|
Станислав Ластовский
|
|
| Станислав_Ластовский | Дата: Суббота, 21 Июн 2014, 08:07 | Сообщение # 1 |
 Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус:  | ВЫКОВЫРЕННЫЕ
Как говорил известный писатель – сатирик М.М.Жванецкий, писать и писать нужно тогда, когда уже не можешь терпеть. Вот и я решил доверить свои невысказанные мысли бумаге. Пишу обычной ручкой. Тетрадка в клеточку. Если писать на каждой строчке, как привык, то трудно делать исправления, а я уже начал черкать. Буду писать через строчку. Не знаю, что получится из моей затеи, но это не первая попытка. Первый раз пытался написать, как тогда думал, роман, 64 года назад, в четвёртом классе неполной средней школы. К тому времени решил, что раз умею читать, а читал много, бессистемно и бестолково, пора стать писателем. Задумал я рассказать о мальчике из простой рабочей семьи, жившей в Петрограде в полуподвальной комнате с единственным окном, выходящим на мощёный известняковыми плитами тротуар переулка. Через пыльное окно ему видны были только ноги прохожих в грязных сапогах или ботинках со стоптанными каблуками. Он же мог выйти на улицу лишь по очереди с братом, ведь ботинки у них были одни на двоих. Только после революции 1917 года его жизнь должна была в корне измениться. О его светлой и радостной жизни после революции я и хотел написать, но ничего толкового придумать не смог. На этом, слава Богу, моя писательская деятельность закончилась.
Оформив пенсию, как и положено, в шестьдесят лет, уволился с работы в семьдесят два. Свободного времени непривычно много, а ночи оказались длинными и иногда бессонными. Однажды проснулся в четыре утра, полежал, глядя в потолок, встал, включил свет, увидел на столе тетрадку и ручку и начал писать.
В Ленинграде, переименованном снова в Санкт – Петербург, есть улица Жуковского. Она параллельна Невскому, начинается от Литейного проспекта и заканчивается Лиговским, упираясь в концертный зал «Октябрьский». Наша семья жила на этой улице в доме 20, квартире 17 на третьем этаже четырёхэтажного флигеля, вход со двора. Квартира четырёхкомнатная. Две крайние комнаты изолированные, две средние – смежные. В квартире жили мама с моим отцом, мамина сестра Надежда с дочерью Галиной, мамин брат Иосиф с женой Анной, сыном Александром и дочерью Юлей, а также бабушка Христиния. В 1937 году дядю Иосифа и маму арестовали. Семью Иосифа Михайловича, кроме сына, условно нами усыновлённого, сослали на север в Кировскую область. В освободившиеся две комнаты въехали чужие люди. Квартира превратилась в коммунальную. Началась война, а вскоре и блокада. Отец в первые дни войны ушел на фронт. Медсестрой на фронт ушла двоюродная сестра Галя. Вслед за ней, добровольцем, Саша. Тётя Надя из блокадного города не выезжала. Она всю войну привлекалась на оборонные работы, в основном по заготовке леса. Меня эвакуировали из города в августе 1942 года, когда через Ладожское озеро вывозили детей. Вместе со мной удалось выбраться и маме с бабушкой. Дети были размещены на баржах. Буксиры, тоже с детворой на палубах, тащили эти баржи за собой на тросах. Началась бомбардировка. Одна из бомб попала в баржу, следующую за нами. Взрыв, столб огня, воды и дыма. Баржа мгновенно затонула. На поверхности озера, постепенно погружаясь, плавали белые панамки, которые летом носили в то время дети, посещавшие садик. На противоположном берегу Ладожского озера эвакуированных накормили, разместили в вагонах стоявшего у причала поезда и отправили в глубокий тыл. В пути эшелон был атакован немецкими самолётами. Под разрывы бомб, под трескотню пулемётных очередей пассажиры выскочили из вагонов и попрятались кто где смог. Когда налёт закончился, оставшиеся в живых возвратились в вагоны. Нашей бабушки среди них не было. Искали её среди раненых и погибших, но не нашли. Дальше ехали с мамой вдвоём. Привезли нас в Северо – Восточный Казахстан, Усть – Каменогорскую область, предгорья Алтая. Эвакуированных, которых местные жители называли кто «вакуированными», кто «выковыренными», распределили по домам, не спрашивая разрешения у хозяев, просто по списку. Наша деревня Гремячие Ключи находилась на правом берегу реки Ульбы ниже по течению впадавшей в Иртыш. В деревне жили и русские, и казахи. С приездом эвакуированных русских в селе стало больше, чем казахов. Есть хотелось постоянно. Некоторые из «выковыренных» иногда пользовались восточным гостеприимством казахов, заходя к ним в гости на «дымок». Мы с мамой ходили в гости к казахам только по их приглашению. Русские и некоторые из казахов жили в избах, остальные казахи - в юртах. Когда заходили в юрту, там уже что-то кипело и булькало в большом казане, стоявшем на огне. Хозяева выносили откуда-то низкий круглый столик и устанавливали его посредине юрты. Все садились вокруг стола на пол, застеленный шкурами и половиками поверх них. Гостей сажали на почётное место рядом со старшими. Застолье длилось, как мне казалось, очень долго. Когда уже был сыт, считал, что за столом делать нечего, но мама меня удерживала, чтобы не обидеть хозяев. Река Ульба текла между крутых глинистых берегов, испещрённых оспинами отверстий с ласточкиными гнёздами. Товарищем во всех мальчишеских делах и играх был мой ровесник Витя Винтовкин. С четырёхлетнего возраста я и Виктор лазили по крутому берегу, собирая ласточкины яйца. Пытались их тут же выпить, но яйца были такие маленькие и хрупкие, что чаще приходилось только облизывать пальцы, сплёвывая с них остатки скорлупок. Летом жилось весело и беззаботно. Мама приходила с работы, искала меня по всей деревне, а находила обычно в компании со сворой собак, спящих где-нибудь в тенёчке. Я, набегавшись, засыпал, положив голову на одну из них. В колхозе было небольшое стадо верблюдов, на которых меня иногда катали казахи – пастухи, но до одного печального происшествия. Однажды ко мне подъехал на верблюде казах и что-то сказал прямо в верблюжье ухо. Тот подогнул колени и лёг, а я забрался на него и сел позади казаха. Верблюд медленно поднялся и пошел величавой походкой. Я раскачивался в такт с его ходьбой, гордо поглядывая по сторонам. Несмотря на жару, а может быть именно поэтому, казах был одет в кожаные штаны и куртку мехом внутрь. После поездки меня несколько дней мыли керосином и ещё какой-то противно пахнущей жидкостью, чтобы избавиться от насекомых. Больше на верблюде не ездил. Осенью, когда урожай в колхозе уже был собран, «выковыренные» выходили семьями на картофельное поле и выбирали из смёрзшихся комков земли полугнилую, прихваченную морозом, картошку. Из неё получались сладковатые, но вкусные оладьи, а из той, что вовсе несъедобна, делали крахмал. Зимой было холодно и ветрено. Помню как заготавливали на зиму молоко и пельмени. Молоко наливали в глубокие тарелки и выставляли на мороз, затем, замёрзшее, вынимали из тарелок как из формы и складывали стопками. Пельмени лепили сообща. За стол усаживались я, мама и две сестры, к которым нас подселили. Слепленные пельмени укладывали в мешок и хранили, как и молочные «караваи», в холодной кладовке. Главной зимней забавой было катание на санках с небольших горок и пригорков, которых в округе было предостаточно. Валенки у меня были старые, но прочные, с подшитой снизу толстой войлочной подошвой. На них хорошо было катиться по укатанной зимней дороге, зацепившись длинным железным крючком за изредка проезжавшую полуторку. Дорога серпантином спускалась к реке. Зимой машины по ней ехали медленно. Ребята, кому удавалось догнать, цеплялись крюками за машину и с весёлым визгом, слегка пригнувшись, катили по накатанному насту дороги до ближайшего поворота, высекая снежные брызги из-под своих латаных и не по размеру валенок. Мне было шесть лет, когда в один из солнечных зимних дней зацепился за машину, отцепиться не смог, и руки крючок почему-то не отпускали. Ехал до самой реки без остановки, пока водитель не затормозил. Вечерело, стало темнеть. Возвратился в посёлок, когда в окнах уже горел свет. Дома переполох. Мама выбегает навстречу, обнимает трясущимися руками и сначала целует, а потом, вырвавшегося из объятий, лупит чем попало, даже поленом, но не очень больно. Это было моё единственное физическое наказание в воспитательных целях. В нескольких километрах от нашей деревни было село, в котором нам категорически запрещали появляться. Там были размещены прибывшие с Кавказа чеченцы, которые, как было сказано на колхозном собрании, обещали резать любого русского, появившегося на их территории, даже если это женщина или ребёнок. В ноябре 1943 года мы получили извещение о гибели отца «при исполнении служебных обязанностей» . Он служил наводчиком зенитно – пулемётного расчета в звании старшего краснофлотца Краснознамённого Балтийского флота. Погиб при отражнении налёта вражеской авиации 6 октября 1943 года в городе Кронштадте. Похоронен в братской могиле мемориальной части Кронштадтского кладбища.
Мама регулярно получала письма из Ленинграда от сестры Надежды. Осенью 1946 года она написала, что, если не возвратимся в первой половине следующего года домой, наша жилплощадь будет передана для вселения нуждающихся в ней. Начались сборы. Мы бы уехали до конца года, но маму не хотели отпускать с работы, не отдавали паспорт, хранящийся в правлении колхоза. Колхозники паспортов не имели вовсе. Наступил новый, 1947 год, а паспорт не отдают. Несмотря ни на что, мама билеты купила. Накануне отъезда, улучив момент, когда сейф в конторе сельсовета был открыт, она взяла паспорт и деньги, свою зарплату, которую ей не выдали, чтобы не смогла уехать. Ранним студёным и ветреным февральским утром, пока темно, мама, я, закутанный во всё тёплое, что было, и помогавший нам колхозный бригадир тайком спустились к реке, перешли её по льду и направились к станции Ульба, до которой шли довольно долго, оглядываясь, нет ли за нами погони. В здание станции не заходили. Вскоре подошел поезд. Бригадир помог загрузить вещи, попрощался, обещал приехать в гости в Ленинград. Загремели вагонные сцепки, паровоз дал гудок, и мы поехали. Подробностей нашего путешествия не помню, а ведь мы ехали не один день. На остановках, когда пассажиры выходили на платформу, мама не отходила от меня ни не шаг. Оказывается, когда ехали из блокадного Ленинграда, на одной из пересадок она попросила соседку присмотреть за мной и вещами, а сама пошла за кипятком. Когда возвратилась, увидела, что вещи и соседка на месте, а меня нет. Позвали милиционера и стали искать. Обошли вокзал, заглядывая во все углы, а нашли на привокзальной площади собирающим милостыню с цыганками. С помощью милиционера, несмотря на крики цыганок, я был возвращён маме. До Ленинграда доехали без приключений. Поезд прибыл на Московский вокзал и остановился у тогда еще деревянной платформы. Когда увидел многоэтажные дома, не мог понять, зачем их поставили друг на друга. Пока шли по платформе, мама рассказывала об открытиях, которые мне еще предстоит сделать, и что мы пойдём в баню, и там будем мыться под душем. Что такое душ я не знал, он в моём воображении представлялся большой комнатой с потолком в дырочках, через которые идёт тёплый дождь. С радио тоже не был знаком, поэтому не мог понять, откуда шел звук при громком объявлении о прибытии очередного поезда. От вокзала до нашего дома 10 минут ходьбы, но мы ехали на трамвае, чтобы не тащить на себе вещи. Город мне показался очень шумным. Трамваи с грохотом катились по рельсам, звонками пугая прохожих. Машины, громко рыча и сигналя, проезжали мимо. Вот и наша квартира. Заходим в тёмную прихожую, ставим вещи на пол, мама на что-то нажимает и вдруг становится светло как днём. Я впервые увидел, так называемую, «лампочку Ильича». Ближе с электричеством познакомился через год, когда воткнул в розетку пинцет, которым мама выщипывала брови. Пинцет мгновенно почернел и оплавился, меня вместе с ним отшвырнуло на середину комнаты, три пальца на правой руке тоже почернели, и с них долго слезала кожа. Вышел в коридор, где на стене висел дореволюционный электросчётчик фирмы «Сименс – Шуккерт» с двумя пробками – предохранителями. Щёлкнул выключателем. Света нет. Что делать, не знаю. Десятиклассник, живший этажом выше, оказался дома. Он показал, как сделать «жучка» из медной или алюминиевой проволоки, навитой на пробку . Этот совет мне не раз пригодился в жизни. Ко времени приезда из четырёхкомнатной квартиры нашей семье досталось две комнаты. В большой комнате жили мамина сестра Надежда, её дочь, а моя двоюродная сестра Галя с мужем и приёмным сыном. Во второй комнате, проходной, разместились, отгородившись о т прохода шкафом и занавеской, я и мама. У мамы сохранился довоенный диван с деревянной спинкой и двумя валиками по бокам, который не успели сжечь во время блокады. Я спал на своей, тоже довоенной, детской кровати, с которой сняли одну из съёмных с верёвочной сеткой стенку, а прутья у спинки в ногах выгнули так, чтобы мог просунуть в них не помещающиеся по длине ноги. Когда ноги из кроватки стали торчать слишком далеко, стал подставлять под них табуретку.
Семья возвращалась домой не одновременно. Сначала приехали я и мама. Позже вернулись из армии демобилизовавшиеся сестра Галя с мужем, которого я называл дядей Юрой. Вообще-то его звали Моисей Соломонович, но Галя называла его Маюрой, остальные – Юрой. Сестра закончила войну в звании старшины медицинской службы. Дядя Юра был капитаном – командиром артиллерийской батареи. Сын Моисея Соломоновича Подольского, Герман, приехал к началу занятий в школе. Его мать, военврач, погибла при бомбёжке госпиталя, а его оставили при госпитале, как тогда говорили, сыном полка. В мае месяце из армии возвратился двоюродный брат Александр Швайковский. Он служил в противотанковой артиллерии, был награждён орденом Славы и другими орденами и медалями. В ленинградской прописке Саше было отказано. После разрешенного месячного отдыха он вынужден был уехать к месту ссылки матери на север, в Кировскую область. Вместе с ним поехали дядя Юра с Галей. Галя хотела навестить родственников, посмотреть, как они обустроились. Меня тоже взяли с собой, чтобы немного откормить в деревне. Саша, как кавалер ордена Славы, ехал к месту ссылки родных в мягком вагоне. Мы ехали в жёстком плацкартном. Ехали долго. Я, в основном, спал. Родственники жили в деревне Опарино Опаринского района Кировской области. Дядя Юра с Галей приторговывали на рынке специально привезёнными из Ленинграда заколками для волос, гребешками, швейными иголками и безопасными лезвиями для бритья, а я приносил им на рынок что-нибудь перекусить. Такие рынки называли «барахолками». Там можно было купить всё, от ржавого гвоздя до швейной машинки и мотоцикла. В деревне я много играл, бегал, отъедался. Там был вкусный всегда свежий хлеб и запомнившиеся мне щи из крапивы на молоке. Однажды зашел в колхозную контору к Сашиной маме. Она велела посидеть, а сама куда-то вышла. На столе стоял телефон. В Ленинграде всегда можно было узнать точное московское время по телефону, набрав на диске - номеронабирателе 08. Так и сделал. Вместо автоответчика, сообщающего время, услышал:
- Алё! Кто говорит?
Я растерялся, потом спросил:
- Сколько сейчас времени, скажите, пожалуйста.
-Мальчик, тебе кого надо и как твоя фамилия?
- Ластовский.
- Я не спрашиваю из Москвы ты приехал или ещё откуда. Не хулигань, а то расскажу родителям…
Хотел объяснить, что только хотел узнать время, но услышал короткие гудки и повесил трубку. В наших играх участвовали и девочки. Одна из них была чуть старше меня. Бегали во дворе, устали. Она предложила пойти на чердак, где из окна было видно далеко вокруг. Поднимались по длинной приставной скрипучей лестнице. Пол чердака был устлан остатками сена. Таня, так звали девочку, легла на сено, сказала, чтобы я лёг рядом и прижался к ней. Потом она подняла платьице под самое горло, обнажив своё голое тельце. Мне велела снять трусики и лечь на неё. Я стал снимать, но не успел. Лестница громко заскрипела под ногами взрослого.
-Где вы там запропастились? Пора обедать.
Таня вскочила, подбежала к окну:
- Давай скажем, что просто бросаем камешки из окна…
Так и сделали. Нас никто ни о чем не спрашивал, но на чердак мы больше не поднимались. В Ленинград возвращались втроём. Саша остался в Опарино. Прошло сорок лет. Александр Иосифович ехал из Херсонской области, где жил, к детям в Мурманск с пересадкой в Ленинграде, через справочное бюро нашел мой адрес, и мы встретились. Встреча была тёплой, но на вопросы о подробностях своей жизни отвечал неохотно или переводил разговор на другую тему. Думаю, это было вызвано печальным наследием нашего исторического прошлого. Мама, когда я пытался узнать хоть что-то о своих предках и ближайших родственниках, отнекивалась от моих вопросов, кое- что рассказав только в середине шестидесятых годов, когда я возвратился из армии.
Мамина девичья фамилия – Швайковская. Происходит от общеславянских корн ей «швец, швы, швайка (челнок)». Родители мамы, а мои дедушка с бабушкой Михаил Казимирович и Христиния Григорьевна до начала двадцатого века жили в Ошмянском уезде Виленской губернии, Польша. В 1904 году семья перебралась в Китай, город Хайлар, где Россия вместе с Китаем строили Китайскую Восточную железную дорогу (КВЖД). Дядя Иосиф, отец Саши, родился в 1898 году в деревне Цей Ошмянского уезда. В Хайларе родилась в 1906 году мамина сестра Надежда и в 1910 году мама. У дедушки с бабушкой было пятеро детей: три сына и две дочери. Один из маминых братьев умер от воспаления лёгких, судьба еще одного брата и дедушки неизвестна. До войны бабушка Христиния получала от китайского правительства пенсию за дедушку в размере семи рублей золотом. Деньги на руки она получала в рублях, и это, как говорили, была достаточно крупная сумма.
Надежду Швайковскую, мою тётушку, в 14 лет, как тогда было принято, выдали замуж за Петра Никитина, семья которого жила в Забайкалье на станции Оловянная. В 1922 году там у неё родилась дочь, которую назвали Галиной. Бабушка Христиния, мама и дядя Иосиф приехали на станцию Оловянная в гости. Осенью собрались ехать обратно, но граница с Китаем уже была закрыта. Пришлось остаться. Дядю Иосифа приняли на службу в НКВД, а в 1924 году за успехи по службе ему и всей семье разрешили переехать в Петроград, ставший вскоре Ленинградом. В 1935 году мама вышла замуж за моего будущего отца Ластовского Романа Семёновича. Отец родился в 1913 году. Кроме него в семье были сёстры : Елизавета (1902 г.р.), Мария (1910 г.р.) и Ирина (1912 г.р.). О родителях отца известно только, что они жили в Польше. По одной из версий они умерли от тифа. В 1920 году их дети оказались во Львовском детском доме под присмотром старшей сестры. Оказавшийся по делам во Львове пет роградец Теленков Корнелий Григорьевич полюбил Елизавету и предложил выйти за него замуж. Елизавета согласилась при условии, что он заберёт с собой в Петроград её сестёр и брата. Сначала решили перебраться в город Житомир к родственникам. Из Житомира всей семьёй переехали в Петроград.
Дядя Иосиф после переезда в Ленинград продолжил службу в НКВД, затем работал на заводе «Красная звезда». Осенью 1937 года его и маму арестовали, приписав участие в «контрреволюции и терроре» по печально известной 58 статье УК РСФСР. Приговорили Иосифа Михайловича к десяти годам лишения свободы без права переписки. Это был сознательный обман. На самом деле в сентябре 1938 года он был расстрелян, а реабилитирован после моего неоднократного обращения в прокуратуру только 16 января 1989 года Указом Президиума Верховного Совета «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 – 40-х и начала 50-х годов». Мои обращения в прокуратуру оставались без ответа, пока, случайно узнав из газет о пятидесятилетии заместителя прокурора города, не поздравил его с юбилеем, заодно добавив запрос о судьбе моего родственника. Мама при аресте была на третьем или четвёртом месяце беременности. В 1938 году в «Крестах» она родила недоношенную девочку. Спасти ребёнка не удалось. Мама вспоминала, что когда её, беременную, конвоир выводил на прогулку, сквозь слёзы повторял:
- Тебя-то за что, бедная девочка?
Мама находилась под следствием до августа 1938 года. Первую половину этого срока её держали во внутренней тюрьме «большого дома» НКВД. Адрес этого дома – Литейный проспект, 4 , а большим называют потому, что, как говорят в народе, из него Магадан виден. Внутренняя тюрьма построена по американскому образцу. Со стороны коридора вместо стены решётка из толстых металлических прутков, закрытая портьерой из тяжелой ткани. Охранник, проходя по коридору, мог в любое время отодвинуть портьеру, и тогда в камере не оставалось ни одного непросматриваемого уголка. Особенно от такой «просматриваемости» страдали женщины. Однокамерницами у мамы были и представительницы творческой интеллигенции. Она называла фамилии известных в то время певиц, балерин… Через несколько месяцев маму перевели в «Кресты». Это известная всей стране тюрьма, построенная в последней четверти девятнадцатого века. Корпуса тюрьмы, если смотреть на них сверху, построены в виде креста. Двери камер каждого этажа выходят на металлическую террасу, снизу доверху зашитую мелкоячеистой сеткой. Охранник, стоящий в центре креста, мог держать «под прицелом» все камеры на любом из этажей. В то время ступени лестниц были сдвоенными. Пройти по ним бесшумно было невозможно. Находящимся под следствием «политическим» запрещено было читать, писать и вообще что – либо делать. Во время прогулок они с завистью провожали взглядами уголовников, которых вели на работы. Чтобы иметь хоть какую -то возможность поддерживать в порядке одежду, арестантки пронесли в камеру иголку и нитки. Когда одну из них неожиданно вызвали на допрос, она, не успев передать иголку, держала её в руке. При спуске по лестнице женщина осторожно уронила иголку, а та упала на ступеньку с таким звоном, что конвоир услышал. Заключенную посадили на десять суток в карцер – каменный мешок такого размера, что арестант мог только стоять или сидеть на каменном полу, по которому иногда пробегали крысы. В камеру бедная женщина не возвратилась. Её отправили в спецпсихбольницу.
В августе 1938 года маму снова привезли в «большой дом», где, к её удивлению, в кабинете следователя был накрыт стол как в ресторане, по крайней мере, ей так показалось. Её посадили за стол, предложили пообедать и сообщили, что она освобождается из-под ареста за недоказанностью преступления. Извинились и предложили сотрудничать с органами. Маму трясло от страха и обиды, но от предложения она отказалась. Домой её привезли на легковой машине. Свой комсомольский билет по возвращении мама сожгла в печке.
После войны стало известно, что дядя Иосиф и мама были арестованы по доносу дворника, жившего в нашей парадной на первом этаже. Дворник был арестован в 1943 году при попытке наводить немецкие самолёты на цели с помощью ракетницы. На суде он заявил:
- Знаю, что вы меня расстреляете, но я вас, коммунистов, столько погубил…
Елизавета Семёновна Ластовская, старшая сестра отца, работавшая в редакции газеты «Ленинградская правда», умерла в 1942 году от голода.
Мария и Ирина Ластовские выжили в блокаде, создали свои семьи и дожили до старости.
С уважением,
Станислав Ластовский.
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Понедельник, 23 Июн 2014, 16:49 | Сообщение # 2 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | МЫ ВСЕ УЧИЛИСЬ
ЭТИ БЫСТРЫЕ ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
Проезжая часть улицы Жуковского в Ленинграде была из булыжника – каменных окатышей примерно одного размера, которыми устилали дорогу и укатывали катком. Тротуары были отделены от проезжей части поребриком и покрыты большими известняковыми плитами – панелями, потому так и назывались – «панели». Весной 1947 года вдоль панелей выкопали траншеи. Одна из траншей поворачивала под арку и продолжалась во дворе нашего дома №20. Они пригодились для игры в войну. Из этих траншей в проходившие по улице трамваи летели «гранаты» из кусков земли и глины. Ребята постарше обстреливали трамваи из «пугачей» и подкладывали на рельсы вынутые из винтовочных патронов капсюли. К трамвайному грохоту добавлялась еще трескотня выстрелов из – под колёс. Через месяц на дно траншей уложили трубы и засыпали землёй. Булыжную мостовую и тротуарные плиты заменил асфальт. По трубам в квартиры нашего дома пришел газ. Закончилась эпоха коптящих керосинок и шипящих керогазов. Проводили газ, устанавливали газовые плиты и счётчики пленные немцы. Работали они не спеша, но очень аккуратно. Отверстия для крепления труб к стенам пробивали вручную при помощи молотка и шлямбура. Чтобы меньше мусора падало на пол, немец из куска газеты сворачивал кулёк, продевал через него шпагат и вешал на шлямбур. Крошки штукатурки и кирпича падали не на пол, а в кулёк. У меня был игрушечный металлический пистолет, стрелявший деревянными палочками с резиновыми присосками. Когда немцы входили в квартиру, я кричал:
- Хенде хох! Гитлер капут! И стрелял из своего пистолета. Они охотно поднимали руки вверх и кричали:
- Капут, капут!
В коммунальных квартирах на газовой плите готовили по очереди, и всё же это было удобнее и быстрее, чем раньше. В кухнях теперь не пахло керосином, но керосинки и керогазы еще долго не выбрасывали. Каждое лето их брали с собой на дачу.
Ванны и горячей воды в нашей квартире не было. В баню на улице Некрасова мы ходили по пятницам или субботам. Первые месяцы после возвращения из эвакуации, до возвращения мужа моей двоюродной сестры из армии, в баню ходил с мамой. Мама старалась идти и вести меня ближе к проезжей части, объясняя это блокадной привычкой. Если идти рядом с домом, то ослабленного голодом человека могли крюком затащить через подвальное окно и … О том, что могло случиться потом, лучше не думать.
Я чувствовал себя очень неуютно среди моющихся женщин и девочек. Успокаивало только, что там были и другие мальчики. Верхнюю одежду сдавали в гардероб, находившийся в банном отделении. Гардеробщица выдавала номерок, который заодно был и номером шкафчика. Номерок и ключ от шкафчика висели на верёвочке, которую нужно было надеть на руку или ногу, чтобы не потерять. Мылись в тазиках, сидя на длинных каменных скамейках. Тазы из оцинкованного железа наполняли водой, ставя на решетчатые чугунные подставки, над которыми были краны с холодной и горячей водой. Перелившаяся из тазиков вода стекала на пол, иногда, горячая, обжигая ноги. Ноги полагалось мыть в другом тазике с выдавленной на дне надписью «для ног». В женской половине бани, как и в мужской, было три отделения: на втором, третьем и четвёртом этажах. В отделении на втором этаже не было парилки, но больше душевых кабин, за счет чего очередь там двигалась быстрее. В очереди иногда стояли по два – три часа. Выйдя из, так называемой, мыльной, каждый подходил к своему шкафчику, снимал с руки или ноги верёвочку с ключом и открывал его. Обычно кидали под ноги газету или что – то из белья и, стоя, вытирались и одевались. Иногда удавалось достать свободную табуретку. Тогда я вытирался стоя на ней, а одевался сидя. Нижнее бельё у мальчиков было не таким, как сейчас. Сначала я надевал широкий белый матерчатый пояс с пришитыми к нему четырьмя плоскими резинками, снабженными замочками – прищепками для чулок. Пояс застёгивался с правой стороны на белые пуговицы. Затем натягивал на ноги длинные трикотажные коричневые чулки, крепил их к поясу и только потом надевал сатиновые трусы и трикотажную майку. Брюк у меня еще не было. Я носил бриджи, сшитые мамой на ручной швейной машинке из куска старой портьеры серо – зелёного цвета. Бриджи заканчивались ниже колена и охватывали ногу вшитой в них резинкой. На длинные брюки тогда не хватило ткани. Когда возвратились из армии двоюродная сестра с мужем, я, наконец, стал ходить в мужскую баню. Обычно ходили на четвёртый этаж, надеясь, что там очередь короче. Иногда попадали на второй этаж в класс с бассейном. Бассейн, правда, не работал. Он стоял без воды, был замусорен помятыми дырявыми тазиками и использованными вениками. До войны, когда бассейн еще работал, в нём были «мужские» и « женские» дни. Оба отделения имели дополнительные выходы в бассейн. Любопытные мужики любили подглядывать за женщинами в замочную скважину. Один такой любопытный после громких комментариев с криком отскочил от двери, схватившись за лицо. Это ему плеснули с той стороны двери кипятком через замочную скважину. Позже бассейн перекрыли бетонными плитами, увеличив «помывочную» площадь. На первом этаже бани была пивная, имевшая два входа: с улицы и из вестибюля. В пивной всегда было шумно и накурено. Пиво пили из больших стеклянных кружек, закусывая воблой или плавлеными сырками. В буфете можно было купить пирожки, бутерброды с килькой и мелкую вкусную солёную рыбку снетки или хамсу. Из разрешенных нам напитков самыми вкусными были клюквенный морс и хлебный квас. С четырнадцати лет в баню ходил самостоятельно, обычно с одним или двумя приятелями. После бани мы любили зайти в пивную, встать у круглого мраморного столика и, прихлёбывая из кружки морс, слушать разговоры подвыпивших взрослых. Иногда в пивной случались пьяные ссоры с мельканием лезвий финских ножей. В таких случаях мы быстро возвращались в вестибюль бани и выходили через другие двери.
В августе 1947 года нужно было готовиться к поступлению в первый класс. Мама сшила мне рубашку защитного цвета с отложным воротником, на который сверху подшивался сменный белый воротничок для «аккуратности». Читать не умел. Из букв знал только букву «О», потому что «обруч». Меня определили в 180 неполную среднюю школу (семилетку) в Ковенском переулке. Торжеств по случаю начала учебного года не было. Учителя разобрали нас в соответствии со списками и отвели в свои классы. Первоклассников вместе с переростками на-бралось на три класса. Дети 10 – 12 лет, не посещавшие школу во время войны, «переростки», стали первоклашками, как и мы. После 7 ноября, праздника Великой Октябрьской революции, нас стали называть октябрятами и выдали по значку с изображением Ленина в детском возрасте.
Проезжая часть Ковенского переулка была вымощена булыжником, а тротуары выложены большими известняковыми плитами, как и улица Жуковского. Переулок таким оставался еще долго, до первого визита в Ленинград президента Франции де Голля в середине шестидесятых годов прошлого века. В переулке находится католический костёл, который захотел посетить де Голль. За неделю до его приезда в переулке закипела работа. Работали в три смены, и переулок преобразился. Его заасфальтировали, середину от улицы Маяковского до улицы Восстания занял зелёный газон, оставив для проезда машин по одной полосе с каждой стороны. Газон закатали асфальтом, когда де Голль уехал.
Учебники и тетради я с гордостью носил в кожаной полевой офицерской сумке «планшетке». Зимой после занятий на ней хорошо было скатиться с обледенелой горки рядом с костёлом. Это была заледеневшая гора битого кирпича и мусора, оставшаяся от разбомбленного дома. Бомба была очень мощная. Она разрушила почти все дома вдоль улицы Маяковского от Жуковской до Ковенского переулка, а костёл устоял. К 1953 году дома восстановили, а угловой дом №16 по Жуковского – «разруха», где мы играли в казаки – разбойники, превратился в красивое здание 171 средней школы. К новому, 1948 году, я научился читать. Однажды, когда в семье Подольских собрались гости, двоюродная сестра Галя сообщила им эту новость, и все стали просить меня что-нибудь почитать. Беру с книжной этажерки первую попавшуюся книжку – брошюру и читаю по слогам её название: «Сифилис – не порок, а несчастье». Почему все засмеялись, я, смущенный и гордый умением читать, так и не понял. Читал много и почему-то вслух, даже когда оставался один. К этому времени мы жили в том же доме, но в квартире 23, а наши родственники, Подольские, переехали на другую сторону улицы в дом 33. Мне и маме досталась десятиметровая комната с двумя окнами, выходившими на задний двор – колодец. Из одного окна была видна только близко находящаяся глухая стена, из второго, кроме неё, ещё часть заднего двора. В комнате мы смогли разместить мамин диван, стол между окнами, два стула и мою детскую кроватку, которую через несколько лет заменила «раскладушка» из алюминиевых трубок. Эту, только появившуюся в продаже, раскладную кровать подарила нам соседка Мирра Александровна. Наша коммунальная квартира была трёхкомнатной. В самой большой комнате площадью 43 метра жила бывшая актриса, а в описываемое время заведующая реквизиторским цехом Театра Балтийского флота Мирра Александровна Незнамова. Её сестра, тётя Шура, которую все взрослые называли Шурочкой, занимала смежную с большой четырнадцатиметровую комнату. Муж Мирры Александровны, дядя Володя, до развода с ней живший в нашей квартире, работал администратором в Новом театре. Теперь это театр имени Ленсовета. У меня была возможность посещать дневные спектакли в этих театрах. Самым любимым спектаклем в театре Балтфлота, который тогда находился на улице Рубинштейна, был «Оптимистическая трагедия». Соседи, у которых детей не было, баловали меня подарками. Я и сейчас словно вижу каким-то внутренним взором обложки таких книг, как Снежная крепость А.Гайдара; Я – сын трудового народа А.Первенцева и Остров сокровищ Р.Стивенсона. Дядя Володя дарил мне марки, среди кото-рых были такие, которые теперь могли бы стоить очень дорого. Но однажды все марки, собранные в альбом, я обменял на самокат. Самокат был деревянный, самодельный, на шарикоподшипниках. Он легко и шумно катился по асфальту, но прослужил недолго.
Когда в школе изучали басни И.А.Крылова, увидел на книжной полке у соседки красивую книгу в тиснёном кожаном переплёте с золотым обрезом. Иллюстрации были проложены тонкой папиросной бумагой. Это был сборник басен Лафонтена. В этой книге я нашел почти все басни Крылова, только автором их был Лафонтен, а Крылов переводчиком. Я, возмущенный, добросовестно переписал названия этих басен, принёс учительнице и назвал это откуда – то известным мне словом «плагиат». Учительница похвалила за прилежность и сказала, что Лафонтен тоже не был автором этих басен, потому что заимствовал их у Эзопа, а тот, возможно, у какого-то еще более древнего автора. Хорошо, говорю, но почему до революции это был перевод, а теперь нет. Прозвенел звонок, и ответа я не услышал. Примерно в то же время я разочаровался в нашей печати. В газете ленинградских пионеров «Ленинские искры» увидел статью о нашей школе. В ней было написано, что в 180 школе есть свой стадион и что на нём проводят даже соревнования. Под статьёй была фотография с бегущими детьми и преподавателем с секундомером в руках. Во дворе нашей школы стадиона никогда не было. Он был грязным и черным от копоти кочегарки, находящейся в глубине двора валенко- валяльной фабрики. А секундомера в нашей школе тоже не было.
Отопление было печное. Круглая печь наполовину заходила в нашу комнату, вторая половина, с топкой, выходила в прихожую. Зимой моей обязанностью было взять мешок, пойти в подвал, набрать в него дров, поднять на третий этаж и затопить печь, чтобы к приходу мамы с работы было тепло. В школе нас не кормили. Не помню, чтобы кто-то приносил с собой бутерброды. Кашу, пельмени или котлеты мама, уходя на работу, когда я еще спал, оставляла в холодильнике «родина», так называли железный ящик с вентиляционными отверстиями на боковых стенках, который крепился снаружи окна на карнизе. Я не всегда успевал пообедать до возвращения мамы с работы. Часто, натопив печку, засыпал в тепле на голодный желудок, сидя за столом.
Когда в театре не было спектакля, часам к восьми вечера, а иногда и днём у Мирры Александровны собирались артисты для игры в преферанс. Уходили игроки часов в 7-8 утра. Когда открывали двери, из большой комнаты вырывались клубы дыма. Был среди актёров заслуженный артист РСФСР Мылов. Если картёжники собирались днём, и я в это время шел за дровами, он всегда составлял мне компанию. Весело, с шутками мы спускались в подвал, набирали дров гораздо больше, чем я брал обычно, затем заслуженный артист взваливал мешок на спину и приносил в квартиру. Однажды, спустившись в подвал, заметил в земляном полу что-то блестящее желтого цвета. Раскопал. Это оказался латунный шар размером с пушечное ядро. Стал копать глубже, надеясь найти пушку, но не нашел. Ядро оказалось таким тяжелым, что с трудом поднял его на третий этаж. Шар оказался полым, из двух полушарий. Заполнен он был крупной свинцовой дробью. У меня уже был самопал, еще его называли «поджиг». Самопалы делали сами. Из досочки выстругивали подобие пистолета, на него проволокой крепили ствол из медной трубки, заранее изогнутой и сплющенной с одной стороны. Рядом с расплющенной частью трубки нужно было напильником пропилить отверстие. Счищенную со спичек серу или порох плотно набивали в трубку и уплотняли бумажным пыжом. Чтобы произвести выстрел, нужно было плотно прижать спичку головкой к пропиленному отверстию и чиркнуть серной частью коробка. Раздавался громкий выстрел. Дробь, извлеченная из шара, по размеру подошла к трубке. Её было так много, что хватало всем желающим. Теперь самопалы стали заряжать дробью. В большой луже посреди двора мы устраивали «морские» сражения. Каждый участник из доски изготавливал свой корабль, на него устанавливали мачты с бумажными парусами. В носовой части крепилась трубка – самопал, заряженная дробью. Если дробь попадала в корабль или паруса, он считался потопленным. Однажды я увидел ребят, стреляющих дробью в кошек и голубей. Поняв, что дело может кончиться плохо, всю оставшуюся дробь вместе с полушариями выбросил в помойку. Шар, как оказалось, раньше, когда еще вся квартира принадлежала Незнамовым, служил противовесом для большой подъёмной люстры с хрустальными подвесками, обмененной на хлеб во время блокады.
Мне было тринадцать лет, когда впервые выстрелил из настоящего нагана. В нашей квартире комнаты на ключ никто не запирал. Окна комнаты Мирры Александровны выходили на передний двор, на солнечную сторону. Она разрешила мне в ней находиться, когда была на работе. В этой комнате днём я играл, читал книги, иногда делал уроки. Приводить туда друзей было запрещено. Захожу как-то в комнату и вижу на раздвижном круглом столе пистолетную кобуру. Открыл, а там настоящий наган, только с укороченным и без мушки стволом. Покрутил барабан, пощелкал курком, попробовал разобрать то, что легко разбиралось, снова собрал и всё положил на место. Играл с револьвером несколько дней, может быть неделю. Если кобура не лежала на столе, находил её, то на этажерке, то на столике рядом с трюмо. Особенно нравилось, встав в позу дуэлянта, смотреть на своё отражение в зеркальной дверце большого трёхстворчатого шкафа и щелкать спусковым крючком. Поделился своими впечатлениями с другом, жившим этажом ниже, Аликом. Тот тоже захотел подержать в руках настоящее оружие. Я согласился, велел ему, на всякий случай, покараулить у окна на лестнице и пошел за наганом. Достал его из кобуры, встал в любимую позу перед зеркалом и нажал курок. Раздался выстрел. Да такой громкий! Целился в телефон, висевший на стене и которым могла пользоваться только хозяйка. Смотрю, телефон цел, в стене тоже нет пулевого отверстия. Прибежал на выстрел Алик. Стали всё убирать на место и обнаружили рядом с кобурой целую коробку с патронами. Патроны были какие-то странные. В них не было пуль, а концы гильз были аккуратно сплющены на конус в виде гофры. На коробке была надпись «капсюли – живители». Патроны оказались театральными. Это немного успокоило. Больше в этой комнате к вещам из театрального реквизита я не дотрагивался. Мирра Александровна ничего не заметила или сделала вид, что не заметила. Я учился в третьем или четвёртом классе, когда у соседки появился телевизор. Это был большой ящик с очень маленьким экраном. Назывался он КВН-49 и, конечно же, черно – белый. Я и мама иногда участвовали в просмотре телепередач. Подслеповатая Мирра Александровна, на правах хозяйки, садилась почти вплотную к экрану. Мы сидели сзади, выглядывали справа и слева от её широкой спины и изображали восторг от всего увиденного и услышанного. Правда, видно нам было далеко не всё, но зато хорошо слышно. Программа была всего одна. Показывали по телевизору новости, телевизионные спектакли и еще что-то. Нас приглашали на просмотр телеспектаклей, особенно тех, в которых она когда-то играла. Просмотр сопровождался её громкими комментариями, поэтому ни названия спектаклей, ни их содержание моя память не сохранила.
Свободное время после школы мы проводили во дворе. Играли в забытые теперь прятки, пятнашки, простую и круговую лапту, волейбол через натянутую поперёк двора верёвку, если на ней не сушилось бельё. У каждой игры были свои неписаные правила, которые всегда соблюдались. Кроме этих, общих игр, у нас были свои, мальчишеские. Мы сражались на самими выструганных деревянных мечах и саблях, играли в войну, вооружившись самодельными пистолетами и автоматами, тоже деревянными. Играли и в казаки – разбойники. Разбойники убегали и прятались, казаки их искали и догоняли. В казаки – разбойники играли в разрушенном доме №16, будущей 171 школе, бесстрашно бегая по сохранившимся лестничным пролётам и перекрытиям. Игры в «разрухе» прекратились после того, как неожиданно увидели выскочившего навстречу потревоженного нами взрослого дядьку с ножом – финкой в руке.
Для игры в футбол во дворе места не хватало, поэтому играли в другом дворе, с внутренним садиком. Футбольных бутс не было ни у кого. Мяч, кирзовый, со шнуровкой и резиновой камерой, был один на всех. Накачивали его силой своих лёгких, по очереди. У меня было две пары обуви: всесезонные ботинки, полученные по ордеру для семей, у которых кормилец погиб на фронте, и летние тапочки из кожзаменителя, которые крепились шнурком к щиколоткам. Ботинки нужно было беречь. Пришлось гонять мяч в тапочках. Когда увидел во что они стали превращаться, попросил поставить меня на ворота. А когда тапочки совсем развалились и пришлось покупать новые, в футбол играть перестал.
Наши игры не всегда были безобидными. По Ковенскому переулку было опасно ходить, когда там играли ребята – переростки. У них в карманах всегда были боевые патроны, чаще трассирующие, капсюли, вынутые из патронов, артиллерийский порох, который называли «макаронами». Он и выглядел как макароны тёмно-коричневого цвета. Патрон устанавливали на булыжник мостовой, били по нему другим камнем. Пуля летела вдоль переулка, видимая в полёте как огненная трасса. «Макароны» заворачивали в тонкую фольгу, клали на любую подставку, прижимали сверху и поджигали. Порох со свистом вырывался из фольги и летел ракетой. Мы, младшие по возрасту, тоже принимали участие в этих небезопасных приключениях.
Школы в то время были раздельные, мужские и женские. Наша школа была и по учебе, и по дисциплине не самой образцовой. Был у нас учитель по фамилии Христофоров. Ученики его называли Христофором и не любили за то, что нас, неслухов, бил длинной деревянной линейкой и за то, что уроки давал нам по тетрадке, как говорили, его брата, погибшего на фронте, которого считали настоящим учителем. Однажды весь класс, уставший от монотонного чтения и побоев линейкой, решил Христофора проучить. Под дермантин на стуле подложили кнопки остриём вверх, под дермантин стола – бумажные капсюли из серы. Сами вооружились настоящими капсюлями из боевых патронов с воткнутыми в них через хлебный мякиш перьевыми ручками. Писали в то время ручкой, обычно деревянной, в которую вставлялось металлическое перо. В зависимости от мягкости и тонкости письма перья различались номерами. Моим любимым было перо №86, писавшее разнотолщинно и мягко.
В класс вошел Христофор, сел на стул и, не успев открыть свою тетрадку, подскочил, вскрикнув от боли. В это время все дружно, как по команде, резко бросили в пол ручки с закреплёнными на них капсюлями. Раздалась трескотня выстрелов. Христофор схватил линейку и стал бить ею по столу. Начали стрелять серные капсюли и, чем сильнее и чаще он колотил по столу, тем громче и чаще они взрывались. Урок был сорван. Нас всех, по одному, вызывали к директору школы, чтобы найти зачинщика. Никто никого не выдал. Директора школы, боевого офицера – разведчика, потерявшего руку на фронте, мы очень уважали. Убедившись, что всё равно никого не выдадим, он пришел к нам в класс и рассказал о судьбе нашего учителя, который прошел всю войну, много раз был контужен и ранен, у которого все родные умерли от голода во время блокады, а нервы после контузий и ранений еще не восстановились. После беседы все, даже переростки, на его уроках вели себя почти образцово. Христофор больше никого не бил своей длинной деревянной линейкой. В четвёртом классе сдавали первые в нашей жизни экзамены. Экзаменовали нас по русскому языку устно и письменно и по арифметике устно и письменно. По русскому я получил 5/4, по арифметике – 5/5.
После четвёртого класса, получив обязательное в то время начальное образование, переростки были направлены в ремесленные училища, чтобы получить там рабочую специальность и неполное среднее образование (7 классов). В ремесленных училищах выдавали форму и кормили. Учился я с переменным успехом, но в годовых оценках преобладали четвёрки и пятёрки. Во втором классе заболел скарлатиной и всю вторую четверть провел в Дудергофском санатории. Дудергоф – посёлок под Ленинградом. Там течет речка Дудергофка и есть Воронья гора. На Вороньей горе во время войны стояла огромная немецкая пушка «Большая Берта». Её снаряды долетали до Исаакиевского собора, на гранитных колоннах которого и теперь видны сколы – отметины от осколков этих снарядов. В санатории я впервые попробовал сгущенное молоко. Правда, нам его не столько давали, сколько размазывали по донышку блюдца, но зато почти каждый день. Блюдце я вылизывал так тщательно, что можно было не мыть. После санатория учиться стал заметно лучше. Вскоре всех второклассников, кроме переростков, приняли в пионеры. Нас построили и, после пионерской клятвы: «Я, пионер Советского Союза, торжественно обещаю быть верным ленинцем…» повязали на шею заранее купленные родителями красные галстуки. Галстуки были шелковые и сатиновые. На шелковый у нас денег не было. Я носил сатиновый. Галстук завязывал только в школе. Всё остальное время он лежал в кармане или полевой сумке.
Песни за пределами школы мы пели совсем не пионерские, часто из лагерного репертуара. Содержание и смысл этих песен нас мало интересовали. Привлекали напевность и легко запоминающийся текст, например: «Развевался серенький дымок, таял в золотых лучах заката. Песенку донёс мне ветерок, ту, что пела милая когда-то. Кто же познакомил, детка, нас, кто, родная, нам принёс разлуку, кто на наше счастье и покой поднял окровавленную руку? Лагерь познакомил, детка, нас, а начальник нам принёс разлуку. Он на наше счастье и покой поднял окровавленную руку. И за это, милая моя, бить лягавых обещаю метко, потому что воля дорога, а на воле я бываю редко…»
В сентябре мама привела меня во Дворец пионеров, бывший Аничков, теперь Дворец творчества юных, чтобы записать в какой- нибудь из кружков. В вестибюле рядом с широкой мраморной лестницей висела большая доска с перечнем самых разных кружков и спортивных секций. Выбрали почему-то Кружок мягкой игрушки. Когда пришел на первое занятие и увидел, что там почти одни девчонки, попросил перевести в другой, Механической игрушки. В кружке мы собирали из стандартных деталей – заготовок разные механические устройства – игрушки. Занятие творческое. Мне понравилось, но через год, под впечатлением книги «Жизнь и приключения капитан – лейтенанта Головнина, мореплавателя и землепроходца», перешел в географический, а после него вместе с Аликом и Валерой из нашего двора, - в Туристский. Нас учили ставить палатки, разводить костёр, ориентироваться на местности по компасу и по карте. В этом кружке занимались до выхода из пионерского возраста. Под Ленинградом, в посёлке Кавголово, у Дворца пионеров была лыжная спортивная база. Там нам выдавали лыжи и ботинки, а после занятий можно было отогреться, просохнуть и попить горячего чая. Мы изучали разные стили ходьбы, кроме конькового, который еще не был разработан. Когда изучали безопасные способы спуска с гор, инструктор говорил, взглянув на девочек:
- Если чувствуете, что теряете равновесие, садитесь на «мадам – сижу» и продолжайте спуск. В один из морозных дней, катаясь без шапки, не заметил, как отморозил уши. Зашел на базу, прислонился к печке, чтобы отогреться. Ребята смотрят на меня и хохочут. Потрогал уши. Они распухли как пельмени, увеличились вдвое, а кожа на них готова лопнуть. Дней десять мне их мазали какой-то мазью и забинтовывали. В работе кружка, кроме спортивных занятий, были предусмотрены экскурсии. Самой «вкусной» была экскурсия на кондитерскую фабрику имени Н.К.Крупской. В экскурсоводы нам выделили женщину – мастера кондитерского производства. Она начала экскурсию с предупреждения.
- У многих из вас есть младшие сёстры и братья. Даже если очень захочется их угостить чем – то из увиденного, знайте, что конфет здесь вы можете съесть, сколько хотите и сколько сможете, но выносить за проходную ничего нельзя. Мы начнём экскурсию с карамельного производства, но советую карамелью не увлекаться, потому что следующим будет производство шоколадных конфет и шоколада.
Я прислушался к совету и, когда многие ребята уже не могли видеть сладкое, попробовал многие сорта конфет и шоколада. В шоколадном цехе нам нравились не только конфеты, но и конвейеры, несущие на себе шоколадные реки, которые втекали в какие – то закрытые механизмы и выходили из них готовыми конфетами, двигающимися к упаковочным автоматам, которые металлическими пальчиками осторожно брали конфету, заворачивали в фольгированную бумажку и передавали дальше. Следующие сдвоенные пальчики каждую конфету обёртывали красочным фантиком и аккуратно защемляли концы фантиков «конвертиком». И мы увидели, что это конфеты «Мишка на Севере».
Последней, и самой интересной, была экскурсия в Кронштадт в октябре 1953 года. Кронштадт находится на острове Котлин, построен при Петре первом как крепость и военно – морская база, защищавшая Петербург со стороны Балтийского моря. Город был закрытый, и в него можно было попасть только с экскурсией. Хотел найти могилу отца, погибшего в Кронштадте десять лет назад. Руководительница нашей группы сказала, что он, очевидно, похоронен на территории военно – морской базы, и попасть туда мы не сможем. Повзрослев, я посылал запросы в военкомат Кронштадта, остававшиеся без ответа. Наконец, в апреле 1989 года сообщили, что мой отец похоронен в могиле неизвестного матроса. И только в 2009 году младшему сыну Андрею, к сожалению, ушедшему из жизни в 2010, через Интернет удалось узнать, что мой отец, матрос Ластовский Р.С., похоронен в братской могиле мемориальной части городского кладбища Кронштадта. Теперь Кронштадт соединили с берегами Финского залива дамбой и подводным тоннелем. Он стал открытым городом, и цветы к братской могиле, в которой похоронен и мой отец, приносим вместе с внуком, а его правнуком Андреем.
В октябре 1953 года мы провели в Кронштадте весь день. Сначала посетили линкор «Октябрьская революция», громадина которого возвышалась так высоко над пирсом, что подъём по трапу на борт был как на крышу многоэтажного здания. Экскурсоводом по кораблю был молодой высокий офицер. Он подробно рассказал нам историю корабля, показал практически весь линкор от машинного отделения до огромных орудий главного калибра. Побывали даже внутри башен этих орудий. Не спускались только на дно трюма, которое через открытый палубный люк казалось таким далёким, что страшно смотреть. Показали и машинное отделение. Мы ходили по его лестницам и переходам как по большому заводу. Корабль был построен в 1913 году, но и в середине пятидесятых оставался одним из самых мощных и хорошо оснащенных. Длина корабля около трёхсот метров. Матросы говорили, что палуба размером с футбольное поле. Обедали в офицерской кают – компании за накрытым белоснежной скатертью столом. Кормили настоящим украинским борщом, вкусными котлетами с картофельным пюре, на третье дали компот из сухофруктов. Посуда фарфоровая с дореволюционными вензелями. Кают – кампания сверкала полированной дубовой отделкой стен, медью и бронзой дверных ручек, иллюминаторов и настенных часов с 24 – часовым циферблатом. После обеда была экскурсия по городу. Мы прошлись по настоящей чугунной набережной, выложенной плитами из чугуна, осмотрели Петровский сухой док, заложенный еще Петром первым, и взошли на канонерскую лодку «Комсомолец», которая после линкора показалась почти игрушечной. Раньше она называлась «Красная звезда», во время войны была потоплена, затем её подняли, отремонтировали, ввели в строй и переименовали. Ужинали на канонерской лодке, сидя за откидным металлическим столом на «рундуках» - матросских койках. Нам предложили макароны по – флотски в алюминиевой миске. Ели макароны алюминиевыми ложками, потом пили сладкий чай из алюминиевых кружек. Макароны показались вкуснее офицерского обеда в кают – кампании. Неизвестно, сколько лет еще прослужила канонерская лодка, а линкор «Октябрьская революция» в конце пятидесятых перегнали на Черное море и сдали в металлолом, как говорят моряки, пустили на «иголки». Возможно, мы были последними экскурсантами на этом корабле.
Весной 1952 года мы, трое друзей из одного двора, решили записаться в яхт – клуб Совета Профсоюзов. Яхт – клуб находится на самом мысу Петровского острова. Меня, Алика и Валеру приписали к яхте «Сказка». Мы, чувствуя себя членами экипажа, с энтузиазмом счищали с бортов и днища старую краску, готовы были выполнить самую тяжелую и грязную работу. К открытию навигации наша яхта сверкала свежей краской, стала красивой и стройной. В первое воскресенье июня членов яхт – клуба построили поэкипажно. Перед строем установили старинную корабельную пушку, направив ствол в сторону открытой воды. Капитан - начальник клуба подошел строевым шагом к пушке, вынул из заранее разожженной жаровни изогнутый крючком раскалённый металлический прут и приложил к запальному отверстию пушки. Раздался громкий холостой выстрел. Навигация была объявлена открытой. Каждый экипаж подошел к своей яхте, еще не спущенной на воду. И мы подошли к своей «Сказке». Капитан зачитал список зачисленных в состав экипажа, но своих фамилий мы не услышали. В первую очередь принимали мальчишек, у которых родители служили во флоте, ну и, наверное, тех, за кого могли ходатайствовать близкие к власти. За нас хлопотать было некому. Попросили оставить хотя бы при клубе. Нам предложили войти матросами в состав экипажа катеров, обслуживающих соревнования и гидрологов, работающих в Финском заливе. Мы согласились и опять принялись за хозяйственные работы, связанные с устранением недоделок, обнаруженных комиссией по проверке готовности к навигации. В нашем подразделении было три катера: «Шторм» - лёгкий быстроходный беспалубный катер – спасатель; «Василий Щепкин» - большой судейский баркасного типа с дизельным двигателем от трактора; и «Дозорный» - катер, на котором мы будем выходить в открытый залив с гидрологами. Низкосидящий быстроходный «Шторм» выполнял задания внутри акватории. Когда штормило, и катер на скорости летел по волнам, казалось, что он скачет по огромным ухабам. На «Дозорном» был моторный отсек, капитанская рубка, небольшой камбуз и кают – компания, в которой стояли стол и раскладной диван. В носовой части, в кокпите, была матросская койка. Корма за кают – компанией открытая, там под скамейками были два бака с топливом. Катер немецкий, трофейный. На нём после войны установили мощный американский дизельный двигатель. Кроме троих матросов в экипаже были капитан, боцман и механик, которого по – флотски называли «маслопупом».
Когда выходили с гидрологами, нашей задачей было поставить катер на якорь в указанной ими точке и, качаясь на волнах, ждать окончания их измерений. В первый рейс «Дозорный» вышел сразу после открытия навигации. Леера вдоль бортов еще не были натянуты на леерные стойки. В заливе прилично «болтало». Когда снимались с одной из точек, я стоял на носу, поднимал якорь. Громко крикнув положенное «панер!» при отрыве от грунта , затем «якорь чист» при выходе его из воды, почувствовал, что палуба ушла из – под ног, схватился за леерную стойку и повис над водой. Оказавшийся рядом боцман успел подхватить меня и вытащить на палубу. Капитан, чтобы ободрить, разрешил встать за штурвал и вести катер к яхт – клубу, объяснив как ориентироваться по Толбухинскому маяку, бакенам и береговому створу. Осенью, когда навигация для яхт уже закончилась, мы вышли с двумя девушками – гидрологами далеко в залив. Штормило, когда двигатель заглох и катер потерял ход. Дрейфуем уже несколько часов, а механик всё еще возится с двигателем. Катер валяет сбоку на бок как ваньку – встаньку. Девушки, побледневшие, то сидят на диване, то бегут на корму опорожнять желудок. Уже темно, а связи с берегом нет. Боцман, в спешке, не внёс нас в список судов, выходящих в «море». Значит, искать нас не будут. Был двенадцатый час ночи, когда двигатель заработал. Выбившийся из сил, но счастливый механик вошел в рубку и мы, ориентируясь по звёздам, потом по огням Толбухинского маяка, направились в родной яхт – клуб.
Принимали мы участие и в ночной проводке яхт в акваторию Петропавловской крепости для показательных выступлений на фестивале Белых ночей. Яхты проходили на буксире за нами под разведёнными невскими мостами, а мы любовались открывающейся панорамой ночного города, особенно Петропавловской крепостью.
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Понедельник, 23 Июн 2014, 17:09 | Сообщение # 3 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | МЫ ВСЕ УЧИЛИСЬ…
Глава вторая
Когда закончилась навигация, я и Алик записались в секцию фехтования Трудовых резервов на Конюшенной площади. У Олега реакция оказалась лучше моей. Его записали на саблю (эспадрон), а я стал заниматься рапирой. Я получил зелёные стёганые тренировочные «доспехи», перчатку – крагу, защитную маску и рапиру. Фехтовальный зал был на втором этаже. При спуске по лестнице после первых занятий ноги на каждой ступеньке стремились сложиться в коленях без нашего желания и участия. Со стороны это выглядело забавно. Через некоторое время чувствовали себя настоящими мушкетёрами. Ребятам, сражавшимся во дворе на деревянных мечах, стали давать уроки фехтования. Через несколько месяцев занятий стали участвовать в соревнованиях. Частыми соперниками были рапиристы Дворца пионеров. В одном из боёв у противника обломился кончик рапиры, она стала острой и проткнула сетку моей защитной маски. До глаза оставалось несколько миллиметров. Количество побед в районных соревнованиях у нас было достаточным для получения спортивного разряда, но для официального оформления необходимо участие и хоть одна победа на первенстве города. Занятия во всех кружках и спортивных секциях были бесплатными, но для участия в соревнованиях на первенство города нужно было купить специальную форму фехтовальщика и белую спортивную обувь. Мы понимали, что у наших мам нет лишней копейки, поэтому даже не сказали им о необходимости покупки формы. Без формы продолжать занятия в секции не имело смысла.
Соседка записала меня в Базовую матросскую библиотеку в Матросском клубе на Площади труда, чтобы брал для неё книги на французском языке, заодно и для себя. Тогда и прочитал одну за другой «Три мушкетёра», «Виконт де Бражелон» и «Двадцать лет спустя» Александра Дюма, а потом много книг на морскую тему.
И я, и Алик были постоянными посетителями библиотек до середины шестидесятых годов, когда все стали комплектовать собственные библиотеки из книг – приложений к журналу «Огонёк» и книг, выдаваемых в обмен на сданную макулатуру. Сначала нашей библиотекой была Публичная библиотека имени Салтыкова - Щедрина на Фонтанке, потом библиотека имени Маяковского тоже на Фонтанке, но напротив Дворца пионеров.
Летние школьные каникулы проходили обычно в пионерском лагере. Мама работала на за-воде пластмасс имени «Комсомольской Правды». Там в профкоме ей выделяли путёвки в пионерлагерь для меня, обычно на две смены. Наш лагерь был на берегу озера Перки – Ярве (теперь Кирилловское). Ездили в лагерь с Финляндского вокзала на поезде, который тащил коптящий черным дымом паровоз. Если окна в вагоне были открыты, а мы, любопытные, высовывались из них, то выходили из вагона с почерневшими закоптелыми лицами. Прибывших пионеров распределяли по отрядам в соответствии с возрастом. В озере Перки – Ярве мы учились плавать. «Саженки» и брасс освоил за одну смену. Недалеко от пионер – лагеря, где небольшая речка впадает в озеро, очевидно, были жестокие бои с применением артиллерии. Там в любом месте, если приподнять дёрн, можно было найти артиллерийский порох «макароны» россыпью, а в полузасыпанных окопах пороховые артиллерийские заряды в шелковых мешочках. За пределы лагеря можно было выйти только строем с пионервожатым или воспитателем. И всё же мы незаметно, во время послеобеденного тихого часа или когда рядом не было взрослых, выбирались за забор, а возвращались с карманами, набитыми порохом. В один из первых заездов, еще в поезде, я подружился с Володей С. И я, и Володя уже немного покуривали, никого не боялись. Жилые корпуса были деревянными двухэтажными. На первом этаже обычно жили мальчишки, на втором девочки. Так сложилось, что девчонки задирали нас чаще, чем мы их. Решили девичий отряд проучить. Лошадиный череп, найденный в лесу, наполнили порохом из шелкового мешочка и закрепили на длинной палке. Вечером, после отбоя, когда воспитатели и пионервожатые разошлись по своим домам, к палке с черепом подвязали белую простыню, почти всем отрядом, кто не боялся, вышли на улицу, подожгли порох в черепе и подняли на уровень второго этажа. Череп засветился изнутри, из пустых глазниц полетели искры. Наши восторженные крики были перекрыты визгом и криками перепуганных девчонок. Когда прибежали встревоженные воспитатели, мы уже лежали в постелях, успев убрать все улики. Через несколько дней девчонки нам отомстили. Жалуясь на желудок, они набрали в медпункте горсть таблеток слабительного, пургена, и насыпали в бачок с супом, предназначенный для нашего отряда. Остаток дня отряд провёл в туалете или рядом с ним. Игры с порохом иногда заканчивались трагически. В одном из отрядов, не в нашей смене, мальчик выжег себе глаза, когда насыпал порох на камень и стал зажигать его через увеличительное стекло. Был случай, когда я мог и погибнуть. Обычно лето у меня делилось на две части. Первая половина летних каникул проходила в пионерском лагере, оставшееся время до начала занятий я проводил на даче у родственников. В 1951 году мои родственники, Подольские, сняли дачу в Латвии в деревне Тележники недалеко от станции Пундури в районе Резекне. Это была русская деревня, латышей в ней не было. Хозяин дома, в котором поселились, для меня дядя Андрей, рассказывал о жизни до войны, о том, какой он был крепкий хозяин, какие у него были красивые лошади и что теперь, когда эти лошади стали колхозными, приходится их выпрашивать у председателя для своих нужд. Когда косили сено, он разрешал встать рядом с собой на, когда – то принадлежавшую ему, пароконную сенокосилку, но при этом так зло хлестал лошадей, что я не выдерживал и соскакивал. Я понимал, что советская власть его чем-то обидела, жалел невинных лошадей, но ему не сочувствовал.
Пастухом в деревне был пятнадцатилетний Вася. Я иногда ходил с ним на выпас в пойме местной речки. Отогнав стадо подальше, мы поднимали со дна реки, сброшенные туда после войны снаряды и миномётные мины. Василий умело свинчивал со снарядов боеголовки и вынимал капсюли – детонаторы. Потом мы разжигали костёр, вытапливали тол из миномётных мин, капсюли – детонаторы укладывали по периметру разгоравшегося костра, отходили сами и отгоняли коров подальше. Через несколько минут влага испарялась, и детонаторы начинали взрываться, разбрасывая во все стороны остатки костра. В один из таких походов я достал со дна речки немецкую противопехотную гранату. У неё на длинной деревянной ручке был металлический корпус коричневого из-за ржавчины цвета. Разобрать гранату не удалось. Недалеко от нашего кострища была железнодорожная насыпь и небольшой мост через речку. Я решил, что корпус гранаты пластмассовый (как из эбонита), и его можно расколоть. Поднялся на насыпь, убедился, что поезда не видно, и стал колотить по перилам моста. Опытный Василий подбежал ко мне, схватил гранату и бросил подальше в реку. А у меня, когда вспоминаю этот случай, до сих пор мурашки по телу.
На улице Толмачева, недалеко от цирка, был детский кинотеатр «Родина». В нём мы смотрели первый цветной фильм «Падение Берлина», который пользовался таким успехом, что очередь в кассы нужно было занимать с улицы. Пред началом вечерних киносеансов в фойе кинотеатров всегда были концерты, на которых певцы, чаще певицы, исполняли популярные песни в сопровождении небольших оркестров. В кинотеатре «Родина» был даже концертный зал со сценой и рядами кресел как в театре. Зал находился в цокольном помещении, куда вела широкая мраморная лестница. Пред началом дневных сеансов там выступали детские коллективы художественной самодеятельности. Иногда ставили и спектакли. На этой сцене я увидел «Тома Сойера» в исполнении детского театра Дворца пионеров. Но нам больше нравился «Колизей» на Невском проспекте, куда можно было пробраться без билета. Главный вход у него был в глубине двора. Выходы из зрительного зала были тоже во двор. После окончания очередного сеанса большие деревянные двухстворчатые двери распахивались, и оттуда выходила толпа зрителей. Нашей задачей было просочиться сквозь толпу, войти в двери и спрятаться в широких складках тяжелых плотных портьер. Когда зал пустел, билетёры запирали двери, задвигали портьеры и выключали свет. Мы наощупь пробирались между рядами кресел, садились где-нибудь подальше от входных дверей зала и ждали начало сеанса. Иногда билетёры только делали вид, что нас не видят. На фильмы, запрещенные детям до 16 лет, и на вечерние сеансы попадали таким же образом.
Мне и Алику было по двенадцать лет, Володе четырнадцать, когда решили узнать вкус водки. Володя жил на втором этаже деревянного дома рядом с лесопарком «Сосновка». Дорога до его дома занимала 40 минут езды на трамвае, но мы иногда приезжали к нему, чтобы вместе погулять по парку. На деньги, сэкономленные из выданных на кино и мороженое, купили «маленькую» (0,25л.) самой дешевой водки «Ленинградская». Она стоила 11 рублей, 20 копеек, немного дороже трёх билетов в кино на вечерний сеанс. Детский билет на утренний сеанс в кино стоил один рубль, взрослый на вечерний сеанс – три рубля в ценах до реформы 1961 года. Прихватив с собой стакан и бутерброды с колбасой, пошли в парк, нашли укромное местечко и распили «маленькую» на троих. Водка оказалась совсем не вкусной, горькой, с противным запахом. Но нам почему-то стало весело и даже захотелось искупаться в парковом пруду. Погода была не для купания, но нас это не остановило. Плавок с собой не было, но и людей рядом с прудом тоже. Мы, расхрабрившиеся, бросились в воду нагишом. Когда стали замерзать, поплыли к берегу, а по берегу гуляет женщина собакой. Когда они ушли, мы закоченели вовсе. Выскочили, быстро оделись и долго бегали по парку, чтобы согреться. Водка мне настолько не понравилась, что второй раз её выпил лет через восемь, и то на чьём-то дне рождения. Обычно я, Алик и Валера, прежде, чем идти гулять по городу или еще куда, заходили в булочную угол Восстания и Жуковского, покупали по кульку доступных нам по цене конфет и, наслаждаясь их вкусом, отправлялись дальше. Это были соевые в шоколадной глазури «Кавказские» или «Соевые батончики».
Когда в школе появился новый предмет «химия», мы сразу же начали применять полученные знания на практике. Сначала решили, что уж если китайцы тысячу лет назад смогли придумать порох, то и у нас он получится. Уголь достали, селитру не нашли, от пороха отказались, но свои опыты продолжили. У тёти Наташи, мамы Олега, обнаружили йод в кристаллах и глицерин. Возникла идея о реакции с выделением большого количества тепла. Опыт решили проводить на лестничной площадке второго этажа, рядом с квартирой Алика. На подоконник положили лист бумаги из школьной тетрадки, со старой алюминиевой ложки напильником настругали на него мелкой алюминиевой пудры, насыпали кристаллы йода, тщательно перемешали и капнули несколько капель глицерина. Началась бурная реакция. Возникший в центре подоконника слабый огонёк начал быстро разгораться с выделением едкого дыма фиолетового цвета. Мы сбежали на первый этаж, а все четыре этажа лестничных пролётов заполнились фиолетовым дымом. Подоконник из дюймовой доски прогорел в центре насквозь и таким оставался до капитального ремонта, когда проводили паровое отопление.
Имевшегося в наличии йода хватило еще на один опыт. Смесь йода с алюминиевой пудрой поместили в спичечный коробок, рядом со смесью – крупную каплю глицерина. Коробок с большой осторожностью положили на край прилавка в гастрономе рядом с нашим домом, вышли на улицу и встали так, чтобы через витринное стекло видеть результаты опыта. Через несколько минут кто-то из покупателей задел коробок, тот упал на пол, глицерин перетёк на смесь, магазин начал заполняться дымом. Алик, опередив меня, забежал в магазин, сложенными вдвое вязаными рукавичками схватил коробок и выкинул на улицу в снег. Никто не догадался, что виновниками происшествия мы и были.
Пришлось однажды стать и невольным участником настоящего преступления. Поздно вече-ром возвращаюсь домой, прохожу через ворота под арку и в полутьме вижу двоих мужчин. Один, пьяный, лежит на земле, другой, ворочая его с боку на бок, шарит по карманам и что-то перекладывает в свои.
- Присоединяйся и бери, что осталось… да вот, бери часы,- говорит мне. Я, с перепугу, взял часы и пошел домой. Долго эти часы не давали мне покоя. Если надену на руку, обязательно спросят, откуда они у меня. В то время часы стоили недёшево. Несколько дней носил часы в кармане, украдкой доставал их, слушал тиканье и поглядывал на циферблат. Но чувствовал себя не собственником, а преступником. Часы словно жгли карман, а заодно и совесть. И что делать с ними не знаю. Наконец, Володя С. договорился со старшей двоюродной сестрой. Та обещала часы продать. Передав часы, я испытал такое облегчение, словно избавился от тяжелой ноши. Ни часов, ни денег мы больше не увидели, но и разочарования не было.
В комсомол меня приняли в марте 1953 года. Пятого марта, в день смерти Сталина, шел обычный урок литературы. Урок вела Ядвига Александровна Городецкая. Она говорила с трудом, сквозь слёзы, прикладывая платочек к глазам. В 12 часов дня завыли автомобильные сирены, зазвонили трамваи, загудели заводские гудки. Мы бросились к окнам. Всё движение остановилось. Через пять минут стало тихо до звона в ушах. Страна в трауре. Учительница плачет, не скрывая слёз. Плакали практически все взрослые, а вот плачущих школьников, по-моему, не было. Вечером, играя в переулке, я увидел, как Ядвига Александровна подошла к костёлу, убедилась, как ей казалось, что её никто не видит, поднялась по ступенькам и вошла в костёл. После похорон Сталина семиклассников собрали и объявили, что всех, по сталинскому набору, принимают в комсомол. В комсомол принимали с 14 лет. Я сказал, что мне четырнадцать исполнится только в мае. Секретарь комитета комсомола ответил, что примут всё равно, только комсомольский значок должен буду носить после дня рождения.
В 1954 году я окончил школу, получив неполное среднее образование. Собрали семейный совет для решения моей судьбы. Одна из дальних родственниц посоветовала поступить в Стоматологический техникум, куда сможет устроить меня без проблем, и после которого я, работая техником – стоматологом, буду иметь и деньги, и даже, возможно, золото. Я твёрдо ответил, что уже выбрал для себя Военно – Механический техникум, в котором готовят не каких-то техников – стоматологов, а необходимых стране специалистов оборонной промышленности. Алик тоже подал документы в этот техникум. На вступительных экзаменах он набрал необходимый проходной балл, а я написал диктант на двойку. Это при том, что учился, особенно по русскому языку и литературе, лучше его. Пришлось продолжить учебу в вось-мом классе 171 школы. С 1954 года ввели смешанное обучение, вместе с девчонками. Они нам казались какими-то странными существами, не похожими на нас.
Меня посадили за парту с девочкой с улицы Чехова, Наташей. Она была некрасивая, в очках с круглыми стёклами. Наша парта стояла в середине третьего ряда, возле стенки. Просматривалась только со стороны прохода. Наташа сидела справа, у стенки. На уроках она то и дело подсовывала мне записки. Не о любви, а об учительницах и подругах, да в таких выражениях, что даже я, привыкший на улице слышать не самую литературную речь, невольно внутренне краснел. В то время начали носить капроновые чулки. Если на уроке не нужно было писать, Наташа приподнимала платье выше колен, предлагала посмотреть какие у неё красивые ноги в этих чулках и даже положить на них руку. В один из весенних дней она сказала, что хочет познакомить меня со своей красивой подругой, которая живёт на улице Маяковского, 40. Пришли, поднялись на третий этаж, позвонили. Вышла очень красивая девочка. Стоим на лестничной площадке, болтаем обо всём на свете. Ну ладно, думаю, а дальше-то что?
- Поцелуйтесь же, наконец, - говорит Наташка. Поцеловались, неумело прижавшись сомкнутыми губами. Особых чувств, при этом, у меня не возникло. Думаю, что и у девочки тоже.
За учебу с восьмого класса и до окончания школы нужно было платить. Не думаю, что это были большие деньги, но для нашего бюджета и они были заметны. Мама хотела, чтобы я закончил десятилетку, но мне удалось её убедить, что, если поступлю в техникум, то, вместо того, чтобы платить за учебу, буду еще получать стипендию. Окончив восьмой класс, снова подал документы в тот же техникум. Прошел по конкурсу на отделение «Технология обработки металлов резанием». Кроме этого отделения были: радиотехническое, артвооружений и оптических приборов, но на них я не добрал конкурсных баллов. Техникум находился на Чугунной улице, примыкая к территории Оптико – механического завода имени ОГПУ, позже – ЛОМО, входил в структуру не Министерства среднего образования, как все техникумы, а в Министерство оборонной промышленности. До 1959 года парни, окончившие техникум, получали звание младшего лейтенанта запаса и распределялись по оборонным предприятиям на территории всей страны. Директором техникума был Матвей Ильич Идельсон, который организовал учебу по институтским правилам. У нас, как в институте, читали лекции, проводили семинары, группы были объединены в потоки. В других техникумах обучение шло как в школе. Преимущества нашей системы я оценил во время учебы в институте. Мне не нужен был переходный период привыкания к незнакомой методике обучения. Нас в техникуме приучили работать самостоятельно. Техникум, финансировавшийся Министерством оборонной промышленности, имел отличные лаборатории, установки для измерения прочностных характеристик материалов, производственные мастерские с самым современным на то время оборудованием. Для практического знакомства с артвооружением во дворе техникума были выставлены зенитные установки, миномёты и пушки разного калибра.
В1958 году техникум переименовали в Физико – механический в связи с предстоящим участием во Всемирной выставке в Брюсселе, на которой был представлен прибор, разработанный нашими специалистами и изготовленный в техникумовских мастерских при участии студентов.
При зачислении в техникум всем пришлось заполнять анкету на нескольких листах. Среди вопросов анкеты были: «служили-ли вы в белой армии?; участвовали-ли вы в войне с бело-финнами и Великой отечественной войне?; не находились-ли на оккупированной территории?». Когда мы, четырнадцати – пятнадцатилетние, спросили, зачем нам задают такие вопросы, нам ответили: «Так положено». Занятия в техникуме начались с того, что каждая группа первого курса, по очереди, участвовала в подготовке к запуску Ленинградского метрополитена. Нашей группе была поручена уборка подземного вестибюля станции Площадь Ленина, Финляндский вокзал. Спускались в метро мы не на площади Ленина, а в стороне от неё. Там стояла обшитая деревом высокая вышка. Нам выдали мётлы, совки, вёдра, пластмассовые каски метростроя, прорезиненные куртки и ввели в большую шахтовую клеть. Клеть, слабо освещённая тусклой зарешеченной лампочкой, быстро полетела вниз. На нас сверху то текла, то капала вода. Спасали выданные каски и куртки. На уровне груди и выше стенки клети были из проволочной сетки. Сквозь сетку мы старались хоть что-то рассмотреть, но ничего не видели. Клеть прекратила своё падение, и мы оказались в большом, хорошо освещенном помещении. Рядом на рельсах стоял рабочий электровоз, за ним две железнодорожные платформы с сиденьями и несколько грузовых. Нас рассадили по платформам, и мы поехали. В пути несколько раз останавливались, по боковому проходу попадали в какие-то огромные помещения, собирали мусор, грузили на платформы и ехали дальше. Оказалось, что метро – не просто тоннель с рельсами, а настоящий подземный город. Но вот и подъехали к вестибюлю станции. Здесь уже много света, блестит свежая отделка, но еще пыльно и на платформе много мусора, который нам нужно убрать. После работы поднялись наверх в той же клети и сдали всё имущество. Нас построили, поблагодарили за выполненную работу и выдали каждому пригласительный билет на право бесплатной поездки в день открытия метрополитена. Первая и единственная на то время линия была от Финляндского вокзала до Автово. Мы несколько раз прокатились, выходя на каждой станции. Любая из них приводила в восторг, но особенно Автово с её стеклянными колоннами и красочным мозаичным панно в торцевой стене вестибюля.
После успешной сдачи экзаменов, я – за первый курс, Алик за второй, мы захотели немного заработать. Уговорили мою маму помочь нам устроиться в летнее время на завод пластмасс имени «Комсомольской правды», где она работала. Оформили нас подсобниками в прессо-вый цех. Главной и ежедневной задачей было забирать у прессовщиц готовые изделия, отвозить их на механический участок для снятия заусенец, а потом на склад. Работали в три смены. Ночная смена была не самая тяжелая по загрузке, но трудная. Во-первых, хотелось спать, во-вторых, в ночную смену была тяжелая психологическая нагрузка, особенно когда везёшь свою тележку мимо работниц, стоящих возле горячих прессов в распахнутых синих халатах, надетых на голое тело. В цехе было два душа, мужской и женский. В женский после смены всегда очередь, а в мужском – я и Алик. Иногда женщины просились помыться вместе с нами. Я, имея опыт мытья в женской бане после эвакуации в восьмилетнем возрасте, был не против, но Алик возражал, и мы дверь им не открывали. На складе готовых изделий работала, протирая их ветошью от пыли, наша ровесница со странным именем Анфиса. Она мне нравилась. В ночную смену, если появлялось свободное время, я заходил к ней на склад. Мы сидели за большими мешками с ветошью, о чем-то шептались, иногда несмело целовались. Однажды она призналась, что уже видела главный мужской орган у своего брата и даже трогала отвердевший, с синими прожилками. Предложила потрогать мой, но я застеснялся и не разрешил. В следующую ночную смену Анфисы не было. Позже мне сказали, что её отвезли в деревню до конца лета. После ночной смены мы садились на трамвай, ехали к Петропавловской крепости, купались, загорали, потом отправлялись домой отсыпаться. Все заработанные деньги отдали мамам. Себе купили по одинаковой байковой клетчатой ковбойке на «барахолке», которая тогда находилась на Обводном канале, там, где сейчас автобусная станция.
Еще на первом курсе меня ввели в состав комитета комсомола от нашей группы. Особой активности в комсомольской работе не проявлял, но участвовал в редактировании и выпуске стенных газет. И всё же, по окончании второго курса, комитет наградил меня путёвкой в комсомольско – молодёжный лагерь. Лагерь находился на Карельском перешейке, на берегу Финского залива недалеко от посёлка «Молодёжный». Жили в больших армейских палатках, установленных на дощатых настилах. В палатке помещалось больше двадцати солдатских кроватей с тумбочками между ними в проходе. Каждому отряду была выделена одна палатка. Руководителем – воспитателем нашего отряда была двадцатилетняя студентка университета Лилия Николаевна. Она участвовала вместе с нами во всех официальных и неофициальных мероприятиях. Вечером после отбоя, когда выключали свет, в полумраке белых ночей мы рассказывали по – очереди кто анекдоты, кто вспоминал что-нибудь смешное или страшное, типа «в черной, чёрной комнате…». Когда все рассказы иссякли, я стал пересказывать недавно прочитанную книгу немецкого писателя Эриха Лёста «Западная марка продолжает падать» о том, как молодые немецкие безработные постепенно превращались в безжалостных гангстеров, ради наживы даже пытавших свои жертвы, особенно банкиров. Пересказывал содержание и других прочитанных книг. Лилия Николаевна, так мы должны были её называть, случайно услышав мой рассказ, стала приходить к нам и по вечерам, садилась на табуретку рядом с моей кроватью и тоже слушала. Когда она уходила, рядом с моей подушкой всегда оставляла какую-нибудь вкуснятину, чаще всего шоколадные конфеты. Ребята начали подтрунивать, говорили, что так зарождается любовь. Во всяком случае, в однодневных походах, прогулках по лесу и при купании в заливе мы всегда были рядом. В один из вечеров на танцевальной площадке после очередного танца она не выпустила своей руки, и мы пошли к деревянным одноэтажным домикам, в которых жили воспитатели. От неё немного пахло вином. Вошли в её комнату и, не включая света, стали целоваться, тесно прижавшись друг к другу. Я сбросил рубашку, она сняла платье. Когда из одежды остался минимум, Лили Марлен, как с этого момента она велела себя называть, сказала:
- Остановись. Я не хочу из-за тебя, несовершеннолетнего, попасть под суд. Подождём твоего восемнадцатилетия. И целоваться как следует ты еще не умеешь. Да не расстраивайся, целоваться будем учиться вместе. И имей в виду, мне нравится, когда целуют не только в губы… Лили встала с кровати, надела платье, помогла мне, еще возбуждённому, застегнуть рубашку, и мы возвратились на танцплощадку.
Лагерная смена пролетела как один миг, но наши встречи этим не закончились.
Лили Марлен училась на факультете иностранных языков Ленинградского университета. Факультет занимал один из корпусов бывшего Института благородных девиц позади Смольного собора. Там, в садике на берегу Невы, мы и встречались, но наши свидания постепенно становились всё реже и прекратились до моего совершеннолетия.
После третьего курса, в 1958 году, получил профсоюзную путёвку в дом отдыха имени Воров-ского на берегу Оредежи под Сиверской. Жили там мы в длинных деревянных одноэтажных зданиях в комнатах на несколько человек и всеми удобствами в конце коридора. Мне повезло, у меня в комнате было всего два соседа. Один из них, старше меня года на три, продержался, правда, только полторы недели из двух. Когда через неделю беспросыпно – пьяного «отдыха» закончились деньги, он съездил домой, возвратился на следующее утро с деньгами и рассказал, что просто заехал к родителям на дачу в их отсутствие, спустился в подвал, открыл крышку большого молочного (не 30-ли литрового?) бидона, полного бумажных денег и взял, сколько поместилось в руку. Папа его работал крупным начальником в сфере общественного питания, и пропажу нескольких сотен рублей просто не заметит. После второй поездки к своему источнику средств, в дом отдыха он не возвратился.
Второй сосед, рабочий Монетного Двора, сначала, пока были деньги, пил водку, потом, когда деньги закончились, а сосед не возвратился, перешел на одеколон, который разводил водой. Предлагал и мне выпить этой молочного цвета жидкости, но я не смог. Когда у него еще были деньги, иногда после танцев он возвращался только к завтраку и с горящими глазами рассказывал о своих приключениях во всех подробностях. Когда перешел на одеколон, на танцы его было уже не затащить, но зато стал много рассказывать о своей работе. Работал он на чеканочном прессе, чеканил монеты. Дыша перегаром цветочного одеколона, он рассказал мне по секрету о предстоящей денежной реформе. Когда она случится, не знал, но по его рассказам выходило, что у нас будут новые деньги, что на один рубль можно будет купить как сейчас на десять. И рубли эти будут металлическими. Появятся разные автоматы, которые будут принимать эти рубли. Опустишь в автомат такой рубль, а он тебе выдаст горячую сосиску с гарниром на бумажной тарелочке. А может выдать и кофе с булочкой. Будут целые кафе - автоматы, уличные автоматы с газированной водой и даже пивом. Показал будущий металлический рубль, дал подержать в руке, но потом спрятал в карман и сказал, что это пока государственная тайна. Его рассказы я слушал как сказку, но 1961 году была денежная реформа, и всё произошло именно так, как он говорил. На улицах теперь вместо продавщиц, стоящих за лотками с газированной водой и сиропом в длинных стеклянных стаканах, появились автоматы с газированной водой за одну копейку без сиропа и за три копейки с сиропом на выбор. Автоматы были оборудованы и автоматической мойкой внутри. Поставишь на неё стакан, нажмёшь сверху, и мощная струя воды обмоет его со всех сторон.
Учился в техникуме я, в общем-то, неплохо. Стипендию получал, пенсию за отца тоже. Это было неплохой добавкой к маминой зарплате. Правда, руководительница группы Анна Александровна Караваева считала, что мог бы учиться и лучше. Она преподавала нам математику. Много лет после окончания техникума мы ежегодно поздравляли её с днём рождения. Она приглашала нас домой на чаепитие. Мы приходили с праздничным тортом и цветами, садились вокруг стола, каждый рассказывал о себе. Анна Александровна расспрашивала о наших успехах, о тех, кто не смог прийти на встречу, при этом всех помнила по именам.
- Я вас часто ругала, называла иногда лодырями и неучами, но по сравнению с теми, кто сейчас приходит после школы, вы были профессорами, - сказала она на одной из встреч.
Грицевский Сергей Сергеевич, читавший нам электротехнику, говорил:
- Вам повезло, что вас учат преподаватели, учившиеся у настоящих Педагогов, педагогов с большой буквы. Возможно, вы это сейчас не понимаете, но со временем поймёте.
Уже учась в институте, я убедился, что уровень лекций некоторых техникумовских препода-вателей был выше, чем у вузовских.
В техникуме были две экзаменационные сессии, как в вузах, зимняя и летняя. При подготовке к некоторым экзаменам я старательно готовил шпаргалки, но пользовался ими редко, просто в день экзамена вставал по будильнику в пять утра, садился за стол, открывал конспект и читал. Волновался перед экзаменом как и все, но как только брал в руки билет, успокаивался, садился на место и сосредоточивался на вопросах билета. Перед моими глазами словно перелистывались страницы конспекта, я делал необходимые записи на экзаменационном листе и шел отвечать.
Никогда не жалел, что закончил техникум. Знания, полученные в нём, пригодились много позже, когда учился в институте на вечернем отделении. Вечерникам полагалось 30 дней оплачиваемого отпуска для сдачи экзаменов. Чтобы лучше отдохнуть, я брал десять дней на зимнюю сессию и двадцать на летнюю. Летом готовился к экзаменам в Приморском парке победы, заодно купаясь и загорая. Учился в ЛИТМО, институте точной механики и оптики. В день сдачи экзамена по технологии приборостроения в аудиторию пришел прямо с пляжа.
- Загорал, а может и купался? - спросил преподаватель, - Берите билет, и посмотрим, что будет с вашим загаром после ответа.
Взял билет, вижу, что повезло и прошу разрешения отвечать без подготовки. После ответа на билет и дополнительные вопросы преподаватель написал в зачетке «Отл.» и предложил возвратиться на пляж.
А в техникуме подошло время выбирать тему дипломной работы. Я проходил преддипломную практику на предприятии почтовый ящик 576, куда и был распределён по окончании техникума. Руководителем дипломного проекта назначили одного из самых опытных техно-логов завода. Он предложил тему «Групповая технология механической обработки деталей приборостроения». В техникуме тему утвердили. Консультантом проекта стал Митрофанов Сергей Павлович – основатель и автор групповой технологии, а в то время секретарь обкома партии по промышленности. Жил он с семьёй на Петроградской стороне, в доме, который называли «гимн колоннам», рядом с домом Политкаторжан и недалеко от мечети.
Прежде, чем попасть к нашему руководителю, нужно было на первом этаже его парадной пройти через вооруженную охрану. Мы, трое дипломников, должны были показать в раскрытом виде паспорт или студенческий билет охраннику. Тот сначала сверял наши фамилии со списком посетителей, потом долго всматривался в наши физиономии, сравнивая с фото на документе, затем звонил и только после этого разрешал подняться по широкой лестнице с ковровой дорожкой на третий этаж. Часто хозяина к назначенному времени не оказывалось дома. В квартире, кроме хозяина, жили его жена, сын и дочь. Сын учился в нашем техникуме на радиотехническом отделении. Учился хорошо. Техникум закончил, по-моему, с красным дипломом. Чтобы скоротать время ожидания, хозяйка угощала нас чаем с печеньем или конфетами, а мы незаметно, как нам казалось, рассматривали квартиру. Квартира просторная, пятикомнатная с большим белым роялем в центре гостиной, на котором никто из домашних не играл. В рабочем кабинете на стене, украшенной персидским ковром, висели два двуствольных охотничьих ружья знаменитой фирмы Золинген. Одно с обычным расположением стволов, другое – с вертикальным. На противоположной стене был книжный шкаф, где на полке рядом с книгами стоял шикарный только что освоенный ГОМЗом фотоаппарат «зеркалака» Ленинград , которым никто не фотографировал. Я о таком даже и не мечтал, тем более, что и самый дешевый фотоаппарат «Смена» был мне не по карману. На письменном столе стояла пепельница в виде «писающего» мальчика, при нажатии на голову которого, струя гасила окурок. Пепельница была привезена из Брюсселя с международной выставки, на которой было представлено изделие нашего техникума, но авторов туда не пригласили. Наконец-то приехал наш руководитель. Он просмотрел наши материалы, кое-что подправил, показал только что вышедшую из печати, пахнущую типографской краской свою новую книгу «Научные основы групповой технологии», сказал, что у него пока пять экземпляров, но книга скоро поступит в продажу и тогда на каждом нами купленном экземпляре оставит авторский автограф с пожеланиями успешной защиты диплома. Мы убедились, что эти книги в магазинах не в дефиците, но покупать не стали. Еще несколько раз пришлось посещать нашего консультанта, и каждый раз мы томились в ожидании его приезда.
Полное название моего проекта было «Разработка группового технологического процесса на группу деталей, применительно к токарно – револьверному станку с программным управлением». Программирование в то время осуществлялось при помощи гидромеханических устройств, которые мне и пришлось разрабатывать.
Защита дипломного проекта прошла успешно. Мне был вручен диплом об окончании Ленинградского Физико – Механического техникума, присвоении квалификации «техник - технолог» и выдано направление на завод почтовый ящик 576 техником – технологом.
Отдохнув положенные июнь и июль, в августе вышел на работу, в сентябре был отправлен в колхоз, а восьмого октября 1959 года по повестке военкомата был призван в армию.
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 08:45 | Сообщение # 4 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ
/приключения солдата Советской Армии/
Глава первая
Автобус с коротко подстриженными новобранцами отошел от военного комиссариата Дзержинского района Ленинграда 8 октября 1959 года. В автобусе нас тридцать человек. Куда повезут, и сколько времени будем ехать, неизвестно. В призывной повестке написано: «при себе иметь продукты на одни сутки, кружку и ложку». В армию призывали с девятнадцати лет, мне исполнилось двадцать. Предоставили отсрочку для завершения учебы в техникуме, но для лечения радикулита отсрочка не была предусмотрена. Радикулит впервые дал о себе знать во время работы над дипломным проектом, когда встал из-за стола и не смог разогнуться. Врач призывной медицинской комиссии прочитал мою медицинскую справку и сказал: «В армии есть медицинская служба, там и вылечат», и поставил штампик «годен к строевой службе».
Друг детства, Олег, закончивший техникум на год раньше и распределённый после окончания в город Каменск – Уральский, узнав о моём призыве в армию, прислал в качестве пособия по службе книгу Я.Гашека «Приключения бравого солдата Швейка».
Когда автобус повернул на набережную Большой Невки, оставив Финляндский вокзал справа, стало ясно, что везут на Карельский перешеек. Последним дорожным указателем был «посёлок Токсово». Мы проехали какое-то время по посёлку и остановились перед металлическими двухстворчатыми воротами с красной звездой на каждой створке. Из домика рядом с воротами, КПП (Контрольно – пропускной пункт), вышел солдат, открыл ворота, и мы въехали на три года в армейскую жизнь. Перед нами был ряд аккуратно покрашенных одноэтажных деревянных зданий, казарм, несколько кирпичных зданий неизвестного пока назначения, большая заасфальтированная квадратная площадь – плац, где будем отрабатывать строевой шаг, и еще какие-то строения вдали. Вся территория за высоким сплошным деревянным забором с колючей проволокой. Призывников, вышедших из автобуса, офицер сопровождения после переклички передал подошедшему старшине по списку.
Вот мы и в казарме. Здание кирпичное двухэтажное. Называется «Карантин». Здесь предстоит прожить первый месяц службы, пока будем проходить «курс молодого бойца». В «карантине» уже примеряют солдатскую форму новобранцы, прибывшие раньше нас. Записав размеры одежды и обуви, старшина повёл нас строем на вещевой склад, где каждому выдали нижнее бельё, гимнастёрку и бриджи (галифе), сапоги с портянками, комплект погон и эмблем, пилотку со звёздочкой, флягу и вещмешок, в котором уже лежали белая льняная ткань для подворотничков и комплект для шитья (иголки и черные, белые и зелёные нитки). Уложив то, что поместилось, в вещмешок, взяв в руки остальное, возвратились в казарму и стали переодеваться. Хлопчатобумажные кальсоны белого цвета с завязками на уровне щиколоток и белыми пуговицами на поясе были мне коротки, руки высовывались далеко из рубашки, но старшина сказал, что это не кальсоны и рубашка малы, а мои руки и ноги длинны. Впрочем, обещал их заменить после ближайшего банного дня. Прежде чем надеть сапоги, нужно на ноги навернуть портянки, что оказалось совсем не просто и получилось только когда старшина, сняв с правой ноги сапог, показал, как это делать. Белый подворотничок должен выглядывать из воротника гимнастёрки на 1-2 миллиметра. Исколов пальцы иголкой, пришивал его, отпарывал и опять пришивал, пока не добился нужного результата. Только справились с этим заданием, примерили форму, а гражданскую одежду сдали для отправки домой, как прозвучала команда:
- Оправиться и подготовиться к обеду! Это значит, что вам за пять минут нужно сходить в туалет, вымыть руки и выйти на построение.
-А если мы не успеем?
- В армии вы должны всегда и везде успевать и не задавать глупых вопросов.
По команде «строиться на обед» нас построили по росту в колонну по – четыре и мы, в одинаковой форме, со стороны все на одно лицо, пока еще не строевым шагом, но в ногу, пошли в столовую. В столовой всех рассадили по скамейкам за длинные столы по пять человек с каждой стороны, но не сразу. Сначала нужно было встать в два ряда вдоль стола, затем, по команде «сесть!» всем одновременно сесть так, чтобы был единый хлопок. Если садились в разнобой, поступала команда «встать!», потом «сесть!». И так до тех пор, пока не получится один хлопок. Называлось это «дёргать гвозди». На столе стояли расставленные дежурными по столовой алюминиевые миски с ложками и на краю со стороны прохода два бачка с черпаками. В одном бачке было первое, в другом – второе. Рядом с бачками лежала буханка нарезанного на десять кусков хлеба. В центре стола стоял большой алюминиевый чайник со сладким чаем и десять кружек. По воскресеньям и праздникам полагался компот из сухофруктов. Через тридцать минут следовала команда «встать!». Независимо от того, закончил ты обедать или нет, нужно всем одновременно вскочить и ждать команду «выходи строиться!».
Если вскакивали не одновременно, опять «дёргали гвозди». После обеда получили парадную форму, шинели и зимние шапки. До самого ужина всё это подгоняли и подшивали. После ужина, на котором съели по миске картофельного пюре с большим куском селёдки и запили чаем, нас в казарме распределили по койкам, выдали по полосатому наматраснику и нижней наволочке и повели на склад фуража, где наматрасники и наволочки нужно было так плотно набить соломой, чтобы не чувствовать своими рёбрами проволочную кроватную сетку. Взвалив на плечи матрас и, неся в руках подушку, возвратились в казарму, получили постельное бельё и полотенца и начали учиться заправлять кровати. Сначала по шнуру выставили ряды кроватей. Потом их нужно было застелить так, чтобы заправленное одеяло по краю матраса смотрелось как отутюженное, а подушки на всех кроватях выстроились в одну линию. В девять часов вечера построение и вечерняя пофамильная перекличка, час личного времени и подготовки ко сну, в десять вечера - команда «отбой!». По этой команде нужно за тридцать секунд раздеться, аккуратно сложить вещи на табуретку, стоящую у торца кровати, и лечь в постель. Если кто-то не укладывался в нормативное время, следовали команды: «подъём!», «одеваться и строиться!». Время на одевание – 45 секунд. Если не успевали, всё повторялось сначала. Только добившись выполнения норматива, дежурный по казарме сержант давал команду «отбой, всем спать» и выключал свет.
Пытаюсь уснуть. В голове, переполненной впечатлениями первого дня службы, мысли рифмуются в стихотворение:
Осень пятьдесят девятого. Повестку прислал РВК.
Мама немного поплакала, провожая сынка,
Вот и автобус. Поехали. Город остался вдали.
Тридцать остриженных мальчиков в неизвестность ушли.
Прибыли. Казармы белёные. На плацу тишина.
- Распределяйте прибывших, - командует старшина…
После отбоя вспомнил маму, соседку мной не целованную,
Голову уронил на подушку соломенную…
Закончился первый день службы в Советской Армии, а впереди еще тысяча девяносто четыре дня службы и полтора километра пока не съеденной слёдки. Завтра поднимут в шесть утра, и начнётся новый день, расписанный по часам и минутам.
Воинская часть 11596, где предстояло начать службу, учебная союзного подчинения. Министром обороны был недавно назначенный Р.Я.Малиновский, но порядки в учебной части оставались еще как при бывшем министре Г.К.Жукове. Внутри части солдату разрешалось передвигаться либо бегом, либо строем. Если идут вдвоём, то в затылок друг другу. Перед идущим навстречу старшим по званию солдат должен был перейти с бега на строевой шаг и отдать честь. За любым проступком следовало наказание – лишение права на увольнение или наряд вне очереди. В наряд сроком до пяти суток могли направить на любые работы от кухни до чистки туалетов. Если проступок более серьёзный, например «самоволка» (оставление части без разрешения), отправляли на гауптвахту, которую могли назначить простой или строгой. На простой гауптвахте держали за решеткой под караулом от пяти до двадцати суток и привлекали для выполнения самых тяжелых и грязных работ. На строгой – до десяти суток на хлебе и воде, но без привлечения к работам. Спальное место - деревянный топчан без постельного белья. Одеялом служила шинель, подушкой зимняя шапка или свёрнутая гимнастёрка.
При новом министре обороны, с января 1960 года, порядки несколько смягчились. Вместо соломенных выдали ватные матрасы и подушки, внутри части можно было спокойно ходить, а не бегать, в столовой перестали «дёргать гвозди» и разрешили выходить из-за стола по одному.
Второй день службы начался с подъёма в шесть часов утра, затем зарядка, завтрак, занятия по курсу молодого бойца, который включает в себя зубрёжку Устава строевой службы, отработку строевого шага на плацу, построения и перестроения, разучивание строевых песен при движении в колонне. После обеда и тридцатиминутного отдыха обычно начинались занятия по преодолению полосы препятствий. Независимо от погоды, в дождь, слякоть, снег нужно проползти под протянутой на высоте около полуметра проволокой, пробежать сто метров, спрыгнуть в окоп, достать учебную гранату и метнуть её в цель; затем выскочить из окопа, пробежать по бревну на высоте одного метра к высокому деревянному щиту, встать на оконный проём первого этажа, перелезть на второй, спрыгнуть на землю и мчаться к финишу, неся на себе автомат, противогаз, подсумки и сапёрную лопатку. Если в норматив не укладывались, всё повторялось сначала. После ужина тренировались в разборке, чистке и сборке автомата. Перед вечерней поверкой обязательная получасовая прогулка с песней, когда нужно было ходить по внутреннему периметру части строем, в ногу и громко, с запевалой, петь строевые песни. Запевалой ни разу не был, потому что еще в детстве слышал от родственников о медведе, наступившем мне на ногу. Если пели вразнобой, прогулка могла затянуться и дольше в счет личного времени. Живущие по ту сторону забора гражданские говорили, что с удовольствием слушают наше ежевечернее пение и, мол, раз поём, значит, нам весело живётся. После прогулки с песнями и вечерней поверки полагался час личного времени перед отбоем. За этот час нужно привести в порядок себя и форму, подшить свежий подворотничок и побриться. Можно написать письмо или что-нибудь почитать. И так каждый день. Всё по распорядку и в строгих рамках устава. Ко времени окончания курса молодого бойца мы успели так подружиться, что некоторые ребята еле сдерживали слёзы, если попадали в разные подразделения.
Учебных батарей несколько. Каждая специализируется на определённом виде пусковых установок и имеет отдельную казарму. Я попал в батарею номер четыре, которой командовал капитан Широков. Нас распределили по взводам, показали каждому его койко-место в ряду двухъярусных кроватей. Мне достался нижний ярус. И это хорошо, потому что радикулит стал всё чаще напоминать о себе. Когда на новом месте привели себя и вещи в порядок, нас построили. Командир батареи поздравил с окончанием курса молодого бойца, сказал, что с этого дня мы стали курсантами и что воинскую присягу, по обычаю части, примем через десять дней в день Артиллерии, 19 ноября. Учебный день курсанта был также поминутно расписан, как и в карантине, только стали меньше заниматься строевой подготовкой. Основные занятия в начале обучения проходили в технических классах, где по учебным плакатам и макетам нас знакомили с устройством и работой различных механизмов пусковой установки, ракеты и вспомогательных систем. Стены учебных классов были увешаны техническими плакатами, на полках лежали плакаты, свёрнутые в трубочку. Многие плакаты были изношены и затёрты. На одном из занятий, когда был дежурным по классу, развешивая плакаты, сказал комбату, что окончил техникум, умею чертить, могу работать тушью и мог бы эти плакаты обновить. Со следующего дня вместо строевой подготовки, когда все отбивали ноги на плацу, и даже иногда получая освобождение от политзанятий, стал оформлять учебные пособия. До принятия присяги оставалось еще пять дней, когда узнал, что в город едет грузовая машина для получения какого-то имущества со склада на улице Чехова, которая в одном квартале от моего дома. Уговорил старшину включить меня в команду для погрузки и сопровождения груза. Но мне нельзя выйти за пределы склада без документов. Солдатские книжки и само право на увольнение мы получим только после принятия присяги. Удалось убедить командира батареи, что на нашей улице никогда не бывает военного патруля, который мог бы проверить документы. И он, идя на серьёзное нарушение, выписывает мне увольнительную, чтобы мог на часик забежать домой. Когда приехали на склад, старшина сказал, что с погрузкой справятся без меня, но предупредил, чтобы не опаздывал. Хотелось бежать, лететь к дому, но пошел быстрым шагом, чтобы не привлекать к себе внимания. С готовым выскочить из груди бьющимся сердцем взбежал по лестнице на третий этаж, повернул несколько раз ручку старинного, неэлектрического звонка. Вышла мама, от неожиданности испугалась, потом обняла меня и, забыв закрыть дверь, мы пошли в комнату. Мама начала хлопотать, чем меня накормить, но я сказал, что обедать некогда, лучше возьму что-нибудь с собой с расчетом на моих товарищей. Вспомнил про оставшиеся открытыми двери, смотрю, в них проскочила наша кошка Мурка. Оказывается, месяц назад, когда меня забрали в армию, она ушла из дома и только теперь вернулась. Это была простая серая русская кошка, но очень умная и преданная мне как собачка. Появилась она у нас, когда мне было лет десять, и сразу стала только моей. Если лежала у меня на коленях, то ни согнать, ни забрать её было невозможно. Она шипела, выпускала когти, цеплялась за мои ноги, иногда обдирая их. Если я дома, её никто не трогал. Она прыгала через мои сомкнутые кольцом руки; когда строго говорил: «Мурка, сейчас придёт милиционер», громко шипела. Если занимался или читал, сидя за столом, садилась рядом на подоконник, внимательно смотрела в книгу и каждую перевёрнутую страницу сопровождала поворотом головы. Спала у меня в ногах под одеялом даже когда была беременная. Однажды проснулся, почувствовав что-то мокрое в ногах. Оказалось, что выдавил из неё недоношенных котят. А она даже не ушла с моей раскладушки.
Час, выделенный для побывки, пролетел как мгновение. Я простился с мамой и кошкой и помчался на склад. Через две недели получил письмо, в котором мама написала, что когда я ушел, кошка не находила себе места, ничего не ела и однажды, придя с работы, нашла её мёртвую рядом с миской, в которой была нетронутая еда.
К складу на улице Чехова возвратился вовремя. Много позже, когда уже служил в строевой части, оценил поступок нашего комбата, который пошел на риск получения серьёзного взыскания только ради того, чтобы я на один час попал домой.
19 ноября, когда часть построили на плацу для принятия присяги, повезло с погодой. Мы стояли стройными рядами, побатарейно, с автоматами на груди. Перед строем каждой батареи – стол, накрытый красной тканью с текстом присяги в твёрдой обложке на нём. Курсанты по очереди выходили из строя, брали в руки папку, вставали по стойке «смирно» и громко читали текст, который выучили наизусть еще в карантине. Когда я стал читать, и дошел до слов: «…клянусь защищать мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя себя и самой жизни… если же нарушу мою торжественную присягу, пусть меня покарает суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся…», почувствовал всю серьёзность и ответственность момента. Голос и коленки слегка дрожали. После принятия присяги мы стали полноправными защитниками отечества. Появилось право выхода за пределы части по увольнительной или отпускному билету. Но и прибавилась обязанность по несению караульной службы.
Через две недели после принятия присяги на вечерней поверке не досчитались одного курсанта. Нас построили в шеренгу по одному. Старшина объявил, что будем стоять по стойке «смирно» пока не найдётся беглец. Командиры отделений следили, чтобы никто не ослабил ногу. Проходит час, два. Стоим в полной тишине и начинаем засыпать стоя. Раздаётся команда «Отбой!». Быстро раздеваемся, но не успеваем лечь, как поднимают снова. Всё началось сначала и повторялось несколько раз. Пол в казарме паркетный. Дневальные регулярно натирают его мастикой. Часам к трём утра, когда разрешили стоять по стойке «вольно», ослабляя то одну, то другую ногу, старшина стал вызывать по одному из строя и мы по – очереди, надев на ногу половую щетку, стали натирать паркет, который к утру блестел как зеркало. Около пяти утра сообщили, что беглец находится на станции Девяткино в комендатуре. Курсант нашей батареи одну остановку не доехал до части, когда патруль снял его с поезда.
Снова долгожданная команда «отбой». Я мгновенно заснул, но через час, в шесть утра, подъём и впереди длинный учебный день.
После неоднократных жалоб на боли в спине мне разрешили пойти в медсанчасть, начальником которой был майор медицинской службы С. Основными лекарствами у него были йод и зелёнка. Этими лекарствами он лечил все болезни. Убедившись, что перед ним не симулянт, майор сделал мне такую новокаиновую блокаду, что нога онемела. Ковыляя, прошел мимо нашего комбата, на его глазах с трудом преодолел три ступени крыльца и почти заполз в казарму. Командир батареи сказал, что освобождает меня от строевой подготовки и разрешает внутри части ходить вне строя, но рядом с марширующей колонной.
Пятница – день политической и физической подготовки. Часы, отведённые на политподготовку, проходили обычно в полудрёме, а иногда я просто засыпал. Если докладчик видел спящих, то говорил сначала тихо: «кто спит…», а потом громко: «встать!». Кто не спал, тот оставался сидеть, а кто спал, тот вскакивал и просыпался. На очередном политзанятии, устав от монотонной речи замполита, спросил:
- Почему мы так много занимаемся политграмотой? Мне кажется, что нас должны учить стрелять и убивать, а не слушать многочасовые политбеседы. Все знают, если не выстрелишь первым, могут застрелить тебя.
Меня поставили по стойке «смирно» до конца политзанятий, потом приказали явиться в политотдел. Начальник политотдела части долго объяснял, что успешно воевать и достойно защищать родину может только политически грамотный воин, знающий и понимающий политику партии и правительства. Молчал, слушал, но мне казалось, что он и сам не очень-то верит в то, что говорит.
Еще раз попал на проработку к начальнику политотдела через шесть месяцев. В то время произошел военный переворот в африканской стране Конго. К власти, разделённой на две части страны, пришли Чомбе и Мобуту. На утреннем разводе объявили, что в полдень состоится общее собрание части в поддержку одного из них, сейчас и не помню кого, бывшего сержанта, после переворота ставшего полковником. Когда для принятия резолюции собрания о поддержке политики этого новоиспеченного полковника, проводили голосование, спросили, как обычно, кто «за», кто «против» и кто воздержался. Я не был ни за, ни против, я воздержался. Начальник политотдела возмущенно спрашивал, как это получается, что все «за», а я нет. Объяснил, что не знаком с этим полковником, не знаю его политической программы, но я же не против, я только воздержался. Пришлось политработнику опять бороться с моей политической незрелостью, которая на этот раз не прошла для меня безнаказанно. Старшина объявил мне наряд на кухню вне очереди и добавил: «Щоб не повадно було».
После принятия присяги было разрешено посещение части родственниками. Мама приехала в первый же выходной. Для таких встреч была выделена комната при КПП, а в хорошую погоду можно было посидеть с родственниками на скамейке в открытой курилке рядом с КПП. Я был в казарме, когда зазвонил телефон. Дневальный поднял трубку, послушал и говорит: «Бегом собирайся, к тебе приехали». Быстро надел шинель, пилотку и хотел бежать, но вовремя вспомнил, что должен идти сильно хромая. Мама, сидевшая на скамейке, увидела меня хромоногого, испуганно вскрикнула:
- Что с тобой, сынок?
- Не волнуйся, мама, у меня сейчас ничего не болит, просто так надо, - сказал я тихо, чтобы не услышали на КПП. Для встречи с родственниками выделялся один час. За это время мама успела меня накормить разными сладостями и фруктами. Всё, что привозили, нужно было съесть в тот же день, иначе на следующее утро старшина при обходе выбросит всю провизию из тумбочки на пол и объявит наряд вне очереди. В нашей батарее было много ленинградцев. Приезжали почти ко всем. К Васе Федотову никто не приезжал. Призван Василий был из глухой псковской деревни. Многое ему было в новинку. Первый в своей жизни поезд он увидел, когда везли в армию, электрическую лампочку впервые увидел тоже в армии. Тем, что привозили мне, всегда с ним делился. Как-то он взял предложенный мной апельсин и пошел в Ленинскую комнату, где изучал взятый из библиотеки словарь иностранных слов. Часто слыша от нас, ленинградцев, незнакомые слова, стеснялся спросить, поэтому пользовался словарём.
- В школе нам говорили, что Аврора – корабль, который стрелял по Зимнему дворцу во время революции, а в словаре написано, что это богиня Восхода и Заката,- поделился он со мной своими сомнениями. Когда Вася вышел из Ленинской комнаты, я спросил, понравился - ли ему апельсин, и услышал в ответ, что не очень.
- Как же ты ел его?
- Как яблоко,- ответил он.
Объяснив, что апельсин сначала нужно почистить, дал другой и угостил финиками.
- А их нужно чистить? – спросил Василий.
С января месяца к теоретическим занятиям в учебных классах добавились практические, которые проходили в техническом парке. Практические занятия начались с работы на автокране. Через месяц мы уже могли уверенно, как такелажники, установить на ракету специальную траверсу, переместить ракету краном к пусковой установке и аккуратно положить на направляющие. Освоив работу на автокране, перешли к практике вождения. Прежде, чем сесть за рычаги боевой пусковой установки, нужно было научиться управлять сорокашеститонной самоходной пушкой ИСУ- 152К, ходовая часть которой служила базой для нашей пусковой установки. После тренировок по запуску двигателя, отработки необходимых действий в нештатных ситуациях вплоть до ремонта порванной гусеницы, поворотов и разворотов на ходу и на месте, приступили к вождению в полевых условиях на танкодроме. Было приятно сознавать, что такая тяжелая машина послушна тебе, и ты можешь так запросто управлять ею. В кабине пусковой установки обзор у механика – водителя не хуже, чем в обычной грузовой машине, а на учебной самоходке я смотрел на дорогу через толстое триплексное стекло узкой смотровой щели. Если въезжал на вершину любого пригорка, через смотровую щель вместо дороги видел только кусочек неба и не знал, куда опустятся гусеницы машины. Сердце слегка замирало, но через мгновение снова видна дорога, и самоходка не скачет по ухабам и рытвинам танкодрома как легковушка, а плавно покачивается, легко преодолевая попадающиеся препятствия.
Когда через пятьдесят два года привел своего внука в Артиллерийский музей и увидел хорошо знакомую мне ракетную установку в качестве экспоната, было такое чувство, словно встретил однополчанина.
В апреле 1960 года нашу воинскую часть передислоцировали. Ехали, как мне показалось, долго, но к вечеру прибыли на территорию бывших офицерских курсов «Выстрел» в 150 километрах от Ленинграда и в трёх километрах от станции Луга. Это был военный городок с рядами двухэтажных кирпичных казарм, в которых расквартировано несколько воинских частей. Быстро обжили новые помещения и приступили к теоретическим и практическим занятиям на реальной, боевой технике. Вскоре разрешили увольнения в город Лугу, а отличникам боевой и политической иногда давали и отпуск на сутки или двое в Ленинград. Я себя к отличникам не причислял, да и мои командиры тоже, поэтому написал знакомой девушке, чтобы она приехала в Лугу, надеясь в ближайшие выходные пойти в увольнение. Получил от неё письмо с датой и временем приезда. Она написала, что приедет обязательно и еще возьмет с собой подругу. Но за два дня до их приезда в части был объявлен карантин по дизентерии. Заболевших называли «пулемётчиками». Увольнения и отпуска запретили до снятия карантина. В то время телефоны были далеко не у всех, о мобильных телефонах не только ничего не знали, но даже представить себе не могли, что они когда-то появятся. Я не успевал сообщить, что не смогу пойти в увольнение, к тому же именно на это воскресенье меня назначили дневальным по батарее. Пришлось идти в самоволку. Слава Богомолов согласился составить мне компанию. С каптенармусом карантина, у которого в каптёрке хранилась гражданская одежда новобранцев, договорились, что он найдёт, во что нам переодеться. Договорился с друзьями о подмене меня на посту дневального, и мы пошли переодеваться. Из каптёрки я вышел в светлых брюках, клетчатой рубашке с короткими рукавами, летних сандалиях на ногах и тёмных очках на носу. Слава выше ростом. Он смог подобрать себе только спортивный костюм и кеды. Здание карантина для призывников было рядом с забором, в котором несколько досок можно было раздвинуть. Нам предстояло незамеченными выйти за территорию, три километра пройти до Луги, не выходя на дорогу, и к 10 часам утра быть на вокзале. Пока всё складывалось благополучно. Встретили девушек, покупали мороженое, пили пиво, купались, загорали, наслаждаясь свободой. Иногда видели офицеров нашей части. Они не обращали на нас внимания. Вечером проводили девушек на электричку, зашли в магазин, купили несколько бутылок заказанной ребятами водки, уложили их в прихваченный с собой чемоданчик и, счастливые, отправились в обратный путь. Шли, не озираясь, потеряв бдительность. Когда на выходе из города подошли к тоннелю под железной дорогой, который было никак не обойти, увидели идущего навстречу старшину нашей батареи. Уже про-шли с гулко бьющимся сердцем мимо, когда услышали:
- Курсант Богомолов, стой! Ко мне, быстро!
Слава пошел к старшине. Я, не ускоряя шага, спокойно иду дальше.
- Богомолов, кто это был с тобой? Ластовский, ко мне!
Бежать не имело смысла. Пришлось подчиниться. За тоннелем, с другой стороны насыпи, стояла крытая грузовая машина с нарядом патрулей, сменившихся с дежурства по гарнизону. Старшина, красный от возмущения, сдал нас патрулю, прихватив с собой наш чемоданчик с его содержимым. Патруль оказался из нашей части. Нас повезли не в городскую комендатуру, где нам пришлось бы не сладко, а в свою часть. Когда проехали КПП, офицер, старший патруля, приказал сойти с машины. Славе Богомолову сказал:
- Ты, по-моему, из четвертой батареи. А вы, гражданский, что тут делаете?
Я снял очки и признался, что тоже из четвёртой.
-Старшина просил, чтобы я не сдавал вас дежурному по части. Бегом в батарею! Мы помчались в карантин, быстро переоделись, вернулись в казарму, где я снова заступил на пост дневального.
На следующий день командир батареи вывел нас перед строем, поставил по стойке «смирно» и долго говорил о чести и совести советского солдата. Обещал наказать так строго, чтобы запомнили до конца службы, и велел зайти к нему в кабинет. В кабинете я объяснил, что у меня не было другого варианта выйти из части из-за карантина, но и не выйти не мог и что Богомолов в самоволку не собирался, это я его уговорил.
- Всё ясно. Я бы отправил вас на гауптвахту, строгую, но она, к сожалению, переполнена. Дать вам больше пяти нарядов вне очереди не имею права, а вы заслужили большего наказания. Официально объявлю вам пять нарядов на ухню, но ходить в наряд вы будете до окончания учебы и продолжите до отправки в строевую часть, ждать которую, возможно, придётся и месяц, и два. Отправить же вас постараюсь туда, где вы не только девушку, но и старуху увидите не ближе, чем за пятьсот километров.
После отбоя не спалось. Думал о командире батареи, который сделал мне так много хорошего, а я его так подвёл. Принял решение, что сделаю всё для того, чтобы не стать командиром, чтобы не переживать и не отвечать за подобных мне разгильдяев и за их судьбу.
Следующие сутки прошли в наряде по кухне. Мы чистили картошку, мыли посуду, пол в столовой и на кухне, котлы после каждого принятия пищи, расставляли на столах и убирали посуду. Через день всё начиналось сначала, и должно было повторяться до отправки в строевую часть в октябре месяце. Погрустневший Слава предложил объявить себя «пулемётчиками», тогда в наряд по кухне не пошлют точно. Так и сделали. Нас поместили в изолятор медсанчасти. Лежим в кроватях и ждём результатов анализа. Для Славы результат оказался печальным. Его отправили в госпиталь. У меня ничего не обнаружили, но неделю пришлось валяться в карантине. Старшина, недовольный, что не может отправить меня в наряд на кухню, обещал сгноить на хозработах. При первой возможности он направлял меня на самые тяжелые работы, включая разгрузку угля, уборку шлака в кочегарке и чистку хлева в подсобном хозяйстве.
Учеба заканчивалась в сентябре сдачей экзаменов в присутствии комиссии из штаба Ленинградского военного округа. Члены комиссии сидели за длинным столом на краю плаца с примыкающей к нему площадкой для ФИЗО. На стендах рядом со столом развешаны учебные плакаты. Курсанты должны были показать свою строевую и физическую подготовку, знание строевого и караульного уставов, знакомство с техническими характеристиками и устройством ракетной установки. Меня в этот день назначили дневальным по батарее, опасаясь очередной выходки, которая может испортить учебные показатели. Старшина сказал, что всё за меня сделают другие, ведь для членов комиссии все солдаты на одно лицо.
Занятия закончились. Из строевых воинских частей начали приезжать «покупатели», чтобы подобрать для себя будущих младших командиров. Курсантов в батарее оставалось всё меньше. Ленинградцев, которых было большинство, на субботу и воскресенье отпускали домой, остальные, кроме штрафников, ходили в увольнения. Слава Богомолов еще был в госпитале. Я жил в ожидании «покупателей» из Забайкальского или Приморского военных округов, куда обещал отправить командир батареи и куда после госпиталя всё же отправили Вячеслава Богомолова. Начало октября. Суббота. Большинство курсантов или в краткосрочном отпуске в Ленинграде, или в увольнении. В части остались штрафники, новобранцы и находящиеся в наряде. Я красил казарму, когда приказали явиться в штаб. Оказывается, не могут набрать команду для отправки в Киевский военный округ. Мне приказали собрать личные вещи и явиться для оформления документов. В команде нас двадцать человек. Выдали денежное довольствие, сухой паёк на трое суток, и мы поступили в распоряжение двух офицеров и сержанта. Ехали в Киев почему-то не через Витебский вокзал в Ленинграде, откуда идут поезда на Киев, а с пересадкой на станции Батецкая. Может быть, боялись, что мы разбежимся по домам. Поезд на Батецкую прибыл вечером, а киевский поезд будет завтра утром. Нашу команду разместили в зале для военнослужащих. И ночевать нам придётся в этом зале. Сопровождающие нас офицеры сказали сержанту, что он отвечает за каждого из нас, велели никуда не отлучаться, ушли и появились утром за час до посадки на поезд. Мы разделились на группы по 3-5 человек, открыли вещмешки, достали консервы и хлеб, послали гонца в буфет за горячим чаем. Гонец нашей группы возвратился и объявил, что в буфете есть дешевый кубинский ром. Пересчитали наличные и решили взять из расчета по бутылке на двоих. К нам присоединились остальные, включая сержанта. Потом повторили, прикупили плавленые сырки и пирожки с капустой. Пытались что-то петь, но вместо пения получалось нечленораздельное мычание. От бесплодных усилий всю команду сморил сон. Утром проснулись кто на деревянном вокзальном диване, некоторые, полусидя, прислонившись к стене, многие на полу, завернувшись в шинель и положив голову на вещмешок, не снимая шапки. Позавтракали тем, что осталось после ночной гулянки. У всех болели головы, но на их поправку не было денег. Пришли офицеры, а вскоре и поезд. Чтобы есть не очень хотелось, старался побольше спать. Первый день пути то спал, то был в полудрёме. Вечером собрали, по-моему, даже крошки из вещмешка и последние копейки, чтобы взять у проводника чай. На второй день к привычному времени обеда чувство голода победило все остальные. Стали сдавать в общий котёл кто что мог. Собранные часы, электро- и механические бритвы и одну серебряную цепочку продали проводникам. На одной из получасовых стоянок выскочили на платформу, купили на вырученные деньги у местных бабушек горячую варёную картошку, малосольные огурцы, несколько ароматных копчёных карасей, а в ларьке хлеб и на оставшуюся мелочь конфеты к чаю. Жить можно, а завтра утром будем уже в Киеве. Я отдал в общий котел часы «Победа», которые нашел в бане. В Токсово солдат нашей части каждую пятницу водили в поселковую баню в выделенное для нас время. В тот день наша батарея мылась сразу после гражданских. Когда ставил сапоги под скамейку, заметил, что на полу что-то блестит. Это были часы «Победа», которые исправно прослужили мне почти год. Расставаться с часами не хотелось, но есть хотелось больше. Прибыли в Киев. Идём от вокзала строем по, непривычно для ленинградца, круто поднимающейся в гору улице. Окна домов первого этажа через несколько шагов оказываются на втором, а сами дома словно стоят на коленях. Справа через дорогу увидел первое украинское слово, вызвавшее обильное слюноотделение и не требующее перевода «Едальня». На перекладных, с пересадками, приехали в пункт назначения город Лубны Полтавской области. Теперь предстояло служить в воинской части 44220, которая формировалась как образцовая ракетная бригада Киевского военного округа и была наследницей Ясско – Кишинёвской ракетной бригады гвардейских миномётов «Катюша».
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Воскресенье, 02 Ноя 2014, 19:42 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 08:51 | Сообщение # 5 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | п
Дата: Воскресенье, 04.05.2014, 09:42 | Сообщение # 2
Гость
[Сделать подарок]
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 11
Награды: 1
Репутация: 2
Статус: Offline
________________________________________ НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ
/приключения солдата Советской Армии/
Глава вторая
Всех вновь прибывших, кроме меня, распределили по подразделениям на сержантские должности. Моя характеристика, прибывшая вместе со мной в запечатанном конверте, ока-зывается, заканчивалась словами: «на командной должности использовать не рекомендуется». Решили, что раз имею среднее техническое образование, то мне подойдёт должность медника – жестянщика подвижной авторемонтной мастерской. В солдатской книжке моя должность оказалась записанной как «медик – жестянщик». Мастерская еще не была укомплектована ни техникой, ни личным составом. Меня временно приписали к одной из батарей, выделили место в казарме и сказали, что пока поработаю на стройке. В воинских частях всегда что -то строят или перестраивают. Работал каменщиком, потом штукатуром. Когда отработал на стройке дней пять, нагнулся за очередным кирпичом, а разогнуться не смог. «Прострелило» спину. В медсанчасти сделали новокаиновую блокаду, освободили от тяжелых работ и направили в гарнизонную поликлинику, куда ходил на уколы и физиотерапию. Уходил в город после завтрака, возвращался к обеду. После обеда штукатурил внутренние помещения строящегося здания. В первых числах декабря сижу на табуретке у торца своей кровати, читаю письмо. В казарме я да дневальный. Народ на занятиях. Вижу, что в казарму входит дежурный по части, слушает доклад дневального и направляется в мою сторону. Когда офицер подошел, я, как положено, встал по стойке «смирно» с письмом в правой руке, и представился. Офицер мельком взглянул на письмо и сказал:
- Красивый почерк. Пойдёшь ко мне писарем?
- Конечно, товарищ капитан. Куда и когда придти?
- Завтра после завтрака придёшь в штаб бригады, на первом этаже в штабе второго дивизиона спросишь капитана Каменева. Перемещение по службе сегодня согласую с твоим командиром и переведу тебя в батарею управления.
На следующий день после завтрака и утреннего развода пришел в штаб. Капитан Каменев кратко рассказал о моих обязанностях, показал, как нужно заполнять путевые листы водителям и другие служебные документы. Когда я стал заполнять путевой лист, он увидел мой почерк и говорит:
- А почерк не такой, как в письме.
- Письмо-то было от мамы,- отвечаю, не глядя ему в глаза.
- Ну ладно, так и быть, оставайся.
Так я стал старшим писарем технической службы второго дивизиона.
В канцелярии штаба рядом со столом, который теперь стал моим рабочим местом, стол начальника технической службы, у противоположной стены – стол замполита. В штаб замполит заходил по несколько раз в день. Садился, вынимал из футляра очки, старательно протирал, надевал на нос, доставал из верхнего ящика стола подшивку газет, листал сначала в одну сторону, потом в другую и постоянно курил. Курил одну беломорину за другой, докурив, наполнял мундштук слюной и, смяв желтыми прокуренными пальцами, бросал в стоящий на столе гранёный стакан. Летом, когда мухи не давали спокойно работать, успешнее всех с ними боролся замполит. Услышав жужжание приближающейся мухи, он замирал с прилипшей к губе папиросой, не глядя, на звук делал резкое движение, и муха оказывалась у него в руке. Сунув папиросу в стакан, замполит, осторожно держа пленницу за брюшко, отрывал у неё лапки одну за другой, потом крылышки, бросал её тельце в пропахший никотином стакан и возвращался к перелистыванию газетных страниц.
Стол начальника штаба капитана Стукалова был напротив входа. Начальник штаба заходил в канцелярию с утра, просматривал документы, давал указания и обычно в штабе больше не появлялся. Любимая его поговорка «как надел я портупею, так тупею и тупею». Мой непосредственный начальник капитан Каменев тоже старался в штабе не засиживаться. Ежедневно я выписывал путевые листы (путёвки) водителям автомашин, выезжающих за пределы части. Каждая путёвка должна быть подписана начальником технической службы, которого приходилось для этого искать по всей территории. Для упрощения процедуры предложил ему подписывать с утра чистые бланки, которые оставалось только заполнить. Не любивший формальностей, капитан Каменев сказал:
- Изучи мою подпись и подписывай путёвки за меня. И увольнительные себе тоже подписывай, а то приносишь мне каждую пятницу по две штуки, на субботу и воскресенье…
Второе предложение мне очень понравилось. Теперь я смогу идти в увольнение когда захочу, а возвращаться по обстоятельствам, как получится.
Между кабинетом командира дивизиона подполковника Сильченко и канцелярией была комната секретной части, начальником которой был старшина Земелько, а писарем Николай Мищенко, призыва 1960 года, которого я запомнил по первому дню его службы. В день прибытия очередной партии пополнения вновь прибывших построили на плацу и стали предлагать выйти из строя тем, кто имеет рабочую специальность, необходимую для нужд
части.
-Столяры, каменщики, штукатуры, шаг вперёд!
Из строя вышли несколько щуплых, небольшого роста призывников.
-Как-то мелковаты вы для этих специальностей…, а художники есть? Выйти из строя!
-Есть,- раздался громкий бас. Из строя вышел гвардейского роста широкий в плечах украинский парубок. Это и был Николай Мищенко родом из Харькова.
Тогда я не мог предположить, что мы будем не просто однополчанами, но друзьями на долгие годы. И теперь, пятьдесят четыре года спустя, когда ефрейтор Мищенко давно стал Николаем Акимовичем, кандидатом технических наук, главным конструктором предприятия, «снежным барсом», занесённым в энциклопедию Украинского общества альпинистов, инструктором по горным лыжам, академиком Технологической академии Украины, членом Всеукраинского Союза художников, он остаётся для меня прежним Колей. Живём в разных городах, теперь, к сожалению, и в разных странах, но не реже, чем раз в пять лет, встречаемся по юбилейным датам, преодолевая полуторатысячекилометровое расстояние на поезде или в самолёте, общаемся в скайпе. Для Украины наступило трудное время выбора своего пути, но думаю, что, не смотря ни на что, мы останемся такими же духовно близкими товарищами, как и полвека назад.
Рабочий день в штабе начинался в девять утра, заканчивался, когда из штаба уходил последний офицер. Мы с Колей решили постепенно приучать старшину батареи управления, к которой были приписаны, к нашему свободному расписанию. В списке личного состава мы были записаны не в алфавитном порядке, как все, а в конце перечня. На ежедневной вечерней поверке старшина Онищенко, зачитав список и убедившись, что все на месте, свой перечень заканчивал словом «писаря» вне зависимости от того, находимся мы в строю или нет.
В увольнение обычно мы ходили вместе. Наш маршрут начинался с магазина, где, убедившись, что рядом нет офицеров, покупали бутылку самого дешевого вина «Мицне» и шли в столовую. Там заказывали себе одну на двоих порцию гарнира, обычно макароны или пюре, просили пару стаканов и садились за столик. Мы платили за одну порцию, а буфетчица накладывала в тарелку двойную и масла добавляла побольше. После столовой, сытые, довольные и слегка навеселе, гуляли по городскому парку или шли на танцы. Если после танцев провожали кого-то из девушек, возвращались из увольнения порознь.
Получив разрешение самому себе подписывать увольнительные, я не стал записываться в книгу увольняемых, в которой отмечается время выхода из части и время возвращения. Из самовольной отлучки солдаты возвращались в часть в самом дальнем углу территории через лаз под забором, вырытый собаками и расширенный самовольщиками. Там их часто поджидал наряд внутреннего патруля. Я обратил внимание, что забор в нескольких метрах от КПП поворачивает под прямым углом и со стороны входа не просматривается. Забор высотой два метра по всему периметру «украшен» колючей проволокой, а вблизи КПП её нет. Там, за углом, неподалёку от КПП, я и преодолевал забор, используя рядом стоящее дерево. Хватался за нижнюю ветку дерева, подтягивался, перемахивал забор и приземлялся внутри части.
В конце марта усилились боли в спине. На санитарном уазике в сопровождении сержанта медслужбы меня отправили в гарнизонный госпиталь города Полтавы. В госпитале проводили физиотерапевтические процедуры и кололи витамины В6. Врач сказала, что лучше бы В12, но их назначают только офицерам. В один из однообразных госпитальных дней в нашу палату поступил новичок, призванный из глухого горного дагестанского селения. Медсестра дала ему две майонезных баночки для сдачи анализов, сказала, что утром их заберёт и поставит градусник. На вопрос, что нужно делать с баночками, сержант, готовившийся назавтра к выписке, объяснил:
- Баночки вместо тех, что дали, заменишь моими, большего объёма. Они должны быть заполнены под самый край, иначе анализы не получатся. Чем выше будет на твоём градуснике температура, тем лучше. Если будет ниже 38, градусник потри одеялом и пальцами. И не забудь сдать пот на анализ. Баночки рано утром поставишь в процедурной, где будут стоять и другие.
Перед отбоем дагестанцу дали стаканчик из-под микстуры, вату, накрыли несколькими одеялами, чтобы как можно сильнее потел и объяснили, что ватку, когда вынет из-под мышки, нужно отжимать в мензурку. Утром, когда нянечка раздала градусники, он пожаловался, что мало собрал пота. Та недоумённо посмотрела на него, пожала плечами и вышла. Через некоторое время пришла медсестра, собрала градусники, увидела, что у дагестанца температура за сорок и побежала за врачом. Солдата – дагестанца и инструктировавшего его сержанта на следующий день выписали за нарушение режима лечения.
Апрель в том году в Полтаве был очень тёплым. В госпитальном саду зацвели абрикосовые деревья. Выздоравливающим разрешили выходить во двор. 12 апреля после утренних про-цедур гуляю по саду, наслаждаясь теплом и ароматом цветущих абрикосов, и вдруг слышу из динамиков громкой трансляции:
- Внимание, внимание! Говорит Москва! Передаём срочное сообщение ТАСС о первом полёте человека в космическое пространство!
Я помчался в палату, чтобы сообщить эту новость. А там весь больничный корпус уже гудит. Солдаты, офицеры, врачи, медсёстры собрались в просторном вестибюле, обнимают друг друга, поздравляют с победой и стараются держаться поближе к репродукторам в ожидании следующих сообщений. По случаю праздника на обед дали настоящий украинский борщ, котлеты и компот.
Срок моего лечения заканчивался, когда в палате снова появился дагестанец. Ему, выписанному из госпиталя за нарушение режима, объявили пять суток гауптвахты, но арест отложили. Дагестанец был водителем авторемонтной мобильной мастерской и должен был принять участие в учениях с выездом на полигон. Когда закончились учения и боевая техника и автомашины выстроились на дороге в длинную походную колонну, лейтенант – командир автомастерской, сидевший рядом с водителем, сказал, что скоро вернётся, и вышел из кабины. Поступила команда начать движение, а лейтенант еще не возвратился. Машина автомастерской находилась в середине колоны, и водитель вынужден был начать движение вместе со всей колонной. Лейтенант не скоро, но всё же догнал свою мастерскую. Водителю обещал добавить еще пять суток гауптвахты. Тот, расстроенный, на одном из поворотов не справился с управлением, и машина съехала в кювет. Колонна приостановилась, давая дорогу тягачу, который и вытащил из кювета автомастерскую. Лейтенант сам сел за руль, и колонна двинулась дальше. Дагестанца перед отправкой на гауптвахту должен был осмотреть врач, который обнаружил обострение болезни и настоял на отправке его в госпиталь. Возможно, его приключения на этом не закончились, но я уже не был их свидетелем. Через день меня выписали из госпиталя.
Прежде, чем идти в казарму, зашел в штаб доложить о своём прибытии. Пока я был в госпитале, Коле Мищенко пришлось совмещать свои обязанности с моими. Он сказал, что успешно с этим справился, и предложил отметить моё прибытие выходом в город. В увольнение пошли вдвоём. Зашли в магазин, в столовой вином «Мицне» отметили моё возвращение и решили пойти в городской клуб на танцы. Я стоял возле стенки и смотрел на танцующих, когда мои глаза встретили яркий как прожектор взгляд девушки, направленный, как мне показалось, прямо в меня. Она стояла у противоположной стены, и мы пошли навстречу друг другу. И танцевали, не замечая, как один танец сменял другой. Когда танцы закончились, мы стояли в центре пустого зала и не понимали, почему все потянулись к выходу. Из клуба вышли последними.
Взявшись за руки, гуляли по парку до его закрытия, Потом по самым дальним и тёмным улицам Лубён. Остановились на территории детского садика, где можно было присесть на низкую скамеечку или невысокий деревянный стол. Вечер был тёплым, но мы, тесно прижавшиеся друг к другу, дрожали. Я дрожащими руками стал расстёгивать брюки, в нетерпении рванул их, пуговицы с треском оторвались и улетели в темноту…
Я проводил девушку до её дома и помчался в свою часть. Подхожу к нужному мне дереву рядом с забором и вижу под ним ящик из-под овощей или фруктов. С мыслью о том, что кто-то позаботился о моём удобстве, встаю на него…, а ящик вдруг как залает! Оказывается, в нём поселилась бродячая собака. Через забор я не перелез, а перелетел! Пришел в казарму, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, подошел к своей койке и лёг, но долго не мог заснуть, снова и снова возвращаясь к событиям вечера и думая о встретившейся мне девушке, Вале Петлицыной, о которой успел узнать, что ей девятнадцать лет, что она учится в Кировоградском техникуме. Из Кировограда приезжает, в основном, на летние и зимние каникулы и иногда, когда есть деньги, на выходные дни.
Суббота была рабочим днём, и мы в увольнение ходили в полевой форме. При выходе в город в воскресенье, даже в жару, на солдате должен быть полушерстяной китель со стоячим воротником, застёгнутый на все пуговицы и крючки, и полушерстяные брюки – бриджи, заправленные в кирзовые сапоги. Начало тёплой украинской осени. Воскресенье. Поздно вечером, после одиннадцати, иду по неосвещённой стороне улицы и неожиданно слышу знакомый голос лейтенанта – финансиста из штаба бригады:
-Рядовой Ластовский, стоять!
Не оборачиваясь, но постепенно ускоряя шаг, иду дальше. Когда почувствовал, что меня никто не преследует и уже начал успокаиваться, моя правая нога шагнула в черную пустоту.
Я полетел вниз и упал на дно невидимой в темноте недавно выкопанной ремонтниками глубокой траншеи. Глубина выше моего роста. Нащупал ногой торчащий из боковой стенки кусок арматуры, встал на него и выбрался. Если бы падал чуть правее, эта арматура вошла бы как раз в мой живот. Когда вылез, ощупал себя, убедился, что руки – ноги целы, а вот мой парадный мундир скользкий от налипшего на него чернозёма и глины. Лицо тоже было всё в глине. Кое-как обтёршись носовым платком, направился в сторону части. Никого больше не встретив, перелез через забор и пошел в казарму. Когда зашел в умывальную комнату и увидел себя, вымазанного с ног до головы, да еще в фуражке с козырьком, задравшемся вертикально вверх от удара при падении, понял, что поспать не удастся.
Назавтра поднимаюсь на второй этаж в штаб бригады и почти сталкиваюсь со вчерашним лейтенантом
-Ластовский, не тебя-ли я видел вчера в городе поздно вечером?
-Никак нет, товарищ лейтенант, я вчера даже в увольнении не был. Можете проверить по книге увольняемых.
31 мая, в день рождения, иду после обеда в штаб. Навстречу идёт незнакомый капитан. Как положено, отдаю ему честь.
-Рядовой Ластовский, почему у вас воротник гимнастёрки расстёгнут? Немедленно застегните.
И пошел дальше. Застёгиваю воротник и недоумеваю: откуда он знает мою фамилию?
На следующий день вижу этого капитана в штабе. Оказалось, наш штаб расширяют, в нём создают строевую часть, начальником которой назначен капитан Подбельцев, прибывший из Германии. Он узнал меня по фотографии, которую видел, просматривая личные дела.
-Ластовский, вы с завтрашнего дня переходите в моё подчинение. Перевод согласован с начальником технической службы. Он готовит вам замену. Спросил, часто-ли хожу в увольнения. Воспользовавшись моментом, сказал, что капитан Каменев обычно выписывает мне по пятницам отпускной билет на двое суток.
-Ну, что же, эту традицию мы продолжим. Кстати, почему вы на ефрейторской должности, а рядовой? Подготовьте представление на присвоение вам звания. Я его завизирую и направлю в строевую часть бригады.
Так я стал писарем – чертёжником войсковой части 92717. Но носить поперёк погон ефрейторскую лычку, которую в армии называли «соплёй», не хотел. Когда отнёс представление в штаб бригады, попросил сделать так, чтобы в приказе о присвоении званий моей фамилии не было.
- Почему на ваших погонах нет лычек? - спустя несколько дней спрашивает мой новый начальник.
-Товарищ капитан, бумага, наверное, затерялась в штабе бригады. Моей фамилии в приказе не было.
Позже мне всё же присвоили это звание в честь двадцать третьего съезда партии, но лычки к погонам я так и не пришил, а в феврале следующего года меня разжаловали из ефрейторов в рядовые, но об этом позже. А пока мне пришлось пересесть за стол, который оказался рядом со столом замполита с гранёным стаканом на нём, всегда полным окурков. Передо мной поставили пишущую машинку. Пришлось её осваивать. Первое время подготовка самого простого приказа занимала целый день, потом дело пошло быстрее.
За моим рабочим столом писаря технической службы сидел теперь солдат весеннего призыва Иван Вернидуб.
Капитан Подбельцев был настоящим строевым офицером, требующим выполнения Устава строевой службы. Сколько бы раз в течение дня он не заходил в штаб, требовал, чтобы при его появлении мы вскакивали и стояли по стойке «смирно», пока не разрешит сесть. Я случайно узнал, что капитан иногда жалуется на боли в спине. Решил, что у него тоже радикулит. Однажды, когда зашел Подбельцев, Ваня Вернидуб и Коля, зашедший к нам, вскакивают, а я с трудом поднимаюсь из-за стола.
-Ластовский, что с вами?
-Радикулит, товарищ капитан.
-С сегодняшнего дня, когда захожу в штаб, вам разрешаю не вставать.
Коля Мищенко был увлечен творчеством. Он писал копию с картины Васнецова «Итальянский полдень» по заказу командира дивизиона и целыми днями не выходил из своей «секретной» комнаты. Копия оказалась настолько хороша, что и сейчас я могу представить себе жгучую итальянскую красавицу, собирающую виноград в лучах яркого южного солнца. Подполковник Сильченко оценил её по достоинству – десятью сутками отпуска на родину, в город Харьков.
В середине лета пришли служить два младших лейтенанта, на погонах которых было по одной маленькой звёздочке, поэтому их называли «микромайорами». Ракетным войскам не хватало квалифицированных геодезистов. Это сейчас при помощи навигатора можно определить координаты любой точки, где ты находишься и в любое время суток, а тогда это могли сделать только геодезисты по своим приборам. Если ракета установлена без точной привязки к местности, то полететь может неизвестно куда. Вот и мобилизовали этих младших лейтенантов запаса, закончивших учебные заведения по специальности «геодезия и картография». У каждого дома осталась семья, дети. Возраст около тридцати, а они еще «микромайоры» с соответствующим должностным окладом, на который семью не прокормишь. Оба коммунисты, поэтому выбор был либо служить, либо положить на стол свой партийный билет. Служить они не хотели и искали любую возможность, чтобы избавиться от армии. Спросили у меня разрешения иногда заходить в канцелярию штаба, чтобы меньше попадаться начальству на глаза. Я разрешил при условии, что каждый раз будут мне приносить и класть на стол пачку папирос «Беломор». Их разговоры начинались с воспоминаний о доме и семьях, а заканчивались поисками способов освобождения от службы. Один из них решил, что если потеряет личное оружие, пистолет Макарова, то его уволят из армии. Солдатские туалеты были общими, с выгребными ямами. Назначенный дежурным по части, который обязан иметь оружие при себе во время дежурства, он пошел в туалет, вынул пистолет из кобуры и бросил в выгребную яму, а при сдаче дежурства доложил, что пистолет потерял и не знает где. Началось следствие, в ходе которого, чтобы избежать уголовной ответственности, ему пришлось сказать, что кобура оказалась расстёгнутой, и в туалете пистолет случайно выпал. Ни в чем неповинным солдатам пришлось вычерпать всё содержимое ямы и в густой жидкой грязи искать пистолет на ощупь. Нашли. Младшему лейтенанту объявили строгий выговор и оставили служить дальше.
В один из летних вечеров Коля сказал, что хочет пойти на этюды на Лысую гору, чтобы написать восход солнца. Нужно было выйти из части затемно и возвратиться до подъёма. Лысая гора возвышалась над излучиной реки Сулы в нескольких километрах от части. Идём почти в полной темноте, ориентируясь по излучине реки. Тишина нарушается только равномерным шумом местной электростанции. Подходим к небольшому пруду. Слышим сначала одиночное кваканье, потом к нему прибавились голоса других лягушек, которые объединились в лягушачий хор, перекрывший шум электростанции. Слушать хор некогда. Идём дальше. Тропа, еле различимая в зарослях орешника, начала подниматься в гору, когда услышали впереди громкий и быстрый топот. Остановились и стали всматриваться в просвет зарослей. Увидели спешащего по своим делам крупного ежа. Подождали, когда он уйдёт с тропы, и продолжили подъём. В ожидании восхода Коля приготовил этюдник и краски. Я стоял рядом и смотрел, как солнце сначала робко выглядывает из-за горизонта, потом поднимается всё выше, увеличиваясь в размерах. Обратно возвращались почти бегом и успели до подъёма «нырнуть» под одеяло.
В последних числах июня пришел наниматься на сверхсрочную службу местный житель, демобилизовавшийся из армии в прошлом году. После собеседования с будущими командирами, он принёс мне свои документы и спросил, как долго их будут оформлять. Я объяснил, что часть секретная, поэтому допуск – разрешение для работы с секретными документами приходится ждать до двух, а иногда и дольше месяцев, умолчав, что обычно на это уходит не больше тридцати дней.
-А можно как-нибудь ускорить?
-Нужно подумать, - сказал я, держа в руках документы.
Коля Мищенко стоял рядом, пытаясь не рассмеяться.
-Вы уж постарайтесь оформить побыстрее. А когда будете в увольнении, заходите в гости. Адрес записан в анкете.
Теперь мы с Колей, идя в увольнение, сначала шли к Шараповым, где улыбчивая хозяйка, мать будущего сверхсрочника, ставила перед нами большую сковороду с шипящей на шкварках сала яичницей и графинчик крепкого самогона – горилки. Пока мы, нахваливая, ели яичницу, запивая самогонкой, хозяйка рассказывала о своём сыне – простаке, который вечно куда-то вляпается. После школы, вместо продолжения учебы, поехал поднимать целину, теперь, отслужив три года, снова собирается в армию. Мы слушали, выпивали по две – три стопки и говорили, что документы вот-вот будут готовы. Через четыре недели разрешение – допуск поступило в секретную часть Коли Мищенко. Мы подождали конца недели и пошли к Шараповым, чтобы сообщить новость и, может быть, последний раз посидеть у них за столом.
Когда я готовил приказ о зачислении, Шарапов сказал, что его оформляют на сержантскую должность, а в личном деле его звание «ефрейтор». Значит, опять придётся носить на плече автомат, а если бы имел сержантское звание, ему полагалось бы иметь пистолет и портупею. Спросил, нельзя-ли ему присвоить сержантское звание. Я обещал, и написал в приказе: «…зачислить на сверхсрочную службу и присвоить звание Младшего сержанта». Поздравил Шарапова с будущим присвоением сержантского звания, но приглашения заходить в гости не услышал.
Прошло несколько месяцев. После отъезда очередной проверочной комиссии из округа, мой начальник штаба капитан Стукалов влетел в канцелярию и резко затормозил у моего стола.
-Кто тебе дал право присваивать воинские звания, да еще сверхсрочникам? Может быть, ты и зарплату будешь им платить?
Потом последовали междометия, которые бумага не выдерживает. Я стоял и, молча, слушал, понимая тяжесть своей вины. Позже узнал, что начальник штаба получил выговор, и из его зарплаты высчитали стоимость портупеи. Меня на месяц лишили права увольнения в город и тоже объявили выговор, который я сам и оформил приказом. Шарапов продолжил свою службу в звании младшего сержанта.
В начале августа появилась счастливая возможность провести ночь с Валей Петлицыной в её доме. Мать Валентины заступила на ночное дежурство в местной гостинице, где она работала, а тётушка с сыном уехала в гости к родственникам. Мы оставили радио включенным, чтобы оно разбудило меня в шесть утра. В полночь наступила тишина, и мы уснули. Проснулись, услышав по неожиданно включившемуся радио:
-Внимание, внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! Передаём важное правительственное сообщение ТАСС! В космическом пространстве на орбите вокруг Земли находятся два космических корабля с советскими космонавтами на борту…»
Я вскочил, готовый одеться и бежать в часть. Было начало четвёртого часа утра.
Осенью 1961 года все газеты и радиопередачи были посвящены предстоящему внеочередному двадцать третьему съезду КПСС. К этому времени большинство из тех, кто призывался в одно время со мной, побывали дома, получив отпуска. Решил поговорить с начальником штаба о моём отпуске.
-Товарищ капитан, я прослужил два года, домой еще не съездил, а другие…
-Другие получили отпуск на родину за успехи в боевой и политической подготовке. А тебе за что давать отпуск? Может быть за то, что незаконно присвоил Шарапову звание сержанта?
-Товарищ капитан, а может быть в честь съезда партии?
-Ефрейтор Ластовский, почему у тебя не нашиты лычки на погонах?
-Так ведь приказ где-то затерялся.
Прошло несколько дней. Я, уже свыкшийся с мыслью, что в отпуске мне не бывать, слышу голос входящего в канцелярию начальника штаба:
-Пиши приказ: «В ознаменование двадцать третьего съезда КПСС за успехи в боевой и политической подготовке предоставить краткосрочный отпуск на родину…»
В конце перечня фамилий отпускников он назвал мою, и добавил:
-И допиши: «Старшему писарю – чертёжнику строевой части Ластовскому присвоить звание ефрейтора». Если увижу тебя в штабе без лычек, пеняй на себя!
В штабе бригады отпуск оформили быстро. На следующий день я уже был на вокзале. Пока ждал поезд, отправил маме телеграмму. Поезд скорый. Ехал быстро, а время тянулось медленно, так хотелось скорее попасть домой. Моё место в плацкартном вагоне оказалось боковым. Сижу, скучаю. То в окно смотрю, то на снующих туда – сюда по проходу пассажиров. Вижу, идёт солдат, тоже отпускник. Он увидел мой гвардейский значок, и говорит:
-В седьмом, купейном, вагоне едут иностранцы, похоже, чехи. Они мне подарили значки.
Сходи к ним. Может и тебе подарят. Добавишь к своему гвардейскому.
Решил пойти посмотреть, заодно и ноги размять. Вижу, в коридоре у окна купейного вагона стоят два пожилых иностранца и о чем-то оживлённо беседуют. Увидев гвардейский значок, один из них на хорошем русском языке, спросил, за что получил эту награду. Я объяснил, что служу в гвардейской части и еду в отпуск на родину.
-Мы тоже возвращаемся на родину, в Чехословакию, после путешествия по вашей стране. А где твоя родина? – спросил чех.
-Я еду в Ленинград.
-О…! Онегин, добрый мой приятель…
Я продолжил:
-Родился на брегах Невы, где, может быть, родились вы, или гуляли, мой читатель…
Из купе вышла девушка и, молча, слушала. Я рассказывал о Ленинграде, он о Праге.
-Познакомься с нашей попутчицей. Её зовут Алена. Она из города Оломоуц. Беседа стала еще оживлённее. Меня пригласили посетить Чехословакию. Я ответил, что впереди еще целый год службы.
-Может быть, мы сможем переписываться? Давайте обменяемся адресами, - предложила Алена.
- Пока служу, мы переписываться не сможем. А осенью следующего года вы мне можете написать по ленинградскому адресу.
Она записала мой адрес в записную книжку и пошла в купе, чтобы там найти листок бумаги, написать свой адрес и захватить значки для меня. Старший, по возрасту, чех стал рассказывать, что язык изучил, находясь в русском плену во время первой мировой войны. Чехословакия входила в состав Австро – венгерской империи, и он вынужден был воевать против России. Лагерь военнопленных находился в городе Лубны Полтавской губернии. Мелькнула мысль: ведь наша часть находится в этом городе…
-А ты откуда едешь, солдатик?
Я не успел придумать, что ответить, как из крайнего, двухместного, купе вышел человек в форме железнодорожника, сидевшей на нём как военный мундир, в белой рубашке с черным галстуком, подошел ко мне вплотную и тихо сказал:
-Рядовой (в отпуск я ехал без лычек), тебе здесь делать нечего. Возвращайся в свой вагон.
Я всё понял. Извинился перед чехами, сказав, что спешу, попросил передать привет Алене и пошел в свой вагон без значков и адреса чешской девушки.
Осенью 1962 года, после увольнения из армии, получил письмо из Чехословакии от Алены Коусаловой из города Оломоуц. Начали переписываться. Она присылала фотографии свои, семьи, своего дома с цветущим садом. Мы обменивались открытками и даже спичечными этикетками, которые я в то время начал коллекционировать. Алена училась музыке и пела в местном оперном театре. Ей было непонятно, почему она может приезжать в Советский Союз, правда, в Ленинграде еще не была, а я не могу приехать в Чехословакию. Я же не мог ей написать, что у меня, с зарплатой 85 рублей в месяц, нет на это денег, и что работаю в организации, откуда съездить за границу, даже в дружественную Чехословакию, вряд ли разрешат. Переписка прекратилась в 1968 году, когда в Чехословакию ввели советские войска.
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Воскресенье, 02 Ноя 2014, 19:44 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 08:55 | Сообщение # 6 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | Nikolai
Дата: Четверг, 08.05.2014, 09:09 | Сообщение # 7
Его Величество Читатель
[Сделать подарок]
Группа: Премиум-аккаунт
Сообщений: 2100
Награды: 26
Репутация: 76
Статус: Offline
________________________________________ Станислав Ластовский
http://soyuz-pisatelei.ru/index/8-6805
НЕ ТОЛЬКО ОБО МНЕ
/приключения солдата Советской Армии/
Глава третья
В октябре 1961 года поезд прибыл на Витебский вокзал рано утром. Десять дней отпуска пролетели быстро. Успел встретиться с друзьями, посетить родственников, но гораздо больше не успел. Успел познакомиться с девушкой, но через три дня уже нужно было уезжать.
Условий для секса во времена нерешенного квартирного вопроса, который, как известно, «испортил москвичей», и не только их, конечно не было. Всё могло начаться со встречи на танцах в профсоюзном клубе, на вечеринке у общих знакомых или в метро, когда сначала видишь показавшиеся тебе прекрасными глаза, потом оказывается, что владелица этих глаз выходит на той же станции, что и ты, на эскалаторе стоит выше тебя на одну ступеньку, и её рука в красной варежке рядом с твоей. И тогда варежка превращается в красную мышку, которую ты хочешь прихлопнуть рукой, а она сначала старается увернуться, потом не очень старается, а в конце эскалатора, когда резиновый движущийся поручень уходит круто вниз, мышка остаётся в твоей руке, вы вдвоём продолжаете свой путь, и ты, сняв красную варежку, дуешь на её пальцы, согревая их своим дыханием. Тебе уже кажется, что всё будет развиваться по уже сложившемуся внутри тебя сценарию, но это только кажется. Варианты могут быть самые разные. Возможно, вот так, взявшись за руки, вы и пройдете весь путь, кем-то для вас предназначенный; возможно этот путь закончится резким движением, после которого на память о встрече останется только красная «мышка» в твоей руке. Или эта прогулка продлится до позднего вечера и закончится на слабо освещённой площадке последнего этажа многоэтажного дома, а, может быть, только с этого начнётся и продлится до того времени, о котором говорят: «… а дальше – тишина».
Отпуск закончился, как ему и положено, неожиданно. Опять я в вагоне. Поезд ещё не отошел от платформы, а я уже скучаю и надеюсь скоро вернуться.
А в моей, как это ни странно звучит, всё же в «моей» части подозрительно тихо и пусто. За несколько дней до моего возвращения из отпуска, часть была поднята по тревоге, погрузилась в эшелоны вместе со всей техникой и убыла на учения с боевыми стрельбами на полигон «Капустин Яр». В штабе и в казармах пусто. Иногда встретится прапорщик из тех, что оставлены для жизнеобеспечения части или несущие караульную службу недавно принявшие присягу «молодые» осеннего призыва. Скучно и словно чего-то не хватает. Неожиданно появился Мищенко. Приехал пассажирским поездом.
Полигон Капустин Яр находится на севере Астраханской области в полупустынной продуваемой всеми ветрами местности. Осенью пронизывающий ветер, от которого не спрячешься, несёт с собой, кроме песка, еще снежную, колючую крупу. Жили в палатках, обогреваемых печками – буржуйками. Подполковник Сильченко, увидев покрасневшие и распухшие руки Мищенко, возмутился:
-А ты что здесь делаешь?
- Прибыл вместе со всеми, товарищ подполковник.
-Здесь есть, кому тебя заменить, а если пострадают твои руки, мы можем потерять талантливого художника. Чтобы уже завтра я тебя здесь не видел!
Добавил еще несколько крепких слов в адрес тех, кто отправил Колю Мищенко на эти учения, подозвал капитана Подбельцева, оказавшегося рядом, и приказал срочно подготовить приказ и проездные документы до станции Лубны.
На следующий день командирский уазик доставил Мищенко к поезду. И вот он снова в род-ной части. Начались взаимные расспросы, рассказы и обмен накопившимися впечатлениями. Главным героем рассказов был Шарапов, которому я присвоил когда-то сержантское звание досрочно. Воинские эшелоны могут сутками ехать без остановок, могут остановиться на одной из развилок и стоять неизвестно сколько, пропуская поезда, идущие по расписанию.
За состояние эшелона отвечает начальник эшелона, в помощь ему назначаются дежурные по эшелону, обычно из числа сверхсрочников. Подошла очередь Шарапова. При инструктаже ему объяснили, что он, якобы, должен принять тепловоз у машиниста по описи, пройти вдоль эшелона от первого вагона до последнего, из последнего вагона доложить по телефону, что ни один из них не потерялся. Эшелон остановился перед одним из разъездов. Простодушный Шарапов поднимается на тепловоз к машинистам и требует опись тепловоза. Неизвестно, что сказали машинисты, но со ступенек тепловоза он скорее слетел, чем спустился. Чтобы убедиться, что все вагоны на месте, можно было позвонить из первого вагона в последний, и этого достаточно. Шарапов, не зная, сколько минут, а может часов, эшелон простоит на разъезде, побежал вдоль вагонов, пересчитывая их, из последнего вагона позвонил начальнику эшелона, доложил, что всё в порядке и побежал обратно.
Технику везли на открытых платформах. Пусковые установки были замаскированы под крупногабаритные грузы и накрыты брезентом. Офицеры ехали в купейных вагонах, сверхсрочники, кому повезло, в плацкартных. Кому не повезло, как Шарапову, в теплушках вместе с солдатами. Когда-то на таких вагонах была надпись «Семь лошадей, или двадцать человек». В холодное время года теплушки отапливались металлическими печками – буржуйками. Опасаясь возможного пожара, у печки поочерёдно дежурили каждую ночь. Солдаты, с которыми ехал Шарапов, были уверены в своей безопасности. Он, чуть не сгоревший при пожаре в жилом вагончике на целине, поднимать которую ездил по комсомольской путёвке, ночью от печки не отходил.
Когда по мосту переехали небольшую речку и остановились у какого-то полустанка, Коля спросил у местного деда, как эта речка называется.
-Солдат, тебе стыдно не знать названия великой русской реки, это Волга, - по-волжски окая, ответил дед с широкой окладистой бородой. Эшелон пересёк Волгу в её верхнем течении.
На полигоне говорили: «чтобы солдаты не скучали, им дали футбол, чтобы не скучали офицеры, им прислали Шарапова». У Шарапова был отменный аппетит, он всегда хотел есть. В одной из палаток, круглосуточно находящейся под вооруженной охраной, был пищевой склад. Складом заведовал один из сверхсрочников, а его помощником, каптенармусом, на-значили Ваню Вернидуба. Шарапов часто заглядывал в палатку в надежде получить дополнительно банку тушенки. Ваня, решив позабавиться, однажды пообещал выдать ему заветную баночку, но сказал, что её нужно заработать.
-Постарайся придти сразу после подъёма, до завтрака. Если мне поможешь, получишь свою тушенку.
Шарапов пришел рано утром, подмёл пол, вытер накопившуюся пыль, убрал песок, нанесённый ветром. Иван сказал, что это еще не всё, поставил перед ним ящик макарон, велел про-верять каждую макаронину на просвет и продувать. Была продута большая часть макарон, у Шарапова заныли скулы, начали напухать губы и язык, когда он услышал хохот солдат, со-бравшихся у входа. Это, еле сдерживавший смех часовой, жестами стал подзывать солдат, которые поочерёдно заглядывая в палатку, не выдержали и захохотали. Несколько дней Шарапов не выходил из своей палатки и говорил, что, при первой представившейся возможности, пристрелит каптенармуса. Но когда тот вручил ему две банки тушенки, конфликт был исчерпан.
Получил письмо от Гали Б., «красной мышки», с которой познакомился в метро. Написал и отправил своё. И дни, в которые получал письма, казались праздниками, а дни ожидания тянулись, казалось, бесконечно долго. В письмах она называла меня своим «маленьким принцем», который должен отвечать за всех, кого приручил, и не забывать поливать розы, которые посадил на своей маленькой планете. Полученное письмо перечитывал, пока не получал следующее, и все их хранил несколько лет после армии. Потом они куда-то пропали. Думаю после того, как их случайно прочитала моя будущая жена.
Некоторые из писем хотелось почитать вслух. Довериться я мог только Коле Мищенко. Я спросил, что он думает по поводу «маленького принца», и он посоветовал пойти в читальный зал городской библиотеки и спросить «Маленького принца» Экзюпери. Когда прочитал, мне так сильно снова захотелось в отпуск, что начал думать, как осуществить это желание. На первом этаже штабного здания была комната телетайпистов и шифровальщиков. Телетайписты сказали, что могут «сделать» любую телеграмму с заранее подготовленным текстом. Самый верный вариант – телеграмма из Ленинграда от военного комиссара с ходатайством об отпуске, например в связи с болезнью близкого человека. Текст нужно составить заранее, подсчитать количество слов и пусть кто-то из друзей пришлёт телеграмму любого содержания, но с нужным количеством слов. На почте фиксируют не содержание, а только дату, время и количество слов. А мы на бланке телеграммы наклеим тот текст, который нужен. Отправил другу детства письмо, подробно написав, что нужно сделать, не объясняя для чего, но попросил сохранить всё в тайне. В середине декабря получил от него телеграмму. Телетайписты сделали всё как нужно и посоветовали, чтобы удлинить отпуск, оформить проездные документы не на поезд, а на самолёт, доплатив разницу в стоимости билета. На душе не очень спокойно, но знаю, что телетайписты и шифровальщики умеют хранить секреты, а Коля Мищенко меня не выдаст. Из Лубён до Борисполя я ехал на автобусе, через полтора часа лёта был в Ленинграде, и вечером уже был дома.
Отпуск на этот раз не радовал. Чувствовал, что маму что-то беспокоит, хоть и не признаётся в этом. Она не захотела портить мой отпуск, но перед отъездом призналась, что мой друг не выдержал и рассказал о странной и непонятной телеграмме, которую мне отправил.
Галю, «красную мышку», не мог в письме, проверяемом военной цензурой, предупредить о приезде, и она на новогодние каникулы уехала во Львов к родственникам. Я отправил во Львов телеграмму, но до конца моего отпуска она приехать не успевала и решила возвращаться в Ленинград через Лубны. Билет смогла оформить только так, что в нашем распоряжении были всего одни сутки. У местной тётушки я снял на сутки комнату. Хозяйка, всё понимая, накормила нас борщом с пампушками, и больше мы её не видели. На вокзале расставались до моего увольнения из армии, а оказалось, что навсегда.
Так начался мой «дембильский» год, когда идёт обратный счет времени, и каждый «дембель» знает в любой момент, сколько ему осталось служить дней и часов и сколько метров селёдки съесть.
Накануне 23 февраля возвратился в казарму за час до подъёма и крепко спал, когда поступила команда всем выходить на уборку снега. Я команды не слышал и, когда с меня стали сдёргивать одеяло, закричал:
-Дайте поспать хоть в праздник, шутники!
И добавил несколько крепких выражений. «Шутником» оказался дежурный офицер из штаба бригады. Впервые за время службы в штабе мне приказали явиться на утренний развод. По случаю празднования дня Советской Армии вся воинская часть была построена на плацу. Командир бригады поздравил с праздником и пожелал успехов в боевой и политической подготовке. Начальник политотдела зачитал приказ о награждении отличившихся и тоже пожелал успехов. После торжественной части были поставлены задачи всем подразделениям, но вместо ожидаемой команды «разойтись!» слышу:
- Ефрейтор Ластовский выйти из строя!
Я вышел, как положено, строевым шагом.
- Ефрейтор Ластовский по вашему приказанию прибыл!
- Кругом!
И я повернулся лицом к строю.
Начальник политотдела во всех красках описал мой проступок и добавил:
- Такие, как Ластовский, позорят наши вооруженные силы, льют воду на мельницу империализма и являются пособниками Шпейделя! (в то время Шпейдель был министром обороны Западной Германии)
- Ефрейтора Ластовского разжаловать до рядового! Старшина, срезать лычки с его погон!
Старшина батареи управления Онищенко подошел ко мне с ножницами в руке, но срезать было нечего. Лычки к погонам на шинели я не пришивал.
Так и остался до выхода из призывного возраста, 55 лет, рядовым запаса.
После разжалования пошел в штаб. Там был только замполит. Он сидел за столом, дымил «Беломором» и смотрел на меня как на врага народа. Я тоже сел за стол готовить ежедневные приказы о зачислении на довольствие возвратившихся из отпуска или госпиталя и снятии с довольствия убывающих, а думал только о том, чем это всё для меня закончится.
Начальник штаба Стукалов объявил, что буду снят с должности и переведён в сапёрную роту. Сапёрная рота была местом ссылки провинившихся штабистов.
- На второй этаж, в штаб бригады ни ногой! Начальник штаба бригады сказал, что, если увидит тебя в штабе, то выговор объявит мне. Документы для штаба бригады отправляй наверх с посыльным. Готовь себе на замену Ивана Вернидуба. Так готовь, чтобы всё знал не хуже тебя и мог печатать на пишущей машинке.
В нашей бригаде, а может быть и во всех ракетных войсках, служили только русские, украинцы и белорусы. Евреев можно было встретить в бригадном духовом оркестре, в музыкальном взводе батареи управления нашего отдельного дивизиона или среди вычислителей – разведчиков, куда набирали ребят с математическими способностями. Лёва Брагинский был одним из них. Еще он был участником самодеятельности, а я для них писал гуашью афиши на куске ватмана, наклеенного на фанерку. Узнав, что меня выгоняют из штаба, Лёва сказал:
- И ты будешь служить в сапёрной роте? Зачем тебе быть землероем, лучше иди к нам в самодеятельность. Переговоры с секретарём комитета комсомола старшим лейтенантом Сага-лаевым, который отвечает за самодеятельность, беру на себя. И то, что ты никогда не участвовал в самодеятельности, ничего не значит. Ты ведь в своём штабе не забыл армейское: «не умеешь, научим, не хочешь, заставим»? Надеюсь, под музыку сможешь притопывать?
Начал я передавать свои знания и умения Ване Вернидубу и передавал до самой демобилизации. Остальное время было занято репетициями и выездами с концертами.
Выступали в клубах посёлков городского типа (ПГТ). Так называли поселения, искусственно созданные во время проводимой при Хрущеве кампании по укрупнению колхозов.
В самодеятельности участвовали и женщины – жены офицеров и сверхсрочников, и солдаты музыкального взвода со своими инструментами. Программа концерта состояла из нескольких номеров: художественного чтения, отрывка из пьесы на военную тему и выступления небольшого вокально – танцевального коллектива. После концерта обычно начинались танцы. Солдаты музыкального взвода обеспечивали музыкальное сопровождение концерта и играли на танцах. Концерты мы давали бесплатно, но участников самодеятельности (назвать их артистами язык не поворачивается) угощали обедом на средства колхоза. Перед женщинами ставили вино, перед старшим лейтенантом бутылку горилки, солдатам наливали по кружке пива.
И вот я впервые на сцене. Мы вдвоём с Лёвой читаем шуточное украинское стихотворение на русском языке. Когда вышел на сцену, понял, что забыл его начало, весь в холодном поту посмотрел в зал и, вместо лиц, увидел какие-то светлые пятна. Лёва прочитал первую строфу, незаметно для зрителей ткнул меня в бок, я вспомнил текст, и мы продолжили вдвоём. Говорят, что зрители аплодировали, но я этого не видел и не слышал и со сцены пошел не за кулисы, а в сторону зала. Лёва меня догнал, взял за плечи и развернул в сторону кулис. В зале засмеялись, решив, что это продолжение наших шуток. Оказавшись за кулисами, подумал, что уж лучше бы пошел в сапёры.
Когда научился справляться с волнением, доверили небольшую роль капитана - артиллериста в пьесе о последних днях войны. Я был в обычной солдатской форме и в кирзовых сапогах, но с капитанскими погонами на гимнастёрке. Концерт был в воскресенье, начинался днём, и у нас оставалось время для танцев. Нам посоветовали танцевать только с участницами самодеятельности, чтобы не было конфликтов с местными парнями. Объявляют белый танец, когда дамы приглашают кавалеров. И на каждый белый танец, которые в этот вечер объявляли особенно часто, меня приглашают местные девушки. Их привлекли мои капитанские погоны, да и Лёва постарался. Когда девушка, не видевшая концерта, спросила, сколько лет этому молодому капитану, он сказал, что двадцать. На вопрос: «как же он так быстро стал капитаном?», - ответил, будто я досрочно закончил академию лейтенантом, а за участие в секретной операции получил звание капитана досрочно. Я решил, что независимо от роли, на танцы буду приходить в капитанских погонах.
Транспортным средством, выделенным для самодеятельности, был большой армейский грузовик КРАЗ с крытым брезентом кузовом. После концерта подвыпивший старший лейтенант садился рядом с водителем, а мы забирались в кузов, рассаживались на досках – скамейках, установленных поперёк кузова и, подрёмывая, ехали в нашу часть. В одну из поездок я почувствовал рядом горячее женское бедро, придвинулся еще ближе и, с молчаливого согласия, обнял за талию. В кузове темно. Разговаривали шепотом. По голосу узнал танцовщицу Раю. Она меня тоже узнала. Договорились о встрече в городе у входа в парк. Я пришел. Ждал долго, и, наконец, она пришла. Извинилась за опоздание, сказала, что долго не могла решиться, что эта встреча будет первой и последней, и что она чувствует себя предательницей по отношению к мужу и детям, которых у неё двое. Мне было обидно, но когда узнал, что её фамилия Стукалова и она жена моего начальника штаба и представил, чем наши встречи могли бы закончиться, внутри как-то похолодело.
Родители Брагинского, местечковые евреи, на праздники присылали ему продуктовые посылки с местными деликатесами. Когда хозяин посылки приносил её в казарму, то обычно мало что доставалось ему самому. Но Лёве всё же удалось угостить меня варёной сгущенкой, которую я раньше не пробовал, и курицей, фаршированной гречневой кашей на гусиных шкварках, тающих во рту. До сих пор, когда рассказываю друзьям об армейских приключениях, и говорю, что в армии ел курицу фаршированную гречневой кашей, никто не верит.
В одно из последних увольнений, до разжалования, после которого мне вообще запретили выходить в город, Валя Петлицына сказала, что хочет познакомить меня со своей мамой и тётушкой. Это в мои планы не входило. Через Колю Мищенко сообщил ей, что в город не смогу выйти до конца службы.
В конце марта от телетайпистов, под большим секретом, узнали, что бригаде предстоит передислокация на новое место службы. В части был объявлен режим радиомолчания. Радиолокационные станции прекратили свою работу. Вертолёты закреплённого за частью вертолётного звена, контролировали окрестности. Ракетные установки для погрузки на платформы стоящего в дальнем тупике станции эшелона отправляли ночью. На платформах с помощью фанеры их камуфлировали под зерноуборочные комбайны. Накануне отправления, когда техника, включая хозяйственную, была погружена, приступили к эвакуации штаба. Несмотря на секретность, возле эшелона можно было видеть местных девушек, прощающихся с торопящимися к своим вагонам солдатами.
Новое место дислокации оказалось в Черниговской области. Какое-то время ушло на обустройство, и началась обычная армейская жизнь. Бескрайний сосновый лес, в котором мы стояли лагерем, производил впечатление искусственно высаженного, причем квадратно – гнездовым методом. Казалось, что сосны стоят стройными рядами. Коля, особенно в первые дни, всё свободное время проводил с этюдником. Каталог картин члена Всеукраинского Союза художников Николая Акимовича Мищенко, изданный в Харькове в 2013 году, открывается картиной «Сосновый бор в Чернигове», написанной в 1962 году.
Я продолжал передавать дела Ивану Вернидубу. Иван сказал, что в нескольких десятках километров в одном из колхозов работает председателем его дядя и что неплохо было бы его навестить, предупредив письмом. По выходным и праздничным дням офицеры и сверхсрочники уезжали к семьям. В один из выходных мы договорились с водителем санитарной машины, чтобы он не загонял её в бокс, а поставил неподалёку от штаба. Убедившись, что никого из командиров, кроме дежурных, нет, я, Иван, медбрат и водитель сели в машину, подъехали к шлагбауму, сказали, что везём больного, и выехали на дорогу. Ехать минут сорок, но пришлось задержаться, когда услышали гул мощных двигателей. Съехали с дороги и притаились за кустами. Из-за поворота в клубах пыли и дыма появилась танковая колонна. Подождали, пока гул танковых двигателей затих, и поехали дальше.
Председатель встретил племянника радушными объятиями и, пока расспрашивал нас о солдатских буднях и праздниках, на столе появились вареники с вишней, на сковороде шипели в масле только что выловленные из колхозного пруда карпы, которых здесь называли «коробы», и две бутылки горилки.
- Вам какую наливать, БК-1 или КК-1?
Мы переглянулись, не зная, что ответить, и решили попробовать обе.
- Разъясняю. БК-1 – буряковая, краденая, один рубль; КК-1 – картопляная, краденая, один рубль.
После обеда отдохнули и пошли в клуб на танцы. Было уже темно, когда поехали обратно. Дальний свет не включали, опасаясь неожиданных встреч.
Скучающий по Лубнам Шарапов стал иногда заходить в штаб, где мы тоже скучали. Коля решил разыграть Шарапова. Он позвал его в комнату секретной части и почти шепотом, чтобы никто не слышал, сказал, что на вооружение поступил модернизированный пистолет «Макаров МК-01», но он пока секретный. Если поедешь в Лубны, его нужно брать с собой и не расставаться с ним. Ночью будешь держать его под подушкой. Коля выписал ему накладную на получение пистолета и поставил на ней штамп «секретно». Не знаю, что услышал Шарапов в службе артвооружения, когда пришел получать пистолет, но целую неделю ходил хмурый и в штаб не заходил. Когда я направился в сторону солдатского нужника, он догнал меня и сказал, что хочет о чем-то спросить.
- Ты же видишь, что я занят, подожди.
Он подождал, пока я вышел из туалета, и спросил:
- Неужели Мищенко издевался надо мной?
- Я так не думаю. Скорее всего, его самого разыграли вооруженцы.
Коля получил устный выговор за применение штампика не по назначению.
В увольнение солдатам ходить было некуда. По вечерам показывали кино в кинотеатре, название которого «Под открытым небом» было написано на фанерке, прибитой к сосне. Экран в «кинотеатре» был натянут между двумя соснами, а зрительным залом служила расчищенная от деревьев поляна с длинными рядами деревянных скамеек, врытых в землю.
Перед началом одного из сеансов, когда почти не было свободных мест, появился Шарапов.
Вдруг раздалась громкая команда:
- Часть, встать!
Когда все вскочили, думая, что идёт командир бригады, услышали:
- Шарапов идёт!
Если бы у кинотеатра были стены, а над зрительным залом висели люстры, они бы долго дрожали от взрыва оглушительного хохота нескольких сотен солдат.
Шарапов стал приходить, когда фильм уже начался, в надежде, что его не заметят. Но не тут-то было. Садится он на скамейку и слышит замечание от сидящих сзади:
- Шарапов, ты разве не знаешь, что в кинотеатре фуражку нужно снимать?
Это притом, что все зрители сидят в пилотках или фуражках. Шарапов снял фуражку и держит её на коленях донышком вниз. На Украине есть крупные жуки – рогачи с клешнями как у маленького рака. Такого жука ему посадили в фуражку. Когда фильм закончился, и Шарапов надел фуражку, сначала все услышали громкий крик, потом увидели бегущего Шарапова. В одной руке у него была фуражка, другой хлопал себя по голове.
Бедный «макаронник», как называли сверхсрочников, с тех пор искал себе место в последнем ряду и ближе к краю скамейки.
В середине мая опять попал в госпиталь. На этот раз меня везли в город Чернигов. В госпитале мне повезло лечиться у врача – физиотерапевта, о котором с благодарностью вспоминаю до сих пор.
- Ты служишь последний год, скоро на «гражданку». Имей в виду, что все лекарства, парафины и грязи, которыми тебя лечат, снимают боль, но не вылечивают. Запомни, если хочешь забыть про радикулит, три года ежедневно, в будни, выходные и праздники каждое утро ты должен делать гимнастику, главным упражнением которой должно быть стремление достать, превозмогая боль, сначала кончиками пальцев, потом ладонями пол. Сразу не получится, но не сдавайся. И тогда через три года ты забудешь о радикулите и обо мне.
Всё так и получилось. О радикулите, постучу по деревяшке, с тех пор не вспоминаю, о враче всегда буду помнить с благодарностью, но жалею, что, по молодости, не записал его фамилию. Зарядку и теперь делаю ежедневно. Каждую среду плаваю в бассейне, четыре - пять раз в неделю по полтора часа хожу со скандинавскими палками.
В июне прошел слух, что в Черниговских лесах мы долго не задержимся, что нашу бригаду будут перебрасывать в Германию. Во время штабных учений офицеры заказывали и получали в секретной части полевые карты Восточной Германии (ГДР). Карты были очень подробные. На них можно было увидеть даже отдельно стоящие здания с подведёнными к ним асфальтированными дорожками. Если отправят в Германию, срок моей демобилизации могут отодвинуть с октября на декабрь, а, возможно, и на январь следующего года. Нужно успеть демобилизоваться до отправки в Германию. Если послать документы для поступления в любое высшее учебное заведение, и оттуда придёт вызов, то, при поступлении в ВУЗ, демобилизуют досрочно. В какой институт поступать? В технический не поступлю потому, что не готовился. Зная, что Лев Брагинский тоже мечтает о досрочной демобилизации, решил посоветоваться с ним.
- Пошли заявление в Ленинградский университет на юридический факультет. Там не нужно сдавать математику, значит, есть шанс поступить. А если не поступишь, то сюда тебя не возвратят. Дослуживать будешь в Ленинградском военном округе, В ГДР не поедешь и уволишься из армии вовремя.
Я считал, что мне ближе факультет журналистики, но Лёва убедил, что, по жизни, полезнее юридический.
Если в заявлении укажу обратный адрес, как и положено, воинской части 44220, то вызов придёт в штаб бригады. В заявлении должна быть приписка, что командование согласно на мою досрочную демобилизацию. В штабе бригады никто мне, штрафнику – писарю, такое заявление не подпишет. А не указать ли адрес воинской части 92717? Её адрес в открытой переписке указывать запрещено, но почему бы не рискнуть. Улучив момент, когда подполковник Сильченко в хорошем настроении, зашел к нему в кабинет.
- Товарищ подполковник, я решил поступать в Ленинградский университет. К моему заявлению должно быть приложено ваше согласие на досрочную демобилизацию в случае успешной сдачи экзаменов и зачисления в университет.
- Я разве имею право на это?
- Конечно, товарищ подполковник, вы же командир отдельной воинской части.
- Хорошо, готовь документы.
24 июля вызов из университета пришел на адрес в/ч 92717. Подполковник Сильченко, без лишних вопросов, на университетском вызове наложил резолюцию «оформить». Времени в обрез. Документы в приёмную комиссию университета нужно сдать до начала экзаменов, до 1 августа. С учётом выходных, в Питер должен приехать не позднее 29 июля.
Выехать для сдачи экзаменов могу только по документам в/ч 44220, и оформлять их нужно в штабе бригады, куда мне появляться запрещено. Убедившись, что начальника штаба бригады нет на месте, передал документы в штаб и попросил срочно оформить.
- А начальник штаба дал согласие? – спросили в штабе.
- Конечно, - ответил. - Вы же видите резолюцию подполковника Сильченко.
Получил документы и, пока в штабе не спохватились, что вызов пришел на в/ч 92717, схватил заранее подготовленный вещмешок, нашел машину хозяйственников, которая должна ехать в Чернигов, договорился с водителем, забежал в штаб, наскоро со всеми попрощался, Коле Мищенко обещал писать, возвратился к машине, залез в кузов, и мы поехали. До самого Чернигова не покидало чувство тревоги. Кузов машины крытый брезентом. Я сидел у заднего борта и смотрел на дорогу. Погони не было.
Вот я и дома. Снял надоевшую, но ставшую привычной, солдатскую форму и переоделся. Моя одежда оказалась теперь, после армии, не моего размера. Брюки с трудом застёгиваются на поясе, воротники рубашек не сходятся на шее, демисезонное полупальто (такие называли «семисезонными») тесно в плечах. Мама подготовила к моему приезду праздничный стол, но у меня не было времени сидеть за ним. Быстро позавтракав, поехал в университет и сдал документы в приёмную комиссию. Через день нашел свою фамилию в списке абитуриентов и узнал, что третьего августа мне предстоит писать сочинение и после него, через каждые три дня экзамены: русский язык и литература (устно); история дореволюционной России и новая, Советского Союза; иностранный язык.
Абитуриенты, поступающие после службы в армии, имели преимущества при зачислении. На все экзамены я приходил в солдатской форме, прикрепив на гимнастёрку полагающийся мне гвардейский знак и не заслуженные, подаренные друзьями, знаки «Отличник Советской армии» и специалист третьего класса.
На первом экзамене, сочинении, было предложено три темы. Выбрал «Мечты в романе «Что делать?» и реальная действительность». Спросил у соседа, как звали героиню романа, видевшую сны. Узнал, что Вера Павловна, и начал сочинять, плавно переходя от её сладких грёз к трудовому подвигу нашей современницы ткачихи Гагановой, героини Социалистического , - труда. Писал короткими фразами, стараясь избегать запятых и прочих знаков препинания. На следующем экзамене, по русскому языку и литературе (устно), при разборе предложения долго не мог вспомнить, что слово «быть» - глагол. Второй вопрос – по литературе.
Нужно было пересказать краткое содержание «Летописи временных лет». Пересказал всё, что вспомнил и на дополнительный вопрос «В каком году был поход князя Игоря?», ответил наугад, но уверенно: в семьсот восемьдесят девятом.
- Вы в этом уверены? – спросила экзаменатор.
- Конечно, - ответил я.
Очевидно, она не была уверена, и сказала:
- Вы написали сочинение на пятёрку, без единой ошибки, и вдруг запутались в простом вопросе с глаголом «быть». Сожалею, но по литературе вынуждена поставить вам четыре бал-ла.
Через три дня экзамен по истории. Я взял в библиотеке учебники по истории и успел лишь бегло просмотреть их. Экзамен по истории принимал мужчина. Он с уважением посмотрел на нагрудные знаки, привинченные к моей гимнастёрке, и предложил взять билет.
Мне нужно рассказать о крестьянском восстании Ивана Болотникова, о котором, кроме названия, ничего не помнил. На экзамене можно было пользоваться картами – приложениями к учебнику. Я выбрал из стопки карт, лежащих на столе, карту походов Ивана Болотникова с датами и местами сражений. Прослеживая по карте поход крестьянского войска, кое-что вспомнил из уроков истории, что-то присочинил сам, и получил разрешение перейти ко второму вопросу, о периоде индустриализации. С этим вопросом справился без проблем. Преподаватель сказал, что я заслужил твёрдую четвёрку.
Последним был экзамен по иностранному языку. Для меня это был английский, который начал изучать в школе с четвёртого класса и продолжил в техникуме. На экзамене нужно было рассказать свою биографию на английском языке, перевести без словаря приложенный к билету текст и показать знание грамматики на примере предложенного преподавателем отрывка из приложения. Автобиографию написал заранее и выучил наизусть. Когда преподавательница услышала, что я родился в Ленинграде, удивлённо посмотрела на меня (солдаты – абитуриенты в большинстве были иногородними) и предложила показать перевод текста. В техникуме мы много переводили с английского, но тексты были технические. Опираясь на небольшой запас знакомых английских слов, перевёл текст, скорее по смыслу, чем дословно.
- Что же, земляк, перейдём к разбору предложения.
Есть в английском языке такое понятие, как «страдательный залог». На нём и споткнулся, словно кто-то вырубил его из моей памяти. Стою и тупо молчу.
- Что же вы, земляк? Что вы чувствуете, когда вас бьют?
- Когда меня бьют, я сдачи даю.
Вдруг меня как озарило:
- Это страдательный залог!
- Вот видите, вы всё же знаете. Ставлю вам четвёрку, но обещайте, земляк, что будете посещать мои дополнительные занятия по языку.
Я набрал двенадцать баллов, необходимые, чтобы пройти по конкурсу на юридический факультет по специальности «международное право».
Мою солдатскую книжку заменили военным билетом, на третьей странице которого было записано: « 21 августа 1962 года на основании Постановления Совета Министров уволен в запас.» Я снова стал гражданским.
В сентябре первокурсников юридического факультета отправили убирать картошку. Я в колхоз не поехал. Вместо этого, по совету друзей, устроился техником – конструктором с окладом 85 рублей на работу в организацию а/я 233, так называемый «дом советов» на Московской площади за памятником Ленину. В макетной мастерской отдела, в котором я работал, был слесарь с университетским значком на лацкане пиджака. Он закончил юридический факультет Ленинградского университета, но, при распределении, ему предложили работу в милиции, объяснив, что в стране юристов достаточно, а юридически грамотных милиционеров не хватает. Он в милиции служить отказался, вот и работает слесарем. Я решил, что меня, при отсутствии высоких покровителей, ждёт та же участь, и учиться в университет не пошел, а в декабре получил извещение об отчислении за злостную не посещаемость.
Поехал в университет за документами. Заместительница декана факультета, возвращая документы, стыдила меня:
- На ваше место было три претендента, которые хотели учиться, а вам лишь бы демобилизоваться. Если бы была возможность, я бы вас удовольствием отправила обратно в армию, но вы уже гражданский человек. Объясните хоть причину вашего нежелания учиться.
- Причина только одна – материальная. Я должен был работать.
- Вам просто нужно было подойти ко мне. Мы могли перевести вас на вечерний факультет, но вы пропустили слишком много, и восстановить вас в университете теперь невозможно.
В следующем году попробовал поступить в Военно – механический институт, но «завалил» математику. Успел подать документы в Заочный Политехнический, но и там подвела математика. Закончив подготовительные курсы в 1965 году, поступил на вечернее отделение Ленинградского института Точной механики и оптики, который окончил в 1971 году.
Лёва Брагинский, закончивший десять классов и техникум, подал аттестат зрелости в Ленинградский инженерно – строительный институт, а техникумовский диплом в Институт киноинженеров. Поступил в оба, а какой из них выбрал, не знаю.
Коля Мищенко продолжил службу в Германии. Демобилизовался в 1963 году. Живёт в Харькове.
Вчера с Николаем Акимовичем и его женой Таней общался по скайпу. Говорили обо всём, но, когда речь зашла об острых вопросах непростой политической обстановки в Украине, наши изображения и звук исчезли. Минут через тридцать удалось снова выйти на связь. О политике больше не говорили, и помех нашему общению не было. Надеюсь, что и в будущем не будет.
Прикрепления: 3017266.jpg(3Kb)
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Воскресенье, 02 Ноя 2014, 19:46 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 22:58 | Сообщение # 7 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | ПОЕХАЛ!
Велосипеда у Максима не было. Однажды попробовал поехать на выпрошенном чужом. Друзья гоняли на великах вдоль тихого переулка. Максим попробовал поехать самостоятельно. Не получилось. Поддерживаемый друзьями, поймал равновесие и поехал. Поехал! Сделал несколько кругов и уже собирался возвратить велосипед хозяину, когда наперерез ему из двора выехала машина. Максим резко повернул руль направо и... врезался в стену дома! Руль свернуло, а переднее колесо стало давать такую «восьмёрку», что больше никто из друзей свой велосипед ему не доверял. Через двадцать пять лет Максим решил провести отпуск у тёщи в старинном украинском селе. Он наслаждался отдыхом и изобилием созревших фруктов, когда тёща неожиданно заболела, и её положили в больницу. Нужно тёщу навестить, но до больницы идти четыре с половиной километра под палящим августовским солнцем. В доме есть два велосипеда. Младшая сестра жены сказала, поедет на велосипеде, Максиму предложила второй. Максим попросил отложить поездку на пару дней для тренировок. Чтобы быть уверенным в отсутствии зрителей и не видеть их сочувствующих улыбок, он вывел велосипед за околицу на широкую просёлочную дорогу через убранные к тому времени поля пшеницы. Пытался ехать, падал, вставал, снова ехал. К вечеру уставший и взмокший смог доехать до села, но, боясь упасть на виду у всех, сошел с велосипеда и шел к дому на подгибающихся от усталости ногах, ведя рядом побеждённый, ка ему казалось, велосипед. На следующий день Максим уже свободно ехал и по дороге, и по стерне. Чтобы подъехать к дому, нужно было круто повернуть с сельской улицы. Этот поворот Максим усвоил не сразу. При повороте он левой рукой придерживался за ствол груши, росшей в углу забора. Назавтра решили ехать. Сестра жены села на велосипед и поехала, не оглядываясь. Максим выехал за ней. Дорога широкая. Если на ней сделать разметку, она была бы трёхполосной. Едет Максим и видит впереди двуколку, везущую сено. Максим догнал повозку, боясь упасть, слез с велосипеда, пешком, ведя велосипед, обогнал её, довольно удачно взгромоздился на седло и продолжил свой путь. Вдали увидел спутницу, поджидающую его. Дальше был спуск с небольшим уклоном. К своему удивлению, Максим промчался по нему, не притормаживая, и не упал. Из больницы он возвращался той же дорогой, но один. На подъёме он старательно жал на педали, с опаской поглядывая на пруд, «ставок», как его называют в Украине, остававшийся слева. И вдруг навстречу трактор «Беларусь»! На дороге разъедутся два трактора, но Максим заволновался и вместе с велосипедом скатился в кювет. Когда трактор проехал, Максим поднялся, оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто не видел его позора, продолжил свой путь. На въезде в село из открытой двери коровника выскочил молодой бычок и помчался ему наперерез. Максим резко затормозил, но не упал. Бычок сбавил скорость, проходя мимо, скользнул по неподвижно стоящему велосипедисту удивлённым взглядом голубовато – молочных глаз, взмахнул мохнатыми ресницами и побежал навстречу своей хозяйке, идущей с подойником в руке к коровнику. Когда Максим подъехал к дому и стал слезать с велосипеда, руки с трудом отцепились от руля. Через двадцать лет у Максима появился собственный велосипед, на котором он поехал с первой попытки, словно всегда умел это делать.
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Вторник, 07 Окт 2014, 19:22 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 23:06 | Сообщение # 8 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | СЕРВИС НЕНАВЯЗЧИВЫЙ
Максим взглянул на циферблат одолженных у друга для поездки в Москву часов. Поезд прибыл точно по расписанию. В его распоряжении около двух часов. Можно попробовать устроиться в гостиницу или забронировать номер. В привокзальном городском справочном бюро за двадцать копеек ему выдали справку, что свободных мест в гостиницах Москвы нет. Придётся возвращаться домой ночным поездом. В кассе вокзала он смог купить билет только на верхнюю полку плацкартного вагона. К украинским друзьям, по их приглашению, должны были приехать родственники из Франции, второе поколение эмигрантов. Мод и Раймонд, жители французского города Блуа, с двумя детьми восьми и пяти лет решили лететь в Киев с пересадкой в Москве, чтобы самим посмотреть и детям показать столицу родины их дедушки. Друзья просили встреться с их родственниками и показать им в Москве всё, что смогу. Место встречи – у входа в гостиницу «Россия». Время встречи – 9 утра. Максим был на месте в восемь сорок пять. Терпеливо ждал, пару раз отвлекаясь на посещение подземного туалета рядом с кремлёвской стеной. Туалет был очень опрятен и чист. Когда-то он был построен для нужд посетителей мавзолея, выстаивающих многочасовые очереди, чтобы взглянуть на мумию основателя советского государства. Французы появились только в начале двенадцатого. Они ждали открытия обменного пункта, чтобы поменять франки на рубли, да и часы забыли перевести на московское время. Максим не знает французского, они – русского. Как общаться? Кое-как объяснились с помощью словаря и французско – русского разговорника. До отхода поезда осталось двенадцать часов. Что показать? Максим решил, что лучше всего подойдёт ВДНХ – выставка достижений народного хозяйства. Пошли в метро. На самых красивых станциях выходили из вагона на платформу. Французы с интересом и восторгом фотографировались на фоне роскошных вестибюлей. Вот и ВДНХ. Осмотрели несколько павильонов. Особое внимание Раймонда привлёк павильон «Космос». Жарко. Максим с французами идёт по территории выставки и видит круглые мраморные столики, мужчин, пьющих пиво и очередь к пивным автоматам. Раймонд тут же встал в очередь. Мод и дети сели на скамейку в тени. Кружек на всех не хватает. Возле каждого пьющего стоит желающий получить кружку. Максим не может отойти от Раймонда, чтобы не оставить его наедине с очередью. Цель уже близка. Монеты Максим приготовил, а кружек еще нет. Те, что позади в очереди, уже с кружками и не желают с ними расстаться. Удалось выпросить пару кружек у стоящих в конце очереди, пообещав обязательно возвратить. Просят пить дети. Максим увидел открытое кафе «Берёзка». Мод объяснила, что дети хотят минеральной воды. Раймонд, увидев длинную очередь в кассу, радостно её занимает. Максим нашел свободный столик и посадил за него Мод и детей, жестами уговорил Раймонда посидеть с ними в тени под навесом и, с чеком в руках, занял вторую очередь у стойки – витрины. Буфетчица выдала Максиму две бутылки минеральной воды с прилипшими к их запотевшим бокам опилками. На просьбу очисть их, она пробормотала: «Понаехали тут всякие…», но бутылку обтёрла.
-А открыть её можно?
- Сами открывайте. Мне некогда. Видите, какая очередь.
Максим сделал вид, что хочет открыть бутылку о край витрины. Продавщица схватила бутылки, вынула из кармана «открывашку» и откупорила их.
- Мне нужны еще стаканы.
-Откуда такие берутся? Чистых нет. Там, справа, мойка. Подождите у окошка.
Уставший ждать Раймонд приближается к Максиму. Тот отдаёт ему бутылки, а сам идёт к мойке. Мойщица вымыла три стакана и выставила в окошко. Виновато улыбаясь и сгорая от стыда за свою любимую страну, Максим поставил стаканы на столик. Сфотографировались у фонтана «Дружба народов». Максим понял, что французы уже проголодались, и повёл их в ресторан «Урожай». Свободный столик был рядом с тумбочкой официантки. Пожилая официантка заметно волновалась, принимая заказ у иностранцев. Максим заказал украинский борщ, на второе – котлеты по – киевски, полусладкое Советское шампанское и лимонад для детей. Когда приступили к борщу, Мод, сидящая напротив, показывает глазами на Раймонда. Максим видит, что тот ест борщ вилкой. Официантка не положила ему ложку. Когда Максим её подозвал, та дрожащей рукой, виновато улыбаясь, подала ложку и стала открывать лимонад. Вырвавшаяся из бутылки на свободу пенная струя попала на пиджак Раймонда. Дети вскочили из-за стола, а их воспитанные родители только улыбались, успокаивая официантку. Гости жестами показали, что им понравился обед, но особенно, как ни странно, им понравилось шампанское. После обеда поехали в гостиницу «Националь». Номер просторный с двумя кроватями для родителей и двумя раскладушками для детей. Пили коньяк, закусывая фруктами и конфетами. Через некоторое время стали понимать друг друга почти без словаря. Максим понял, что их долго держали в таможне аэропорта, просматривая каждую вещь из большого чемодана подарков для родственников из Украины. Они не понимали, почему не могут ничего купить на свои франки, почему обменный пункт только один и открывается в десять утра. Им также было непонятно, почему утром не принесли в номер горячее молоко. Они были в восторге от московского метро, но не могли понять, кому нужны эти подземные дворцы, если пассажир в вестибюле находится не более пяти минут. Зачем золотят купола церквей, им тоже было непонятно. При этом, они красноречивым жестом показывали, что, мол, сами без штанов, а купола золотим. Приближалось время отъезда. Максим просил не провожать его, но развеселившиеся от выпитого французы настояли на своём. Они велели детям ложиться спать и поехали с Максимом на вокзал. Когда подошли к плацкартному вагону Максима, Мод спросила:
-Максим, инженер, и в таком вагоне?
Максиму пришлось объяснять, что он, конечно же, в таких вагонах не ездит, но в вагон первого и даже второго класса билетов не было. Несмотря на бурные протесты Максима, они зашли в вагон, удивились, что у него еще и верхняя полка, вручили коробку с бутылкой коньяка «Скрещенные мечи», которую Максим хотел поставить на полку, но Раймонд показал жестом, что такую ценность нельзя выпускать из рук. Возле вагона они расстались. Французы пригласили Максима приехать в гости. Он подал заявление в ОВИР. Там ответили, что решение сообщат по телефону. Через десять дней позвонили и сказали, что заявление отклонено, поскольку по роду своей деятельности он имеет доступ к документам государственной важности. И добавили, что жаловаться куда-либо бесполезно. Максим работал в то время инженером – конструктором в отделе главного механика одного из предприятий военно – промышленного комплекса и никогда не видел документов государственной важности. Такой был «ненавязчивый» сервис в прошлом веке. Теперь мы привыкли к вежливым «здравствуйте!» улыбающихся кассиров, к готовности продавцов выложить перед вами весь товар в надежде, что вы хоть что-то купите. Но не все знают, что за отсутствие дежурных слов «здравствуйте» и «приходите еще» кассир или продавец будут наказаны вычетом из зарплаты или лишением премиальных. Материальная заинтересованность.
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Среда, 22 Окт 2014, 17:52 |
| |
| |
| Nikolai | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 23:06 | Сообщение # 9 |
 Его Величество Читатель
Группа: Модератор форума
Сообщений: 6802
Статус: | С "новосельем", Вас, Станислав!
Очень хороший рассказ, правдивый!
"Будьте внимательны к своим мыслям, они - начало поступков"
Лао-Цзы.
Ведущий проекта "Герой нашего времени. Кто он?"
Редактор газеты "Сказобоз"
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 23:06 | Сообщение # 10 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19711
Статус: | Цитата Станислав_Ластовский (  ) Через двадцать пять лет Максим решил провести отпуск у тёщи
Цитата Станислав_Ластовский ( ) Через двадцать лет у Максима появился собственный велосипед, на котором он поехал с первой
Здесь у вас накладка вышла. Максим ещё 20 лет подождал и купил велосипед? Может, пораньше?Это ему уже лет 50 было...
А рассказ хороший.
Играть со мной - тяжёлое искусство!
Сообщение отредактировал МилочкаТ - Четверг, 19 Июн 2014, 10:24 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Вторник, 24 Июн 2014, 23:06 | Сообщение # 11 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | Спасибо за оценку рассказа. Это не опечатка. Так оно было "по жизни"
С уважением С.Ластовский
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Четверг, 26 Июн 2014, 21:26 | Сообщение # 12 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19711
Статус: | Станислав! А ещё есть рассказы? Я бы с удовольствием почитала.
Выкладывайте.
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| ofelia | Дата: Пятница, 27 Июн 2014, 23:50 | Сообщение # 13 |
 Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1726
Статус: | Цитата Станислав_Ластовский ( ) ВЫКОВЫРЕННЫЕ
Очень познавательный рассказ для тех, кто не застал это время, тем более, что он изложен от непосредственного свидетелем этих событий...
Спасибо, что поедлились с нами))
Цитата Станислав_Ластовский ( ) Начали переписываться. Она присылала фотографии свои, семьи, своего дома с цветущим садом. Мы обменивались открытками и даже спичечными этикетками, которые я в то время начал коллекционировать. Алена училась музыке и пела в местном оперном театре. Ей было непонятно, почему она может приезжать в Советский Союз, правда, в Ленинграде еще не была, а я не могу приехать в Чехословакию. Я же не мог ей написать, что у меня, с зарплатой 85 рублей в месяц, нет на это денег, и что работаю в организации, откуда съездить за границу, даже в дружественную Чехословакию, вряд ли разрешат. Переписка прекратилась в 1968 году, когда в Чехословакию ввели советские войска.
прекрасно помню эти времена!
Цитата Станислав_Ластовский ( ) Старшина, срезать лычки с его погон!
Цитата Станислав_Ластовский ( ) СЕРВИЗ НЕНАВЯЗЧИВЫЙ
Написано с юмором! очень узнаваемо!)))
Цитата Станислав_Ластовский ( ) часть была поднята по тревоге, погрузилась в эшелоны вместе со всей техникой и убыла на учения с боевыми стрельбами на полигон «Капустин Яр».
Цитата Станислав_Ластовский ( ) Полигон Капустин Яр находится на севере Астраханской области в полупустынной продуваемой всеми ветрами местности.
Боже мой!! Не верю своим глазам! Мы жили в Кап.Яре с 1960 по 1964 год. Правда, мой отец не имел отношения к полигону, он служил в части, которая занималась особо опасными инфекциями (чума, холера). Там военные врачи занимались тем, что вылавливали в Астраханских степях грызунов, на предмет выявления инфекции.
Оказывается мы дважды земляки)))
С уважением, Ирина.
Мечтать нужно и очень полезно! Мечты сбываются - я знаю точно!
Ссылка на мою страничку:
http://soyuz-pisatelei.ru/index/8-739
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Среда, 02 Июл 2014, 20:12 | Сообщение # 14 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | ТАКИЕ БЫЛИ ВРЕМЕНА
Таможенник подошел к авторефрижератору, срезал пломбы, открыл двери, поднялся по приставной лестнице, осмотрел товар, спустился и сказал:
- Теперь вы посмотрите.
Максим увидел стройные ряды ящиков, уходивших вдаль к кабине рефрижератора. Между планок фирменных ящиков были видны розовато – красные бока спелых помидоров. Он ласково погладил их, резко отдёрнул руку, побледнел и попросил у таможенника сигарету. Помидоры были крупные, красивые, но замороженные и твёрдые как из стекла. И это первая его крупная сделка!
Максим давно перестал курить, но никогда не говорил «бросил», ведь это означало бы, что бросил навсегда, но он не был уверен, что устоит перед соблазном иногда выкурить сигарету. Пока на таможне оформляли документы и составляли акт на списание испорченного товара, он в ближайшем ларьке купил пачку сигарет, зажигалку, нервно закурил и, прикуривая одну сигарету от другой, лихорадочно думал, какой может быть выход из этой ситуации. Мысли же возвращали его к началу «предпринимательской» деятельности.
Перестройка набирала обороты. «Челноки» везли всё, что хорошо продавалось, перемещаясь из одного региона страны в другой. Ездили и за границу, привозя оттуда дешевый дефицитный ширпотреб.
Москвичка Валя была хорошей знакомой его жены. Когда Валентина узнала, что Максим бывает в Москве по служебным делам, попросила помочь ей в перевозке коробок с женскими сапогами, которые покупала на одной из московских обувных фабрик по себестоимости, а в Питере реализовала по розничной рыночной цене. В большую картонную ко-робку помещалось от девятнадцати до двадцати трёх, иногда двадцати четырёх пар сапог. Валентина привозила одну – две коробки за поездку. Максим подумал, что в купе поместятся четыре, и тогда он сможет к Валентининым коробкам добавить две для себя. Высказал свою идею, как он полагал, будущей компаньонке, и та согласилась.
Нужен начальный капитал, чтобы оплатить первую партию товара. Максим в то время – инженер с окладом сто пятьдесят рублей, двумя детьми и женой, зарабатывавшей сто рублей в месяц. Накоплений не было. Где взять деньги? Решил занять на работе у кого-нибудь из начальников. И такой нашелся. Он дал в долг необходимую сумму сроком на год под пятнадцать процентов в месяц. Проценты грабительские, но пришлось согласиться. В результате получил не только деньги, но и возможность за счет предприятия оформлять поездки за сапогами. Первая реализация принесла прибыль шестьдесят процентов. За два месяца челночных поездок Максим возвратил долг начальнику и продолжил дело уже на свои заработанные средства. Сапоги сдавал в обувные магазины. Реализовав товар на сумму, достаточную для покупки следующей партии, оформлял командировку в Москву. Месяцев десять деятельность была успешной, но начала развиваться оптовая торговля. Обувь пошла широким потоком из-за рубежа, и спрос на отечественные сапоги резко упал. Чтобы реализовать остатки последней партии, Максиму пришлось по выходным дням торговать на улице рядом с вещевыми рынками, держа наготове десять долларов для всегда неожиданно появлявшегося милиционера. Нужно переключаться на что-то другое.
Валя – москвичка рекомендовала Максиму азербайджанку Тарифу – опытную «челночницу». Та предложила возить кожаные куртки из Турции. Нужен заграничный паспорт. Чтобы ускорить процесс, решили оформить его через знакомых операторов туристической фирмы, якобы для поездки в Болгарию. Срок оформления паспорта – месяц. Для турфирмы могут сократить его до нескольких дней. Максим подал документы за месяц до предполагаемой поездки, оформил себе командировку в Батуми, поменял рубли на доллары, купил билет на самолёт. Время пролетело быстро, через два дня вылетать, а загранпаспорта еще нет. Ждать некогда.
- У тебя остались фотографии для загранпаспорта? – спросила Тарифа.
- Конечно.
- Тогда мы оформим паспорт по прилёте в Грузию.
Так и сделали. Полетели в Батуми. Улицы города, в недалёком советском прошлом переполненные в разгар бархатного сезона отдыхающими, непривычно пусты. Шла война с Абхазией. В городе чаще можно было встретить мужчину с автоматом, чем никуда не спешащих курортников. Остановились в доме знакомых грузин. Всегда гостеприимные хозяева смогли предложить на ужин только чай с очень вкусным домашним сливовым вареньем.
- Простите за скромный ужин. Что поделаешь, идёт война. Работать негде, а у нас двое малых детей. У меня, электрика, слава Богу, работа есть, но платят копейки. Что вас привело в это трудное время в Батуми?
Узнав о нашей проблеме, сказал, что, хоть завтра и суббота, ОВИР закрыт, но вопрос решить попробует, только сходит к своему хорошему другу. Когда возвратился, сообщил, что завтра к обеду паспорт будет готов. Нужны только две фотографии и семьдесят долларов. Назавтра, в два часа дня, Максим держал в руках заграничный паспорт гражданина Грузинской республики, выданный на его фамилию.
Отказавшись от обеда, новоиспеченный гражданин Грузии и его спутница сели на автобус и через двадцать минут оказались на грузино – турецкой границе. Когда подали паспорта в окошко солдату – таможеннику, тот удивлённо спросил:
- Гражданин Грузии, а родился в Ленинграде?
Тарифа жестом дала понять, чтобы Максим молчал, показала указательный палец, другим в воздухе изобразила доллар. Максим к паспорту добавил зелёную бумажку в один доллар и благополучно перешел на турецкую сторону, где ему поставили штамп в паспорт и, улыбаясь, на русском языке, почти без акцента, предложили считать себя гостем Турецкой республики.
До города Ризе, цели поездки, нужно было ехать два часа. Ехали вдоль побережья. Слева горы, справа море. Иногда автобус притормаживал, пропуская переходившие дорогу отары овец, но остальное время мчался по узкой извилистой дороге с такой скоростью, что, как казалось, только чудо спасало от столкновения со встречными машинами. Когда въехали в город, Максим, впервые попавший за границу, с интересом вглядывался в незнакомые улицы. Городок небольшой, но, похоже, бурно развивающийся. Всюду строительные краны и новенькие, только что построенные здания. Толчок развитию дала горбачёвская перестройка, когда резко увеличился поток шопинг – туристов из всех республик огромной страны. Автобус ехал по широкой улице, одна сторона которой была застроена, а на другой еще велись земляные работы. Поселились в маленькой, но аккуратной гостинице, хозяин которой приходил по утрам раньше своих служащих, проверял, чисты ли витрины и сам, вооружившись тряпкой и щёткой, протирал показавшиеся ему недомытыми места. Часть тротуара, находящуюся перед гостиницей, работники гостиницы мыли специальными моющими средствами.
Рано утром Максима разбудил усиленный громкоговорителями пронзительный голос муэдзина с минарета одной из многочисленных городских мечетей. Муэдзина сменил хор кричащих и громко поющих птиц. После завтрака не выспавшийся Максим и отдохнувшая, привычная ко всему, Тарифа пошли знакомиться с городом и местными рынками. Лавочки городского рынка удивили Максима, выросшего в эпоху всеобщего дефицита, обилием товаров и радушием продавцов, здоровавшихся с ними и расхваливавших свой товар на уже освоенном ими русском языке. Прошли мимо длинного ряда ювелирных магазинчиков и остановились у лавки с изделиями из кожи. Здесь было всё, от перчаток и сумок до шикарных кожаных пальто. Максима интересовали только кожаные куртки. Вышел хозяин магазина, пригласил войти и что-то сказал пробегавшему мимо мальчику десяти – двенадцати лет, в руках которого был поднос с двумя кофейниками и стаканами. Хозяин и Тарифа были знакомы. Он провёл их в глубину магазина, пригласил сесть в кресла возле низкого столика, на котором стояла ваза с местными сладостями и орешками, предложил до начала деловых переговоров выпить с ним кофе. Прибежал мальчик с подносом и поставил перед каждым по два стакана (стакан по-турецки звучит: «бардак»). Хозяин взял с подноса кофейник, налил каждому кофе и предложил налить во второй стакан холодную воду из другого кофейника, побрякивавшего кусочками льда. Тарифа, понимающая турецкий язык, как мы понимаем украинский или белорусский, начала переговоры. Договорились, что на следующий день получат заранее оговорённое по телефону количество курток по выгодной цене со скидкой для оптовых покупателей. Был понедельник. Во вторник на складе пошивочной фабрики они загрузили куртки в купленные на базаре большие сумки, отнесли в гостиницу, пообедали в ресторане, в меню которого были и национальные, и европейские блюда и пошли на рынок в «золотые ряды». У надёжного, по словам Тарифы, продавца купили по килограмму золотых изделий для реализации по возвращении домой. В гостинице еще раз просмотрели всё купленное.
- Чтобы не рисковать и не портить твою репутацию из-за контрабандного золота, предлагаю через таможню пронести его в моей сумке, - сказала Тарифа и аккуратно разложила полиэтиленовые пакетики с изделиями по внутренним карманам своих курток перед укладкой в дорожную сумку. Сумки Максима и его напарницы застёгивались на молнию. Тарифа показала, как их сделать «неоткрывашками». Замочки молний Максим пришил к сумке, молнию в зоне замочков, чтобы они не сдвигались, обметал теми же, одинаковыми по цвету с сумкой, нитками.
На турецкой таможне багаж Максима и Тарифы не проверяли. В аэропорту Батуми Максим увидел плачущих женщин – челночниц, объёмистые сумки которых перетряхивали грузинские таможенники, стараясь дотянуть досмотр до времени посадки в самолёт и зная, что тогда и им что-нибудь перепадёт. Тарифа подошла к таможеннику, что-то сказала, вложила ему в руку десятидолларовую банкноту, и их багаж поехал к самолёту. В аэропорту Домодедово все, в том числе Тарифа, получили свой багаж, конвейер остановился, а сумки Максима всё не было. Он пошел вдоль конвейера, вышел из здания и увидел свою одиноко стоявшую на грузовой тележке сумку и раздраженных грузчиков. Они чувствовали, что в сумке ценный груз, но, при кажущейся доступности, открыть её не могли. Максим, с трудом сдерживая себя, чтобы не сорваться, спросил, что случилось, почему он не получил багаж. Грузчики сверили квитанцию с багажным ярлыком на сумке, извинились за задержку, сказали, что конвейер уже не работает, и сумку придётся нести самому. На Ленинградском вокзале купили билеты на «Красную стрелу» и утром следующего дня были дома.
Куртки Максим передал на продажу через магазин знакомой по торговле сапогами директрисы, золото отнёс в пробирную палату на проверку, где на все изделия поставили 593 отечественную пробу, после чего, уже узаконенное, сдал на реализацию в ювелирные отделы Гостиного двора и Пассажа. Два месяца потребовалось, чтобы продать все куртки, золото ушло быстрее. Зашел Максим и в туристическую фирму, где его ждал за-граничный паспорт гражданина Российской Федерации. Он стал владельцем паспортов и гражданином двух государств, а хозяин турфирмы сказал:
- Твой паспорт пришлось получать мне самому в центральном офисе ОВИРа, чтобы не сорвать поездку целой группы туристов в Болгарию. Им уже выезжать, а твоего паспорта всё нет. Я думаю, что по какой-то причине ты на «крючке» у ФСБ.
Научно – производственное объединение, в котором Максим работал, к тому времени было почти всё раздроблено на части его управленцами. Он был в заводской столовой на обеде и уже допивал свой компот, когда к его столику подошла секретарша директора и сообщила, что главный инженер велел зайти к нему в кабинет.
- Садись поближе. Предстоит серьёзный разговор. Мы собираемся открыть еще одно акционерное общество закрытого типа – АОЗТ. Оно должно будет заниматься разработкой, внедрением в производство и изготовлением малогабаритного устройства для очистки сточных вод производства печатных плат. Работы будут финансироваться из госбюджета. Предлагаю тебе стать директором этого АОЗТ. Начинать придётся с нуля. То есть, написать Устав, подготовить всю необходимую по Закону об акционерных обществах документацию и зарегистрировать в Регистрационной палате. Понимаю, что ты должен подумать и поэтому твой ответ хочу услышать завтра.
Максим, работавший тогда уже ведущим инженером в одном из отделов, удивился такому неожиданному предложению. Отказаться? Он не слышал, чтобы от таких предложений отказывались. А вдруг они создают фирму – однодневку и могут его подставить, если пойдёт что-то не так? В лучшем случае он окажется без работы, в худшем может пойти под суд. Утром следующего дня он был в кабинете у Главного.
- Ну что, согласен?
- Согласен, но при условии, что директором буду оформлен по совместительству, а на основной работе останусь в той же должности. Думаю, что смогу совместить и то, и другое.
- Хорошо. За месяц успеешь открыть своё АОЗТ?
-Пока не знаю, но надеюсь уложиться в этот срок.
Через три недели Максим приступил к исполнению новых обязанностей.
Прошло полгода после поездки в Турцию, когда позвонила Тарифа и попросила приехать к ней. Максим приехал, рассказал о новой работе, о том, что у него теперь нет времени на «челночные» поездки.
- Тебе никуда ездить и не надо. Нужно открыть ещё одно, наше АОЗТ. Тогда, при наличии средств, можно возить на продажу помидоры из той же Турции, особенно весной, когда на рынках сумасшедшие цены на фрукты и овощи. На счете твоей фирмы есть свободные средства?
- Нужно подумать, но я должен решать такие вопросы с соучредителями. В соучредителях у меня генеральный директор, главный инженер, главный конструктор и главный технолог. Все главные, без них никак.
Под десять процентов с каждой сделки соучредители согласились на эту авантюру. Максим открыл еще одну фирму, в которой Тарифа стала Генеральным директором, а он её заместителем. Со счета своего АОЗТ он снял средства для закупки первой партии помидоров и перечислил как беспроцентную ссуду на развитие новой фирмы.
И вот прибыла первая партия, а помидоры заморожены. Что делать? Пока курил, вспомнил, что договор с турками официальный и застрахован в Ингосстрахе, а это значит, что все претензии к поставщику будет рассматривать Международный Арбитражный суд в Брюсселе. Сообщили о случившемся туркам. Те обещали примерно наказать водителей, ради экономии топлива заморозивших товар, на следующий день загрузили и отправили новую партию помидор в счёт испорченной. Замороженные помидоры, пока не потекли, отвезли на свалку. За несколько дней до первого весеннего праздника, 8 Марта, помидоры второй, не замороженной партии, были успешно размещены на нескольких рынках. Торговля шла бойко. Продавцов не хватало. Пока подыскивали недостающего продавца, Максим сам встал за прилавок. К нему сразу выстроилась очередь.
- Красивые у вас помидоры. Откуда они?
- Из Турции.
- Вы похожи не на рыночного торговца, а, скорее, на научного работника.
- Что же, и научные работники в наше время бывают безработными.
- Я сама здесь торгую, но решила взять помидоры у вас, а вы подходите ко мне за солёными огурчиками и квашеной капустой. Видите в конце очереди женщину? Имейте в виду, это заместительница директора рынка. Положите ей помидоры покрасивее и с перевесом, но небольшим, чтобы не вызвать подозрений.
Максим поблагодарил за науку и продолжил успешную торговлю. Если помидоры начинали портиться, и их не удавалось сохранить, к торговле подключались члены обеих семей. Когда все помидоры были проданы, он и Тарифа подсчитали выручку, распределили свои доли и, после обмена на валюту, перечислили в Турцию деньги на следующую партию. Соучредители, получив каждый свою часть прибыли, были довольны, Максим тоже. Июнь месяц. Максим с Тарифой встретили очередную машину, сели в кабину рядом с водителем – турком и поехали на овощную базу для выгрузки помидор на арендованную площадь склада. Почти подъехали к базе, когда их машину обогнал красный ВАЗ-2106 и остановился перед турецкой машиной. Из него выскочили два здоровяка - азербайджанца, рванули дверцу кабины со стороны пассажиров.
- Выходите, быстро!
Первой из кабины спустилась Тарифа, за ней спрыгнул Максим. Только он встал на землю, как получил резкий удар в голову. Максим рванулся наверх, в кабину, но, схваченный за куртку, которая затрещала по швам, вынужден был спуститься вниз, где получил еще удар прямым в голову. Приказали сесть в их машину.
- Не отдашь половину груза по той цене, которую мы предложили, поедешь с нами за город. Там пристегнём тебя наручниками к батарее, посидишь несколько дней, может и согласишься.
- Прежде, чем ударить, спросили бы сначала, как меня зовут. Я вообще не в курсе, о чем вы говорите.
Говоря это, Максим был спокоен как олимпиец, ему казалось, что всё происходит вовсе не с ним.
- Ах, так, тогда мы с тобой разберёмся, Тарифа! И продолжили, обращаясь к Максиму:
- Нам нужны деньги для общака, часть которого отчисляем на войну в Карабахе. Тарифа сказала, что с нашими условиями не согласен её компаньон. Это ты?
- Да, это я, но никакого разговора со мной не было.
- Тогда сейчас поедете на овощебазу за нами, а там посмотрим…
Еще не закончилась последняя фраза, как раздался скрип тормозов. Два УАЗ-469 воинского образца резко остановились, из них вышли омоновцы в тогда еще зелёной военной форме, с зелёными касками на голове и автоматами в руках, распахнули дверцы машины азербайджанцев, приказали всем выйти, положить руки на кузов машины, ноги ударами сапог заставили раздвинуть намного шире плеч. Когда выходили из машины, азербайджанцы умоляли молчать. Максим решил не связываться с ними.
- Нас вызвал диспетчер овощебазы. Сказал, что возле машины с иностранными номерами драка. Что произошло?
- Ему показалось. Мы просто громко разговаривали, размахивая руками, и никаких претензий друг к другу больше нет.
Омоновцы спросили у турка, что он видел, тот ничего объяснить не смог. Они обыскали Максима, Тарифу, азербайджанцев и их машину и уехали. Максим и Тарифа поднялись в кабину к турку, ВАЗ-2106 сорвался с места и куда-то умчался.
«Всё, что случилось, это сигнал свыше. Наверное, я занимаюсь не своим делом», подумал Максим и сказал Тарифе:
- Ты меня подставила. Больше работать с тобой не смогу. К сентябрю, когда подойдёт срок, всю сумму ссуды возвратишь на счет моего АОЗТ. И не вздумай скрыться. Наша фирма под защитой ФСБ, а не бандитской «крыши». Тебя найдут даже за рубежом.
Ссуда была возвращена в срок. Акционерное общество, директором которого был Максим, через два года пришлось закрыть, когда на экологические разработки перестали выделять средства из госбюджета. Такие были времена.
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Понедельник, 06 Окт 2014, 20:46 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Четверг, 03 Июл 2014, 19:03 | Сообщение # 15 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | Цитата ofelia ( ) Боже мой!! Не верю своим глазам! Мы жили в Кап.Яре с 1960 по 1964 год.
Бывают же такие совпадения! Действительно, мы можем считать себя дважды земляками. Еще и по времени совпало.
Желаю творческих успехов. С уважением, Станислав.
|
| |
| |
| ofelia | Дата: Четверг, 03 Июл 2014, 23:05 | Сообщение # 16 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1726
Статус: | Цитата Станислав_Ластовский ( ) Еще и по времени совпало.
Даже по времени?? Вот это дааа!
Может и проходили мимо друг друга. Городок-то малюсенький был))
С уважением, Ирина.
Мечтать нужно и очень полезно! Мечты сбываются - я знаю точно!
Ссылка на мою страничку:
http://soyuz-pisatelei.ru/index/8-739
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Четверг, 03 Июл 2014, 23:23 | Сообщение # 17 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19711
Статус: | Цитата Станислав_Ластовский ( ) ТАКИЕ БЫЛИ ВРЕМЕНА
Станислав, вы пишете так достоверно, как будто, пережили всё это сами.
Очень хороший рассказ. Но я считаю, что вашему ЛГ крупно повезло. Всё могло сложиться куда печальнее.
Мила.
Играть со мной - тяжёлое искусство!
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Пятница, 04 Июл 2014, 17:57 | Сообщение # 18 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | Здравствуйте, Мила, спасибо за оценку. Ваше мнение для меня важно и ценно. И только вам скажу по секрету, что все эти истории произошли со мной. Я придумал имя герою только для того, чтобы иметь возможность для маневра, и при этом никого не обидеть.
С уважением, Станислав.
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Пятница, 04 Июл 2014, 19:33 | Сообщение # 19 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19711
Статус: | Цитата Станислав_Ластовский ( ) Я придумал имя герою только для того, чтобы иметь возможность для маневра, и при этом никого не обидеть.
Да... В нашем деле главное манёвры.
Вы прямо, как настоящий генерал.
Перечитываю ваших "Выковыренных"... Слава Богу, сама я не поспела к этим страшным временам, попозже родилась, но мама и бабушки обе, которые всю блокаду были в Городе, очень много рассказывали.
Спасибо вам. У вас очень хорошие рассказы. Такое впечатление, что не читаешь, а кто-то, хорошо знакомый, сидит рядом и тихонько, неспешно рассказывает. 
Играть со мной - тяжёлое искусство!
Сообщение отредактировал МилочкаТ - Пятница, 04 Июл 2014, 19:34 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Среда, 09 Июл 2014, 06:54 | Сообщение # 20 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | УЛИЦЫ. КАК НАЗОВЁШЬ...
Улицы, в названиях которых использованы имена числительные, есть не только в Нью – Йорке, но и в Петербурге.
Двадцать девять линий пересекают Васильевский остров с юга на север. Строго говоря, это не улицы. Они первоначально планировались и строились как каналы «Северной Венеции». После обмеления каналы были признаны неперспективными и в 1770 годах засыпаны. На их месте образовались улицы, стороны которых и есть номера линий, соответствующих правому и левому берегам каналов.
Десять Советских улиц получили новое название в 1923 году. До переименования они назывались Рождественскими по названию церкви Рождества Христова, разрушенной в 1934 году.
Пятнадцать Красноармейских улиц раньше назывались Измайловскими. В середине восемнадцатого века они были названы по числу казарм лейб – гвардии Измайловского полка. В каждой казарме размещалась одна рота, поэтому улицы первоначально так и назывались: улица Первой роты Измайловского полка, улица Второй роты Измайловского полка, и так далее. В девятнадцатом веке названия сочли слишком длинными, и улицы стали называть Измайловскими. В 1923 году они были переименованы в Красноармейские.
Кроме этих улиц в городе есть девять Верхних переулков и семь предпортовых проездов.
В восьмидесятые годы двадцатого века в новостройках Невского района на правом берегу Невы появился проспект Пятилеток. Старшее поколение еще помнит сталинские и советские пятилетки, которые они выполняли досрочно, перевыполняли и даже успевали справиться с пятилеткой за четыре года. В двадцать первом веке вряд ли кто будет помнить об этих пятилетках. Не получилось бы так, что, следуя городским традициям, будущие улицы в новостройках назовут проспектами Шестилеток, Семилеток, Восьмилеток, и так до существующего проспекта Ветеранов.
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Среда, 09 Июл 2014, 06:59 |
| |
| |
| ofelia | Дата: Понедельник, 14 Июл 2014, 22:45 | Сообщение # 21 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 1726
Статус: | Цитата Станислав_Ластовский ( ) УЛИЦЫ. КАК НАЗОВЁШЬ...
Прочла Ваш рассказ, Станислав!
Очень познавательно! Уверена, что он будет интересен не только Ленинградцам 
С уважением, Ирина.
Мечтать нужно и очень полезно! Мечты сбываются - я знаю точно!
Ссылка на мою страничку:
http://soyuz-pisatelei.ru/index/8-739
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Среда, 16 Июл 2014, 06:08 | Сообщение # 22 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | Спасибо.
|
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Среда, 16 Июл 2014, 06:14 | Сообщение # 23 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | ВОТ И ПОБЕЖАЛ
Максим дописал последнюю страницу пояснительной записки к дипломному проекту и решил, что к рецензенту отнесёт её позже.
Пришло время подводить итоги обучения, а ему всё еще снится кошмар вступительных экзаменов. Учился он в институте на вечернем факультете. Пять лет, отработав смену, торопился на учебу, четыре раза в неделю слушал лекции, выполнял лабораторные работы, участвовал в практических семинарах. Домой возвращался в одиннадцатом часу вечера. В свободные от учебы дни нужно было помочь жене по хозяйству, погулять с сыном, постирать пелёнки. Когда гулял с сыном, если тот был в коляске, читал конспекты лекций. Свободного времени не было. После сдачи последнего экзамена трудился над дипломным проектом, готовился к его защите. Для выполнения дипломного проекта получил полугодовой оплачиваемый учебный отпуск. Чертежи успел сделать в рабочее время до отпуска. Пояснительная записка почти готова. На работу идти не нужно. Неожиданно на Максима словно обрушилась масса свободного времени. Жена на работе, сын в детском саду. Вечером, когда все собираются дома, время летит быстро, а днём тянется со скоростью пояснительной записки, которую, казалось, никогда не допишет. Он отоспался за пять лет недосыпов, увидел фильмы, которые не досмотрел, успел уже соскучиться по работе.
Максим отложил в сторону пояснительную записку и посмотрел в окно. На деревьях проклюнулись первые листочки. Весна. Окно их восемнадцатиметровой комнаты, они тогда жили в коммунальной квартире, выходило на задний двор. За высоким кирпичным забором был виден корпус родильного дома, а слева, за железной оградой и утеплёнными трубами парового отопления, пока деревья еще не обзавелись густой листвой, можно было увидеть часть спортивной площадки средней школы, бывшей когда-то гимназией. По площадке неторопливо бежал человек. Он явно ни с кем не соревновался, круг за кругом бежал в одиночестве и, похоже, для собственного удовольствия. Максим вспомнил, что на работе кто читал, кто с интересом перелистывал книжку – брошюру новозеландского бегуна Лидьярда и его друга – врача «Бег ради жизни», который в России стали называть «бег трусцой».
Свободное время и кеды есть. Захотелось самому попробовать. Пробежал несколько кругов по спортивной площадке и пришкольному саду. На следующий день повторил попытку и почувствовал, что может увеличить нагрузку. С пятнадцатиминутной пробежки постепенно перешел на получасовой ежедневный бег. Прошла неделя. Бегать на ограниченном пространстве школьной спортивной площадки стало скучно, и он побежал по городским улицам. Досаждали собаки, еще не привыкшие к виду бегунов, особенно мелкие «тявкалки», которые старались догнать с явным желанием вцепиться в лодыжку. Крупные собаки вели себя в соответствии со своим темпераментом и воспитанием. Доги посматривали с высокомерным презрением, московские сторожевые – равнодушно и как бы сплёвывая свисающую с нижней губы слюну, шотландские овчарки приветливо помахивали хвостом. Опасаться нужно было ротвейлеров, коварных немецких овчарок и любых дворняжек. Опыт пришел постепенно, а в первые месяцы занятий бегом он, увидев приближающуюся навстречу или идущую параллельным курсом собаку, сбавлял скорость, переходил на прогулочный шаг, и лишь когда был уверен, что собака не бросится за ним в погоню, продолжал бег.
В их квартире не было горячей воды. После пробежки, поднявшись на пятый, последний, этаж без лифта, Максим снимал промокшую насквозь футболку, шел на кухню, сгибался над раковиной и холодной водой из-под крана обливал и обтирал грудь, живот и спину, где мог достать. Жена говорила, что от него пахнет псиной, но терпела. Через несколько месяцев к бегу приобщился сосед по квартире. Он бегал по выходным дням. В одну из суббот они бежали мимо гастронома. Было около одиннадцати утра. Продажа спиртных напитков начиналась в одиннадцать часов. У входа в магазин, в ожидании открытия винного отдела, стояла и что-то обсуждала группа желающих похмелиться. Один из них хриплым голосом крикнул:
- Ребята, не торопитесь, «малыши» еще не проснулись, - он имел в виду «маленькие», 0,25 литровые, бутылки водки.
Защитив диплом, Максим продолжал бегать по утрам, вставая на час раньше, чем обычно. В дни, когда по разным причинам не удавалось побежать, словно чего-то не хватало. Регулярный бег стал необходимостью. К бегу захотели приобщиться некоторые коллеги. Однажды подошел Сергей Морев.
- Врачи у меня обнаружили порок сердца и после лечения рекомендовали умеренные физические нагрузки. Хочется попробовать бег трусцой.
Максим был рад любому, приобщившемуся к бегу «ради жизни».
- Я считаю, что нужно попробовать. Если понравится и захочется бежать, беги. Если почувствуешь, что не твоё, попробуй заняться другими видами физкультуры.
В первый день Морев с трудом обежал свой длинный многоквартирный семиэтажный дом, постепенно увеличивал дистанцию и через несколько лет принял участие в весеннем тридцатикилометровом марафоне, посвященном Дню Победы.
Максим, просматривая взятый в библиотеке журнал «Физкультура и спорт», узнал, что японцы рекомендуют бегать через день, чтобы не накапливалась усталость. Принял это к сведению, начал бегать через день, а по выходным увеличил время бега до часа. Когда возвращался домой после часового бега, к его удивлению, вместо усталости чувствовал необъяснимую эйфорию. К тому времени он жил в однокомнатной квартире в другом районе города. Когда поднимался на восьмой этаж, лифтом не пользовался. Удивлённым соседям говорил, что лестницу рассматривает как тренажер. Когда Максима спрашивали, зачем ему нужен бег, он отвечал, что просто однажды у него появилось неожиданно много свободного времени, вот и побежал, а потом было уже не остановиться.
В один из морозных, но бесснежных дней поздней осени, он вышел на часовой бег, как обычно, в тренировочном костюме, кедах и в старой брезентовой ветровке. Бежать по тропе вдоль линии железной дороги было необычно легко. Пробежав половину десятикилометровой дистанции и возвращаясь обратно, понял причину этой лёгкости.
Навстречу дул сильный холодный ветер, а он под трусы не надел плавки. Пришлось бежать, одной рукой прикрывая причинное место. Когда его обгоняла утренняя электричка, ему казалось, что все смотрят из окон и видят, как он бежит, размахивая одной рукой, а другую руку прижимая к паху. Максим вспомнил слова песни из фильма Последний дюйм: «какое мне дело до всех до вас, а вам до меня…», продолжил бег, повторяя их про себя, и уже не думал, что пассажиры электричек обращают на него внимание. Домой он возвратился с заледеневшей на спине курткой, ничего себе не отморозив.
Максим не знал, что будет бегать трусцой двадцать два года, прекратит бег, когда купит земельный участок с домиком и, работая на нём, решит, что этой нагрузки ему достаточно, потом поймёт, что это не оправдание лени, увлечётся скандинавской ходьбой и в семьдесят пять лет будет ходить с финскими палками не меньше часа в день, а по средам плавать в бассейне.
Со временем бег трусцой назовут бегом к инфаркту, но он будет считать, что они не совсем правы.
Сообщение отредактировал Станислав_Ластовский - Четверг, 17 Июл 2014, 13:32 |
| |
| |
| Станислав_Ластовский | Дата: Четверг, 17 Июл 2014, 17:21 | Сообщение # 24 |
|
Постоянный участник
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 125
Статус: | МилочкаТ, на портале СП обнаружил Людмилу Тихонову Вконтакте. К сожалению, оказалось, что это не Вы. Завтра вылетаю на недельку в Болгарию. По возвращении продолжу знакомство с Вашим творчеством.
С уважением, Станислав
|
| |
| |
| Мила_Тихонова | Дата: Четверг, 17 Июл 2014, 17:29 | Сообщение # 25 |
|
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 19711
Статус: | Цитата Станислав_Ластовский ( ) Завтра вылетаю на недельку в Болгарию.
Это же замечательно! Привет Золотым Пескам!
В контакте - https://vk.com/id232146024
Но я там почти никогда не бываю, как и в Одноклассниках. Гораздо проще общаться здесь, а если приватно, то - milochkat@mail.ru
А это мои попытки писать прозу
http://soyuz-pisatelei.ru/forum/35-6525-1
Играть со мной - тяжёлое искусство!
Сообщение отредактировал МилочкаТ - Четверг, 17 Июл 2014, 17:34 |
| |
| |
