|
НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ
|
|
| Станислав_Ластовский | Дата: Воскресенье, 04 Май 2014, 09:26 | Сообщение # 1 |
 Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Награды: 3
Репутация: 6
Статус:  | НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ
Глава первая
Автобус с коротко подстриженными новобранцами отошел от военного комиссариата Дзержинского района Ленинграда 8 октября 1959 года. В автобусе нас тридцать человек. Куда повезут, и сколько времени будем ехать, неизвестно. В призывной повестке написано: «при себе иметь продукты на одни сутки, кружку и ложку». В армию призывали с девятна-дцати лет, мне исполнилось двадцать. Предоставили отсрочку для завершения учебы в тех-никуме, но для лечения радикулита отсрочка не была предусмотрена. Радикулит впервые дал о себе знать во время работы над дипломным проектом, когда встал из-за стола и не смог разогнуться. Врач призывной медицинской комиссии прочитал мою медицинскую справку и сказал: «В армии есть медицинская служба, там и вылечат», и поставил штампик «годен к строевой службе».
Друг детства, Олег, закончивший техникум на год раньше и распределённый после оконча-ния в город Каменск – Уральский, узнав о моём призыве в армию, прислал в качестве посо-бия по службе книгу Я.Гашека «Приключения бравого солдата Швейка».
Когда автобус повернул на набережную Большой Невки, оставив Финляндский вокзал спра-ва, стало ясно, что везут на Карельский перешеек. Последним дорожным указателем был «посёлок Токсово». Мы проехали какое-то время по посёлку и остановились перед металли-ческими двухстворчатыми воротами с красной звездой на каждой створке. Из домика рядом с воротами, КПП (Контрольно – пропускной пункт), вышел солдат, открыл ворота, и мы въехали на три года в армейскую жизнь. Перед нами был ряд аккуратно покрашенных одноэтажных деревянных зданий, казарм, несколько кирпичных зданий неизвестного пока назначения, большая заасфальтированная квадратная площадь – плац, где будем отрабатывать строевой шаг, и еще какие-то строения вдали. Вся территория за высоким сплошным деревянным забором с колючей проволокой. Призывников, вышедших из автобуса, офицер сопровождения после переклички передал подошедшему старшине по списку.
Вот мы и в казарме. Здание кирпичное двухэтажное. Называется «Карантин». Здесь предстоит прожить первый месяц службы, пока будем проходить «курс молодого бойца». В «карантине» уже примеряют солдатскую форму новобранцы, прибывшие раньше нас. Запи-сав размеры одежды и обуви, старшина повёл нас строем на вещевой склад, где каждому выдали нижнее бельё, гимнастёрку и бриджи (галифе), сапоги с портянками, комплект погон и эмблем, пилотку со звёздочкой, флягу и вещмешок, в котором уже лежали белая льняная ткань для подворотничков и комплект для шитья (иголки и черные, белые и зелёные нитки). Уложив то, что поместилось, в вещмешок, взяв в руки остальное, возвратились в казарму и стали переодеваться. Хлопчатобумажные кальсоны белого цвета с завязками на уровне щиколоток и белыми пуговицами на поясе были мне коротки, руки высовывались далеко из рубашки, но старшина сказал, что это не кальсоны и рубашка малы, а мои руки и ноги длинны. Впрочем, обещал их заменить после ближайшего банного дня. Прежде чем надеть сапоги, нужно на ноги навернуть портянки, что оказалось совсем не просто и получилось только когда старшина, сняв с правой ноги сапог, показал, как это делать. Белый подворотничок должен выглядывать из воротника гимнастёрки на 1-2 миллиметра. Исколов пальцы иголкой, пришивал его, отпарывал и опять пришивал, пока не добился нужного результата. Только справились с этим заданием, примерили форму, а гражданскую одежду сдали для отправки домой, как прозвучала команда:
- Оправиться и подготовиться к обеду! Это значит, что вам за пять минут нужно схо-дить в туалет, вымыть руки и выйти на построение.
-А если мы не успеем?
- В армии вы должны всегда и везде успевать и не задавать глупых вопросов.
По команде «строиться на обед» нас построили по росту в колонну по – четыре и мы, в оди-наковой форме, со стороны все на одно лицо, пока еще не строевым шагом, но в ногу, пошли в столовую. В столовой всех рассадили по скамейкам за длинные столы по пять человек с каждой стороны, но не сразу. Сначала нужно было встать в два ряда вдоль стола, затем, по команде «сесть!» всем одновременно сесть так, чтобы был единый хлопок. Если садились в разнобой, поступала команда «встать!», потом «сесть!». И так до тех пор, пока не получится один хлопок. Называлось это «дёргать гвозди». На столе стояли расставленные дежурными по столовой алюминиевые миски с ложками и на краю со стороны прохода два бачка с черпаками. В одном бачке было первое, в другом – второе. Рядом с бачками лежала буханка нарезанного на десять кусков хлеба. В центре стола стоял большой алюминиевый чайник со сладким чаем и десять кружек. По воскресеньям и праздникам полагался компот из сухофруктов. Через тридцать минут следовала команда «встать!». Независимо от того, закончил ты обедать или нет, нужно всем одновременно вскочить и ждать команду «выходи строиться!».
Если вскакивали не одновременно, опять «дёргали гвозди». После обеда получили парадную форму, шинели и зимние шапки. До самого ужина всё это подгоняли и подшивали. После ужина, на котором съели по миске картофельного пюре с большим куском селёдки и запили чаем, нас в казарме распределили по койкам, выдали по полосатому наматраснику и нижней наволочке и повели на склад фуража, где наматрасники и наволочки нужно было так плотно набить соломой, чтобы не чувствовать своими рёбрами проволочную кроватную сетку. Взвалив на плечи матрас и, неся в руках подушку, возвратились в казарму, получили постельное бельё и полотенца и начали учиться заправлять кровати. Сначала по шнуру выставили ряды кроватей. Потом их нужно было застелить так, чтобы заправленное одеяло по краю матраса смотрелось как отутюженное, а подушки на всех кроватях выстроились в одну линию. В девять часов вечера построение и вечерняя пофамильная перекличка, час личного времени и подготовки ко сну, в десять вечера - команда «отбой!». По этой команде нужно за тридцать секунд раздеться, аккуратно сложить вещи на табуретку, стоящую у торца кровати, и лечь в постель. Если кто-то не укладывался в нормативное время, следовали команды: «подъём!», «одеваться и строиться!». Время на одевание – 45 секунд. Если не успевали, всё повторялось сначала. Только добившись выполнения норматива, дежурный по казарме сержант давал команду «отбой, всем спать» и выключал свет.
Пытаюсь уснуть. В голове, переполненной впечатлениями первого дня службы, мысли риф-муются в стихотворение:
Осень пятьдесят девятого. Повестку прислал РВК.
Мама немного поплакала, провожая сынка,
Вот и автобус. Поехали. Город остался вдали.
Тридцать остриженных мальчиков в неизвестность ушли.
Прибыли. Казармы белёные. На плацу тишина.
- Распределяйте прибывших, - командует старшина…
После отбоя вспомнил маму, соседку мной не целованную,
Голову уронил на подушку соломенную…
Закончился первый день службы в Советской Армии, а впереди еще тысяча девяносто четыре дня службы и полтора километра пока не съеденной слёдки. Завтра поднимут в шесть утра, и начнётся новый день, расписанный по часам и минутам.
Воинская часть 11596, где предстояло начать службу, учебная союзного подчинения. Мини-стром обороны был недавно назначенный Р.Я.Малиновский, но порядки в учебной части оставались еще как при бывшем министре Г.К.Жукове. Внутри части солдату разрешалось передвигаться либо бегом, либо строем. Если идут вдвоём, то в затылок друг другу. Перед идущим навстречу старшим по званию солдат должен был перейти с бега на строевой шаг и отдать честь. За любым проступком следовало наказание – лишение права на увольнение или наряд вне очереди. В наряд сроком до пяти суток могли направить на любые работы от кухни до чистки туалетов. Если проступок более серьёзный, например «самоволка» (оставле-ние части без разрешения), отправляли на гауптвахту, которую могли назначить простой или строгой. На простой гауптвахте держали за решеткой под караулом от пяти до двадцати суток и привлекали для выполнения самых тяжелых и грязных работ. На строгой – до десяти суток на хлебе и воде, но без привлечения к работам. Спальное место - деревянный топчан без постельного белья. Одеялом служила шинель, подушкой зимняя шапка или свёрнутая гимнастёрка.
При новом министре обороны, с января 1960 года, порядки несколько смягчились. Вместо соломенных выдали ватные матрасы и подушки, внутри части можно было спокойно ходить, а не бегать, в столовой перестали «дёргать гвозди» и разрешили выходить из-за стола по одному.
Второй день службы начался с подъёма в шесть часов утра, затем зарядка, завтрак, занятия по курсу молодого бойца, который включает в себя зубрёжку Устава строевой службы, отра-ботку строевого шага на плацу, построения и перестроения, разучивание строевых песен при движении в колонне. После обеда и тридцатиминутного отдыха обычно начинались занятия по преодолению полосы препятствий. Независимо от погоды, в дождь, слякоть, снег нужно проползти под протянутой на высоте около полуметра проволокой, пробежать сто метров, спрыгнуть в окоп, достать учебную гранату и метнуть её в цель; затем выскочить из окопа, пробежать по бревну на высоте одного метра к высокому деревянному щиту, встать на оконный проём первого этажа, перелезть на второй, спрыгнуть на землю и мчаться к финишу, неся на себе автомат, противогаз, подсумки и сапёрную лопатку. Если в норматив не укладывались, всё повторялось сначала. После ужина тренировались в разборке, чистке и сборке автомата. Перед вечерней поверкой обязательная получасовая прогулка с песней, когда нужно было ходить по внутреннему периметру части строем, в ногу и громко, с запевалой, петь строевые песни. Запевалой ни разу не был, потому что еще в детстве слышал от родственников о медведе, наступившем мне на ногу. Если пели вразнобой, прогулка могла затянуться и дольше в счет личного времени. Живущие по ту сторону забора гражданские говорили, что с удовольствием слушают наше ежевечернее пение и, мол, раз поём, значит, нам весело живётся. После прогулки с песнями и вечерней поверки полагался час личного времени перед отбоем. За этот час нужно привести в порядок себя и форму, подшить свежий подворотничок и побриться. Можно написать письмо или что-нибудь почитать. И так каждый день. Всё по распорядку и в строгих рамках устава. Ко времени окончания курса молодого бойца мы успели так подружиться, что некоторые ребята еле сдерживали слёзы, если попадали в разные подразделения.
Учебных батарей несколько. Каждая специализируется на определённом виде пусковых ус-тановок и имеет отдельную казарму. Я попал в батарею номер четыре, которой командовал капитан Широков. Нас распределили по взводам, показали каждому его койко-место в ряду двухъярусных кроватей. Мне достался нижний ярус. И это хорошо, потому что радикулит стал всё чаще напоминать о себе. Когда на новом месте привели себя и вещи в порядок, нас построили. Командир батареи поздравил с окончанием курса молодого бойца, сказал, что с этого дня мы стали курсантами и что воинскую присягу, по обычаю части, примем через десять дней в день Артиллерии, 19 ноября. Учебный день курсанта был также поминутно расписан, как и в карантине, только стали меньше заниматься строевой подготовкой. Основные занятия в начале обучения проходили в технических классах, где по учебным плакатам и макетам нас знакомили с устройством и работой различных механизмов пусковой установки, ракеты и вспомогательных систем. Стены учебных классов были увешаны техническими плакатами, на полках лежали плакаты, свёрнутые в трубочку. Многие плакаты были изношены и затёрты. На одном из занятий, когда был дежурным по классу, развешивая плакаты, сказал комбату, что окончил техникум, умею чертить, могу работать тушью и мог бы эти плакаты обновить. Со следующего дня вместо строевой подготовки, когда все отбивали ноги на плацу, и даже иногда получая освобождение от политзанятий, стал оформлять учебные пособия. До принятия присяги оставалось еще пять дней, когда узнал, что в город едет грузовая машина для получения какого-то имущества со склада на улице Чехова, которая в одном квартале от моего дома. Уговорил старшину включить меня в команду для погрузки и сопровождения груза. Но мне нельзя выйти за пределы склада без документов. Солдатские книжки и само право на увольнение мы получим только после принятия присяги. Удалось убедить командира батареи, что на нашей улице никогда не бывает военного патруля, который мог бы проверить документы. И он, идя на серьёзное нарушение, выписывает мне увольнительную, чтобы мог на часик забежать домой. Когда приехали на склад, старшина сказал, что с погрузкой справятся без меня, но предупредил, чтобы не опаздывал. Хотелось бежать, лететь к дому, но пошел быстрым шагом, чтобы не привлекать к себе внимания. С готовым выскочить из груди бьющимся сердцем взбежал по лестнице на третий этаж, повернул несколько раз ручку старинного, неэлектрического звонка. Вышла мама, от неожиданности испугалась, потом обняла меня и, забыв закрыть дверь, мы пошли в комнату. Мама начала хлопотать, чем меня накормить, но я сказал, что обедать некогда, лучше возьму что-нибудь с собой с расчетом на моих товарищей. Вспомнил про оставшиеся открытыми двери, смотрю, в них проскочила наша кошка Мурка. Оказывается, месяц назад, когда меня забрали в армию, она ушла из дома и только теперь вернулась. Это была простая серая русская кошка, но очень умная и преданная мне как собачка. Появилась она у нас, когда мне было лет десять, и сразу стала только моей. Если лежала у меня на коленях, то ни согнать, ни забрать её было невозможно. Она шипела, выпускала когти, цеплялась за мои ноги, иногда обдирая их. Если я дома, её никто не трогал. Она прыгала через мои сомкнутые кольцом руки; когда строго говорил: «Мурка, сейчас придёт милиционер», громко шипела. Если занимался или читал, сидя за столом, садилась рядом на подоконник, внимательно смотрела в книгу и каждую перевёрнутую страницу сопровождала поворотом головы. Спала у меня в ногах под одеялом даже когда была беременная. Однажды проснулся, почувствовав что-то мокрое в ногах. Оказалось, что выдавил из неё недоношенных котят. А она даже не ушла с моей раскладушки.
Час, выделенный для побывки, пролетел как мгновение. Я простился с мамой и кошкой и помчался на склад. Через две недели получил письмо, в котором мама написала, что когда я ушел, кошка не находила себе места, ничего не ела и однажды, придя с работы, нашла её мёртвую рядом с миской, в которой была нетронутая еда.
К складу на улице Чехова возвратился вовремя. Много позже, когда уже служил в строевой части, оценил поступок нашего комбата, который пошел на риск получения серьёзного взы-скания только ради того, чтобы я на один час попал домой.
19 ноября, когда часть построили на плацу для принятия присяги, повезло с погодой. Мы стояли стройными рядами, побатарейно, с автоматами на груди. Перед строем каждой батареи – стол, накрытый красной тканью с текстом присяги в твёрдой обложке на нём. Курсанты по очереди выходили из строя, брали в руки папку, вставали по стойке «смирно» и громко читали текст, который выучили наизусть еще в карантине. Когда я стал читать, и дошел до слов: «…клянусь защищать мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя себя и самой жизни… если же нарушу мою торжественную присягу, пусть меня покарает суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся…», почувствовал всю серьёзность и ответственность момента. Голос и коленки слегка дрожали. После принятия присяги мы стали полноправными защитниками отечества. Появилось право выхода за пределы части по увольнительной или отпускному билету. Но и прибавилась обязанность по несению караульной службы.
Через две недели после принятия присяги на вечерней поверке не досчитались одного кур-санта. Нас построили в шеренгу по одному. Старшина объявил, что будем стоять по стойке «смирно» пока не найдётся беглец. Командиры отделений следили, чтобы никто не ослабил ногу. Проходит час, два. Стоим в полной тишине и начинаем засыпать стоя. Раздаётся команда «Отбой!». Быстро раздеваемся, но не успеваем лечь, как поднимают снова. Всё началось сначала и повторялось несколько раз. Пол в казарме паркетный. Дневальные регулярно натирают его мастикой. Часам к трём утра, когда разрешили стоять по стойке «вольно», ослабляя то одну, то другую ногу, старшина стал вызывать по одному из строя и мы по – очереди, надев на ногу половую щетку, стали натирать паркет, который к утру блестел как зеркало. Около пяти утра сообщили, что беглец находится на станции Девяткино в комендатуре. Курсант нашей батареи одну остановку не доехал до части, когда патруль снял его с поезда.
Снова долгожданная команда «отбой». Я мгновенно заснул, но через час, в шесть утра, подъём и впереди длинный учебный день.
После неоднократных жалоб на боли в спине мне разрешили пойти в медсанчасть, началь-ником которой был майор медицинской службы С. Основными лекарствами у него были йод и зелёнка. Этими лекарствами он лечил все болезни. Убедившись, что перед ним не симулянт, майор сделал мне такую новокаиновую блокаду, что нога онемела. Ковыляя, прошел мимо нашего комбата, на его глазах с трудом преодолел три ступени крыльца и почти заполз в казарму. Командир батареи сказал, что освобождает меня от строевой подготовки и разрешает внутри части ходить вне строя, но рядом с марширующей колонной.
Пятница – день политической и физической подготовки. Часы, отведённые на политподго-товку, проходили обычно в полудрёме, а иногда я просто засыпал. Если докладчик видел спящих, то говорил сначала тихо: «кто спит…», а потом громко: «встать!». Кто не спал, тот ос-тавался сидеть, а кто спал, тот вскакивал и просыпался. На очередном политзанятии, устав от монотонной речи замполита, спросил:
- Почему мы так много занимаемся политграмотой? Мне кажется, что нас должны учить стрелять и убивать, а не слушать многочасовые политбеседы. Все знают, если не выстрелишь первым, могут застрелить тебя.
Меня поставили по стойке «смирно» до конца политзанятий, потом приказали явиться в по-литотдел. Начальник политотдела части долго объяснял, что успешно воевать и достойно защищать родину может только политически грамотный воин, знающий и понимающий по-литику партии и правительства. Молчал, слушал, но мне казалось, что он и сам не очень-то верит в то, что говорит.
Еще раз попал на проработку к начальнику политотдела через шесть месяцев. В то время произошел военный переворот в африканской стране Конго. К власти, разделённой на две части страны, пришли Чомбе и Мобуту. На утреннем разводе объявили, что в полдень состоится общее собрание части в поддержку одного из них, сейчас и не помню кого, бывшего сержанта, после переворота ставшего полковником. Когда для принятия резолюции собрания о поддержке политики этого новоиспеченного полковника, проводили голосование, спросили, как обычно, кто «за», кто «против» и кто воздержался. Я не был ни за, ни против, я воздержался. Начальник политотдела возмущенно спрашивал, как это получается, что все «за», а я нет. Объяснил, что не знаком с этим полковником, не знаю его политической программы, но я же не против, я только воздержался. Пришлось политработнику опять бороться с моей политической незрелостью, которая на этот раз не прошла для меня безнаказанно. Старшина объявил мне наряд на кухню вне очереди и добавил: «Щоб не повадно було».
После принятия присяги было разрешено посещение части родственниками. Мама приехала в первый же выходной. Для таких встреч была выделена комната при КПП, а в хорошую погоду можно было посидеть с родственниками на скамейке в открытой курилке рядом с КПП. Я был в казарме, когда зазвонил телефон. Дневальный поднял трубку, послушал и говорит: «Бегом собирайся, к тебе приехали». Быстро надел шинель, пилотку и хотел бежать, но вовремя вспомнил, что должен идти сильно хромая. Мама, сидевшая на скамейке, увидела меня хромоногого, испуганно вскрикнула:
- Что с тобой, сынок?
- Не волнуйся, мама, у меня сейчас ничего не болит, просто так надо, - сказал я тихо, чтобы не услышали на КПП. Для встречи с родственниками выделялся один час. За это время мама успела меня накормить разными сладостями и фруктами. Всё, что привозили, нужно было съесть в тот же день, иначе на следующее утро старшина при обходе выбросит всю провизию из тумбочки на пол и объявит наряд вне очереди. В нашей батарее было много ленинградцев. Приезжали почти ко всем. К Васе Федотову никто не приезжал. Призван Василий был из глухой псковской деревни. Многое ему было в новинку. Первый в своей жизни поезд он увидел, когда везли в армию, электрическую лампочку впервые увидел тоже в армии. Тем, что привозили мне, всегда с ним делился. Как-то он взял предложенный мной апельсин и пошел в Ленинскую комнату, где изучал взятый из библиотеки словарь иностранных слов. Часто слыша от нас, ленинградцев, незнакомые слова, стеснялся спросить, поэтому пользовался словарём.
- В школе нам говорили, что Аврора – корабль, который стрелял по Зимнему дворцу во время революции, а в словаре написано, что это богиня Восхода и Заката,- поделился он со мной своими сомнениями. Когда Вася вышел из Ленинской комнаты, я спросил, понравился - ли ему апельсин, и услышал в ответ, что не очень.
- Как же ты ел его?
- Как яблоко,- ответил он.
Объяснив, что апельсин сначала нужно почистить, дал другой и угостил финиками.
- А их нужно чистить? – спросил Василий.
С января месяца к теоретическим занятиям в учебных классах добавились практические, которые проходили в техническом парке. Практические занятия начались с работы на автокране. Через месяц мы уже могли уверенно, как такелажники, установить на ракету специальную траверсу, переместить ракету краном к пусковой установке и аккуратно положить на направляющие. Освоив работу на автокране, перешли к практике вождения. Прежде, чем сесть за рычаги боевой пусковой установки, нужно было научиться управлять сорокашеститонной самоходной пушкой ИСУ- 152К, ходовая часть которой служила базой для нашей пусковой установки. После тренировок по запуску двигателя, отработки необходимых действий в нештатных ситуациях вплоть до ремонта порванной гусеницы, поворотов и разворотов на ходу и на месте, приступили к вождению в полевых условиях на танкодроме. Было приятно сознавать, что такая тяжелая машина послушна тебе, и ты можешь так запросто управлять ею. В кабине пусковой установки обзор у механика – водителя не хуже, чем в обычной грузовой машине, а на учебной самоходке я смотрел на дорогу через толстое триплексное стекло узкой смотровой щели. Если въезжал на вершину любого пригорка, через смотровую щель вместо дороги видел только кусочек неба и не знал, куда опустятся гусеницы машины. Сердце слегка замирало, но через мгновение снова видна дорога, и самоходка не скачет по ухабам и рытвинам танкодрома как легковушка, а плавно покачивается, легко преодолевая попадающиеся препятствия.
Когда через пятьдесят два года привел своего внука в Артиллерийский музей и увидел хоро-шо знакомую мне ракетную установку в качестве экспоната, было такое чувство, словно встретил однополчанина.
В апреле 1960 года нашу воинскую часть передислоцировали. Ехали, как мне показалось, долго, но к вечеру прибыли на территорию бывших офицерских курсов «Выстрел» в 150 ки-лометрах от Ленинграда и в трёх километрах от станции Луга. Это был военный городок с рядами двухэтажных кирпичных казарм, в которых расквартировано несколько воинских частей. Быстро обжили новые помещения и приступили к теоретическим и практическим занятиям на реальной, боевой технике. Вскоре разрешили увольнения в город Лугу, а отличникам боевой и политической иногда давали и отпуск на сутки или двое в Ленинград. Я себя к отличникам не причислял, да и мои командиры тоже, поэтому написал знакомой девушке, чтобы она приехала в Лугу, надеясь в ближайшие выходные пойти в увольнение. Получил от неё письмо с датой и временем приезда. Она написала, что приедет обязательно и еще возьмет с собой подругу. Но за два дня до их приезда в части был объявлен карантин по дизентерии. Заболевших называли «пулемётчиками». Увольнения и отпуска запретили до снятия карантина. В то время телефоны были далеко не у всех, о мобильных телефонах не только ничего не знали, но даже представить себе не могли, что они когда-то появятся. Я не успевал сообщить, что не смогу пойти в увольнение, к тому же именно на это воскресенье меня назначили дневальным по батарее. Пришлось идти в самоволку. Слава Богомолов согласился составить мне компанию. С каптенармусом карантина, у которого в каптёрке хранилась гражданская одежда новобранцев, договорились, что он найдёт, во что нам переодеться. Договорился с друзьями о подмене меня на посту дневального, и мы пошли переодеваться. Из каптёрки я вышел в светлых брюках, клетчатой рубашке с короткими рукавами, летних сандалиях на ногах и тёмных очках на носу. Слава выше ростом. Он смог подобрать себе только спортивный костюм и кеды. Здание карантина для призывников было рядом с забором, в котором несколько досок можно было раздвинуть. Нам предстояло незамеченными выйти за территорию, три километра пройти до Луги, не выходя на дорогу, и к 10 часам утра быть на вокзале. Пока всё складывалось благополучно. Встретили девушек, покупали мороженое, пили пиво, купались, загорали, наслаждаясь свободой. Иногда видели офицеров нашей части. Они не обращали на нас внимания. Вечером проводили девушек на электричку, зашли в магазин, купили несколько бутылок заказанной ребятами водки, уложили их в прихваченный с собой чемоданчик и, счастливые, отправились в обратный путь. Шли, не озираясь, потеряв бдительность. Когда на выходе из города подошли к тоннелю под железной дорогой, кото-рый было никак не обойти, увидели идущего навстречу старшину нашей батареи. Уже про-шли с гулко бьющимся сердцем мимо, когда услышали:
- Курсант Богомолов, стой! Ко мне, быстро!
Слава пошел к старшине. Я, не ускоряя шага, спокойно иду дальше.
- Богомолов, кто это был с тобой? Ластовский, ко мне!
Бежать не имело смысла. Пришлось подчиниться. За тоннелем, с другой стороны насыпи, стояла крытая грузовая машина с нарядом патрулей, сменившихся с дежурства по гарнизону. Старшина, красный от возмущения, сдал нас патрулю, прихватив с собой наш чемоданчик с его содержимым. Патруль оказался из нашей части. Нас повезли не в городскую комендатуру, где нам пришлось бы не сладко, а в свою часть. Когда проехали КПП, офицер, старший патруля, приказал сойти с машины. Славе Богомолову сказал:
- Ты, по-моему, из четвертой батареи. А вы, гражданский, что тут делаете?
Я снял очки и признался, что тоже из четвёртой.
-Старшина просил, чтобы я не сдавал вас дежурному по части. Бегом в батарею! Мы помча-лись в карантин, быстро переоделись, вернулись в казарму, где я снова заступил на пост дневального.
На следующий день командир батареи вывел нас перед строем, поставил по стойке «смир-но» и долго говорил о чести и совести советского солдата. Обещал наказать так строго, чтобы запомнили до конца службы, и велел зайти к нему в кабинет. В кабинете я объяснил, что у меня не было другого варианта выйти из части из-за карантина, но и не выйти не мог и что Богомолов в самоволку не собирался, это я его уговорил.
- Всё ясно. Я бы отправил вас на гауптвахту, строгую, но она, к сожалению, переполнена. Дать вам больше пяти нарядов вне очереди не имею права, а вы заслужили большего нака-зания. Официально объявлю вам пять нарядов на кухню, но ходить в наряд вы будете до окончания учебы и продолжите до отправки в строевую часть, ждать которую, возможно, придётся и месяц, и два. Отправить же вас постараюсь туда, где вы не только девушку, но и старуху увидите не ближе, чем за пятьсот километров.
После отбоя не спалось. Думал о командире батареи, который сделал мне так много хорошего, а я его так подвёл. Принял решение, что сделаю всё для того, чтобы не стать командиром, чтобы не переживать и не отвечать за подобных мне разгильдяев и за их судьбу.
Следующие сутки прошли в наряде по кухне. Мы чистили картошку, мыли посуду, пол в сто-ловой и на кухне, котлы после каждого принятия пищи, расставляли на столах и убирали по-суду. Через день всё начиналось сначала, и должно было повторяться до отправки в строе-вую часть в октябре месяце. Погрустневший Слава предложил объявить себя «пулемётчика-ми», тогда в наряд по кухне не пошлют точно. Так и сделали. Нас поместили в изолятор мед-санчасти. Лежим в кроватях и ждём результатов анализа. Для Славы результат оказался пе-чальным. Его отправили в госпиталь. У меня ничего не обнаружили, но неделю пришлось валяться в карантине. Старшина, недовольный, что не может отправить меня в наряд на кухню, обещал сгноить на хозработах. При первой возможности он направлял меня на самые тяжелые работы, включая разгрузку угля, уборку шлака в кочегарке и чистку хлева в подсобном хозяйстве.
Учеба заканчивалась в сентябре сдачей экзаменов в присутствии комиссии из штаба Ленинградского военного округа. Члены комиссии сидели за длинным столом на краю плаца с примыкающей к нему площадкой для ФИЗО. На стендах рядом со столом развешаны учебные плакаты. Курсанты должны были показать свою строевую и физическую подготовку, знание строевого и караульного уставов, знакомство с техническими характеристиками и устройством ракетной установки. Меня в этот день назначили дневальным по батарее, опасаясь очередной выходки, которая может испортить учебные показатели. Старшина сказал, что всё за меня сделают другие, ведь для членов комиссии все солдаты на одно лицо.
Занятия закончились. Из строевых воинских частей начали приезжать «покупатели», чтобы подобрать для себя будущих младших командиров. Курсантов в батарее оставалось всё меньше. Ленинградцев, которых было большинство, на субботу и воскресенье отпускали домой, остальные, кроме штрафников, ходили в увольнения. Слава Богомолов еще был в госпитале. Я жил в ожидании «покупателей» из Забайкальского или Приморского военных округов, куда обещал отправить командир батареи и куда после госпиталя всё же отправили Вячеслава Богомолова. Начало октября. Суббота. Большинство курсантов или в краткосрочном отпуске в Ленинграде, или в увольнении. В части остались штрафники, новобранцы и находящиеся в наряде. Я красил казарму, когда приказали явиться в штаб. Оказывается, не могут набрать команду для отправки в Киевский военный округ. Мне приказали собрать личные вещи и явиться для оформления документов. В команде нас двадцать человек. Выдали денежное довольствие, сухой паёк на трое суток, и мы поступили в распоряжение двух офицеров и сержанта. Ехали в Киев почему-то не через Витебский вокзал в Ленинграде, откуда идут поезда на Киев, а с пересадкой на станции Батецкая. Может быть, боялись, что мы разбежимся по домам. Поезд на Батецкую прибыл вечером, а киевский поезд будет завтра утром. Нашу команду разместили в зале для военнослужащих. И ночевать нам придётся в этом зале. Сопровождающие нас офицеры сказали сержанту, что он отвечает за каждого из нас, велели никуда не отлучаться, ушли и появились утром за час до посадки на поезд. Мы разделились на группы по 3-5 человек, открыли вещмешки, достали консервы и хлеб, послали гонца в буфет за горячим чаем. Гонец нашей группы возвратился и объявил, что в буфете есть дешевый кубинский ром. Пересчитали наличные и решили взять из расчета по бутылке на двоих. К нам присоединились остальные, включая сержанта. Потом повторили, прикупили плавленые сырки и пирожки с капустой. Пытались что-то петь, но вместо пения получалось нечленораздельное мычание. От бесплодных усилий всю команду сморил сон. Утром проснулись кто на деревянном вокзальном диване, некоторые, полусидя, прислонившись к стене, многие на полу, завернувшись в шинель и положив голову на вещмешок, не снимая шапки. Позавтракали тем, что осталось после ночной гулянки. У всех болели головы, но на их поправку не было денег. Пришли офицеры, а вскоре и поезд. Чтобы есть не очень хотелось, старался побольше спать. Первый день пути то спал, то был в полудрёме. Вечером собрали, по-моему, даже крошки из вещмешка и последние копейки, чтобы взять у проводника чай. На второй день к привычному времени обеда чувство голода победило все остальные. Стали сдавать в общий котёл кто что мог. Собранные часы, электро- и механические бритвы и одну серебряную цепочку продали проводникам. На одной из получасовых стоянок выскочили на платформу, купили на вырученные деньги у местных бабушек горячую варёную картошку, малосольные огурцы, несколько ароматных копчёных карасей, а в ларьке хлеб и на оставшуюся мелочь конфеты к чаю. Жить можно, а завтра утром будем уже в Киеве. Я отдал в общий котел часы «Победа», которые нашел в бане. В Токсово солдат нашей части каждую пятницу водили в поселковую баню в выделенное для нас время. В тот день наша батарея мылась сразу после гражданских. Когда ставил сапоги под скамейку, заметил, что на полу что-то блестит. Это были часы «Победа», которые исправно прослужили мне почти год. Расставаться с часами не хотелось, но есть хотелось больше. Прибыли в Киев. Идём от вокзала строем по, непривычно для ленинградца, круто поднимающейся в гору улице. Окна домов первого этажа через несколько шагов оказываются на втором, а сами дома словно стоят на коленях. Справа через дорогу увидел первое украинское слово, вызвавшее обильное слюноотделение и не требующее перевода «Едальня». На перекладных, с пересадками, приехали в пункт назначения город Лубны Полтавской области. Теперь предстояло служить в воинской части 44220, которая формировалась как образцовая ракетная бригада Киевского военного округа и была наследницей Ясско – Кишинёвской ракетной бригады гвардейских миномётов «Катюша».
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Воскресенье, 04 Май 2014, 09:42 | Сообщение # 2 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Награды: 3
Репутация: 6
Статус: | НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ
Глава вторая
Всех вновь прибывших, кроме меня, распределили по подразделениям на сержантские должности. Моя характеристика, прибывшая вместе со мной в запечатанном конверте, ока-зывается, заканчивалась словами: «на командной должности использовать не рекомендуется». Решили, что раз имею среднее техническое образование, то мне подойдёт должность медника – жестянщика подвижной авторемонтной мастерской. В солдатской книжке моя должность оказалась записанной как «медик – жестянщик». Мастерская еще не была укомплектована ни техникой, ни личным составом. Меня временно приписали к одной из батарей, выделили место в казарме и сказали, что пока поработаю на стройке. В воинских частях всегда что -то строят или перестраивают. Работал каменщиком, потом штукатуром. Когда отработал на стройке дней пять, нагнулся за очередным кирпичом, а разогнуться не смог. «Прострелило» спину. В медсанчасти сделали новокаиновую блокаду, освободили от тяжелых работ и направили в гарнизонную поликлинику, куда ходил на уколы и физиотерапию. Уходил в город после завтрака, возвращался к обеду. После обеда штукатурил внутренние помещения строящегося здания. В первых числах декабря сижу на табуретке у торца своей кровати, читаю письмо. В казарме я да дневальный. Народ на занятиях. Вижу, что в казарму входит дежурный по части, слушает доклад дневального и направляется в мою сторону. Когда офицер подошел, я, как положено, встал по стойке «смирно» с письмом в правой руке, и представился. Офицер мельком взглянул на письмо и сказал:
- Красивый почерк. Пойдёшь ко мне писарем?
- Конечно, товарищ капитан. Куда и когда придти?
- Завтра после завтрака придёшь в штаб бригады, на первом этаже в штабе второго дивизиона спросишь капитана Каменева. Перемещение по службе сегодня согласую с твоим командиром и переведу тебя в батарею управления.
На следующий день после завтрака и утреннего развода пришел в штаб. Капитан Каменев кратко рассказал о моих обязанностях, показал, как нужно заполнять путевые листы водите-лям и другие служебные документы. Когда я стал заполнять путевой лист, он увидел мой почерк и говорит:
- А почерк не такой, как в письме.
- Письмо-то было от мамы,- отвечаю, не глядя ему в глаза.
- Ну ладно, так и быть, оставайся.
Так я стал старшим писарем технической службы второго дивизиона.
В канцелярии штаба рядом со столом, который теперь стал моим рабочим местом, стол на-чальника технической службы, у противоположной стены – стол замполита. В штаб замполит заходил по несколько раз в день. Садился, вынимал из футляра очки, старательно протирал, надевал на нос, доставал из верхнего ящика стола подшивку газет, листал сначала в одну сторону, потом в другую и постоянно курил. Курил одну беломорину за другой, докурив, наполнял мундштук слюной и, смяв желтыми прокуренными пальцами, бросал в стоящий на столе гранёный стакан. Летом, когда мухи не давали спокойно работать, успешнее всех с ними боролся замполит. Услышав жужжание приближающейся мухи, он замирал с прилипшей к губе папиросой, не глядя, на звук делал резкое движение, и муха оказывалась у него в руке. Сунув папиросу в стакан, замполит, осторожно держа пленницу за брюшко, отрывал у неё лапки одну за другой, потом крылышки, бросал её тельце в пропахший никотином стакан и возвращался к перелистыванию газетных страниц.
Стол начальника штаба капитана Стукалова был напротив входа. Начальник штаба заходил в канцелярию с утра, просматривал документы, давал указания и обычно в штабе больше не появлялся. Любимая его поговорка «как надел я портупею, так тупею и тупею». Мой непосредственный начальник капитан Каменев тоже старался в штабе не засиживаться. Ежедневно я выписывал путевые листы (путёвки) водителям автомашин, выезжающих за пределы части. Каждая путёвка должна быть подписана начальником технической службы, которого приходилось для этого искать по всей территории. Для упрощения процедуры предложил ему подписывать с утра чистые бланки, которые оставалось только заполнить. Не любивший формальностей, капитан Каменев сказал:
- Изучи мою подпись и подписывай путёвки за меня. И увольнительные себе тоже подписывай, а то приносишь мне каждую пятницу по две штуки, на субботу и воскресенье…
Второе предложение мне очень понравилось. Теперь я смогу идти в увольнение когда захо-чу, а возвращаться по обстоятельствам, как получится.
Между кабинетом командира дивизиона подполковника Сильченко и канцелярией была комната секретной части, начальником которой был старшина Земелько, а писарем Николай Мищенко, призыва 1960 года, которого я запомнил по первому дню его службы. В день прибытия очередной партии пополнения вновь прибывших построили на плацу и стали предлагать выйти из строя тем, кто имеет рабочую специальность, необходимую для нужд
части.
-Столяры, каменщики, штукатуры, шаг вперёд!
Из строя вышли несколько щуплых, небольшого роста призывников.
-Как-то мелковаты вы для этих специальностей…, а художники есть? Выйти из строя!
-Есть,- раздался громкий бас. Из строя вышел гвардейского роста широкий в плечах украин-ский парубок. Это и был Николай Мищенко родом из Харькова.
Тогда я не мог предположить, что мы будем не просто однополчанами, но друзьями на дол-гие годы. И теперь, пятьдесят четыре года спустя, когда ефрейтор Мищенко давно стал Николаем Акимовичем, кандидатом технических наук, главным конструктором предприятия, «снежным барсом», занесённым в энциклопедию Украинского общества альпинистов, инструктором по горным лыжам, академиком Технологической академии Украины, членом Всеукраинского Союза художников, он остаётся для меня прежним Колей. Живём в разных городах, теперь, к сожалению, и в разных странах, но не реже, чем раз в пять лет, встречаемся по юбилейным датам, преодолевая полуторатысячекилометровое расстояние на поезде или в самолёте, общаемся в скайпе. Для Украины наступило трудное время выбора своего пути, но думаю, что, не смотря ни на что, мы останемся такими же духовно близкими товарищами, как и полвека назад.
Рабочий день в штабе начинался в девять утра, заканчивался, когда из штаба уходил последний офицер. Мы с Колей решили постепенно приучать старшину батареи управления, к которой были приписаны, к нашему свободному расписанию. В списке личного состава мы были записаны не в алфавитном порядке, как все, а в конце перечня. На ежедневной вечерней поверке старшина Онищенко, зачитав список и убедившись, что все на месте, свой перечень заканчивал словом «писаря» вне зависимости от того, находимся мы в строю или нет.
В увольнение обычно мы ходили вместе. Наш маршрут начинался с магазина, где, убедив-шись, что рядом нет офицеров, покупали бутылку самого дешевого вина «Мицне» и шли в столовую. Там заказывали себе одну на двоих порцию гарнира, обычно макароны или пюре, просили пару стаканов и садились за столик. Мы платили за одну порцию, а буфетчица накладывала в тарелку двойную и масла добавляла побольше. После столовой, сытые, довольные и слегка навеселе, гуляли по городскому парку или шли на танцы. Если после танцев провожали кого-то из девушек, возвращались из увольнения порознь.
Получив разрешение самому себе подписывать увольнительные, я не стал записываться в книгу увольняемых, в которой отмечается время выхода из части и время возвращения. Из самовольной отлучки солдаты возвращались в часть в самом дальнем углу территории через лаз под забором, вырытый собаками и расширенный самовольщиками. Там их часто поджидал наряд внутреннего патруля. Я обратил внимание, что забор в нескольких метрах от КПП поворачивает под прямым углом и со стороны входа не просматривается. Забор высотой два метра по всему периметру «украшен» колючей проволокой, а вблизи КПП её нет. Там, за углом, неподалёку от КПП, я и преодолевал забор, используя рядом стоящее дерево. Хватался за нижнюю ветку дерева, подтягивался, перемахивал забор и приземлялся внутри части.
В конце марта усилились боли в спине. На санитарном уазике в сопровождении сержанта медслужбы меня отправили в гарнизонный госпиталь города Полтавы. В госпитале проводили физиотерапевтические процедуры и кололи витамины В6. Врач сказала, что лучше бы В12, но их назначают только офицерам. В один из однообразных госпитальных дней в нашу палату поступил новичок, призванный из глухого горного дагестанского селения. Медсестра дала ему две майонезных баночки для сдачи анализов, сказала, что утром их заберёт и поставит градусник. На вопрос, что нужно делать с баночками, сержант, готовившийся назавтра к выписке, объяснил:
- Баночки вместо тех, что дали, заменишь моими, большего объёма. Они должны быть заполнены под самый край, иначе анализы не получатся. Чем выше будет на твоём градуснике температура, тем лучше. Если будет ниже 38, градусник потри одеялом и пальцами. И не забудь сдать пот на анализ. Баночки рано утром поставишь в процедурной, где будут стоять и другие.
Перед отбоем дагестанцу дали стаканчик из-под микстуры, вату, накрыли несколькими одеялами, чтобы как можно сильнее потел и объяснили, что ватку, когда вынет из-под мышки, нужно отжимать в мензурку. Утром, когда нянечка раздала градусники, он пожаловался, что мало собрал пота. Та недоумённо посмотрела на него, пожала плечами и вышла. Через некоторое время пришла медсестра, собрала градусники, увидела, что у дагестанца температура за сорок и побежала за врачом. Солдата – дагестанца и инструктировавшего его сержанта на следующий день выписали за нарушение режима лечения.
Апрель в том году в Полтаве был очень тёплым. В госпитальном саду зацвели абрикосовые деревья. Выздоравливающим разрешили выходить во двор. 12 апреля после утренних про-цедур гуляю по саду, наслаждаясь теплом и ароматом цветущих абрикосов, и вдруг слышу из динамиков громкой трансляции:
- Внимание, внимание! Говорит Москва! Передаём срочное сообщение ТАСС о первом полёте человека в космическое пространство!
Я помчался в палату, чтобы сообщить эту новость. А там весь больничный корпус уже гудит. Солдаты, офицеры, врачи, медсёстры собрались в просторном вестибюле, обнимают друг друга, поздравляют с победой и стараются держаться поближе к репродукторам в ожидании следующих сообщений. По случаю праздника на обед дали настоящий украинский борщ, котлеты и компот.
Срок моего лечения заканчивался, когда в палате снова появился дагестанец. Ему, выписанному из госпиталя за нарушение режима, объявили пять суток гауптвахты, но арест отложили. Дагестанец был водителем авторемонтной мобильной мастерской и должен был принять участие в учениях с выездом на полигон. Когда закончились учения и боевая техника и автомашины выстроились на дороге в длинную походную колонну, лейтенант – командир автомастерской, сидевший рядом с водителем, сказал, что скоро вернётся, и вышел из кабины. Поступила команда начать движение, а лейтенант еще не возвратился. Машина автомастерской находилась в середине колоны, и водитель вынужден был начать движение вместе со всей колонной. Лейтенант не скоро, но всё же догнал свою мастерскую. Водителю обещал добавить еще пять суток гауптвахты. Тот, расстроенный, на одном из поворотов не справился с управлением, и машина съехала в кювет. Колонна приостановилась, давая дорогу тягачу, который и вытащил из кювета автомастерскую. Лейтенант сам сел за руль, и колонна двинулась дальше. Дагестанца перед отправкой на гауптвахту должен был осмотреть врач, который обнаружил обострение болезни и настоял на отправке его в госпиталь. Возможно, его приключения на этом не закончились, но я уже не был их свидетелем. Через день меня выписали из госпиталя.
Прежде, чем идти в казарму, зашел в штаб доложить о своём прибытии. Пока я был в госпи-тале, Коле Мищенко пришлось совмещать свои обязанности с моими. Он сказал, что успешно с этим справился, и предложил отметить моё прибытие выходом в город. В увольнение пошли вдвоём. Зашли в магазин, в столовой вином «Мицне» отметили моё возвращение и решили пойти в городской клуб на танцы. Я стоял возле стенки и смотрел на танцующих, когда мои глаза встретили яркий как прожектор взгляд девушки, направленный, как мне показалось, прямо в меня. Она стояла у противоположной стены, и мы пошли навстречу друг другу. И танцевали, не замечая, как один танец сменял другой. Когда танцы закончились, мы стояли в центре пустого зала и не понимали, почему все потянулись к выходу. Из клуба вышли последними.
Взявшись за руки, гуляли по парку до его закрытия, Потом по самым дальним и тёмным улицам Лубён. Остановились на территории детского садика, где можно было присесть на низкую скамеечку или невысокий деревянный стол. Вечер был тёплым, но мы, тесно прижавшиеся друг к другу, дрожали. Я дрожащими руками стал расстёгивать брюки, в нетерпении рванул их, пуговицы с треском оторвались и улетели в темноту…
Я проводил девушку до её дома и помчался в свою часть. Подхожу к нужному мне дереву рядом с забором и вижу под ним ящик из-под овощей или фруктов. С мыслью о том, что кто-то позаботился о моём удобстве, встаю на него…, а ящик вдруг как залает! Оказывается, в нём поселилась бродячая собака. Через забор я не перелез, а перелетел! Пришел в казарму, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, подошел к своей койке и лёг, но долго не мог за-снуть, снова и снова возвращаясь к событиям вечера и думая о встретившейся мне девушке, Вале Петлицыной, о которой успел узнать, что ей девятнадцать лет, что она учится в Кировоградском техникуме. Из Кировограда приезжает, в основном, на летние и зимние каникулы и иногда, когда есть деньги, на выходные дни.
Суббота была рабочим днём, и мы в увольнение ходили в полевой форме. При выходе в город в воскресенье, даже в жару, на солдате должен быть полушерстяной китель со стоячим воротником, застёгнутый на все пуговицы и крючки, и полушерстяные брюки – бриджи, заправленные в кирзовые сапоги. Начало тёплой украинской осени. Воскресенье. Поздно вечером, после одиннадцати, иду по неосвещённой стороне улицы и неожиданно слышу знакомый голос лейтенанта – финансиста из штаба бригады:
-Рядовой Ластовский, стоять!
Не оборачиваясь, но постепенно ускоряя шаг, иду дальше. Когда почувствовал, что меня никто не преследует и уже начал успокаиваться, моя правая нога шагнула в черную пустоту.
Я полетел вниз и упал на дно невидимой в темноте недавно выкопанной ремонтниками глубокой траншеи. Глубина выше моего роста. Нащупал ногой торчащий из боковой стенки кусок арматуры, встал на него и выбрался. Если бы падал чуть правее, эта арматура вошла бы как раз в мой живот. Когда вылез, ощупал себя, убедился, что руки – ноги целы, а вот мой парадный мундир скользкий от налипшего на него чернозёма и глины. Лицо тоже было всё в глине. Кое-как обтёршись носовым платком, направился в сторону части. Никого больше не встретив, перелез через забор и пошел в казарму. Когда зашел в умывальную комнату и увидел себя, вымазанного с ног до головы, да еще в фуражке с козырьком, задравшемся вертикально вверх от удара при падении, понял, что поспать не удастся.
Назавтра поднимаюсь на второй этаж в штаб бригады и почти сталкиваюсь со вчерашним лейтенантом
-Ластовский, не тебя-ли я видел вчера в городе поздно вечером?
-Никак нет, товарищ лейтенант, я вчера даже в увольнении не был. Можете проверить по книге увольняемых.
31 мая, в день рождения, иду после обеда в штаб. Навстречу идёт незнакомый капитан. Как положено, отдаю ему честь.
-Рядовой Ластовский, почему у вас воротник гимнастёрки расстёгнут? Немедленно застегните.
И пошел дальше. Застёгиваю воротник и недоумеваю: откуда он знает мою фамилию?
На следующий день вижу этого капитана в штабе. Оказалось, наш штаб расширяют, в нём создают строевую часть, начальником которой назначен капитан Подбельцев, прибывший из Германии. Он узнал меня по фотографии, которую видел, просматривая личные дела.
-Ластовский, вы с завтрашнего дня переходите в моё подчинение. Перевод согласован с начальником технической службы. Он готовит вам замену. Спросил, часто-ли хожу в увольнения. Воспользовавшись моментом, сказал, что капитан Каменев обычно выписывает мне по пятницам отпускной билет на двое суток.
-Ну, что же, эту традицию мы продолжим. Кстати, почему вы на ефрейторской должности, а рядовой? Подготовьте представление на присвоение вам звания. Я его завизирую и направ-лю в строевую часть бригады.
Так я стал писарем – чертёжником войсковой части 92717. Но носить поперёк погон ефрейторскую лычку, которую в армии называли «соплёй», не хотел. Когда отнёс представление в штаб бригады, попросил сделать так, чтобы в приказе о присвоении званий моей фамилии не было.
- Почему на ваших погонах нет лычек? - спустя несколько дней спрашивает мой новый на-чальник.
-Товарищ капитан, бумага, наверное, затерялась в штабе бригады. Моей фамилии в приказе не было.
Позже мне всё же присвоили это звание в честь двадцать третьего съезда партии, но лычки к погонам я так и не пришил, а в феврале следующего года меня разжаловали из ефрейторов в рядовые, но об этом позже. А пока мне пришлось пересесть за стол, который оказался рядом со столом замполита с гранёным стаканом на нём, всегда полным окурков. Передо мной поставили пишущую машинку. Пришлось её осваивать. Первое время подготовка самого простого приказа занимала целый день, потом дело пошло быстрее.
За моим рабочим столом писаря технической службы сидел теперь солдат весеннего призыва Иван Вернидуб.
Капитан Подбельцев был настоящим строевым офицером, требующим выполнения Устава строевой службы. Сколько бы раз в течение дня он не заходил в штаб, требовал, чтобы при его появлении мы вскакивали и стояли по стойке «смирно», пока не разрешит сесть. Я слу-чайно узнал, что капитан иногда жалуется на боли в спине. Решил, что у него тоже радикулит. Однажды, когда зашел Подбельцев, Ваня Вернидуб и Коля, зашедший к нам, вскакивают, а я с трудом поднимаюсь из-за стола.
-Ластовский, что с вами?
-Радикулит, товарищ капитан.
-С сегодняшнего дня, когда захожу в штаб, вам разрешаю не вставать.
Коля Мищенко был увлечен творчеством. Он писал копию с картины Васнецова «Итальянский полдень» по заказу командира дивизиона и целыми днями не выходил из своей «секретной» комнаты. Копия оказалась настолько хороша, что и сейчас я могу представить себе жгучую итальянскую красавицу, собирающую виноград в лучах яркого южного солнца. Подполковник Сильченко оценил её по достоинству – десятью сутками отпуска на родину, в город Харьков.
В середине лета пришли служить два младших лейтенанта, на погонах которых было по од-ной маленькой звёздочке, поэтому их называли «микромайорами». Ракетным войскам не хватало квалифицированных геодезистов. Это сейчас при помощи навигатора можно определить координаты любой точки, где ты находишься и в любое время суток, а тогда это могли сделать только геодезисты по своим приборам. Если ракета установлена без точной привязки к местности, то полететь может неизвестно куда. Вот и мобилизовали этих младших лейтенантов запаса, закончивших учебные заведения по специальности «геодезия и картография». У каждого дома осталась семья, дети. Возраст около тридцати, а они еще «микромайоры» с соответствующим должностным окладом, на который семью не прокормишь. Оба коммунисты, поэтому выбор был либо служить, либо положить на стол свой партийный билет. Служить они не хотели и искали любую возможность, чтобы избавиться от армии. Спросили у меня разрешения иногда заходить в канцелярию штаба, чтобы меньше попадаться начальству на глаза. Я разрешил при условии, что каждый раз будут мне приносить и класть на стол пачку папирос «Беломор». Их разговоры начинались с воспоминаний о доме и семьях, а заканчивались поисками способов освобождения от службы. Один из них решил, что если потеряет личное оружие, пистолет Макарова, то его уволят из армии. Солдатские туалеты были общими, с выгребными ямами. Назначенный дежурным по части, который обязан иметь оружие при себе во время дежурства, он пошел в туалет, вынул пистолет из кобуры и бросил в выгребную яму, а при сдаче дежурства доложил, что пистолет потерял и не знает где. Началось следствие, в ходе которого, чтобы избежать уголовной ответственности, ему пришлось сказать, что кобура оказалась расстёгнутой, и в туалете пистолет случайно выпал. Ни в чем неповинным солдатам пришлось вычерпать всё содержимое ямы и в густой жидкой грязи искать пистолет на ощупь. Нашли. Младшему лейтенанту объявили строгий выговор и оставили служить дальше.
В один из летних вечеров Коля сказал, что хочет пойти на этюды на Лысую гору, чтобы написать восход солнца. Нужно было выйти из части затемно и возвратиться до подъёма. Лысая гора возвышалась над излучиной реки Сулы в нескольких километрах от части. Идём почти в полной темноте, ориентируясь по излучине реки. Тишина нарушается только равномерным шумом местной электростанции. Подходим к небольшому пруду. Слышим сначала одиночное кваканье, потом к нему прибавились голоса других лягушек, которые объединились в лягушачий хор, перекрывший шум электростанции. Слушать хор некогда. Идём дальше. Тропа, еле различимая в зарослях орешника, начала подниматься в гору, когда услышали впереди громкий и быстрый топот. Остановились и стали всматриваться в просвет зарослей. Увидели спешащего по своим делам крупного ежа. Подождали, когда он уйдёт с тропы, и продолжили подъём. В ожидании восхода Коля приготовил этюдник и краски. Я стоял рядом и смотрел, как солнце сначала робко выглядывает из-за горизонта, потом поднимается всё выше, увеличиваясь в размерах. Обратно возвращались почти бегом и успели до подъёма «нырнуть» под одеяло.
В последних числах июня пришел наниматься на сверхсрочную службу местный житель, демобилизовавшийся из армии в прошлом году. После собеседования с будущими командирами, он принёс мне свои документы и спросил, как долго их будут оформлять. Я объяснил, что часть секретная, поэтому допуск – разрешение для работы с секретными документами приходится ждать до двух, а иногда и дольше месяцев, умолчав, что обычно на это уходит не больше тридцати дней.
-А можно как-нибудь ускорить?
-Нужно подумать, - сказал я, держа в руках документы.
Коля Мищенко стоял рядом, пытаясь не рассмеяться.
-Вы уж постарайтесь оформить побыстрее. А когда будете в увольнении, заходите в гости. Адрес записан в анкете.
Теперь мы с Колей, идя в увольнение, сначала шли к Шараповым, где улыбчивая хозяйка, мать будущего сверхсрочника, ставила перед нами большую сковороду с шипящей на шкварках сала яичницей и графинчик крепкого самогона – горилки. Пока мы, нахваливая, ели яичницу, запивая самогонкой, хозяйка рассказывала о своём сыне – простаке, который вечно куда-то вляпается. После школы, вместо продолжения учебы, поехал поднимать целину, теперь, отслужив три года, снова собирается в армию. Мы слушали, выпивали по две – три стопки и говорили, что документы вот-вот будут готовы. Через четыре недели разрешение – допуск поступило в секретную часть Коли Мищенко. Мы подождали конца недели и пошли к Шараповым, чтобы сообщить новость и, может быть, последний раз посидеть у них за столом.
Когда я готовил приказ о зачислении, Шарапов сказал, что его оформляют на сержантскую должность, а в личном деле его звание «ефрейтор». Значит, опять придётся носить на плече автомат, а если бы имел сержантское звание, ему полагалось бы иметь пистолет и портупею. Спросил, нельзя-ли ему присвоить сержантское звание. Я обещал, и написал в приказе: «…зачислить на сверхсрочную службу и присвоить звание Младшего сержанта». Поздравил Шарапова с будущим присвоением сержантского звания, но приглашения заходить в гости не услышал.
Прошло несколько месяцев. После отъезда очередной проверочной комиссии из округа, мой начальник штаба капитан Стукалов влетел в канцелярию и резко затормозил у моего стола.
-Кто тебе дал право присваивать воинские звания, да еще сверхсрочникам? Может быть, ты и зарплату будешь им платить?
Потом последовали междометия, которые бумага не выдерживает. Я стоял и, молча, слушал, понимая тяжесть своей вины. Позже узнал, что начальник штаба получил выговор, и из его зарплаты высчитали стоимость портупеи. Меня на месяц лишили права увольнения в город и тоже объявили выговор, который я сам и оформил приказом. Шарапов продолжил свою службу в звании младшего сержанта.
В начале августа появилась счастливая возможность провести ночь с Валей Петлицыной в её доме. Мать Валентины заступила на ночное дежурство в местной гостинице, где она работала, а тётушка с сыном уехала в гости к родственникам. Мы оставили радио включенным, чтобы оно разбудило меня в шесть утра. В полночь наступила тишина, и мы уснули. Проснулись, услышав по неожиданно включившемуся радио:
-Внимание, внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! Передаём важное пра-вительственное сообщение ТАСС! В космическом пространстве на орбите вокруг Земли находятся два космических корабля с советскими космонавтами на борту…»
Я вскочил, готовый одеться и бежать в часть. Было начало четвёртого часа утра.
Осенью 1961 года все газеты и радиопередачи были посвящены предстоящему внеочередному двадцать третьему съезду КПСС. К этому времени большинство из тех, кто призывался в одно время со мной, побывали дома, получив отпуска. Решил поговорить с начальником штаба о моём отпуске.
-Товарищ капитан, я прослужил два года, домой еще не съездил, а другие…
-Другие получили отпуск на родину за успехи в боевой и политической подготовке. А тебе за что давать отпуск? Может быть за то, что незаконно присвоил Шарапову звание сержанта?
-Товарищ капитан, а может быть в честь съезда партии?
-Ефрейтор Ластовский, почему у тебя не нашиты лычки на погонах?
-Так ведь приказ где-то затерялся.
Прошло несколько дней. Я, уже свыкшийся с мыслью, что в отпуске мне не бывать, слышу голос входящего в канцелярию начальника штаба:
-Пиши приказ: «В ознаменование двадцать третьего съезда КПСС за успехи в боевой и политической подготовке предоставить краткосрочный отпуск на родину…»
В конце перечня фамилий отпускников он назвал мою, и добавил:
-И допиши: «Старшему писарю – чертёжнику строевой части Ластовскому присвоить звание ефрейтора». Если увижу тебя в штабе без лычек, пеняй на себя!
В штабе бригады отпуск оформили быстро. На следующий день я уже был на вокзале. Пока ждал поезд, отправил маме телеграмму. Поезд скорый. Ехал быстро, а время тянулось медленно, так хотелось скорее попасть домой. Моё место в плацкартном вагоне оказалось боковым. Сижу, скучаю. То в окно смотрю, то на снующих туда – сюда по проходу пассажиров. Вижу, идёт солдат, тоже отпускник. Он увидел мой гвардейский значок, и говорит:
-В седьмом, купейном, вагоне едут иностранцы, похоже, чехи. Они мне подарили значки.
Сходи к ним. Может и тебе подарят. Добавишь к своему гвардейскому.
Решил пойти посмотреть, заодно и ноги размять. Вижу, в коридоре у окна купейного вагона стоят два пожилых иностранца и о чем-то оживлённо беседуют. Увидев гвардейский значок, один из них на хорошем русском языке, спросил, за что получил эту награду. Я объяснил, что служу в гвардейской части и еду в отпуск на родину.
-Мы тоже возвращаемся на родину, в Чехословакию, после путешествия по вашей стране. А где твоя родина? – спросил чех.
-Я еду в Ленинград.
-О…! Онегин, добрый мой приятель…
Я продолжил:
-Родился на брегах Невы, где, может быть, родились вы, или гуляли, мой читатель…
Из купе вышла девушка и, молча, слушала. Я рассказывал о Ленинграде, он о Праге.
-Познакомься с нашей попутчицей. Её зовут Алена. Она из города Оломоуц. Беседа стала еще оживлённее. Меня пригласили посетить Чехословакию. Я ответил, что впереди еще целый год службы.
-Может быть, мы сможем переписываться? Давайте обменяемся адресами, - предложила Алена.
- Пока служу, мы переписываться не сможем. А осенью следующего года вы мне можете написать по ленинградскому адресу.
Она записала мой адрес в записную книжку и пошла в купе, чтобы там найти листок бумаги, написать свой адрес и захватить значки для меня. Старший, по возрасту, чех стал рассказывать, что язык изучил, находясь в русском плену во время первой мировой войны. Чехосло-вакия входила в состав Австро – венгерской империи, и он вынужден был воевать против России. Лагерь военнопленных находился в городе Лубны Полтавской губернии. Мелькнула мысль: ведь наша часть находится в этом городе…
-А ты откуда едешь, солдатик?
Я не успел придумать, что ответить, как из крайнего, двухместного, купе вышел человек в форме железнодорожника, сидевшей на нём как военный мундир, в белой рубашке с черным галстуком, подошел ко мне вплотную и тихо сказал:
-Рядовой (в отпуск я ехал без лычек), тебе здесь делать нечего. Возвращайся в свой вагон.
Я всё понял. Извинился перед чехами, сказав, что спешу, попросил передать привет Алене и пошел в свой вагон без значков и адреса чешской девушки.
Осенью 1962 года, после увольнения из армии, получил письмо из Чехословакии от Алены Коусаловой из города Оломоуц. Начали переписываться. Она присылала фотографии свои, семьи, своего дома с цветущим садом. Мы обменивались открытками и даже спичечными этикетками, которые я в то время начал коллекционировать. Алена училась музыке и пела в местном оперном театре. Ей было непонятно, почему она может приезжать в Советский Союз, правда, в Ленинграде еще не была, а я не могу приехать в Чехословакию. Я же не мог ей написать, что у меня, с зарплатой 85 рублей в месяц, нет на это денег, и что работаю в организации, откуда съездить за границу, даже в дружественную Чехословакию, вряд-ли разрешат. Переписка прекратилась в 1968 году, когда в Чехословакию ввели советские войска.
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Четверг, 08 Май 2014, 05:20 |
| |
| |
| webmanya | Дата: Воскресенье, 04 Май 2014, 10:05 | Сообщение # 3 |
 Руководитель издательского отдела
Группа: Администраторы
Сообщений: 5614
Награды: 109
Репутация: 181
Статус: | Пожалуйста, размещайте все главы в одну тему.
Готова ответить на вопросы, касающиеся издания и публикаций.
mail@izdat-kniga.ru
С уважением, Мария
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Воскресенье, 04 Май 2014, 10:35 | Сообщение # 4 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Награды: 3
Репутация: 6
Статус: | Спасибо что попал, Маша, но я не понял, что попал в другую тему
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Четверг, 08 Май 2014, 06:01 | Сообщение # 5 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Награды: 3
Репутация: 6
Статус: | Уважаемый Nikolai, в Яндексе по указанному Вами адресу я вышел на тему и отправил третью главу рассказа "НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ".
С уважением, С.Ластовский
|
| |
| |
| Nikolai | Дата: Четверг, 08 Май 2014, 09:01 | Сообщение # 6 |
 Его Величество Читатель
Группа: Модератор форума
Сообщений: 6802
Награды: 71
Репутация: 218
Статус: | Станислав, я перенесу Вашу третью главу в эту тему, чтобы всё было в одном месте, вот так:
"Будьте внимательны к своим мыслям, они - начало поступков"
Лао-Цзы.
Ведущий проекта "Герой нашего времени. Кто он?"
Редактор газеты "Сказобоз"
|
| |
| |
| Nikolai | Дата: Четверг, 08 Май 2014, 09:09 | Сообщение # 7 |
|
Его Величество Читатель
Группа: Модератор форума
Сообщений: 6802
Награды: 71
Репутация: 218
Статус: |  Станислав Ластовский
http://soyuz-pisatelei.ru/index/8-6805
НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ
Глава третья
В октябре 1961 года поезд прибыл на Витебский вокзал рано утром. Десять дней отпуска пролетели быстро. Успел встретиться с друзьями, посетить родственников, но гораздо боль-ше не успел. Успел познакомиться с девушкой, но через три дня уже нужно было уезжать.
Условий для секса во времена нерешенного квартирного вопроса, который, как известно, «испортил москвичей», и не только их, конечно не было. Всё могло начаться со встречи на танцах в профсоюзном клубе, на вечеринке у общих знакомых или в метро, когда сначала видишь показавшиеся тебе прекрасными глаза, потом оказывается, что владелица этих глаз выходит на той же станции, что и ты, на эскалаторе стоит выше тебя на одну ступеньку, и её рука в красной варежке рядом с твоей. И тогда варежка превращается в красную мышку, которую ты хочешь прихлопнуть рукой, а она сначала старается увернуться, потом не очень старается, а в конце эскалатора, когда резиновый движущийся поручень уходит круто вниз, мышка остаётся в твоей руке, вы вдвоём продолжаете свой путь, и ты, сняв красную варежку, дуешь на её пальцы, согревая их своим дыханием. Тебе уже кажется, что всё будет развиваться по уже сложившемуся внутри тебя сценарию, но это только кажется. Варианты могут быть самые разные. Возможно, вот так, взявшись за руки, вы и пройдете весь путь, кем-то для вас предназначенный; возможно этот путь закончится резким движением, после которого на память о встрече останется только красная «мышка» в твоей руке. Или эта прогулка продлится до позднего вечера и закончится на слабо освещённой площадке последнего этажа многоэтажного дома, а, может быть, только с этого начнётся и продлится до того времени, о котором говорят: «… а дальше – тишина».
Отпуск закончился, как ему и положено, неожиданно. Опять я в вагоне. Поезд ещё не отошел от платформы, а я уже скучаю и надеюсь скоро вернуться.
А в моей, как это ни странно звучит, всё же в «моей» части подозрительно тихо и пусто. За несколько дней до моего возвращения из отпуска, часть была поднята по тревоге, погрузилась в эшелоны вместе со всей техникой и убыла на учения с боевыми стрельбами на полигон «Капустин Яр». В штабе и в казармах пусто. Иногда встретится прапорщик из тех, что оставлены для жизнеобеспечения части или несущие караульную службу недавно принявшие присягу «молодые» осеннего призыва. Скучно и словно чего-то не хватает. Неожиданно появился Мищенко. Приехал пассажирским поездом.
Полигон Капустин Яр находится на севере Астраханской области в полупустынной продуваемой всеми ветрами местности. Осенью пронизывающий ветер, от которого не спрячешься, несёт с собой, кроме песка, еще снежную, колючую крупу. Жили в палатках, обогреваемых печками – буржуйками. Подполковник Сильченко, увидев покрасневшие и распухшие руки Мищенко, возмутился:
-А ты что здесь делаешь?
- Прибыл вместе со всеми, товарищ подполковник.
-Здесь есть, кому тебя заменить, а если пострадают твои руки, мы можем потерять талантливого художника. Чтобы уже завтра я тебя здесь не видел!
Добавил еще несколько крепких слов в адрес тех, кто отправил Колю Мищенко на эти учения, подозвал капитана Подбельцева, оказавшегося рядом, и приказал срочно подготовить приказ и проездные документы до станции Лубны.
На следующий день командирский уазик доставил Мищенко к поезду. И вот он снова в род-ной части. Начались взаимные расспросы, рассказы и обмен накопившимися впечатлениями. Главным героем рассказов был Шарапов, которому я присвоил когда-то сержантское звание досрочно. Воинские эшелоны могут сутками ехать без остановок, могут остановиться на одной из развилок и стоять неизвестно сколько, пропуская поезда, идущие по расписанию.
За состояние эшелона отвечает начальник эшелона, в помощь ему назначаются дежурные по эшелону, обычно из числа сверхсрочников. Подошла очередь Шарапова. При инструктаже ему объяснили, что он, якобы, должен принять тепловоз у машиниста по описи, пройти вдоль эшелона от первого вагона до последнего, из последнего вагона доложить по телефону, что ни один из них не потерялся. Эшелон остановился перед одним из разъездов. Простодушный Шарапов поднимается на тепловоз к машинистам и требует опись тепловоза. Неизвестно, что сказали машинисты, но со ступенек тепловоза он скорее слетел, чем спустился. Чтобы убедиться, что все вагоны на месте, можно было позвонить из первого вагона в последний, и этого достаточно. Шарапов, не зная, сколько минут, а может часов, эшелон простоит на разъезде, побежал вдоль вагонов, пересчитывая их, из последнего вагона позвонил начальнику эшелона, доложил, что всё в порядке и побежал обратно.
Технику везли на открытых платформах. Пусковые установки были замаскированы под крупногабаритные грузы и накрыты брезентом. Офицеры ехали в купейных вагонах, сверхсрочники, кому повезло, в плацкартных. Кому не повезло, как Шарапову, в теплушках вместе с солдатами. Когда-то на таких вагонах была надпись «Семь лошадей, или двадцать человек». В холодное время года теплушки отапливались металлическими печками – буржуйками. Опасаясь возможного пожара, у печки поочерёдно дежурили каждую ночь. Солдаты, с которыми ехал Шарапов, были уверены в своей безопасности. Он, чуть не сгоревший при пожаре в жилом вагончике на целине, поднимать которую ездил по комсомольской путёвке, ночью от печки не отходил.
Когда по мосту переехали небольшую речку и остановились у какого-то полустанка, Коля спросил у местного деда, как эта речка называется.
-Солдат, тебе стыдно не знать названия великой русской реки, это Волга, - по-волжски окая, ответил дед с широкой окладистой бородой. Эшелон пересёк Волгу в её верхнем течении.
На полигоне говорили: «чтобы солдаты не скучали, им дали футбол, чтобы не скучали офицеры, им прислали Шарапова». У Шарапова был отменный аппетит, он всегда хотел есть. В одной из палаток, круглосуточно находящейся под вооруженной охраной, был пищевой склад. Складом заведовал один из сверхсрочников, а его помощником, каптенармусом, на-значили Ваню Вернидуба. Шарапов часто заглядывал в палатку в надежде получить дополнительно банку тушенки. Ваня, решив позабавиться, однажды пообещал выдать ему заветную баночку, но сказал, что её нужно заработать.
-Постарайся придти сразу после подъёма, до завтрака. Если мне поможешь, получишь свою тушенку.
Шарапов пришел рано утром, подмёл пол, вытер накопившуюся пыль, убрал песок, нанесённый ветром. Иван сказал, что это еще не всё, поставил перед ним ящик макарон, велел про-верять каждую макаронину на просвет и продувать. Была продута большая часть макарон, у Шарапова заныли скулы, начали напухать губы и язык, когда он услышал хохот солдат, со-бравшихся у входа. Это, еле сдерживавший смех часовой, жестами стал подзывать солдат, которые поочерёдно заглядывая в палатку, не выдержали и захохотали. Несколько дней Шарапов не выходил из своей палатки и говорил, что, при первой представившейся возможности, пристрелит каптенармуса. Но когда тот вручил ему две банки тушенки, конфликт был исчерпан.
Получил письмо от Гали Б., «красной мышки», с которой познакомился в метро. Написал и отправил своё. И дни, в которые получал письма, казались праздниками, а дни ожидания тянулись, казалось, бесконечно долго. В письмах она называла меня своим «маленьким принцем», который должен отвечать за всех, кого приручил, и не забывать поливать розы, которые посадил на своей маленькой планете. Полученное письмо перечитывал, пока не получал следующее, и все их хранил несколько лет после армии. Потом они куда-то пропали. Думаю после того, как их случайно прочитала моя будущая жена.
Некоторые из писем хотелось почитать вслух. Довериться я мог только Коле Мищенко. Я спросил, что он думает по поводу «маленького принца», и он посоветовал пойти в читальный зал городской библиотеки и спросить «Маленького принца» Экзюпери. Когда прочитал, мне так сильно снова захотелось в отпуск, что начал думать, как осуществить это желание. На первом этаже штабного здания была комната телетайпистов и шифровальщиков. Телетайписты сказали, что могут «сделать» любую телеграмму с заранее подготовленным текстом. Самый верный вариант – телеграмма из Ленинграда от военного комиссара с ходатайством об отпуске, например в связи с болезнью близкого человека. Текст нужно составить заранее, подсчитать количество слов и пусть кто-то из друзей пришлёт телеграмму любого содержания, но с нужным количеством слов. На почте фиксируют не содержание, а только дату, время и количество слов. А мы на бланке телеграммы наклеим тот текст, который нужен. Отправил другу детства письмо, подробно написав, что нужно сделать, не объясняя для чего, но попросил сохранить всё в тайне. В середине декабря получил от него телеграмму. Телетайписты сделали всё как нужно и посоветовали, чтобы удлинить отпуск, оформить проездные документы не на поезд, а на самолёт, доплатив разницу в стоимости билета. На душе не очень спокойно, но знаю, что телетайписты и шифровальщики умеют хранить секреты, а Коля Мищенко меня не выдаст. Из Лубён до Борисполя я ехал на автобусе, через полтора часа лёта был в Ленинграде, и вечером уже был дома.
Отпуск на этот раз не радовал. Чувствовал, что маму что-то беспокоит, хоть и не признаётся в этом. Она не захотела портить мой отпуск, но перед отъездом призналась, что мой друг не выдержал и рассказал о странной и непонятной телеграмме, которую мне отправил.
Галю, «красную мышку», не мог в письме, проверяемом военной цензурой, предупредить о приезде, и она на новогодние каникулы уехала во Львов к родственникам. Я отправил во Львов телеграмму, но до конца моего отпуска она приехать не успевала и решила возвра-щаться в Ленинград через Лубны. Билет смогла оформить только так, что в нашем распоряжении были всего одни сутки. У местной тётушки я снял на сутки комнату. Хозяйка, всё понимая, накормила нас борщом с пампушками, и больше мы её не видели. На вокзале расставались до моего увольнения из армии, а оказалось, что навсегда.
Так начался мой «дембильский» год, когда идёт обратный счет времени, и каждый «дембель» знает в любой момент, сколько ему осталось служить дней и часов и сколько метров селёдки съесть.
Накануне 23 февраля возвратился в казарму за час до подъёма и крепко спал, когда поступила команда всем выходить на уборку снега. Я команды не слышал и, когда с меня стали сдёргивать одеяло, закричал:
-Дайте поспать хоть в праздник, шутники!
И добавил несколько крепких выражений. «Шутником» оказался дежурный офицер из штаба бригады. Впервые за время службы в штабе мне приказали явиться на утренний развод. По случаю празднования дня Советской Армии вся воинская часть была построена на плацу. Командир бригады поздравил с праздником и пожелал успехов в боевой и политической подготовке. Начальник политотдела зачитал приказ о награждении отличившихся и тоже пожелал успехов. После торжественной части были поставлены задачи всем подразделениям, но вместо ожидаемой команды «разойтись!» слышу:
- Ефрейтор Ластовский выйти из строя!
Я вышел, как положено, строевым шагом.
- Ефрейтор Ластовский по вашему приказанию прибыл!
- Кругом!
И я повернулся лицом к строю.
Начальник политотдела во всех красках описал мой проступок и добавил:
- Такие, как Ластовский, позорят наши вооруженные силы, льют воду на мельницу империализма и являются пособниками Шпейделя! (в то время Шпейдель был министром обороны Западной Германии)
- Ефрейтора Ластовского разжаловать до рядового! Старшина, срезать лычки с его погон!
Старшина батареи управления Онищенко подошел ко мне с ножницами в руке, но срезать было нечего. Лычки к погонам на шинели я не пришивал.
Так и остался до выхода из призывного возраста, 55 лет, рядовым запаса.
После разжалования пошел в штаб. Там был только замполит. Он сидел за столом, дымил «Беломором» и смотрел на меня как на врага народа. Я тоже сел за стол готовить ежеднев-ные приказы о зачислении на довольствие возвратившихся из отпуска или госпиталя и снятии с довольствия убывающих, а думал только о том, чем это всё для меня закончится.
Начальник штаба Стукалов объявил, что буду снят с должности и переведён в сапёрную роту. Сапёрная рота была местом ссылки провинившихся штабистов.
- На второй этаж, в штаб бригады ни ногой! Начальник штаба бригады сказал, что, если уви-дит тебя в штабе, то выговор объявит мне. Документы для штаба бригады отправляй наверх с посыльным. Готовь себе на замену Ивана Вернидуба. Так готовь, чтобы всё знал не хуже тебя и мог печатать на пишущей машинке.
В нашей бригаде, а может быть и во всех ракетных войсках, служили только русские, украинцы и белорусы. Евреев можно было встретить в бригадном духовом оркестре, в музыкальном взводе батареи управления нашего отдельного дивизиона или среди вычислителей – разведчиков, куда набирали ребят с математическими способностями. Лёва Брагинский был одним из них. Еще он был участником самодеятельности, а я для них писал гуашью афиши на куске ватмана, наклеенного на фанерку. Узнав, что меня выгоняют из штаба, Лёва сказал:
- И ты будешь служить в сапёрной роте? Зачем тебе быть землероем, лучше иди к нам в са-модеятельность. Переговоры с секретарём комитета комсомола старшим лейтенантом Сага-лаевым, который отвечает за самодеятельность, беру на себя. И то, что ты никогда не участ-вовал в самодеятельности, ничего не значит. Ты ведь в своём штабе не забыл армейское: «не умеешь, научим, не хочешь, заставим»? Надеюсь, под музыку сможешь притопывать?
Начал я передавать свои знания и умения Ване Вернидубу и передавал до самой демобилизации. Остальное время было занято репетициями и выездами с концертами.
Выступали в клубах посёлков городского типа (ПГТ). Так называли поселения, искусственно созданные во время проводимой при Хрущеве кампании по укрупнению колхозов.
В самодеятельности участвовали и женщины – жены офицеров и сверхсрочников, и солдаты музыкального взвода со своими инструментами. Программа концерта состояла из нескольких номеров: художественного чтения, отрывка из пьесы на военную тему и выступления небольшого вокально – танцевального коллектива. После концерта обычно начинались танцы. Солдаты музыкального взвода обеспечивали музыкальное сопровождение концерта и играли на танцах. Концерты мы давали бесплатно, но участников самодеятельности (назвать их артистами язык не поворачивается) угощали обедом на средства колхоза. Перед женщинами ставили вино, перед старшим лейтенантом бутылку горилки, солдатам наливали по кружке пива.
И вот я впервые на сцене. Мы вдвоём с Лёвой читаем шуточное украинское стихотворение на русском языке. Когда вышел на сцену, понял, что забыл его начало, весь в холодном поту посмотрел в зал и, вместо лиц, увидел какие-то светлые пятна. Лёва прочитал первую строфу, незаметно для зрителей ткнул меня в бок, я вспомнил текст, и мы продолжили вдвоём. Говорят, что зрители аплодировали, но я этого не видел и не слышал и со сцены пошел не за кулисы, а в сторону зала. Лёва меня догнал, взял за плечи и развернул в сторону кулис. В зале засмеялись, решив, что это продолжение наших шуток. Оказавшись за кулисами, подумал, что уж лучше бы пошел в сапёры.
Когда научился справляться с волнением, доверили небольшую роль капитана - артиллери-ста в пьесе о последних днях войны. Я был в обычной солдатской форме и в кирзовых сапо-гах, но с капитанскими погонами на гимнастёрке. Концерт был в воскресенье, начинался днём, и у нас оставалось время для танцев. Нам посоветовали танцевать только с участницами самодеятельности, чтобы не было конфликтов с местными парнями. Объявляют белый танец, когда дамы приглашают кавалеров. И на каждый белый танец, которые в этот вечер объявляли особенно часто, меня приглашают местные девушки. Их привлекли мои капитанские погоны, да и Лёва постарался. Когда девушка, не видевшая концерта, спросила, сколько лет этому молодому капитану, он сказал, что двадцать. На вопрос: «как же он так быстро стал капитаном?», - ответил, будто я досрочно закончил академию лейтенантом, а за участие в секретной операции получил звание капитана досрочно. Я решил, что независимо от роли, на танцы буду приходить в капитанских погонах.
Транспортным средством, выделенным для самодеятельности, был большой армейский грузовик КРАЗ с крытым брезентом кузовом. После концерта подвыпивший старший лейтенант садился рядом с водителем, а мы забирались в кузов, рассаживались на досках – скамейках, установленных поперёк кузова и, подрёмывая, ехали в нашу часть. В одну из поездок я почувствовал рядом горячее женское бедро, придвинулся еще ближе и, с молчаливого согласия, обнял за талию. В кузове темно. Разговаривали шепотом. По голосу узнал танцовщицу Раю. Она меня тоже узнала. Договорились о встрече в городе у входа в парк. Я пришел. Ждал долго, и, наконец, она пришла. Извинилась за опоздание, сказала, что долго не могла решиться, что эта встреча будет первой и последней, и что она чувствует себя предательницей по отношению к мужу и детям, которых у неё двое. Мне было обидно, но когда узнал, что её фамилия Стукалова и она жена моего начальника штаба и представил, чем наши встречи могли бы закончиться, внутри как-то похолодело.
Родители Брагинского, местечковые евреи, на праздники присылали ему продуктовые по-сылки с местными деликатесами. Когда хозяин посылки приносил её в казарму, то обычно мало что доставалось ему самому. Но Лёве всё же удалось угостить меня варёной сгущенкой, которую я раньше не пробовал, и курицей, фаршированной гречневой кашей на гусиных шкварках, тающих во рту. До сих пор, когда рассказываю друзьям об армейских приключениях, и говорю, что в армии ел курицу фаршированную гречневой кашей, никто не верит.
В одно из последних увольнений, до разжалования, после которого мне вообще запретили выходить в город, Валя Петлицына сказала, что хочет познакомить меня со своей мамой и тётушкой. Это в мои планы не входило. Через Колю Мищенко сообщил ей, что в город не смогу выйти до конца службы.
В конце марта от телетайпистов, под большим секретом, узнали, что бригаде предстоит передислокация на новое место службы. В части был объявлен режим радиомолчания. Радиолокационные станции прекратили свою работу. Вертолёты закреплённого за частью вертолётного звена, контролировали окрестности. Ракетные установки для погрузки на платформы стоящего в дальнем тупике станции эшелона отправляли ночью. На платформах с помощью фанеры их камуфлировали под зерноуборочные комбайны. Накануне отправления, когда техника, включая хозяйственную, была погружена, приступили к эвакуации штаба. Несмотря на секретность, возле эшелона можно было видеть местных девушек, прощающихся с торопящимися к своим вагонам солдатами.
Новое место дислокации оказалось в Черниговской области. Какое-то время ушло на обустройство, и началась обычная армейская жизнь. Бескрайний сосновый лес, в котором мы стояли лагерем, производил впечатление искусственно высаженного, причем квадратно – гнездовым методом. Казалось, что сосны стоят стройными рядами. Коля, особенно в первые дни, всё свободное время проводил с этюдником. Каталог картин члена Всеукраинского Союза художников Николая Акимовича Мищенко, изданный в Харькове в 2013 году, открывается картиной «Сосновый бор в Чернигове», написанной в 1962 году.
Я продолжал передавать дела Ивану Вернидубу. Иван сказал, что в нескольких десятках километров в одном из колхозов работает председателем его дядя и что неплохо было бы его навестить, предупредив письмом. По выходным и праздничным дням офицеры и сверхсрочники уезжали к семьям. В один из выходных мы договорились с водителем санитарной машины, чтобы он не загонял её в бокс, а поставил неподалёку от штаба. Убедившись, что никого из командиров, кроме дежурных, нет, я, Иван, медбрат и водитель сели в машину, подъехали к шлагбауму, сказали, что везём больного, и выехали на дорогу. Ехать минут сорок, но пришлось задержаться, когда услышали гул мощных двигателей. Съехали с дороги и притаились за кустами. Из-за поворота в клубах пыли и дыма появилась танковая колонна. Подождали, пока гул танковых двигателей затих, и поехали дальше.
Председатель встретил племянника радушными объятиями и, пока расспрашивал нас о сол-датских буднях и праздниках, на столе появились вареники с вишней, на сковороде шипели в масле только что выловленные из колхозного пруда карпы, которых здесь называли «коро-бы» и две бутылки горилки.
- Вам какую наливать, БК-1 или КК-1?
Мы переглянулись, не зная, что ответить, и решили попробовать обе.
- Разъясняю. БК-1 – буряковая, краденая, один рубль; КК-1 – картопляная, краденая, один рубль.
После обеда отдохнули и пошли в клуб на танцы. Было уже темно, когда поехали обратно. Дальний свет не включали, опасаясь неожиданных встреч.
Скучающий по Лубнам Шарапов стал иногда заходить в штаб, где мы тоже скучали. Коля решил разыграть Шарапова. Он позвал его в комнату секретной части и почти шепотом, чтобы никто не слышал, сказал, что на вооружение поступил модернизированный пистолет «Макаров МК-01», но он пока секретный. Если поедешь в Лубны, его нужно брать с собой и не расставаться с ним. Ночью будешь держать его под подушкой. Коля выписал ему накладную на получение пистолета и поставил на ней штамп «секретно». Не знаю, что услышал Шарапов в службе артвооружения, когда пришел получать пистолет, но целую неделю ходил хмурый и в штаб не заходил. Когда я направился в сторону солдатского нужника, он догнал меня и сказал, что хочет о чем-то спросить.
- Ты же видишь, что я занят, подожди.
Он подождал, пока я вышел из туалета, и спросил:
- Неужели Мищенко издевался надо мной?
- Я так не думаю. Скорее всего, его самого разыграли вооруженцы.
Коля получил устный выговор за применение штампика не по назначению.
В увольнение солдатам ходить было некуда. По вечерам показывали кино в кинотеатре, на-звание которого «Под открытым небом» было написано на фанерке, прибитой к сосне. Экран в «кинотеатре» был натянут между двумя соснами, а зрительным залом служила расчищенная от деревьев поляна с длинными рядами деревянных скамеек, врытых в землю.
Перед началом одного из сеансов, когда почти не было свободных мест, появился Шарапов.
Вдруг раздалась громкая команда:
- Часть, встать!
Когда все вскочили, думая, что идёт командир бригады, услышали:
- Шарапов идёт!
Если бы у кинотеатра были стены, а над зрительным залом висели люстры, они бы долго дрожали от взрыва оглушительного хохота нескольких сотен солдат.
Шарапов стал приходить, когда фильм уже начался, в надежде, что его не заметят. Но не тут-то было. Садится он на скамейку и слышит замечание от сидящих сзади:
- Шарапов, ты разве не знаешь, что в кинотеатре фуражку нужно снимать?
Это притом, что все зрители сидят в пилотках или фуражках. Шарапов снял фуражку и держит её на коленях донышком вниз. На Украине есть крупные жуки – рогачи с клешнями как у маленького рака. Такого жука ему посадили в фуражку. Когда фильм закончился, и Шарапов надел фуражку, сначала все услышали громкий крик, потом увидели бегущего Шарапова. В одной руке у него была фуражка, другой хлопал себя по голове.
Бедный «макаронник», как называли сверхсрочников, с тех пор искал себе место в послед-нем ряду и ближе к краю скамейки.
В середине мая опять попал в госпиталь. На этот раз меня везли в город Чернигов. В госпитале мне повезло лечиться у врача – физиотерапевта, о котором с благодарностью вспоминаю до сих пор.
- Ты служишь последний год, скоро на «гражданку». Имей в виду, что все лекарства, парафины и грязи, которыми тебя лечат, снимают боль, но не вылечивают. Запомни, если хочешь забыть про радикулит, три года ежедневно, в будни, выходные и праздники каждое утро ты должен делать гимнастику, главным упражнением которой должно быть стремление достать, превозмогая боль, сначала кончиками пальцев, потом ладонями пол. Сразу не получится, но не сдавайся. И тогда через три года ты забудешь о радикулите и обо мне.
Всё так и получилось. О радикулите, постучу по деревяшке, с тех пор не вспоминаю, о враче всегда буду помнить с благодарностью, но жалею, что, по молодости, не записал его фами-лию. Зарядку и теперь делаю ежедневно. Каждую среду плаваю в бассейне, четыре - пять раз в неделю по полтора часа хожу со скандинавскими палками.
В июне прошел слух, что в Черниговских лесах мы долго не задержимся, что нашу бригаду будут перебрасывать в Германию. Во время штабных учений офицеры заказывали и получали в секретной части полевые карты Восточной Германии (ГДР). Карты были очень подробные. На них можно было увидеть даже отдельно стоящие здания с подведёнными к ним асфальтированными дорожками. Если отправят в Германию, срок моей демобилизации могут отодвинуть с октября на декабрь, а, возможно, и на январь следующего года. Нужно успеть демобилизоваться до отправки в Германию. Если послать документы для поступления в любое высшее учебное заведение, и оттуда придёт вызов, то, при поступлении в ВУЗ, демобилизуют досрочно. В какой институт поступать? В технический не поступлю потому, что не готовился. Зная, что Лев Брагинский тоже мечтает о досрочной демобилизации, решил посоветоваться с ним.
- Пошли заявление в Ленинградский университет на юридический факультет. Там не нужно сдавать математику, значит, есть шанс поступить. А если не поступишь, то сюда тебя не воз-вратят. Дослуживать будешь в Ленинградском военном округе, В ГДР не поедешь и уволишься из армии вовремя.
Я считал, что мне ближе факультет журналистики, но Лёва убедил, что, по жизни, полезнее юридический.
Если в заявлении укажу обратный адрес, как и положено, воинской части 44220, то вызов придёт в штаб бригады. В заявлении должна быть приписка, что командование согласно на мою досрочную демобилизацию. В штабе бригады никто мне, штрафнику – писарю, такое заявление не подпишет. А не указать ли адрес воинской части 92717? Её адрес в открытой переписке указывать запрещено, но почему бы не рискнуть. Улучив момент, когда подполковник Сильченко в хорошем настроении, зашел к нему в кабинет.
- Товарищ подполковник, я решил поступать в Ленинградский университет. К моему заявле-нию должно быть приложено ваше согласие на досрочную демобилизацию в случае успеш-ной сдачи экзаменов и зачисления в университет.
- Я разве имею право на это?
- Конечно, товарищ подполковник, вы же командир отдельной воинской части.
- Хорошо, готовь документы.
24 июля вызов из университета пришел на адрес в/ч 92717. Подполковник Сильченко, без лишних вопросов, на университетском вызове наложил резолюцию «оформить». Времени в обрез. Документы в приёмную комиссию университета нужно сдать до начала экзаменов, до 1 августа. С учётом выходных, в Питер должен приехать не позднее 29 июля.
Выехать для сдачи экзаменов могу только по документам в/ч 44220, и оформлять их нужно в штабе бригады, куда мне появляться запрещено. Убедившись, что начальника штаба бригады нет на месте, передал документы в штаб и попросил срочно оформить.
- А начальник штаба дал согласие? – спросили в штабе.
- Конечно, - ответил. - Вы же видите резолюцию подполковника Сильченко.
Получил документы и, пока в штабе не спохватились, что вызов пришел на в/ч 92717, схватил заранее подготовленный вещмешок, нашел машину хозяйственников, которая должна ехать в Чернигов, договорился с водителем, забежал в штаб, наскоро со всеми попрощался, Коле Мищенко обещал писать, возвратился к машине, залез в кузов, и мы поехали. До самого Чернигова не покидало чувство тревоги. Кузов машины крытый брезентом. Я сидел у заднего борта и смотрел на дорогу. Погони не было.
Вот я и дома. Снял надоевшую, но ставшую привычной, солдатскую форму и переоделся. Моя одежда оказалась теперь, после армии, не моего размера. Брюки с трудом застёгиваются на поясе, воротники рубашек не сходятся на шее, демисезонное полупальто (такие называли «семисезонными») тесно в плечах. Мама подготовила к моему приезду праздничный стол, но у меня не было времени сидеть за ним. Быстро позавтракав, поехал в университет и сдал документы в приёмную комиссию. Через день нашел свою фамилию в списке абитуриентов и узнал, что третьего августа мне предстоит писать сочинение и после него, через каждые три дня экзамены: русский язык и литература (устно); история дореволюционной России и новая, Советского Союза; иностранный язык.
Абитуриенты, поступающие после службы в армии, имели преимущества при зачислении. На все экзамены я приходил в солдатской форме, прикрепив на гимнастёрку полагающийся мне гвардейский знак и не заслуженные, подаренные друзьями, знаки «Отличник Советской армии» и специалист третьего класса.
На первом экзамене, сочинении, было предложено три темы. Выбрал «Мечты в романе «Что делать?» и реальная действительность». Спросил у соседа, как звали героиню романа, видевшую сны. Узнал, что Вера Павловна, и начал сочинять, плавно переходя от её сладких грёз к трудовому подвигу нашей современницы ткачихи Гагановой, героини Социалистического , - труда. Писал короткими фразами, стараясь избегать запятых и прочих знаков препинания. На следующем экзамене, по русскому языку и литературе (устно), при разборе предложения долго не мог вспомнить, что слово «быть» - глагол. Второй вопрос – по литературе.
Нужно было пересказать краткое содержание «Летописи временных лет». Пересказал всё, что вспомнил и на дополнительный вопрос «В каком году был поход князя Игоря?», ответил наугад, но уверенно: в семьсот восемьдесят девятом.
- Вы в этом уверены? – спросила экзаменатор.
- Конечно, - ответил я.
Очевидно, она не была уверена, и сказала:
- Вы написали сочинение на пятёрку, без единой ошибки, и вдруг запутались в простом во-просе с глаголом «быть». Сожалею, но по литературе вынуждена поставить вам четыре бал-ла.
Через три дня экзамен по истории. Я взял в библиотеке учебники по истории и успел лишь бегло просмотреть их. Экзамен по истории принимал мужчина. Он с уважением посмотрел на нагрудные знаки, привинченные к моей гимнастёрке, и предложил взять билет.
Мне нужно рассказать о крестьянском восстании Ивана Болотникова, о котором, кроме на-звания, ничего не помнил. На экзамене можно было пользоваться картами – приложениями к учебнику. Я выбрал из стопки карт, лежащих на столе, карту походов Ивана Болотникова с датами и местами сражений. Прослеживая по карте поход крестьянского войска, кое-что вспомнил из уроков истории, что-то присочинил сам, и получил разрешение перейти ко второму вопросу, о периоде индустриализации. С этим вопросом справился без проблем. Преподаватель сказал, что я заслужил твёрдую четвёрку.
Последним был экзамен по иностранному языку. Для меня это был английский, который начал изучать в школе с четвёртого класса и продолжил в техникуме. На экзамене нужно было рассказать свою биографию на английском языке, перевести без словаря приложенный к билету текст и показать знание грамматики на примере предложенного преподавателем отрывка из приложения. Автобиографию написал заранее и выучил наизусть. Когда преподавательница услышала, что я родился в Ленинграде, удивлённо посмотрела на меня (солдаты – абитуриенты в большинстве были иногородними) и предложила показать перевод текста. В техникуме мы много переводили с английского, но тексты были технические. Опираясь на небольшой запас знакомых английских слов, перевёл текст, скорее по смыслу, чем дословно.
- Что же, земляк, перейдём к разбору предложения.
Есть в английском языке такое понятие, как «страдательный залог». На нём и споткнулся, словно кто-то вырубил его из моей памяти. Стою и тупо молчу.
- Что же вы, земляк? Что вы чувствуете, когда вас бьют?
- Когда меня бьют, я сдачи даю.
Вдруг меня как озарило:
- Это страдательный залог!
- Вот видите, вы всё же знаете. Ставлю вам четвёрку, но обещайте, земляк, что будете посе-щать мои дополнительные занятия по языку.
Я набрал двенадцать баллов, необходимые, чтобы пройти по конкурсу на юридический фа-культет по специальности «международное право».
Мою солдатскую книжку заменили военным билетом, на третьей странице которого было записано: « 21 августа 1962 года на основании Постановления Совета Министров уволен в запас.» Я снова стал гражданским.
В сентябре первокурсников юридического факультета отправили убирать картошку. Я в кол-хоз не поехал. Вместо этого, по совету друзей, устроился техником – конструктором с окла-дом 85 рублей на работу в организацию а/я 233, так называемый «дом советов» на Москов-ской площади за памятником Ленину. В макетной мастерской отдела, в котором я работал, был слесарь с университетским значком на лацкане пиджака. Он закончил юридический факультет Ленинградского университета, но, при распределении, ему предложили работу в милиции, объяснив, что в стране юристов достаточно, а юридически грамотных милиционеров не хватает. Он в милиции служить отказался, вот и работает слесарем. Я решил, что меня, при отсутствии высоких покровителей, ждёт та же участь, и учиться в университет не пошел, а в декабре получил извещение об отчислении за злостную не посещаемость.
Поехал в университет за документами. Заместительница декана факультета, возвращая документы, стыдила меня:
- На ваше место было три претендента, которые хотели учиться, а вам лишь бы демобилизоваться. Если бы была возможность, я бы вас удовольствием отправила обратно в армию, но вы уже гражданский человек. Объясните хоть причину вашего нежелания учиться.
- Причина только одна – материальная. Я должен был работать.
- Вам просто нужно было подойти ко мне. Мы могли перевести вас на вечерний факультет, но вы пропустили слишком много, и восстановить вас в университете теперь невозможно.
В следующем году попробовал поступить в Военно – механический институт, но «завалил» математику. Успел подать документы в Заочный Политехнический, но и там подвела математика. Закончив подготовительные курсы в 1965 году, поступил на вечернее отделение Ленинградского института Точной механики и оптики, который окончил в 1971 году.
Лёва Брагинский, закончивший десять классов и техникум, подал аттестат зрелости в Ленинградский инженерно – строительный институт, а техникумовский диплом в Институт киноинженеров. Поступил в оба, а какой из них выбрал, не знаю.
Коля Мищенко продолжил службу в Германии. Демобилизовался в 1963 году. Живёт в Харь-кове.
Вчера с Николаем Акимовичем и его женой Таней общался по скайпу. Говорили обо всём, но, когда речь зашла об острых вопросах непростой политической обстановки в Украине, на-ши изображения и звук исчезли. Минут через тридцать удалось снова выйти на связь. О политике больше не говорили, и помех нашему общению не было. Надеюсь, что и в будущем не будет.
"Будьте внимательны к своим мыслям, они - начало поступков"
Лао-Цзы.
Ведущий проекта "Герой нашего времени. Кто он?"
Редактор газеты "Сказобоз"
|
| |
| |
| Nikolai | Дата: Четверг, 08 Май 2014, 09:12 | Сообщение # 8 |
|
Его Величество Читатель
Группа: Модератор форума
Сообщений: 6802
Награды: 71
Репутация: 218
Статус: | Удачи Вам, Станислав!
И - продолжения творчества!
"Будьте внимательны к своим мыслям, они - начало поступков"
Лао-Цзы.
Ведущий проекта "Герой нашего времени. Кто он?"
Редактор газеты "Сказобоз"
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Пятница, 09 Май 2014, 08:41 | Сообщение # 9 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Награды: 3
Репутация: 6
Статус: | Спасибо, Nikolai. Лично Вас, ваш коллектив и всех участников сайта, всех пишущих и всех читающих поздравляю с главным праздником страны ДНЁМ ПОБЕДЫ! Всем желаю счастья, творческих успехов и мирного небе над головой.
С уважением С.Ластовский
|
| |
| |
| Nikolai | Дата: Пятница, 09 Май 2014, 09:36 | Сообщение # 10 |
|
Его Величество Читатель
Группа: Модератор форума
Сообщений: 6802
Награды: 71
Репутация: 218
Статус: | 
С днём Победы, Станислав!
Мира Вам и добра!
Спасибо, что откликнулись на проект.
С уважением
Н.Г.
"Будьте внимательны к своим мыслям, они - начало поступков"
Лао-Цзы.
Ведущий проекта "Герой нашего времени. Кто он?"
Редактор газеты "Сказобоз"
|
| |
| |
