро - на
улице ждали друзья.
Моя копилка на издание книги.
Сообщение отредактировал vsaprik - Вторник, 19 Ноя 2013, 19:51 |
| |
| |
| vsaprik | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2013, 12:52 | Сообщение # 3 |
|
Блистательный Ёжкобабковед
Группа: Друзья
Сообщений: 2672
Награды: 71
Репутация: 122
Статус: | Глава 12 Ведениехозяйства Тот, кто любит труд, не нуждается в развлечениях. Цицерон Родителисамозабвенно растили нас, учили. Забота отца сводилась, пожалуй, к материальному, тревожная озабоченность матери
не знала границ. Она переживала и заботилась о каждом, но, в основном, в своих,
утопических представлениях. Реальная жизнь
со своими каждодневными насущными заботами отступала, уступая место ее
воображению. По-прежнему, муж у нее был
на заднем плане. И немудрено. Он как заводной, без иллюзий и фантазий, бегал на
работу, успевая до и после нее переделать массу дел. Хозяйство большое -
огород, корова, свиньи, гуси, куры.
За всем нужен уход да глаз. Городок по укладу жизни мало в чем отличался
от деревни. Мать занималась восновном огородом - он у нее был в полном порядке, и бегала в
лес с весны до осени чуть ли не каждый
день. Без него она жить не могла. Отца возмущало ее безразличие к
материальному, к порядку. У нее напрочь отсутствовала зависть - тот
стимул, который обуславливает уют и достаток. Для матери важнеебыло не пропустить новый фильм, прочитать книгу, сходить к кому-то в гости, а
то -
взять гитару или балалайку и под бренчание, забыть обо всем на свете. Фантазеркой имечтательницей считал ее муж. Иногда я, не добившись от матери толку, обращалась с тем же к отцу. Тот сразу же
исполнял просьбу, устраивая матери такой разгон, что я жалела о содеянном. Муки творчестваИвана Романовича никогда не посещали. Он на дух не переносил поэзию, был безразличен к музыке. В словах
"библиотека" и "портфель"
делал ударение на "о". Исправлять никто не решался. Его хобби
все также были гуси и все, что с ними связано,
то бишь, состояние лугов - летом, корма - зимой и тому подобное. И
приятели у него были заядлые гусятники. Тем не менее,старшие начали понимать, что родители несовершенны как супруги, что они ярко выраженные антиподы. Меня тоже стали
посещать грустные мысли, что родители тащут один и тот же воз, но в разные
стороны. И каким бы ни был отец,
ответственность за детей была в нем устойчивой, врожденной. Ему не пристало выбирать занятия по душе - он как вол, как
робот, тащил воз, не уставая и не понимая тех, у кого наподобноене хватало сил. А мать была вовласти своей широкой души. Она делала в
основном только то, что эта душа
требовала. Неувязки и конфликты продолжались. Порядок был, но мало-мальский и
выборочный. Например, ей нравилось заниматься огородом - и
тот был в идеале. Все росло и
плодоносило раньше, чем у других. У отца ум заходил за разум: получалось, что
жену надо было хвалить и наказывать
одновременно. Он то ругал ее, то возносил. Иногда они мирно беседовали, что-то обсуждали, даже смеялись
до упаду, но такое бывало редко. Их отношения не были ни близкими, ни теплыми. Она была совершенно к нему
равнодушна, и если он ждал, искал близости, то она от этого уходила. Однако, не
давая ему ничего, ничего от него и не
требовала. Больше всего вбессильную ярость приводило отца то, что мать никогда не признавала свою неправоту, даже самую очевидную,
пустяковую. Она стояла насвоем, оправдываясь, как ребенок, самыми смешными доводами. Даже я фыркала от ее несгибаемости: надо же быть
такой упертой. Ее душевноеравновесие восстанавливалось в лесу. Там забывалось все. Весной мамочка приносила ландыши, щавель, летом -
ягоды, целебные травы,
осенью - грибы. Таскала даже
желуди для свиней и мох отцу на срубы. Была у насинтересная по всем параметрам корова. Огромная, светло-бежевая, без
единого пятнышка, красавица
"мать-олениха", с длинными изгибающимися рогами -
Марта. Если Марту не встретить вечером с пастбища, обязательно забредет на чей-либо огород. Отчасти ради коровы
согласилась мать стать уличкомом - это бесплатная общественная нагрузка для
беспокойных натур - следить за порядком
и поддерживать связь между горожанами и
горсоветом. Уличкомам выделялось дополнительно сколько-то соток угодья под
сенокос. Траву косили на заливном лугу за рекой. Как сейчас помню - отец загорелый, стройный с
косой... и в лаптях. В лаптях - он самолично их плел - ноги оставались целы, дышали, а если
попадалось влажная низина, вода через
лыковые просветы тут же вытекала. "Изобретение" в сторону
регресса! Коса в его руках умная,
послушная - вжик, вжик - подкошенная трава стелется по
еще мягкой, влажной стерне. Отцу
радостно: будет на зиму прожорливой
Марте сена вдоволь... Братья, тоже косили, но на них смотреть было не так интересно:
трудились они без всякого удовольствия, подчиняясь отцовской воле и мечтая убежать по своим делам. Всем
приходилось орудовать граблями, вилами, возводя большущие стога. Сено отец увозил на лошади, а я восседала на
возу и ощущала себя хозяйкой жизни. Были
те летние месяцы счастливыми для нашей
большой, и, как казалось, дружной семьи. Совсем другое делопоздняя осень, зима и ранняя весна. Ушло в безвозвратное прошлое одно пренеприятнейшее дело не только
для моей матери, но и для многих женщин, ведущих свое личное хозяйство. На
нашем городском овощесушильном заводе из
картофеля производили крахмал. Отработанные картофельные остатки сваливались в
большущий чан, и за символическую плату это буро-коричневое месиво предлагалась на корм домашней живности.
Женщины черпали по очереди ведром, прикрепленным к деревянному багру этот жмых,
затем вываливали в какие-нибудь емкости,
стоящие на санях и везли
"продукт" через весь город в свое хозяйство. Хорошо, если снег
был утоптанный, не раскисший -
везти было легко, но стоило погоде измениться - и
женщины напоминали перовских водовозов, из последних сил тащащих тяжелые сани. Дома эти "аджимы" (отжимы)
использовались всяко. Их варили в больших чугунах -
вонь стояла страшная, - и
подавали, разбавив мукой или комбикормом свиньям и коровам. Наша мама ухитрялась из
этих жмыхов намывать чистого крахмала,
которого было достаточно еще и на продажу. Я, наблюдая все эти бытовые
"операции", дала себе зарок:
"Умру, но за "аджимами"
никогда на сушилку не пойду!"
Однако, из моего поколения никому
этого делать не пришлось: технология на заводе, слава богу, поменялась. Спесь горожанзаключалась в презрительном отношении к сушзаводу, к школе механизации (хмызня), где учили
(хмызников) на шоферов и трактористов, и
даже к зооветтехникуму (копытня). Родители
стращали этими учреждениями, ленивых в
учебе детей. И туда шли
учиться деревенские выпускники, либо
самые неспособные городские. Основная часть молодежи уезжала, уезжала,
уезжала... Если бы никто никуда из
нашего городка не уезжал, кого бы в нем
только не было!... Однако, нихозяйство, ни беспрестанный труд родителей и старших не могли победить бедность. Отец зарабатывал
мало, и часть зарплаты уходила на облигации
государственного займа. В достатке жили начальники и работники торговли.
Отцу предлагали взятки - как никак ревизор-инспектор по колхозам, - но
он никогда себе этого не позволял даже в
нетрезвом виде. Наоборот, кичился своей
неподкупностью, и чем больше выпивал, тем становился "честнее". Достатку взяться было неоткуда. Глава 13 "Первая любовь" Быть чувствительным, значит быть страдающим.К. Маркс Тетя с дядей жиливсе также на прежнем месте, над рекой, только старый дом разобрали и выстроили новый, поменьше.
Работников нанимали, но самое большое участие в строительстве принимал мой
отец. Дядя все также работал на складе ГСМ. Тонкий делец и проныра,
естественно, имел «левые» доходы, но в самой малой мере и то, если
подворачивался удобный случай. По работе дядя никаких взысканий не имел, напротив - одни похвальные грамоты.
Сталин умел держать дисциплину в стране и дядя ей умело подчинялся, но строить новый дом решился только тогда,
когда всесильный вождь скончался. Во
всяком случае, с государством дядя был квит,
рассчитавшись с ним ранениями, контузией, грабительскими облигациями, и
платой налога за бездетность. Коммуникабельныйпо натуре, Василий Иванович не мог обходиться без общества, без друзей, без компании. В большом старом
доме, как только мы съехали, всегда жили квартиранты. Первым жил начальник милиции, который стал их пожизненным другом. На
праздничные застолья приходило много
народу. Стол ломился от закусок. Песни пели патриотические и про
Сталина. Очень мне нравилась одна песня,
которую запевала жена начальника милиции Вера. Очень тонкая, чувствительная женщина,
с такой пылкой искренностью, что было страшно за нее... и не зря. В
дальнейшем она сошла с ума: толчком
стало "предательство" подруги,
жены редактора местной газеты. Вера поделилась с ней, что устраивается библиотекарем в техникум.
Приходит на работу, а ее верная подруга уже там
оформлена и книги выдает... Хрупкая душа не выдержала стресса –
искорежилась, исказилась… И вот, когда Вераначинала петь: "Светит солнышко на небе ясное, шумят сады, цветут поля"... а остальные
подхватывали, я приходила в такое
катастрофическое эмоциональное
возбуждение, что пулей выскакивала в сад, чтобы успокоиться и
отдышаться. Но самым сильнымисточником возбуждения являлся мой двоюродный
брат Алексей - сын дяди Якова. Юношей, увидев в небе
самолет, загорелся страстью -
стать летчиком. Обладая прекрасным здоровьем и упорством, без всякого
протеже поступил в минское летное училище и,
успешно его закончив, летал на
самолетах. Я была совсем кроха, трех-четырех лет, и его сногсшибательный вид конфузил меня самым беспощадным образом: чего
стоила одна фуражка, сиявшая как царская
корона! Он был самым красивым и значительным. Шинель нараспашку, белоснежное кашне,
горящие карие глаза, радостно-озорная улыбка - мутили мой неокрепший разум. Его задорный голос,
заразительный смех производили революцию в наших провинциальных головах. Контраст между ним и остальными… хотя, какой
контраст! Другие в счет не шли, - только
он! Восхищение было выше моих сил.
Стоило появиться ему у калитки, как я тут же удирала под кровать. Разумеется, все уморительно смеялись, а
двоюродный Алексей вытаскивал меня на свет божий, подбрасывал к потолку и дарил
сладости. Помню одну коробку конфет "Запорожец за Дунаем". Внутри шоколада был жидкий ром, который
старательно вытряхивала. Когда, спустягоды, я об этом рассказала своему сыну, тот резюмировал: "Мам, ты в него была влюблена", -
что ж, сыну виднее... Алексей погиб на Дальнем Востоке вконце 60-х. Его отец Яков, председатель колхоза, за неимением средств, на
похороны поехать не смог. Жена Римма и сын остались жить в Минске, о них ничего
неизвестно. Глава 14 Ранняя самостоятельность Недовольство - первый шаг в прогрессе человека или нации. О.Уайльд На пятого ребенкаматеринских сил, естественно, уже не хватало.
И мне была предоставлена полная
свобода. Мать особо не вникала в мои
школьные дела, наблюдая исподволь. Теперь-то мне понятно ее "педагогическое" воспитание.
Пользуясь свободой, набивая "синяки
и шишки", я становилась опытней, крепче. Училась успешно, синтересом. Мамочка знала, что я вывернусь
из любой ситуации, не сделаю ничего осудительного. Так оно почти и было. А если что-то меня угнетало, я не имела
привычки жаловаться. Мне претило казаться слабой, жалкой, да и огорчать никого не хотелось. Старшие учились в институтах, в техникумах. Мать стетей отправляли им каждый месяц
посылки. Регулярно переписывались. Меня неудержимотянуло к тете с дядей. У них мне нравилось решительно все. Если наш дом был нов и толком не обжит, то
здесь веяло стариной, незыблемостью: огромные буфеты, комоды; столы под вязаными скатертями - тетя покупала их у рукодельниц-монашек; накрахмаленные занавески;
цветы, стоящие на подоконниках и
прямо на полу. И всюду чистота, порядок, каждая вещь на своем месте. Мои редкие, пустяковые претензии и капризы оставались дома с мамой,
а здесь я была самой послушной девочкой.
Чтобы их не обидеть непослушанием, приходилось доедать все, чем кормили.
Вкусно, но не столько же! Зимой, накатавшуюсяс горки на санях до синих сумерек и багрового заката, с красными щеками и
мокрыми варежками, встречала меня тетя, обметала снег, выворачивала карманы - он
был и там - раздевала и усаживала за стол. В грубке, маленькой печке, дожаривалась на сковороде домашняя
колбаска, закипал самовар. Колбаса была для меня жирновата, но тетя с дядей этого не
понимали... Ни у кого не было
вкуснее квашеной хрустящей капусты,
остреньких, душистых огурцов, моченых антоновских яблок, потому что тетя в
этих делах была "большим ученым
". О картофеле - отдельный разговор. Вареный,
он рассыпался на тарелке белоснежными лепестками и глыбками,
пропитываясь топленым маслом. В жареном виде - каждый тоненький кружочек
имел, румяную, хрустящую корочку. Чайпили со сдобой, и я как обычно, начинала рассказывать всякие смешные истории,
сочиняя на ходу. Никто и никогда не
слушал меня с таким упоением как они. А вот спать у них мне не очень-тонравилось: на ночь второй раз топили дровами лежанку; устанавливалась, любимая
дядей комнатная жара, а еще пуховая перина, подпекала со всех сторон. Ища
прохлады, засовывала ноги между периной и стеной - но и
это не помогало. Однажды от духоты у
меня остановилось дыхание, и дядя с
тетей страшно перепугались, пока оно не восстановилось. Дядя своимпостоянным надрывным кашлем, мешавшим всем спать, распалял во мне острейшую жалость... но сон подкрадывался, и
я ловила миг засыпания - меня уносили сладостно-нежные волны в прекрасный, легкий,
удивительный мир... Весной, мимотетиного дома текли к реке бурные ручьи. Воздух
и простор воспринимались как
единая суть, новая, обещающая такие радости, от предвкушения, которых страстно хотелось жить, стремительно
двигаться и изменяться. Но ледоход наводил на меня смертельный ужас. Бесформенные, трескающиеся
и разъезжающиеся льдины проплывали перед
глазами. Мутная, коричневая вода у крутого берега, с которого легко было
соскользнуть прямо в реку, раскручивала
воронки, и маленькими смерчами всасывалась
в пучину. Мне представлялось, как в этом темном ледяном крошеве могли
оказаться люди или я сама. Жуткие
истории об утопленных партизанах, рыбаках-браконьерах, о женщине, которая, привязав к себе грудного ребенка,
нырнула в прорубь из-за мужа-лиходея, оживали в запредельном ужасе. С этого ледохода домой меня приводили
бледную, перепуганную, и мать бранила
брата с товарищами, зачем водили... Страшней ледохода не было ничего. Я не бояласьлазить по заборам и деревьям. Чем выше было дерево, тем сильнее хотелось на него влезть. В огороде высилась
огромная старая груша в виде буквы "У". Основной ствол рос прямо, а на уровне моего роста от
него начинал отходить в сторону боковой ствол,
почти такой же по толщине. На нем, почти у самой его верхушки
образовалось уютное пространство, где можно было сидеть часами, никем не обнаруженной. Весной, когда дерево обильно цвело, на его
макушке была моя " комната,"
где вместо стен, пола и потолка -
новенькие, свежие, душистые соцветия с
крошечными глянцевыми листьями. Оттуда было видно чуть ли не полгорода. Но с яблониоднажды все-таки сорвалась
вместе с огромным суком и яблоками. Разумеется, спряталась, чтобы не влетело. Но мать с сестрой Людмилой,
выбежав на шум и треск, стали громко
звать, обещая, что ничего мне не будет, лишь бы я была цела... Сестры приезжалилетом на каникулы и привозили мне в подарок то, чего в нашем городке не было и в помине:
обувь, одежду, игрушки. От счастья я скакала по улицам, а подружки чуть не плакали от зависти. И уже не рыдала,
когда они уезжали снова на учебу в Орел, в Ленинград... Зато мамочка так горько
оплакивала каждый их отъезд, будто видела своих чад в последний раз, обещая
умереть от якобы больного сердца. Но ей, конечно, никто не верил. Сердце у нее было, дай бог каждому, просто
она думала что от таких " сильных" переживаний оно может
разорваться... Но эмоции лишь обогащали душу. Соседка, ее ровесница, потерявшая троих детей
из семи, сказала однажды: - Счастливая Николаевна, ни одного ребенка не похоронила... - да, так оно и вышло. Умереть в преклонном
возрасте раньше всех своих детей - это ли не счастье! Мать старела.Новых требований к жизни у нее не появлялось.
Как всегда оставалась равнодушной к тряпкам, вещам. Зачем что-то покупать, если можно представить в своем
угодливом воображении все, что хочешь.
Но я была другой, дитем своего
времени. Всюду процветал блат. Начальники, торгаши имелисредстваи доступ к дефицитным товарам. Их дочери красиво одевались. Меня такой расклад
страшно расстраивал, но мамочке до этого не было дела. Ей было достаточно, что
я здорова, преуспеваю в учебе, занимаюсь
в кружках, дружу с умными девочками -
остальное значения не имело. Для
нее, но не для меня. Пришла пора, когда зеркало стало четко показывать убогую
правду. Мой вкус взбунтовался и потребовал
немедленных действий. Мать
пропадала в лесах, а я, двенадцатилетняя,
снимала деревянный, пробитый осколком, футляр с ножной швейной машинки
"Зингер" и начинала
действовать. Сначала укорачивала платья,
которые тетя шила мне на вырост,
затем мастерила сарафанчики, юбочки и тому подобное до
бесконечности во времени и в количестве заказчиц. Обычных портних на свете
много, но если есть вкус – это уже мастер. Будь это модельер, художник,
фотограф… Мне достался этот дар - и
очень пригодился. Мать еще раз облегченно вздохнула. Все задуманное получалось. Жизнь казалась легкой иуправляемой. Так бы оно и было, если бы близкие мне люди, были сильнее,
крепче... Глава 15 РазводВеличайшеев великих - это материнское, отец всегда только
случайность. Ф. Ницше Первым слабым человеком оказался отец, потихоньку начавший находитьудовольствие в спиртном, от которого в молодости нос воротил. То ли война, то ли жизнь тяжелая- тому причины, трудно сказать, но когда выпадал случай, надирался до чертиков.
А случаев представилось шибко много: новая должность, черт бы ее побрал,
инспектор-ревизор колхозов.Поедет,бывало, в колхоз на ревизию как человек с портфелем, а там уже пир горой и море
самогона. Взяток не брал - врожденная порядочность непозволяла,но перед угощением с выпивкой устоять не мог. Да и бог с ним, пускай бы
пил -
не каждый ведь день, да и не за свои кровные, но под хмелемсним происходило нечто невообразимое: из тихого и скромного он превращался в
буйного.Рамкиприличия растворял самогон, и весь
накопившийся «темперамент» рвался наружу. Мать убегала к соседям ночевать. А он
всю ночь буянил - сон его не брал. Тема крайнего возмущения одна:он кричал, что жена - поповская дочка, ни во что его не ставит, скрутила ему
жизнь в бараний рог и настроила против негодетей. И, наконец, он видел, как она любезничала с соседом, набирая воду из
колонки. Однажды старший сын вступилсяза мать в решительной форме. Реакция хмельного отца оказалась непредвиденной:
вытащив огородный кол, пошел на родного сына. Сцена из средневековья! Мать
тигрицей кинулась на обезумевшего супруга... Сына спасла, а мужа потеряла: он
ушел. "Подобрала" отцауборщица его кабинета. Женщина как раз для него
- простая, хозяйственная, похожая
на нашу тетю Настю и обликом и статью.Вотличие от нас, не питавших никаких негативных чувств к "разлучнице",
тетя Настя лютой ненавистью возненавидела ни в чем неповинную женщину, хотя ее,
безусловно, мучили и стыд за брата и
обида за разбитую семью. Она не понимала очевидного -
дальнейшая совместная жизнь стала невозможной; супруги, надо отдатьим должное, терпели друг друга и тянули с разрывом из последних сил, пока не
вырастили детей. Несравнимо больнее досталосьотцу: на стороне матери остались все дети и золовка. Не смог отец расположить к
себе нас, своих детей, и это его и винаибеда... То, чего так исступленнодобивался отец - сбылось. Порядок в доме и в хозяйстве новой
жены царил исключительный. Сошлись
вместедвадотошных аккуратиста. Разумеется, не без того, что Иван Романыч и новую женку
"доставал" эпизодическими пьянками, упрекая за то, что из-за нее онпотерялдетей, и каких! Сей блеф сочиняла водка. "Разлучница" понимала,
прощала, где надо подыгрывала - с первым-то еще хуже жилось -
угорел в бане сподругой, трое маленьких деток оставил.
Так одной и пришлось их вырастить… Нет, не был отец ни пьяницей, ниалкашом. Вечный трудяга-робот снимал иногда выпивкой трудовое напряжение, и,
если бы не буянил выпивши, а ложилсяспать,подобно дяде, никто бы ничего не заметил... Доживать отцу пришлось одному.Его жена погибла от своей коровы: строптивое животное пропороло ей рогом
промежность и умерла она страшной смертью.Трагедия произошла через много лет их совместной жизни. Когда родители расстались,причем на всю жизнь врагами, я, четырнадцатилетняя, перенесла этот позор как
неизбежное зло. Теплое чувство к отцуосталосьв детстве, а далее не развилось. Бог нам всем судья... Глава 16 Второезамужество матери По отношению к тем,кого любишь, не следует быть всегда правым. Ж.Итье Мария не была огорчена уходоммужа, сама того хотела. Впоследствии она сделала вывод, что с Иваном столько бы
не пржила. Корова тут жебылапродана на мясокмбинат. Коровья трагедия стоила матери обильных слез. Зато все
остальное - с нею: друзья, лес, огород, книги... Четверо
старшихразъехались,и мы жили с ней вдвоем, не мешая друг другу, занимаясь своими делами. Мать,
общительная по природе, имела в друзьях-приятелях чуть ли не всехгорожан.Имелись и поклонники. Один из них, самый
давний и стойкий - тот самый, с которым "любезничала возле
колонки" - жил напротив нашего дома наискосок.Мужчинавидный, дородный, всегда приветливо улыбавшийся. На моей памяти он работал
мужским парикмахером и резал свиней по приглашениям. Украинскаяречь,шутки-прибаутки, неприхотливость и добродушие. Ну не нашлось для моей матери ни
писателя, ни ученого, как лично мне, наивной, того хотелось. Да и откудаимв глуши, в провинции взяться? Впрочем, их взаимная симпатия очень длительный
срок ограничивалась простой соседской дружбой и взаимовыручкой. Об Алексее Михалыче - так егозвали -
никто никогда не говорил ничего плохого. Напротив, порядочный семьянин,
он уже много лет ухаживал за парализованнойженой. То, что она была старше на десять лет и имела двух сыновей от первого
брака, помехой не стало. Третий их общий сын только скрепилсемью.Разницы в отношениях с сыновьями не замечалось. Алексей Михалыч вырастил их с
любовью, и продолжал любить вместе с невестками и внуками. Как и когда влюбился Алексей всоседку Марию Николаевну - от истории города ускользнуло. Но все об этом
знали по одному, уж очень явному признаку:проходямимо нашего дома по противоположной стороне улицы, он чуть ли шею себе не
сворачивал, глядя на наши окна. Правило работало без исключения -ходион только в одну сторону - окривел бы, сердешный. Мать ему
симпатизировала и он запросто заходил к нам по соседским делам. Так бы продолжалось добесконечности, но жена его, земля ей пухом, скончалась. Схоронив супругу и
выждав положенное время, посватался... конечно жеполучилкрутой отказ. Отвергнутый приготовился умирать: сидит целыми часами на одном
месте, смотрит в одну точку, пальцы сцепил в замок, а большиевращаетдруг о друга. Не ест, не пьет, жить не хочет... Засуетились невестки, - умницы, что сказать. Пришли делегацией: - Николаевна, город маленький, мы все знаем. Выходи за нашего деда, а то
он без тебя жить не хочет. Дети твои разлетелись, а мы здесь, всегда поможем.ПоотпираласьНиколаевна для приличия, да и согласилась. Одна на ту пору осталась. Я
последней уехала после трагической гибели мужа, который считался"позором"города, но после своей гибели оказался талантливым поэтом и всеобщим любимцем. Совместные годы жизни сАлексеем, по ее словам, оказались лучшими ее годами. Да оно и без всяких слов
было видно! Он, что называется, пылинки снеесдувал, в шутку величал "товарищем-генералом" и во всем с ней
соглашался. Приезжая к ним летом на пару недель, только радовалась за них.Онидаже на рынок и в баню ходили под руку. Некоторые горожане язвили в их адрес,
но это от зависти. Я и то озадачивалась
- меня бы мой второй так любил... Да, жили они душа в душу. Изредка в лес наведывались за грибами - ноги-то уже не те. Мысленно прощалась с лесом. За свою жизнь онастолькоего повидала и запомнила, что в своем
воображении способна воспроизвести любую картину природы - от
мельчайшего фрагмента до панорамы. Живя далеко от родных мест, начерноморском берегу, я никак не могу забыть родных лесных просторов. Воспоминания живут во мне, проплывая передглазами яркими картинами. Ностальгия рвет сердце. Приходится переключаться на
что-либо другое - душу надо щадить, иначе эмоции ее сожгут. Но во сне страдающей душеничем не поможешь. Самый первый, приснившийся мне сон-кошмар до сих пор
поражает меня своей мистическойнеобычностью.Поэтому опишу его. Глава 17 Сон-кошмар Пока человек существует, он будет себяоткрывать. Автор неизвестен. Был мне один год с небольшим, а, может, итого меньше. Говорить я еще не могла. Однажды ночью во сне я увидела... пещеру и себя внутри нее.Однусебя и больше никого. Пещера, освещенная изнутри снизу багрово-красными
отсветами, в ширину метра три, уходила куда-то вперед и вглубь. Я осторожноступаю,а где и прыгаю, по каким-то плавающим не на воде, а в пространстве, черным
очень твердым и шершавым глыбам, расходящимся между собой.Впромежутках между ними зияет бездна. Мне страшно, я боюсь, что эти глыбы
разойдутся, и я провалюсь в бездонную пропасть... Помню, что прыжков соднойглыбы на другую было четыре... От моего крика проснулась матьи долго не могла меня успокоить. Она зажгла коптилку -
керосиновую лампу без стекла -
/электричество все еще нала-живалипосле войны/. Осветилась серенькая клетчатая ширма, за которой должны были
спать мои старшие братья- сестры, но о них тогда не вспомнилось -небыло их в моем сознании. В тот момент была со мной только мать и устрашающая,
ничем необъяснимая пещера... Что это было? Откуда? Ведь яеще не знала не только никаких пещер, но даже слов, которыми они назывались.
Может быть, это душа заявила о себеипредупредила о трудности и сложности жизни в таком жутком образе. Именно в
жутком, иное не разбередило, не врезалось бы в память. А, возможно,мойновый, свежий мозг уловил чье-то сильное волнение, переживание... Что бы там ни
было, загадка осталась. Душа, эмоции - онивсю жизнь не дают покоя. И все по-разному с ними справляются. Моя мамочка
плакала по любому поводу и бежала в лес за успокоением и новыми силами. Все
душевные раны залечивала природа: деревья, травы, движение воды и воздуха,
бесконечное голубое пространство, залитое ярким солнцем.И цвет ее любимый - желтый, солнечный.
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
| vsaprik | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2013, 12:53 | Сообщение # 4 |
|
Блистательный Ёжкобабковед
Группа: Друзья
Сообщений: 2672
Награды: 71
Репутация: 122
Статус: | Глава 18 Новоеодиночество Судьба ничего не дает в собственность. Сенека Свое последнее десятилетиеМария доживала без Алексея. Он хотя и был на пару лет ее моложе, износился
быстрее. За два дня до его смертибезысходновыла собака... Мать сильно плакала - очень жалела добрейшего человека, любившего ее до последнего вздоха.
Мужья редко переживают своих жен. На нашейулицевсе соседки доживали вдовами. Вести хозяйство, оставивкоммунальную квартиру, взялся Олег, пасынок Алексея Михалыча. Вместе с
Николаевной они дружно занимались огородом,выращивалихрюшек. Жена Олега Анна еще работала, заведующей швейной мастерской. Олег,
жадный до работы, любил отдохнуть от нее за рыбалкой на рекеилиозере. С Николаевной он обращался простецки
- не грубил, не лебезил. Но с Аней велись задушевные беседы на самые
различные темы. Смуглая, худенькая, болезненная Анна - кого красит портновское ремесло -
терпеливо и внимательно выслушивала долгие рассказы
и
жалобы старой Николаевны, а потом уходила в свою комнату и глушила таблетками
непреходящую желудочную боль. Олег
страдал сердечной недостаточностью.Теперьон пожилой, но подтянутый мужчина с белоснежной сединой. Помню его совсем
молодым. Черные, прямые, блестящие волосы, тонкое, гибкое тело. А как он носил воду! Ведра накоромысле словно крылья; не чувствуя их тяжести, держа руки в карманах, он
летал с ними без оглядки от колонки до своей калитки. Свадьбу Олега с Анной мы,уличная шантрапа, наблюдали в щели забора и подворотню, пачкаясь в пыли.
Свадебное
застолье проходило во дворе. Смуглые молодожены походили друг на друга. Ихне покидала серьезность; все понимали:
этот брак - навсегда. Захмелевшие родня и гости кричали
"Горько!"иот их поцелуев, наверное, самое большое удовлетворение испытывали мы,
ребятишки, лишенные развлечений большого города. ... Перед домом Алексея Михалыча (это уже другой дом в тихомпереулке на окраине, а тот в центре, что напротив нашего дома пошел под снос)
пестрелцветник.Мать самолично ухаживала за ним до своей последней осени. Цвели чередом
нарциссы, пионы, розы, флоксы, астры. Для нее цветы -
живые существа,нежные,беззащитные. Любила посидеть перед ними
на скамейке, и, если кто оказывался рядом, рассказывала о прошлом - как играла Марию Стюарт,какиекавалеры за ней ухаживали. Но, в основном, рассказывала о людях. Ее голубые
глаза то светились тихой радостью, то грустнели, но иронии было достаточно.Всехжалела и переживала за каждого, будь то родной человек или едва знакомый. Ей
пришлось пережить трех своих зятей
- мужа моей старшей сестрыЛюдмилыи двух моих. За каждого пролила больше слез, чем мы, их вдовы. Зятевья ее
уважали, удивляясь ее здоровью и долголетию. Хорошие гены, здоровый образжизни и неделание того, что не по душе
- вот, по-моему, в чем тут секрет. Не помню, чтобы мать ходила
по больницам,развечто к стоматологу. Не болея сама, не верила в чужие болячки и считала, что люди
не столько болеют, сколько об этом мнят или сильно преувеличивают. Болеть не болела, но отпереживаний сильно страдала. Ей мерещилось и казалось, что с детьми происходят
ужасные явления. Эти страдания и опасенияусиливалото, что мы ей редко писали. Анна не выдерживала ее жалоб и слез и просила нас
писать матери чаще. Жаль не было тогда мобильныхтелефонов... Глава 19 Из родословнойЧеловекв этом мире не бревенчатый дом. Не всегда перестроишь наново... С.Есенин Однажды, уже имея троих детей, я спросиламать. - Скажи-ка, пожалуйста, какие предки были у тебя в роду? -
просто так спросила, не ожидая услышать что-то необычное. Помолчав и
подумавответила: - По отцовской линии в роду были евреи, но не черные, горбоносые, а рыжие,
голубоглазые. Вотте на! Я вспомнила как кто-то в Сибири, куда уехала моя сестра Людмила дотошно
интересовался, не еврейка ли она. Вспомнила рассказы материоеврейском быте, о своих подружках-еврейках, как они пахли чесноком... За
теплой, загадочной иронией явно что-то скрывалось... От моего отца, как, впрочем, иот других, сей факт был скрыт, точнее, не оповещен. Простой служащий, работяга,
коммунист и патриот, этого бынеперенес. С него достаточно и того, что его жена
-
дочь-внучка-правнучка-праправнучка династии священнослужителей. . - Капля еврейской крови нашей дочери не помешает "профилософствовал"
ее отец врач-педиатр. Лично у меня появилась информация к размышлению.Значит,я имею редкую четвертую группу крови, две макушки, еврейские корни. Чем не
набор для таланта! К этому не совсем заросший родничок и был бы гений.Но среди женщин гениев не бывает, недаром слово "гений" мужского
рода. Разумеется, мысли не мои. Но
женщина и без того счастлива своими уникальными
"произведениями", а у меня их аж трое. - Одну бабушку я все же застала в живых
- мать моего отца, Ефросинию
Дмитриевну. Суровая русская женщина, похожая на боярыню Морозову, нов крестьянском стиле. Высокая, костлявая, с длинным некрасивым лицом и длинными
заскорузлыми руками. Она жила в своем белокаменном доме в роднойдеревне,пока ее не забрала в город тетя Настя, ее старшая дочь. Второй по старшинству
был сын Яков, уже упомянутый, здоровенный весельчак, несменяемыйпредседательколхоза. Как никак, а преемственность проявилась - дед
Роман десятником значился, почитаемым человеком, грамоте обученным.Авот сын Сергей, напротив, - тихий, кроткий, вечно улыбающийся и до
невозможности круглолицый, учительствовал в младших классах. Сергейродилсясухоруким. Когда бабушке, его матери, лежавшей на родильном столе сообщили об
этом горестном факте, с ней случилась горячка и полное беспамятство,новрачи выходили. Сухорукость не помешала дядеСереже иметь двух детей от законной жены, и еще двоих от разных женщин в других
селах, куда посылали преподавать.Оченьуж ласково и вежливо обращался со всеми. А женщинам мужиков не хватало -
война скосила почти всех, потому и рожали не очень-то заботясь об"авторском"согласии. По правде говоря, все его
дети - Сергеевичи и Сергеевны -
живы, здоровы и радуются внукам.
Но оттенок "распущенности" на свойродСергей Романович все-таки нанес. Последние свои годы бабушкаЕфросиния доживала у Насти. Меня она не любила. Возможно, для баланса - потому
как меня все баловали, или быловомне что-то чуждое ее натуре. Ни одного доброго слова я от нее не слышала, ни
одной улыбки не видела. Всегда молчаливая, бесконечно нарезала ножомсвекольнуюботву свиньям или подкладывала сена корове. Я хорошо запомнила, как она солила
сахар, чтобы не был слишком сладок; сметала со стола хлебные крошки и отправляла в рот. Носила длинныестаринные юбки. Настя никак не могла уговорить мать носить трусы, и мочилась
бабушка во дворе на снег замереввовесь свой длинный,тощий рост Вреда от нее никому никакогоне было. Единственный раз она недружелюбно обозвала меня
"листимонкой", пробурчав куда-то в сторону. Но мне этоврезалосьв память. "Листимонка" - это лакомка, объяснила мне тетя и попросила,
не обижаться на бабку. Да я и не обижалась. Я огорчалась за ее тяжелую,темную,крестьянскую жизнь, а в том, что меня, самого младшего ребенка, баловали, моей
вины нет. На стене в рамке под стекломвисела фотография. Высокий, стройный здоровяк в серой папахе, с саблей на боку,
герой, одним словом. Кто ж это?Это- первенец моей бабушки, Захар, убитый в Гражданской войне. Вот какое горе
пережила молодая мать, крестьянка Ефросиния...
Жаль не спросилапродеда Романа, как жил, как умер... Четвертый класс я заканчивала,когда умерла 82-летняя бабушка Ефросиния. Земля ей пухом... Из жидкой бледной
сирени с тетиного огорода явязалавенок и гордилась, что у нас свой настоящий покойник. Жалости не испытывала, но
четко понимала серьезность и торжественность момента.Хоронитьувезли в деревню, но меня туда не взяли.
Мой отец держался как подобает волевому мужчине, но на поминках, изрядно
приняв, разрыдался и все его утешали.Больше о ней никто ничего не вспоминал. Глава 20 О религии Еслирелигия - это опиум, то атеизм -
газовая камера. А.Подводный С этим эпиграфом согласитьсяможно условно. Без религии не обойтись ни одному обществу. Религия сплачивает
людей, благословляетнаратные и трудовые подвиги, провозглашает нравственность, обращается ко всякой личности индивидуально. Понятное
дело, что религии с их атрибутамиделоума и рук человеческих. Себя я не считаю верующей, но не считаю и атеисткой.
Таковыми были мой дед, священник, и мать. Отец
- категорическиотвергалверу и смеялся над верующими. Дядя избегал разговоров на эту тему, в церковь не
ходил, постов не соблюдал, но за веру свою жену не критиковал.Болеетого, с огромным аппетитом уплетал пасхальные куличи. Таким образом, верующих в
моем детстве было двое: бабушка Ефросиния и тетя Настя, ее дочь. Помню, в старом тетином домебабка Ефросиния, стоя на коленях, подолгу молилась перед иконами и стукалась
лбом о пол. Никого за веру онанеагитировала, жила своим старым, ушедшим миром. Ее глубокая вера никому не
мешала. Я была слишком мала, чтобы проникнуться этими беззвучнымимолитвами,да и авторитет косноязычной старухи не имел силы. Она строго соблюдала
посты -
говела. Без того худющая, с торчащими мослами, бабушкамориласебя голодом по нескольку недель. Тетя тоже
в легкой форме говела, но на ее теле это не отражалось. А за бабушку
было обидно, зачем же боженьке нужнотак ее мучить! Радостным праздникомприходила пасха. Тетя пекла удивительные куличи с фигурными крестами, красила
яйца в луковой шелухе. На столе появлялись ветчина, сливочное масло, творог.
Причем все свое, не из магазина, в котором никогда ничего вкусного кроме конфет
не было. На улице теплый апрель, ароматныйвоздух,нежная молодая зелень и мы с тетей шли святить куличи в Покровскую церковь. А в
храме обилие икон, подсвечников с горящими свечами. Прихожанеразложилипрямо на полу рушники с куличами и
яйцами, а батюшка освящает снедь брызгами святой воды. Мне приходилось целовать
и крест, и плащаницу,ипод куполом храма во все радостно верила. Но дома мой религиозный восторг
встречала понимающая ироничная улыбка матери и веселый смех отца. Четырехле повела меня тетя крестить к батюшке на дом, никого не спросясьи оторвав от какой-то увлекательной игры, из-за чего я проорала весь ритуал.Удовольствия от крестин не получилось, но тетушка стала мне еще и крестной. На
сем мой личный духовный опыт исчерпался, а далее полное всесоюзное неверие - пионерия, комсомол... Теперь стало чуть ли немодно быть причастным к вере, к церкви. Вера
- это хорошо, человек верит,
значит, нравствен. Однако, как некоторые вероисповеданияведут себя агрессивно, так и отдельные
верующие корят и стращают неверующих. А надо бы уважать неверующих как сильных
личностей,которыеобходятся без "костылей". Иногда от своих приятельниц, которые
"на днях" пришли к богу, нагрешив гораздо больше, чем я, приходится
выслушиватьукорыи угрозы. С этими сентенциями еще можно согласиться, но одна подружка заявила,
что я, грешница, до нее, уже пришедшей к вере, еще не доросла. Дая бы и рада... но что поделаешь, если я такая тупая, биолог, Фома
неверующий. Вот сестра моя, Людмила,филолог, взяла вдруг и доросла до бога в 58 лет, вступила в баптистскую секту.
Очень сильно захотелось ей, чтобы и наша матьсталабаптисткой. Сама убеждала и местного сектанта приводила, но убеждения эффекта
не имели - мать возмутилась и отказалась наотрез. В
дальнейшем, она жаловалась, что Люсины письма досаждают религиозным фанатизмом.
Давала читать. Кроме фанатизма в них имелась масса всевозможных жалоб.Немой характер. Зачем расстраивать мать, которая ничем помочь уже не может! Тонкий мир пока совершенно не изучен, но раноили поздно он откроется подобно инфузориям
в капле воды под увеличительным стеклом Левенгука.Яснымумам понятно, что тонкая энергия обладает невероятными свойствами, о которых
высказываются ученые. Темофеев-Ресовский так и сказал: существуютвысшиесилы, вряд ли постижимые разумом человека. Отсюда бог, и вера, несущая и
оправдание и облегчение. В какой-то мере завидуюверующим. Как упоительно стоять в храме, дрожа от восторга слияния с божественной
благодатной силой. Чувствовать себяуслышанной,понятой и защищенной. Капля веры есть у каждого:в безысходных ситуациях мы все уповаем к богу. Конкретно никто ничего не знает. Глава 21 ДушевнаящедростьДобротойможно часто причинить вред, поэтому, когда хочешь сделать добро - тщательно все обдумай. Хун цзы чэн Участие,доброжелательность были неизбывными качествами моей матери. К ней каждый божий
день являлись люди. Некоторые вызывали у менянедоумение - отних бы держаться подальше, ан нет, принимались за родных, и все тут. Долго
ходила к нам, на свое пепелище, нищая старушка по фамилии,казавшейсямне странной - Гонерозова. Только на кладбище на старинных
гранитных памятниках высечены эти фамилии, вживую - никого. Так вот муж
старушкиидва сына погибли на войне, а дом от бомбежки сгорел. Освободившийся участок - пепелище - выделили моему отцу -
коммунисту, фронтовику и хорошему работнику.Эту несчастную женщинунашамама встречала как царица свою верноподданную: обо всем расспрашивала, кормила,
давала вещи и продукты.Чемобездоленней, отверженней человек, тем больше о нем пеклась. В сыром полуподвале жилаодна многодетная, а, значит, бедная семья. Семеро бледных, худых детей.
Мать -
домохозяйка, отец - свободолюбивыйхудожник-маляр,сочинитель уморительных частушек о гражданах города. Работал он исключительно
по шабашкам, эпизодически. Однажды он со своим старшенькимизловилв Десне сома метра полтора длиной. Рыбину торжественно несли на палке,
просунутой рыбине под жабры, на плечах. Соминый хвост мел мостовую. Зрелищенаблюдаливсе, кому не лень. Сом был порублен и роздан всем желающим. Некоторые, как бы
незаметно, совали в карман "гордым"рыбакам деньги. За веселыйнрави беспечность к незадачливому многодетному художнику относились благосклонно,
не более того. Тонкую натуру моей материохватил порыв гуманности, она взялась хлопотать, чтобы вызволить семью из
заплесневелого полуподвала. Своего добилась - новое жилье представляло собой казенный деревянный особняк,
освободившийся по причине перевода номенклатурного съемщика в областной центр.Судьбарешила приколоться над такой халявой
- дом загорелся по неосторожности
новых жильцов и сгорел дотла. Мария Николаевна жалея их, досадовалабольше... Однажды соседскиймальчишка сорвавшись с высокого забора, рухнул прямо под ноги, проходившей мимо
Николаевны. У него разорвалось интимноеместои он орал благим матом: "Я не умру, я не умру?" Медлить некогда,
ребенка на своих руках она, считай бегом, доставила в больницу. Мальчик вырос,
стал хирургом,помнит ли он об этом, наверное помнит, потому что отводил в сторону глаза и не
здоровался ни с ней, ни со мной. Ложная стыдливость на всю оставшуюся жизнь. Шли к матери за помощью,за советом, зная, что не откажет. Конечно, это было давно, когда она была полна
сил и энергии. А цивилизация лишьнабиралаобороты. Не хватало врачей, юристов, транспорта, даже милиционеров. Вот и приходилось Марии
обихаживать обварившихся, отравившихся,составлятьвсякие заявления, завещания. Приходилось и пьяных дебоширов усмирять -
уличком, все-таки. Нарушители спокойствия при ней успокаивались будтодети, а один пьянчужка даже извинительное письмо прислал, хотя жил неподалеку. Моих подруг нагружаларедиской, малиной, яблоками. И они говорили: "Какая у тебя замечательная
мать!" А как тонко она с ними беседовала...Онидаже не догадывались, что кроме дружеского участия, она проводила сравнительное
изучение и гордилась втайне - дочь ее во
многом выигрывала. На ее руках умерла тетяНастя. Своей преданной золовке она организовала отпевание и похороны, но мне
сообщила, когда все было уже позади.Яочень рассторилась и разозлилась на такое самочинство. До сих пор не могу
смириться, что не простилась с дорогой тетей, любившей меня, свою племянницунеменьше, чем родная мать. - Незачем тратиться на дорогу и оставлять малыхдетей без присмотра!- аргументировала
мать. И в каждом письме как заклинание одно и то же:берегидетей, береги детей, береги детей! Да как же их не беречь! Да в этой стране! Да
по этой жизни! Никакие методики не
подходят, караул! Приходилось быть всякой,проявлять арсенал всех чувств, использовать все свои качества, разрываться,
надрываться, но самое худшее - смиряться и терпеть. Старая материнскаяшколапросто никуда не годилась. Доброта матери иногдасмотрелась абсурдно. Во дворе на столике стояла солонка, лук, хлеб. Знакомые
мужчины, купив бутылку водки в гастрономе, что напротив нашего дома, шли не
куда-нибудь, а к Николаевне во двор. За выпивкой они мирно беседовали, а Николаевна копалась в
грядках и подбрасывалаим"ценные" идеи или подтрунивала над их рассуждениями. Ну, естественно,
они перед ней расшаркивались, хвалили широту ее души. На тот момент жили мы с
нейвдвоеми я возмущалась: что подумают соседи. - Да они не плохие мужики. Этот помог твоемубатьке племенных гусей купить, а этого я в школе учила... короче, все знакомые, все хорошие.Объяснениеудовлетворительное. Вот только батьку моего не смогла сделать хорошим. Но это
дело полюбовное, зато как хозяина его признавала, сама не съестидетям не даст, все лучшие куски - ему. Часто люди маскируют своюдоброту напускной грубостью. Так и мать не могла обойтись без маскировки. Но
пользовалась она не грубостью, а тонкойиронией,за которую никто не обижался. За свои безразборныедобродетели соседи попроще относились к ней с легким пренебрежением, а кто
умней -
с почтением. Но пренебрежения было больше: образованной женщине нарожать
кучу детей, жить в бедности, не ощущая ее зла... и тем более позора. Может
быть, она считала себя выше других в
этомраскладе,чтобы обращать внимание на такую мелочь, как бедность. А, возможно, она
чувствовала какую-то свою особенность, одаренность, которая будетспособнапроявиться в потомстве. Именно о ее необыкновенности на фоне обычных людей
поведал мне муж ее младшей сестры Александры. Очень душевныйчеловек,учитель, прямо так и сказал: - Твоя мать - необыкновенная женщина. Она
была такая же молодая как ты сейчас, когда я ее впервые увидел. Но ты
совершенно другая.Конечноже, его словам я не придала никакого значения, но четко запомнила
безапелляционность интонации. Спустя три десятка летпочти слово в слово о необыкновенности моей матери я услышала от ее коллеги. В
чем выражалась эта необыкновенность,стараяподруга объяснить не захотела или не могла. Загадка для меня давно раскрылась,
правда, для этого понадобилось много прожить и узнать. Повышенная способность к
абстрактному мышлению, сдобренному состраданием - вот ее загадка, ее дар. Место
в мире, свое и близких, связь с другими людьми,сопереживание - темы, постоянно и глубоко ее волнующие. Ощущения любого человека
передавались ей по каким-то мистическим каналам. Смятение, радость, горестановились общими и она кидалась на выручку. Вот, если бы вдруг ей встретился
маньяк, она восприняла бы его как хорошего человека, кусочек мировойдуши,нуждающегося в понимании. Естественно, она бы его разговорила и зла бы он ей не
причинил... Что это?Прекраснодушие в розовых очках? Никак нет. Это свойство души -
роскошную
"патологию" психики -
называют самоотреченностью. Онодается природой, ни привить, ни
воспитать его нельзя. Глава 22 "Лебединая песня"Ничтоне бывает так редко на свете, как полная откровенность
между родителями и детьми. Р. Роллан - Мое недовольство росло- я, наконец, поняла: моя мамочка
отстала от жизни, живет своим прошлым, не понимая современности. Мне не нравиласьее вселенская доброта, минимализм - форма легкого аскетизма, пренебрежение к порядку, к вещам. Она плавила утюгом
одежду, забивалавстены огромные гвозди (такие попались), чтобы повесить какую-то невесомую
мелочь, выносила курам остатки еды в японских тарелках из сервиза,купленномумной по великому блату. Наши разногласияпереходили в ссоры. Дальше больше. От нее шли упреки, что я черства к людям и
нетерпима к их недостаткам; что бездумно трачуденьгина всякую ерунду и тому подобное. Она слишком баловала моих сыновей, позволяя
им вытворять все, что придет в голову и налетала коршуном, когда я их
наказывала, ставя нас на одну доску
- получалось, что я им не мать, а
сестра. Я не узнавала своих сыновей, когда возвращалась с очередной сессии: они
былизапущеныи неуправляемы. Младший едва не умер в мое отсутствие от воспаления легких.
Спасли его в областной больнице, куда доставили на специальномсамолете-кукурузнике... Упрекать постаревшуюмать, что не обратилась во время к врачу, бесполезно и неразумно - все равно,
что предъявлять претензии к дождю, к ветру.Виноватойоказалась я: нарожала детей и пошла учиться (заочно на биофак)... Спасибо, что
соглашалась оставаться с одним, потом и с двумя. Хотя, что скрывать, мой любимый муж былвсему виной-бедой. Меня с сыновьями он любил без памяти, весь город тому
свидетель, но его занятостьнаработе, учеба в литинституте, сочинение и издание собственных произведений и,
наконец, самое страшное - периодические запои, с которым никакие силынемогли справиться - вносили горькую и мерзскую отраву в нашу
идеальную семейную жизнь. Эту отраву мы с матерью глотали молча и, страдая, еще
сильнеелюбилии жалели его. На время запоя он уходил к своей матери, жившей неподалеку. Он
отпивался, а я - умирала... от бессилья, от ярости, от стыда,
от недоступности к его разуму... Но когда он приходил внорму и возвращался аккуратным, любящим, обаятельным, в своем, душу сжигающем
раскаянии - для нас сияло солнцепослебури, стихия отступала на несколько
месяцев. Упрекать его, невиновного в своей пагубной наследственности, было
верхом неделикатности. Он сам всепрекраснопонимал. А мы по инерции ссорились с матерью, какбудто сбрасывали друг на друга пережитое. Ссоры тут же забывались, но нервная
тревога за будущееоставалась. Свое истинное отношениеко мне мать прятала за семью замками. Сокровенные чувства, как драгоценности
положено хранить от постороннихглази ушей. Однако ни для кого не было тайной, что она мной гордилась. Посьма детей
хранила, перечитывала. Я тоже их читала, когда гостила.Читалаи фыркала - сплошные стоны и жалобы на жизнь, на
здоровье, на дороговизну... Тут же хранились и мои, полные радости и оптимизма.
А зачем писать о том,чтоее расстроит. Ее слезы горю не помогут, да и хватит переживать за давно уже
взрослых детей, и, тем более, за внуков. Каждый раз, приезжая,привозила ей подарки, но стоило уехать, ка они тут же передаривались... Эх,
мамочка! Мое взросление совпало сее старостью и я жалела ее больше всех. Откровенничать с ней почему-то никогда
не тянуло. У меня был другой склад ума,характер.Если сравнить ее со свечой, то я - электрическая лампочка, более продуктивная и
защищенная. - У тебя такой расширенный кругозор, чтоневозможно представить, что из тебя получится, - говорила она мне, школьнице. А
я с четырех лет знала,чтово мне живет писательский талант и я могу писать хотя бы стихи и рассказы.
Могу-то, могу, но, видимо крестьянская закваска
- тащить воз самой на себе,откинулаэту идею до лучших времен. Моя семья, мои дети не оставляли свободного времени.
У меня была уйма заказчиц, заочная учеба в институте. Нужнобыловсех кормить, одевать, учить и самой при этом выглядеть не хуже других. Единственное качество,перешедшее от матери ко мне в неизменном виде
- это неподвластность. Быть
великодушной и не допускать, чтобы кто-то тобойкомандовал - интересное решение независимой души. Она и
сама не очень-то командовала, понимая, что безоговорочное, слепое
послушание, губит вдетях самостоятельность. И, наблюдая разумно проявляющуюся волю младшей дочери,
считала меня своей "лебединой песней". По моим поступкам, которыенеумолчишь, знала многое. Этого было достаточно, чтобы беспокоиться, нервничать и
проливать слезы за мою жизнь. Жалость всегда вызывала во мнетихуюярость. Но материнская жалость совсем другое дело. Материнской жалости хочется
сделать не вызов, а утешение. В ее глазах хотелось выглядетьсильной,самостоятельной. Насколько получалось, старалась доставлять ей радость или
спокойствие. Благодаря матери яочень рано осознала, как сложна и огромна жизнь, что ни в какие условные рамки
она не вмещается, как важно держать связь с людьми.И пусть она не заинтересовала меня привлекательностью домашнего уюта, зато
пробудила жажду к знаниям и спровоцировала смелость в поступках. Глава23 МатеринскийинстинктЧеловексчастлив заблуждениями, мечтами и надеждами; действительность не счастливит. И. Гончаров Матушка моя, жилавсегда будущим временем. Это было не прекрасным заблуждением, а способом,
приемом оптимизации душевногоудовлетворения.Она строила планы, один краше другого. Настоящее как бы не совсем удачное,
временное - а вот когда-нибудь придет успех, неважнокогдаи как. Терпите, дети, и ждите, все обязательно придет, сбудется... Не
надрывайтесь работой, не рвите сердце. Конечно, мы ее никогда не слушали.Еероскошное по сравнению с нашим детство, и согласие между родителями дало такую
установку. Упорно она пеклась лишь об одном, чтобы все былиживыи здоровы. А всех нас, наоборот, ничто так не пугает, как будущее. С настоящим
пока управляемся, но что будет дальше! Года за два до смертиее мысл стали путаться. Из памяти исчезали события, лица - тихо, как тени. Из
детей чаще всех вспоминала меня и любимоговнука, моего старшего сына. Ребенок родился физически здоровым, но совершенно
неуправляемым. В девять лет он пережил трагическую смерть отца, с которой не
смирился. Не зная ничего конкретного о внуке, сердцем чувствовала неладное. Я
оберегала ее, скрывая правду, но она горевала и плакала,перебираяфотографии. - Знаешь, я часто просыпаюсь по ночам иначинаю искать возле себя маленького ребенка, свое дитя, но потои вспоминаю,
что уже стара иникакогомладенца быть не может. Мысленно я соединила услышанное с далеким сном-кошмаром
из своего младенчества. В нем было как раз противоположноезаботливойстарости - стремление младенца жить самостоятельно, но
встретив опасность, звать криком на помощь. Возможно ли предположить связь
между ними?А,если предположить, то в чем она заключается? Может, когда-нибудь я найду ответ,
а тогда подумалось: до чего же силен материнский инстинкт! Все другие желанияушлиили почти исчезли, а материнская тревога все еще в полной силе. Сами собой еще
возникают толчки-импульсы - защитить, оберечь молодую жизнь, веточку,тянущуюсямиллиарды лет из прошлого в будущее... Самой природой заложена в женщине
величайшая, жертвенная и безрассуднейшая любовь к детям, к потомствуив их лице к продолжению самой жизни. Глава 24 Последняя встреча Смерть утешает и ободряет своим грядущим.Моцарт Тихим, теплым августомсостоялась наша последняя встреча. Мы сидели с матерью на скамейке в цветнике.
День отгорал, но грустилось не за него
- завтра наступит новый. Грустили
от того, что обе понимали: последний раз мы вместе. Мать с нежностью смотрела
то на меня , то на астры. - Как закрою глаза, вижу лес, слышу, сосны шумят!.. Под ногами мох хустит,
иволга заливается... Как я его любила! - Знаю, мамочка... - Никто из моих детей не любит его как я... - Ошибаешься, я очень люблю природу, простовремени нет... - Вот, все вы так говорите, - помолчала, вздохнула, - конечно, сейчас всем трудно живется, у всех на
душе неуютно, с кем ни поговори...Когдая была молодая, люди были радостнее. - Сейчас, - начала я умничать, - люди делятся на две категории: одна думает,
как бы кого надурить, а другая - как бы кто не надурил.Шуткаей не понравилась. Чтобы исправиться, продолжала: - Что-нибудь знаешь о сионизме-глобализме? - Что-то слышала... - Очень богатые и очень умные евреи хотятподчинить весь мир и управлять им. - Не получится. - Почему? - Среди евреев очень много благородных людей,они этого не допустят. Да, досталось моему поколению! Сколько всего
пережито!.. Революция...Гражданская...Отечественная... Сколько народу погибло! А сколько страданий вынесли... Сказали
бы: начни жизнь сначала - ни за что б не согласилась...Нои вашему поколению достанется, и всем следующим... Бедные люди... Жалей людей, детей береги... - Ладно, поживем - увидим... - Цыплята, проникнув в
полисадник, через только им известные щели, прыгали на наши колени и плечи. - Кыш, кыш... - но цыплята не верили, что ихпрогоняют. - А, помнишь, наш гусак приходил с луга сразорванным зобом и я зашивала дырку шелковыми нитками. Два раза приходил... - Помню, конечно.Прожитьдевяносто шесть лет дано не каждому. Скорое расставание неизбежно. И все же на
сердце у меня была тоскливая тяжесть. Мать, понимая мое состояние,переживалапо-своему. Ей не жаль было расставаться с жизнью. Ей жаль было покидать меня,
жаль, что ничего больше обо мне она не узнает, не увидит, не услышит моего
голоса... - Забери фотографии, или сожги, они здесьбольше никому не нужны; подушки. - Снимки заберу, а подушек своих хватает. - На похороны не приезжай, не траться, естькому схоронить. Летом на могилу приедешь.
- Она уже знала, что умрет до
летнего тепла. - Приеду обязательно, не сомневайся, и напохороны приеду, и на могилу летом, и всегда буду приезжать, а то и вовсе
перееду. - Твоя родина теперь там, где твои дети... -Действительно, этот выбор еще предстоит. Я помогла ей встать. Наши глаза
встретились. Вопрос прозвучалкакоткровение, как мольба: - Не забудешь? - меня резануло по сердцу, ноя справилась с дыханием. - Нет, конечно, сколько буду жить... -дыхание снова перехватило. Тогда я сдержалась, не заплакала, плакала она. Это был плач бессилия, плачрасставаниянавсегда... Уезжала с тяжестью насердце: бедная мама, как она справится с неизбежным. Вся надежда на Аню. Глава 25 Неизбежное свершилось Человеку на закате суждено все разлюбить,чтобы душа его, освобожденная
от всех привязанностей, предстала чистой, голой и свободной перед
всевышним.
Святой
отец. В марте мне позвонили,приезжай. Через несколько часов я оказалась на месте. Мать, еще жива, и я
стояла у ее изголовья. Глаза она не открывала.Погладилаей голову, сказала ласковые слова, но не уверена, что она меня восприняла, Аня
уверила, что отходящая все слышит и понимает, но реагироватьсилуже нет. От чайной ложечки воды увернула голову. Мне показалось, что она
пожелала остаться одна, наедине с переходом в небытие. Мы вышли. Ученый, Иван Павлов,описывал естественную смерть как таинство восторга и даже эйфории умирающего.
Это последний подарок природы, наградазапрожитую жизнь... В это, павловское, открытие я очень верю, потому, что и
самой придется умирать... Через некоторое время язашла к ней. Дыхание только что прекратилось. Выражение лица спокойное. Я
положила свою руку на ее лоб, он оказалсяоченьгорячим - в мозгу, очевидно, происходила напряженная
работа: что-то завершалось, укладывалось, и, кто знает, возможно, куда-то
передавалось...Энергияжизни переходила в другое измерение
- куда и зачем -
тайна Вселенной. Воистину, душа человека должна созреть как яблоко,чтобы умереть было легко, желанно и не причинить своим уходом непреходящую больсвоимродным. Закон природы завершил свое неизбежное дело, завершена человеческая жизнь.
Моя копилка на издание книги.
|
| |
| |
