| Мисник-Латушко | Дата: Понедельник, 15 Окт 2012, 13:43 | Сообщение # 1 |
|
Группа: Удаленные
| Елена Мисник-Латушко - учитель английского языка. Живёт в Беларуси, в г. Слуцке. Работает с детьми. Пишет стихи для детей. Эти записки - единственная работа в прозе - были написаны несколько лет назад, изначально без намерения публиковать их. Написаны на основе реальных событий, чтобы поведать о них друзьям и близким.
ЗАПИСКИ ПЛЕННЫХ ПРАКТИКАНТОВ
Вернувшимся из лагерей посвящается
Записка номер ноль, пояснительная
Возвращая студентам отчёты по практике, заведующая сказала мне:
– Будет лучше, если ваш отчёт останется у меня. ТУДА будут снова отправлены люди, и этот материал не должен получить огласку.
Записка первая
ПОСЛАНЦЫ ДОБРОЙ ВОЛИ
– Ну вот, туда и поедете! – заключила заведующая практикой и лучезарно улыбнулась, как будто нам предстояло путешествие на Багамские острова.
Из её предыдущих слов мы с Кри уяснили, что место было выбито для нас невероятными усилиями, но от нас довольно и восторженных глаз, чуть подмоченных благодарностью.
До Багамов ехать всего ничего – полтора часа на электричке и ещё полчаса на маршрутке! Сие транспортное средство и выгрузило сумки и тела практикантов прямо в лесу. Тела эти порядком растрясло, но свойственная молодости бодрость духа в них ещё сохранялась.
… и была растоплена июлем лишь через четыре часа ожидания под раскалённым солнцем. Юных педагогов было много, лагерь большой, и не так-то просто всех рассортировать.
– Этих не берём! Эти пускай уезжают… Кроме мальчика в белой майке. Его мама… – и крик суетливой объёмной тётеньки перешёл в неразборчивый шёпот.
Забракованные, поджаренные на солнце тела подобрали свои сумки и, бубня, побрели прочь с территории лагеря.
А мы с Кри оказались такими же счастливчиками, как и «блатной» мальчик в белой майке. С Кри мы уже два года повсеместно вдвоём. Несмотря на то, что, находясь рядом, являем собой весьма контрастную картину. Я высокая – Кри маленькая, у меня длинная коса – у Кри короткие волосы, я кудрявая брюнетка – Кри блондинка с прямыми волосами. В общем, как будто нарочно кто-то нас поставил рядом, чтобы посмотреть, как это всё будет выглядеть. Однако кое-что нас всё же объединяло. За два года у нас «выровнялись» выражения лиц и стали совсем похожими – это было видно даже на совместных фотографиях. С них одинаково серьёзно смотрели Кристинины голубые и мои зелёные глаза, одинаково ровно держали мы спины, и даже смеялись одинаково. В группе за нами закрепился имидж деловых «хорошисток», которые, тем не менее, до красноты смеются целыми днями над вещами, остальным людям непонятными. Две наши фамилии однокурсники и преподаватели произносили почти слитно, как будто писались они через дефис.
Итак, с Кри мы всегда за одной партой в колледже; после колледжа – за одним столом в библиотеке, потом вдвоём дома над учебником из разряда «один на всех». В выходные вдвоём на лавочке в парке; в каникулы – на соседних полотенцах на пляже у реки. А сейчас – вот повезло! – в соседних креслах приехали в эту благословенную глушь, и вот – распределены воспитателями в один отряд.
Моя рука дрогнула в первый раз, когда я ставила подпись в документе, подтверждая, что отвечаю головой за жизнь двадцати семи юных отроков, которые прибудут завтра поутру. Я замялась, засомневалась, пробормотала что-то про свой всего лишь девятнадцатилетний жизненный опыт, но очередь педагогов зашипела и заторопила – люди с утра ничего не ели!
Кри проявила, как всегда, бОльшую сдержанность и подписала быстрее – со вздохом и без пререканий.
Записка вторая
ТАМ, ГДЕ СКАЗКА СТАНОВИТСЯ ПЫЛЬЮ
Директриса, Замша, Старшая, Пожарник, Завхоз и Физрук – таков был состав местной администрации, в чьи чуткие руки были отданы мы, «зелёные» практиканты. На первой же планёрке нас, несколько десятков воспитателей, в числе которых были и зрелые педагоги – нас всех тщательно обработали и как следует запугали.
Директриса старалась держаться почтенной благодушной женщиной. Чёрную же работу по устрашению новеньких выполняла её заместитель – сокращённо Замша – та самая суетливая тётенька, взявшая под крыло мальчика в белой майке. Замша была круглая; она была обладательницей круглого лица, на котором всегда беспокойно и возмущённо блестели круглые глаза. Старшая Воспитательница была рангом ниже, но выполняла, в общем, те же функции; да и внешне мало отличалась от Замши. Пожарник и Физрук были причислены к лицам административным уже потому, что являлись мужчинами – а их, как известно, в педагогической сфере нехватка.
– Запомните. Как только. Открывается сезон. На территории лагеря. Появляется. Добрая сотня алкоголиков, наркоманов и уголовников. Ваша задача. Беречь от них детей. Особенно с наступлением сумерек. И во время дискотеки, – сообщил Пожарник – бодрый дядька в красных штанах, и с лицом в тон штанам.
В лагере работали два милиционера – эти крепкие молодцеватые парни сидели тут же, на планёрке, и, как нам позже стало ясно, славно проводили в лагере время. Заявление Пожарника по поводу наркоманов и уголовников, видимо, их не касалось, поскольку безмятежные лица их продолжали сохранять спокойствие отдыхающих.
Мы с Кри поднапряглись и настроились, в случае опасности, оборонять детей своими силами. На себя надеяться – оно как-то надёжнее!
Далее Пожарник рассказал несколько страшных историй о возгораниях в лагерях по вине воспитателей.
Мы с Кри поднапряглись ещё немного и решили денно и нощно следить за пожарной безопасностью.
Тридцать комплектов постельного белья, оторванных от сердца свирепой Кастеляншей, в зубах не принесёшь. А ещё одеяла!
– Каждому положено одно байковое и одно шерстяное одеяло. Я вам вместо одного шерстяного выдам лишнее байковое… Себе запишу…– деловито жужжала заведующая бельём.
Лагерные мужчины были заняты перетаскиванием белья для своих отрядов, любезно предоставив нам самим толкать тележку в центнер весом с горой простыней, под проливным дождём по раскисшему «серпантину».
Много разных слов можно было услышать от двух хилых и мокрых педагогов, стоящих у опустевшей тележки над тем, что было лужей, до того как её полностью впитали белые выглаженные комплекты.
Но – опять повезло – этого никто не слышал, и мы, воровато оглядываясь, доволокли простыни до нашего домика – пустого и с гулким деревянным полом, с одними только кроватями и тумбочками в нескольких огромных голых комнатах, выкрашенных в больничный цвет. Эта домашняя обстановка утром оживёт и зажужжит, как улей. А пока мы для «пчёлок» неистово стирали и сушили утюгом простыни и пододеяльники.
В окна и запертые на ночь двери раздался бешеный стук, разносившийся по дому, как по пустой деревянной коробке, когда мы уже мирно попивали валерьянку, сидя на своих кроватях, составленных буквой «Г» в тесной комнатке воспитателей.
– Уголовники, – утешила я Кри, взглянув в её встревоженные глаза.
– Наркоманы, – храбро откликнулась Кри.
И мы обе поняли, что обречены вдвоём здесь, как в Брестской крепости, держать оборону и не сдавать ни пяди. «Лишь бы не подпалили», – думалось только.
Когда всё утихло, в комнату воспитателей, отделанную и обставленную под тюремную камеру, прокрался тревожный сон.
Записка третья
ПРОМЫВКА №2
«Вас там слушаться никто не будет», – по дороге на планёрку я хмуро вспоминала напутственные слова Кристининого папы, педагога со стажем. «Почему это?» – обиженно приосанились мы с Кри, привыкшие к статусу строгих студенток-отличниц.
«У Лены голос детский, а Кристина малАя», – в виду имелся мой пионерский альт и Кристинин рост.
В зал для собраний уже набилась куча педагогов как подросткового, так и более степенного вида.
Сначала постращали санстанцией – этаким Змеем Горынычем, которому все регулярно приносят жертвы, но победить никто не может. Потом Физрук рассказал о том, как в водоёме возле лагеря утонули в водовороте два мастера спорта по плаванию, а также предупредил, что туда периодически лазят ушлые воспитанники.
Мы с Кри поднапряглись ещё немного и мысленно пообещали грудью стоять, но в сторону воды своих не пускать.
– Поскольку. Большинство практикантов. Слабо отличаются от своих подопечных. Всем носить бэджики. Чтоб было видно. Кто где. Вас должны слушаться, – это была громогласная речь как всегда бодрого и свежего Пожарника.
Затем нам, троглодитам, категорически запретили есть пищу воспитанников (видимо, были прецеденты, хотя поначалу нас это не насторожило). Не полагались нам также полдники и второй ужин. И не сметь принимать в дар еду, которую детям привозят родители! Я хотела внести предложение сделать надпись «Не кормить!» прямо на наших бэджиках, но тему уже сменили.
Мы с Кри поднапряглись ещё немного и поклялись костьми лечь, но детей не объедать.
– Постели детям, надеюсь, застелены? – ядовито вставила Старшая. – Дети едут!
Если существуют соревнования по расстиланию простыней и вдеванию подушек и одеял в наволочки и пододеяльники, то мы с Кри теперь могли бы там быть членами жюри. Двадцать семь постелей за считанные минуты – это ого-го!
Это ноющая трёхдневная боль в руках и спинах, неповторимый вкус пыли во рту и устойчивая неприязнь к белому цвету. И чего так с бельём не заладилось…
Хотелось есть. Детей объедать – ещё чего! Еды тут купить негде, но кормить нас должны ведь по-человечески.
… думали мы, пока не остались голодными после столовки в третий раз. Еле тёплая жижа неопределённого цвета под названием «ленивые голубцы» из лагерного рациона запомнилась больше всего, потому что после такого обеда сильно ждали ужина и старались сберечь остатки энергии.
… которая в наших организмах больше не задержится с того момента, когда из автобусов, восторженно гогоча, высадится жизнерадостный десант.
Записка четвёртая
БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ
– А я тоже с вами, – с улыбкой протянула высокая миловидная блондинка с большими глазами, когда мы с Кри, уже без сил, сидели возле домика ещё только в ожидании приезда воспитанников. С нежностью глядя на нашу коллегу, мы невольно подумали о том, как пригодилось бы «я тоже с вами» вчера. Когда возили, стирали и утюжили. И сегодня, когда бегали, охали и застилали.
Впрочем, Лера нам понравилась. Она производила впечатление человека неглупого и серьёзного. И если уж жизнь тут зарядила такая, что надо быть и носильщиками и прачками, то вдвоём с Кри мы долго не протянем. Третий воспитатель тоже ещё учился, только на курс старше нас, и в университете. Правда, с детьми «живьём» не работал ещё. В отличие от нас, колледжских, которые уже год как вели уроки у школьников. Это, несомненно, подбадривало – всё же не такая уж мы зелень!
Воспитанников наша «казарма» привела в куда больший восторг, чем нас. Впрочем, они бы и под открытым небом жили, лишь бы подальше от опостылевшего города и родительского контроля.
– А тут купаться есть где! – радостно восклицали детишки тринадцати и четырнадцати лет, пружинисто подпрыгивая на кроватях. Мы все трое, в добавление к предыдущим напрягам, поднапряглись после этого возгласа ещё немного.
До отказа напичканный правилами техники безопасности, отряд под бдительным надзором трёх пар глаз двигался к столовой, куда входили «порциями», строго по приглашению армянина средних лет – столовского начальника.
Тогда мы и поняли, что до этого жили вольготной жизнью и объедались, как волы. Теперь, зорко следя, чтобы наши малютки хорошо ели, не кричали, не дрались и не бросались котлетами в товарищей, мы еле успевали поесть сами. Когда последний наш едок выходил из столовой, за ним выскальзывали мы с куском в горле, едва успев прихватить стопку хлеба. Голод не тётка.
В первый же день наших воспитательских манипуляций к нам нагрянули с визитом наши с Кри товарищи. Уезжая, мы радушно звали их в гости. И вот, беспокойно оглядываясь – не отбился ли кто от воспитанников – мы вели почти сытый отряд из столовки, пряча в рукавах куски хлеба, нервно при этом соображая, что нам ещё предстоит сделать в ближайшие десять минут, чтобы не навлечь на себя праведный гнев начальства. На горизонте замаячили знакомые и, как всегда, счастливые лица – Миша и Коля как-то умудрились найти нас на этом безбрежном лагерном архипелаге.
Пока наши ребятки резвились в доме, мы вели разговор, то и дело прерываемый репликами воспитанника Жени Маленького (который был самого низкого роста из всех наших Жень). Он добросовестно усвоил мои слова «Запомни: твоя шея – моя шея». И теперь, ненадёжно повисая одним пальцем на турнике, радостно заявлял мне: «Елена Николаевна, ваша карьера – на волоске!»
Из домика раздался страшный вопль, леденящий кровь.
– Что случилось?
– Мы играем в больницу, – ответила комната мальчиков.
– Почему кричите?
– Саша не хотел, чтоб ему делали вскрытие.
На этом посещение нас друзьями было завершено и составило двадцать минут. Для сравнения можно отметить, что дорога к нам и обратно занимала четыре часа.
После чего меня поманил пальцем старший Физрук и по-доброму предупредил: «Посещение воспитателей в лагере нежелательны».
Записка пятая
«… ТОЛЬКО ПУЛИ СВИСТЯТ ПО СТЕПИ»
На лагерь опустился вечер, предвещая первую ночёвку с детьми.
Нам удалось главное: мы успели запомнить, какие 27 – наши, и какие 900 – не наши. Ребятам было весело оттого, что они будут ночевать не у себя дома – в детстве ведь это всегда так интересно. Мы бы тоже веселились – всё-таки сами от подростков недалеко успели уйти. Но на шее камнем повисло и комом к горлу подступало воспоминание о вчерашней подписи в документе. Родители нам троим доверили двадцать семь душ – там, где лес, водоворот, наркоманы и уголовники…
Бдительно следя за процессом подготовки ко сну – умывальники были на улице, возле домика – мы по головам считали входящих в корпус. Заперев дверь на ключ, мы уложили ребятню по кроватям и у себя в комнате принялись точить хлеб с чаем без сахара, который взять из дому забыли.
Была в этом какая-то студенческая лирика…
Тут в главную дверь корпуса замолотили.
– Нарко…– начали мы хором, но услышали пронзительный крик Старшей Воспитательницы. Она и вожатый седьмого отряда совершали послеотбойный обход всех корпусов – проверяли на предмет буйного поведения после одиннадцати.
– Вы что, не знаете, что дети должны уже спать?!! – загорланила она, когда мы впустили их в дом. – Почему дети не спят?!! – кричала она, выкатив глаза, и на этот истошный вопль повысовывались из всех комнат.
– Мы всех уложили…
– А они ходят!!! Чтоб я этого не видела!!!– исходила криком Старшая – так, что я начала всерьёз опасаться за её здоровье.
– Что было в комнате? – спросили мы у мальчишек после долгожданного всеми ухода проверяющих.
– Мы лежали по кроватям, разговаривали тихо, а этот вожатый стал светить в окно фонариком, подозвал Андрея – он его знает. И сказал, чтоб Андрей позвал воспитателя. Андрей пошёл вас звать, а вожатый закричал Старшей: «Лариса, иди посмотри – у них дети ходят по комнате!» И она увидела Андрея у двери…
И так это было бесхитростно рассказано, как на духу, что мы почему-то не сомневались в правдивости рассказа детей. Но было непонятно, зачем двоим взрослым разыгрывать такой спектакль. Мы ведь ещё никому тут не успели сделать ни хорошего, ни плохого.
Только позже мы поняли, что и это была часть программы по промывке мозга.
Записка шестая
КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО?
На втором тихом часе, как и на первом, мы своим детишкам разрешили не расстилать постели – всё же не такие они у нас малыши, чтобы спать с двух до пяти. Но им было настрого наказано находиться на своих кроватях. Девчонки сладко посапывали на подушках или мирно гадали о любви, а мальчишки были полны кипящей энергии. Счастье так и булькало в них во время тихого часа. Лера придумала занимать их чтением. Мы с Кри вначале повеселились над этим наивным намерением, но и напрасно.
Заглянув в комнату мальчиков, мы увидели наших парнишек, смирно сидящих на своих кроватях с открытым ртом, и Леру с книжкой «Удивительные факты» – о том, сколько иголок у дикобраза, как растут сталактиты, почему негры чёрные, и тому подобное в том же духе.
Запертая дверь корпуса, по традиции, загрохотала.
Это прямо какой-то «дом с привидениями», как в романе….
Старшая ворвалась, как тайфун, пролетела по комнатам (мне показалось – на метле – но, может, показалось) и выскочила прочь.
– Вас Замша требует в кабинет! – сообщили нам через 10 минут.
Мы решили послать меня.
В последующие 15 минут я наблюдала, как округляются ещё больше, рискуя вывалиться из орбит, Замшины глаза.
– В тихий час постели должны быть расстелены – это не ясно?!! – доносилась до меня слюна начальницы. Мне пригрозили отрицательной характеристикой и почему-то санстанцией.
По возвращении, я увидела Кри, которая чертила маркером календарь, где на двух датах уже красовались чёрные кресты. Календарь безмолвно был повешен над нашими кроватями, на голой зелёной стене.
В главную дверь снова постучали.
Может, это дверь у нас неудачная? Или корпус попался какой-то заговорённый?..
Вне себя от радости и нетерпения принять гостей, я вприпрыжку поскакала открывать.
– А я к вам на кофе! – по-жениховски улыбаясь, бодро сообщил Физрук номер три – самый младший из трёх.
Мы уже знали, что лагерные джентльмены, будучи в меньшинстве по отношению к местным дамам, любили совершать набеги на дамские припасы. Они пребывали в твёрдой уверенности, что их визит осчастливит любую скучающую в лагере барышню. И барышни, в общем, с восторгом их подкармливали.
Однако в нашей скромной обители голодающему не готовы были предоставить пищу и кров, поскольку нам
а – скучать не приходилось,
б – самим есть было нечего,
в – хотелось в Тимбукту.
– Кофе не держим, – эта сермяжная лагерная правда была последним, что услышал Физрук номер три перед тем, как увидел закрытую дверь.
После ужина в лагере начиналась отчаянная «звонилка». И дети, и воспитатели, спотыкаясь, наперегонки бежали к местной АТС – прямо на территории лагеря – и выстраивались в гигантские очереди у двух кабинок. Кабинки всхлипывали, жаловались на невыносимую еду, хотели к маме.
На планёрках нам строго приказывалось предотвращать детские жалобы родителям, особенно на столовую. Только не говорилось, как именно это делать – привязывать воспитанников в корпусе к кроватям или же просто заклеивать им рты.
Нам с Кри тоже хотелось позвонить домой. И у самой кабинки мы вдруг поняли, что всё это так наивно и смешно, и никому не расскажешь. И никто, никто не может здесь помочь, и раньше срока отсюда не уйти, не сбежать, и в диплом нужна отметка какая-нибудь… Никому не пожалуешься – нет – никто не защитит. Мы сами должны защищать – у нас двадцать семь детей.
А родственники – ТАМ, за ограждением – думают, что свежий воздух, новая обстановка и немного практики – это так чудесно и мило, и по-юношески романтично – такая славная пионерская атмосфера!
И осознание этого придавило грузом одиночества и тоски, и пониманием того, что педагоги из нас негодные. И что в ближайшие двадцать два дня нас никто, кроме друг друга, не поймёт.
В ожидании своей очереди, мы невольно слушали откровения нашей колледжской однокурсницы Кати. Звонила она, похоже, не маме:
– Да, каждый вечер шашлык, пьянка-гулянка! Закрываем детей в корпусе – и в лес!
Закрывать детей в корпусе одних, к слову, категорически запрещала техника пожарной безопасности. Пожарник за это грозил почти расстрелом и с энтузиазмом рассказывал о жутчайших прецедентах.
– Да с нами тут все – и физруки, и милиция…Отдыхаем нормально!
До этого мы судили по себе и думали, что глаза у Катерины такие красные по утрам только от недосыпа – но оказалось, от перелива...
По дороге с АТС наша воспитанница заплакала.
– Почему плачешь, Оля?
– Хочу к бабушке.
– Все хотят к бабушке, – услышала Оля воспитательский выдох.
Добавлено (15.10.2012, 13:35)
---------------------------------------------
(продолжение)
Записка седьмая
ВО МГЛЕ
– Вот, посмотри, как человек держится – не то, что мы! – показала я в окно девушку необыкновенно крепкого спортивного телосложения. Рано утром, пока мы в комнате мрачно предвкушали очередную планёрку и вкушали несладкий чай с подсохшим за ночь хлебом, эта девушка энергично разминалась на турниках и брусьях во дворе.
– Это Эльвирка, моя однокурсница, – сказала Лера. – Она у нас культуристка и вообще молодец – бодрая и всегда в духе. Нюни не распускает, как мы…
Стремясь взбодриться, по примеру Эльвирки, мы с Лерой предались мечтам о том, как сегодня у нас появится съестное и валерьянка. Раз в неделю каждой из нас полагался суточный выходной, и сегодня должна была вернуться Кри…
В общем, следует отметить, что из нас получилась очень гармоничная троица. Объединяло нас непосильное чувство долга, нешуточный подход к делу и неровное душевное состояние. Однако на этом сходство заканчивалось, ибо у каждой из нас это состояние имело различные проявления.
Лера была мягче нас с Кри, и нередко жалела воспитанников – где надо, и где не стоит. Она чаще нас шла им навстречу, старалась с ними «дружить». В общем, она казалась бы традиционно «белой и пушистой» блондинкой, если бы была традиционно легкомысленной. Однако мы сразу поняли, что Лера – барышня ответственная, потому и поладили.
Кристина была более практичной и деловитой. И тем не менее, это о Кри дети говорили, что «с ней всегда здорово похохотать». Кристине, и правда, удавалось сохранять чувство юмора почти в любой ситуации, хотя она была строже Леры. Кри часто говорила, что её склонность посмеяться с воспитанниками – это тоже нервное.
Мой же психоз проявлялся в постоянной боеготовности. Я была менее сентиментальной, чем Лера (по крайней мере, внешне) и более импульсивной, чем Кри. Да, к сожалению, кто-то из нас должен был взять на себя эту роль, хотя бы и непреднамеренно. И роль эта была нелегка. Её тяжесть не давала мне жалеть подопечных в той же степени, как это делала Лера. Она же не позволяла мне посмеяться от души над курьёзами, как это делала Кри. Я лишь чувствовала неотвязную, изнуряющюю, беспощадную потребность организовывать, дисциплинировать, бороться, наставлять, превозмогать, опровергать и спасать. Я не повышала голоса на воспитанников и никого не притесняла, но вскоре заслужила среди детей «потайное» прозвище «Тётя Рэмбо».
Такое название меня нимало не огорчало, поскольку в обычной жизни я слабо походила как на тётю, так и на Рэмбо. В этом, наверное, и был смешной для них парадокс. Я оценила то, что дети подметили мою неуёмную тягу к наведению порядка.
Таким образом, у нас получился союз по типу «плохой-хороший полицейский». Правда, именно с Лерой – той, что была добрее всех – однажды получилось так, что воспитанник, не желая выполнять её требование, начал ей грубить и обращаться к ней на «ты». Это было событие, из ряда вон выходящее. Тот шероховатый эпизод, однако, нам удалось благополучно заровнять…
Во время тихого часа Кри рассказывала, что там, на воле, всё как прежде, но мы не верили ей – нет, нет! – там и небо выше, и солнце оранжевое, а если дождь, то розового цвета!
В главную дверь, как обычно, замолотили. В ожидании новых встреч я поплелась открывать, и привела к нам в комнату заплаканную культуристку.
Из её невнятных обрывочных фраз мы разобрали только «нет валерьянки». И не расспрашивали попусту. Просто налили человеку валерьянки. Здесь не нужны были слова…
– И не ходите вы с такими минами, восьмой отряд! Не понимаю, чего вы вечно кислые? Ни разу не видела ваших улыбок! Вы с ДЕТЬМИ работаете, понятно? У вас должны быть доброжелательные лица! Чтоб не видела с такими, как сейчас… –
услышали мы от Директрисы по пути на дискотеку.
– И одежда у вас какая-то злая…
Под «злой одеждой» подразумевалась моя чУдная футболка с оскаленным волком спереди и английской надписью «Рождённые быть свободными» сзади.
– И чтоб ТАНЦЕВАЛИ вместе с детьми – иначе как вы за ними уследите? Слышали – тан-це-вать!
Мы сделали доброжелательные лица и, выставив вперёд бэджики на груди, топтались среди подростков, нервно крутили головами в кепках на все 360 градусов, блестя быстрым глазом из-под козырька, из-за чего ярко напоминали охрану какой-нибудь важной персоны.
Лагерь был объявлен свободной от курения зоной, и сейчас над этой зоной зависал плотный и едкий голубой дым. Вокруг дискотечного навеса собрались невесть откуда взявшиеся местные лица – те, о которых предупреждал Пожарник.
В голове мелькали картинки: обкуренные воспитанники. Пьяные воспитанники. Воспитанник с ножом в лопатке…
Но тут прихлопы и притопы разом остановились вместе с оборвавшейся музыкой и потухшим светом.
Наша дружная троица оперативно собрала подопечных и, пересчитав по головам, спешно повела их колонной домой – чтобы уложить, пока окончательно не стемнело. Жужжа механическим фонарём, выданным для экстренных случаев, мы методично проверили наличие детей на кроватях.
И, заперев корпус, принялись уминать сало, привезённое Кристиной из дому. В полной темноте.
Записка восьмая
КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ЛУЧШЕ ВСЕХ?
Каждый день к кому-нибудь из детей приезжали родители. Привозили еду. И дети тащили в комнаты колбасные палки, пакеты с печеньем и конфетами, стопки бутербродов, бутылки с лимонадом и прочую снедь.
Наши дети знали, что нам не положены полдники и второй ужин. Подопечные понимали, что к нам-то мама не приедет с куриными ножками и домашними котлетами в свёртке. И они то и дело тихо стучались в нашу комнату, протягивая то бублики, то пряники.
Но мы помнили свою давнюю клятву. И мы чуяли, что ЗДЕСЬ и у стен есть уши. Нельзя было предвидеть, как будет истолкована такая «подкормка». И мы прямо-таки воочию видели себя на планёрке, перед залом, и чувствовали на себе беспощадный сверлящий упрёк: «Вот они! Те, кто объедает детей, отнимая у них хлеб, привезённый родителями. Это даже не двойка по практике! Это исключение из колледжа! Статья, наконец!»
С них станется…
Мы были верны клятве «пищу в дар не принимать» и в полдники, когда дети несли нам стаканы с их нелюбимым и нашим любимым томатным соком. И они выливали его в большую кастрюлю, а мы глядели на это и думали, как это будет унизительно, если мы всё же согласимся, а Замша или Старшая тут же заголосят за спиной: «Что-о-о?»
А мы залепечем, объясняя, что дети не хотят, что вот она… Таня! Таня, иди сюда! Ты же сама не захотела сок, правда? – И так это всё было глупо и нелепо, и гадко, что тошнило в этой столовой, хотя тошнить было нечем.
По возвращении с прогулки, мы обнаружили в пустой комнате мальчиков на кровати тело воспитателя седьмого отряда. Того самого, соратника Старшей. Он сообщил нам, что у него выходной, и он свободно гуляет.
К слову, «свободно гулять» во время выходного надо было строго за пределами лагеря. Не говоря уж о том, что в столовую не полагалось.
На вопрос, почему он не едет домой, этот тридцатилетний дядька заявил, что его и тут неплохо кормят. Я вспомнила, что он действительно смачно уписывал завтрак за столом с Директрисой и Замшей.
– Я сюда седьмой год езжу, на всё лето, – довольно заявил он.
Воспитатель вообще, похоже, был собой весьма доволен. На наш вопрос «зачем?» педагог возмущённо прогремел: «А где мне летом работать ещё?»
И то правда, если задуматься…
Когда мы, наконец, выпроводили свободногуляющего, воспитатель неспешно зажёг сигарету и вразвалочку пошагал – на полдник.
К вечеру учитель раздобыл где-то пива и долго бренчал на гитаре для своих воспитанников частушки, сдобренные непечатными словами. После чего, с чувством выполненного долга, побрёл подкрепиться вторым ужином.
На лагерь опустились сумерки.
Записка девятая
КЕМ БЫТЬ?
– Как вам известно, лагерь – зона, свободная от курения, – услышали мы однажды на планёрке голос милиционера. – Воспитатели обязаны следить, чтоб дети не курили. А они курят за кустами! Сегодня всем провести обыск личных вещей на предмет наличия сигарет. Если за отрядами и после будут замечены случаи, досмотр проведу лично я…
– И тогда мало не покажется всем! – авторитетно завершила Замша.
– В Ессентуках был случай, – чеканил теперь Пожарник. – В деревянном корпусе ночью разгорелся пожар по недосмотру воспитателя. Сгорели одиннадцать человек. Вожатая повесилась, не дожидаясь суда. Идите, работайте, – и планёрка завершилась на привычной для нас ноте.
Мы беседовали с детьми по поводу курения и раньше, но от некоторых индивидов всё равно потягивало. Нам было это особенно заметно, поскольку сами мы были свободны от данного недуга. Однако за руку никто пойман не был, и казалось удивительным, как они, день и ночь под нашим контролем, умудряются «дымить».
На планёрке зло разобрало сначала на воспитанников. А потом на все эти мероприятия в этом учреждении. Где учителя практикуются в досмотрах личных вещей и обыскивают детей…
Мы заходили в комнаты, дети обиженно и демонстративно выворачивали свои сумки, из которых вываливались носки и свитера, майки, яблоки, запрещённые нами к использованию кипятильники… Следующий… Теперь девочки…
И нарастало такое отвращение к этому всему, к нашим обязанностям в этом заведении – так всё это мерзко и гадко – шарить по чужим вещам, трясти детские рюкзаки и пакеты…
А они ещё и курят!
А стражи лагерного порядка вообще на отдыхе. Хорошо ещё, что не в Египте.
А с нас обещали шкуру спустить.
И курит ведь только пара человек, а мы двадцать семь на уши подняли.
Вот… Саше мама на всякий случай тёплый свитер положила, и даже зонтик… И он приехал сюда, такой уже взрослый, самостоятельный – один. А мы роемся теперь в его сумке, вытряхиваем вещи, ищем сигареты – а у него, может быть, в семье ни один человек к курению никакого отношения не имеет.
Да-да, собралась быть учителем – давай, копошись в чужих носках – может, найдёшь там пачку табака!
И так опротивела вся эта прогнившая система.
И даже слышно, как от неё гнилью тянет.
После досмотра в воспитательскую робко постучали, и мы молча подняли хмурые взгляды. На пороге стояли две наши девочки:
– Мы тут решили… сами отдать…
Мрачно забросив пачку «кислородных палочек» на шкаф, мы объявили, что дискотека через полчаса. Многие уже успели остыть к этому мероприятию и предпочитали игру в карты. Большинство наших воспитанников вообще сложно было чем-то привлечь и занять. В подвижные игры им было лень (особенно это наводило тоску на девочек; мальчики-то ещё гоняли по полю мяч). Интеллектуальные викторины вызывали у них скуку и томление – ну, чистые Евгении Онегины (Евгениев, к слову, в отряде было четверо).
Может быть, причиной было то, что мы, чрезмерно впечатлённые техникой безопасности, неизбежно перегружали воспитанников правилами дисциплины. И вот они, «напичканные» правилами, чувствовали себя не в своей тарелке.
Так или иначе, разорвать этот замкнутый круг было едва ли возможно – от детей требовалось то, что требовали от нас требовать от них.
А возможно – ещё печальнее – они и есть яркие представители своего времени, которое безжалостно приучает их реагировать с интересом только на подвижную картинку телевизора или компьютера.
Нам, в отличие от подопечных, скучать никогда не доводилось. Мы день-деньской нарезали круги по бескрайним лагерным просторам: то водили отряд на зарядку, то на матчи, то на эстафеты, то на представления, то на дискотеки, то в столовую, то – и очень регулярно – в медпункт (этот пункт пользовалось большой популярностью), то на лесные прогулки, то в душ…
– Минус три килограмма, – объявила в медпункте Кри, глядя на стрелку весов.
– Плюс три килограмма, – объявила я, приведя нас всех в невероятное удивление. Для меня, откровенно говоря, при моей студенческой комплекции эти «плюс три» были очень даже нелишними, но совершенно непонятно было, откуда они могли здесь взяться?
– Это ты с голоду пухнешь, – пояснила Кри.
Поразмыслив ещё немного по дороге в корпус, мы пришли к выводу, что между нами за годы, проведенные вместе, установилось некое равновесие – и если у Кри где-то минус – то у меня, стало быть, плюс. И наоборот.
Такая солидарность была особенно уместна в этом лагере, где люди, приехав закадычными друзьями, умудрялись разругаться в пух прах, не дожив до конца смены. Так случилось почти в каждом отряде. Однако в созданных условиях это было скорее закономерно, чем удивительно.
Вечером одна из нас теперь оставалась в корпусе вместе с заядлыми картёжниками и гадальщицами, а две другие патрулировали дискотеку. И никогда никто – нравилось им это или нет – не оставался без присмотра.
Из тех, кто ходил на танцы, особенно тщательно приготавливались почему-то мальчики. Они многократно меняли туалеты и вертелись у зеркала, спрашивая друг у друга совета; обменивались майками и одалживали друг другу штаны, тщательно подбирали к нарядам аксессуары. Зайдя за мальчиками на дискотеку в первый раз, мы чуть было не бросились за Пожарником, потому что решили: удушливый смрад, который стоит в воздухе – это результат какого-то возгорания.
Мы помнили наказ Пожарника: «При пожаре звонить 01. Но знайте: если из нашего лагеря поступает такой сигнал, то сюда, как на особо крупный объект, выезжает сразу ДВЕНАДЦАТЬ пожарных машин. Если вся эта колонна с сиреной и мигалками приедет сюда ради дымящегося пенька – вас, вызывавших, по головке точно не погладят. Будет большой штраф. Так что дифференцируйте».
Мы решили сразу, что дифференцировать лучше Пожарнику – всё-таки это его профессия. У нас другая.
Однако на этот раз обошлось без Пожарника – в нашем случае слезоточивый смрад оказался причудливой смесью большого количества парфюмерии, которой мальчики обильно поливали себя и свои наряды.
В этот вечер дискотека прошла как обычно – к счастью, без жертв. Однако во время коллективного умывания зоркий воспитательский глаз не досчитался Жени Большого – так мы его идентифицировали, поскольку Жень было много. А некоторые из них даже с одинаковыми фамилиями. Воспитанник был найден через несколько минут – на завалинке, в обнимку с барышней.
И вот, все давно уже умылись, и даже переоделись ко сну, а с крыльца всё ещё доносилось наше «Женя, до-омо-ой!»
– Вот каково, наверное, быть мамой тринадцатилетнего мальчика! – с улыбкой вздохнула Лера.
– Да уж, кем тут только не побудешь, – проворчали мы с Кри, вспоминая все сегодняшние «дела».
Продолжение следует
Сообщение отредактировал Мисник-Латушко - Понедельник, 15 Окт 2012, 13:43 |
| |
| |
| Мисник-Латушко | Дата: Понедельник, 15 Окт 2012, 14:01 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Удаленные
| Записка десятая
ТЯЖЁЛОЕ БЕЛЬЁ
– А почему все отряды пускают, а нас нет? Мы тоже сами пойдём! – раздавалось ежедневно в нашем корпусе.
Путь на маленький придорожный рынок, состоящий из пяти палаток, лежал через лес. Жалко было детей: они устали от однообразной обстановки и хотели жвачек. Выстроив отряд в колонну, мы двинулись к этому вожделенному пункту назначения. Лера вела отряд – так, чтобы никто не сбился, Кри шла в середине, зорко следя, чтобы никто не выбился, а я замыкала шествие, контролируя, чтобы никто не отбился.
Палаточных продавцов повеселила наша «военная» колонна, и они кричали: «Партизаны немцев ведут!»
Наконец, дети, изголодавшиеся по чипсам и истосковавшиеся без чупа-чупсов, оставили в палатках все деньги, набили карманы этими произведениями кондитерского искусства и были согласны идти назад.
Когда наши тридцать голов вновь замелькали на территории лагеря, к нам навстречу бросилась пара однокурсников:
– А мы постельное бельё в отрядах меняли!
– Уже всё!
– К Кастелянше даже не суйтесь, она сказала: «Кто ещё придёт – прибью!»
Мы как-то сразу поняли и поверили, что действительно убьёт, и приняли этот факт как данность. И это было так привычно и ясно мозгу. Нет, не дико – а почему-то очень знакомо, ещё с детского сада. И в школе было что-то похожее, точно…
Наряду с прекрасным образованием, отличным воспитанием и всесторонними знаниями, мы давно и прочно усвоили лаконичные формулы, как-то: «Не придёшь – убью; Возьмёшь – прибью; Не явишься – повесят», и тому подобное во множестве вариаций.
И никто уже просто не замечает этих фраз, так органично они вплетены в речь начальников, уборщиц, педагогов, комендантов, кастелянш и прочих влиятельных лиц.
Таким образом, нас совсем не удивил тот факт, что нас убьют, если мы придём за несколькими комплектами постельного белья к человеку, который им заведует и выдаёт его.
– А ПОЧЕМУ НАС НЕ ПРЕДУПРЕДИЛИ?
– Не знаем… Если Кастелянша не прибьёт, так скажет Замше – та точно повесит!
Мы стояли втроём возле корпуса, смотрели на свой беззаботно резвящийся отряд, который не был в курсе этой драмы… И поняли!
Постельное бельё в этом лагере кто-то проклял.
– Так что же они, на старом белье до конца смены будут спать? – жалобно спросил кто-то из нас.
– Меньше будут подскакивать на кроватях с грязными ногами, – злобно ответил кто-то другой.
Это был полный крах. Безапелляционное поражение. Когда трое студентов, малодушно испугавшись расправы, не бросились отвоёвывать чистые простыни для двадцати семи детей, пусть и с грязными ногами.
Это был грандиозный позор.
КОНЕЦ.
Добавлено (15.10.2012, 14:00)
---------------------------------------------
Записка одиннадцатая
ЗАЧЕМ ПРИЕЗЖАЕТ РЕВИЗОР
– Мы выливаем слишком много молока! Ваша задача – разъяснить детям, что молоко полезно. Заставить, наконец! – громыхала Директриса.
Народ, как всегда, придавленно молчал.
– Как я могу тринадцатилетнего подростка заставлять пить молоко? – услыхала я свой голос – впервые на планёрке.
Все удивлённо обернулись на меня, как будто я нецензурно выругалась. А я вошла во вкус и продолжала:
– Я сама с детства не пью молока, меня от него тошнит. А если заставить – вырвет! Молоко не у всех усваивается, наконец! Я не могу принуждать детей, будь оно трижды полезно. А нельзя попробовать не давать так много молока – может, заменить его тем, что лучше пьют?
Директриса пробормотала что-то невнятное, остальные молчали, и тему быстро сменили.
К нам едет ПРОВЕРКА! Да-да, и сама САНСТАНЦИЯ!
В связи с чем – генеральная уборка!
И в столовой кормить не будут! В столовой и на кухне должны быть чистота и порядок.
Всем выдадут сухие пайки. И после полудня – вон с территории лагеря!
Отряды увести, и чтоб духу ничьего до четырёх не было. Идти в лес. Заниматься спортом.
До обеда в лагере все носились с утроенной скоростью, наводя шик-блеск.
– Это ж есть у меня такие – бельё не меняли! Да за что же мне наказание такое? Все люди, как люди: сказано – поменяли, а эти!.. Век таких не видала! Ещё учителя! Убить мало! – всё это была ария Кастелянши, материализовавшейся у нашего корпуса.
– Я знаю, что делать, – решительно сказала я ей.
– Что?
– Расстреляйте нас. Пожалуйста!
– Пойдёмте хоть полотенца поменяем… Навязались на мою голову… – почему-то сразу завяла Кастелянша.
Накануне обеда на горизонте замаячила заметная фигура Старшей, и я морально приготовилась к инквизиции.
Да, я так и думала, что до конца смены не дожить!
Вот почему всё время кажется, что мы здесь навсегда…
Неизвестно только – сожгут нас на костре за это бельё или предложат самим принять яд.
Старшая… плакала.
– Девочки… Я вам плохого никогда не хотела. Знаете, что я сама тут терплю?..
Мы с Лерой прослушали историю о её семейной жизни; о том, как её заедает начальство, и что она здесь ради сына – чтобы его можно было всё лето бесплатно кормить.
Мне стало грустно и душно от этого откровения. Старшая боялась, что мы нажалуемся на неё великой Проверке.
Мы молча ушли.
– Не хочется слушать всё это, – сказала Кри, узнав про «плач Старшей». И это было так; но не успели мы окончательно сформировать своё мнение по этому неожиданному и странному поводу, как прибежала… Замша.
У неё были подмочены глаза и дрожал подбородок.
– Девочки.. . Мы же всегда за вас… Если проверка дознается, что тут отдыхает моя дочь… без путёвки… то ребёнок мой останется голодным. У вас из отряда родители забирают домой девочку раньше времени…
Это было так. Карина не пожелала более выносить камерообразной комнаты и жижеобразной пищи. Замша теперь хотела, чтобы её дочь стала фигурировать под именем нашей подопечной…
Да, мы понимаем! На самом деле всё это добрые, великодушные люди – благородные и прекрасные сердцем. Просто на них напали силы Тьмы и превратили их в «замши». И вот они борются с ними, но с переменным успехом – попробуй, одолей сходу Зло! Оно вгрызается, врастает в них и заставляет тиранить нас. А они не хотят этого и сопротивляются, как только могут, призывая на помощь силы Света…
– Пишите, как вам угодно, – устало ответили мы и побрели прочь.
Собачья жизнь всё это происходящее, по правде говоря…
А воспитанников с вениками и тряпками гоняли по корпусам и вокруг них. По-видимому, главным признаком чистоты и гигиены в лагере было отсутствие признаков жизни. И отсутствие всякого человеческого присутствия. Усвоив эту философию, мы снова по-партизански вывели отряд с территории и часа четыре, как Сусанин поляков, водили его по лесу, и вдоль реки, и возле санатория для взрослых.
Там наши подопечные узрели бар и объявили, что им туда нужно. Воспитанники, в связи с этим, прослушали также лекцию о вреде пьянства и курения.
– А почему десятый отряд ходит купаться, да ещё без воспитателей?
В десятом отряде были ребятки предвыпускного возраста, и они, действительно, поигрывая бицепсами, в одних шортах деловито ходили на речку. Ту, где «утонули два мастера спорта».
Когда я поинтересовалась у их воспитателя – дамы, годящейся им в мамы, – почему она отпускает детей в опасную речку, педагог загадочно заулыбалась. Она была подругой Директрисы. А жуткие картинки, как нам, ей не мерещились.
Но как это объяснить нашему отряду – почему одним можно, а другим нельзя, и что это за такие «двойные» правила?
Всё это существенно подрывало детскую веру в справедливость, да и нашу… Давно разорвало.
Вернувшись в лагерь, мы узнали, что проверка пройдена успешно!
Ещё бы, чистота и стерильность, ни единой души. Всегда бы так в лагерях! «Проверке», наверное, сказали, что воспитанники улетели собирать нектар, и будут позже…
Но меня это уже мало беспокоило – у меня начинался выходной.
Да, самый настоящий! – я беру сумку, выхожу за ограждение и жду маршрутку. И целые сутки я здесь не появлюсь, и никто, никто не будет орать мне в ухо и выкатывать на меня глазные яблоки. ТАМ не будет кастелянш и ленивых голубцов… Да-да – вот она, маршрутка! Вези, вези меня скорей: а вдруг – погоня!
А-а-а, да ведь я же и вовсе могу не вернуться!!! Как мне это сразу в голову не пришло? Ко мне ведь не приставлен конвоир – просто возьму и не приеду! – И даже смешно стало, так это было просто. НЕ приехать ведь явно проще, чем приехать – ха! Чего мне ещё бояться, если ТАМ мы уже даже к мысли о расстреле привыкли? А ОНИ там пусть делают, что хотят!
А как же Кри с Лерой? С бельём с этим, и со всем остальным, будут лямку тянуть до конца смены? А я буду здесь, в тылу, прохлаждаться и радоваться жизни… Хочу сбежать, как подлый дезертир, а у нас ведь своих не бросают.
Завтра моя электричка в шестнадцать ноль-ноль.
По ТУ сторону железной ограды всё лагерное оказалось таким пустым и мелким, а эта эпопея с бельём – просто глупой. Да, для меня это больше ничего не значит, я только теперь понимаю! Живу!!!
Добавлено (15.10.2012, 14:00)
---------------------------------------------
Записка двенадцатая
ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ
– И ещё раз о температуре пищи в столовой!
Мы давно уже не ходили на эти планёрки по двое. Сначала думали бросать жребий, но потом решили, что честнее установить очередь.
– Дети не должны жаловаться родителям! Учите их: еда в столовой не холодная, а такая, как надо. Вот, посмотрите, как работают некоторые воспитатели! К семилетнему мальчику приехала мама, а он ей говорит: «У нас еда в столовой – 45 градусов. Это благоприятная температура для усвоения пищи». – Директриса так умилялась, что едва не прослезилась. В зале одобрительно засмеялись и захлопали.
Я хотела было отметить, что это нездорОво – дрессировать малышей повторять весь этот словесный шлак. Еда от этого теплее не становится. Но пошла другая тема –
– Теперь про отряды, которые хуже всех убирают территорию!
Ежеутренне мы выводили отряд с вениками, совками и граблями собирать мусор вокруг корпуса. Специфика работы здесь в том, что сами воспитанники никакого сора не видят. Чудится он только воспитателям. И каждую бумажку – плод нашего буйного воображения – нужно наклониться и показать. Проще, конечно, убирать территорию самим, но этот путь есть самый лёгкий и самый непедагогичный.
Воспитанники возмущались, ленились, ворчали, пыхтели, сваливали вину за разбросанные фантики друг на друга, ругались, ныли, спихивали обязанности один на одного. Одни халтурили, другие трудились более тщательно и в итоге злились ещё больше, чем халтурщики – но, так или иначе, чистка территории шла своим чередом.
Таким образом, уборка занимала кучу времени каждый день. Зато теперь, на планёрке, я была спокойна за нашу чистоту.
– Восьмой отряд! – объявил Завхоз.
Я вскочила, как будто на моём стуле сработала механическая пружина.
– Всё время грязно! – продолжал он.
– Да что же это такое! – услышала я свой голос. – Мы каждый день битый час гоняем детей по территории! А вы видели, что наша территория – самая проходная в лагере? Вот пусть ВСЕ или не мусорят, или убирают её вместе с нами!
Тирада, которой я разразилась, крайне заняла присутствующих, но они продолжали молчать, как убитые.
После планёрки, уже на улице, я услышала голос Завхоза:
– Подождите! Возьмите… – и заведующий, грустно улыбаясь, вручил мне…яблоко.
Видимо, в качестве компенсации за проходную территорию…
– Я её выкину, выкину! – доносились из воспитательской возмущённые возгласы Сергея. Со своим высоким ростом, смешной нескладностью и ломающимся голосом он напоминал молодого лосёнка. Сергей часто набрасывал на плечи покрывало, как плащ, и показывал трюки с разными предметами, за что был прозван у нас Фокусником. Однако на этот раз фокусы, видимо, были бессильны – Сергей ничего не мог поделать со своей подушкой. В общем, это был весёлый и добродушный паренёк – но вот сейчас он кричал, что у него воняет подушка, и чуть не плакал оттого, что на ней невозможно спать.
– Вы только понюхайте! – тыкал он мне в нос злосчастную виновницу скандала (Кри и Лере уже, очевидно, довелось понюхать тоже).
Фокуснику была выдана новая подушка, оказавшаяся в первый день у нас лишней, и воспитанник наш мгновенно засиял всеми цветами радуги. Ему, правда, было наказано не выдавать себя – всё же на нас был тяжкий грех, и мы опасались «бельевого бунта». Мы тихо надеялись, что в лагере случится ещё одна смена белья, но сейчас ничего исправить было нельзя.
«Ну, пошли дела кое-как», – вздохнули мы. Понимая при этом, что «бельевое бремя» нас всё равно не отпустит.
Во время тихого часа мы с Лерой, оставив отряд на Кристину, ушли в разведку. Нам пришло в голову поискать продуктовый магазин или хотя бы маленький ларёчек на близлежащей территории «взрослого» санатория.
Ничего такого там не найдя, мы, несолоно хлебавши, возвращались назад, и у речки встретили румяного на всё лицо Пожарника, в вечных красных штанах, с полотенцем через плечо.
– Купаться ходили? – с бодрой улыбкой спросил лагерный блюститель порядка. – Я никому не скажу! – полушёпотом, заговорщически добавил он, поравнявшись с нами.
В водовороте купаться… Нам бы поесть... Нас же столовский начальник днём не прикармливает, а на шашлыки по ночам мы не ходим.
После тихого часа в воспитательскую влетела разъярённая женщина (с криком, конечно):
– Что это такое? Почему у моего Андрея больше всех песка в кровати?
– Наверное, это значит, что он хуже всех моет ноги… – послышалось робкое предположение.
Андрей был самый младший, но при этом самый юркий и смекалистый в отряде. В этом лагере он отдыхал уже шесть лет кряду, и никто из бывших воспитателей брать его в отряд снова не хотел.
Видимо, сказывалась жизнь без отца и воспитание мамы «бизнес-вумен». Этот мальчишка в свои одиннадцать лет самостоятельно перемещался по полумиллионному городу и иногда продавал на рынке ботинки, подменяя маму. Наши попытки усмирить его необузданную самостоятельность, хотя бы на двадцать четыре дня этой смены, просто смешили его, и он не желал вверяться нашей заботливой опеке.
Андрейка, и правда, беспощадно обращался с постельным бельём. Но это не извиняло нашего тягчайшего греха. Потому мы, не споря с мамой подопечного, смиренно выслушали её, понурив головы, и она выскочила прочь.
Вечером Андрей пришёл в воспитательскую, грустный и смущённый:
– Мама попросила извиниться за то, что накричала на вас зазря… У неё был плохой день. Утром она потеряла кошелёк, ключи от квартиры и поцарапала машину…
Записка тринадцатая
ТРОПОЮ МАКАРЕНКО
Лера уехала в больницу. Похоже, это нервные перегрузки и «бельевой шок» спровоцировали у неё обострение опухоли. Мы знали: она не вернётся после операции. Было и жалко, и грустно, и трудно.
Вот она и освободилась раньше срока, раньше нас, но завидовать здесь нечему – её положение тяжелее наших тягот, хоть у нас и стало на одну пару рук меньше.
А у Кри – выходной. И никто из нас не согласился бы поступиться своим выходным ради лишнего лагерного дня. Ведь день здесь шёл за три. Да-да, укладываясь за полночь, мы не верили, что утренние события были сегодня. Казалось, завтрак был позавчера, а едва голова касалась подушки – пора было вставать. Там, за ограждением, время летело стремительно, а здесь с ним явно что-то происходило. Наверное, это тоже было делом рук лагерной администрации.
Мне «дали» подменного человека. Однако в тихий час я осталась с отрядом один на один.
Девочки, как обычно, спали – хоть из пушек пали. Но, как нарочно, что-то бодрящее носилось в воздухе комнаты мальчиков. Какой-то веселящий газ. Их не занимала больше даже книга «Удивительные факты» – зачитанная, впрочем, до дыр. Им хотелось подпрыгивать на кроватях, как никогда. А я, напротив, как никогда была не расположена вступать в борьбу и приводить парнишек в чувство.
«Следящие за дисциплиной» на улице могли запросто услышать, что в корпусе скорее «громкий», чем «тихий» час. Выйдя из корпуса, я устало подпёрла спиной «грибок» над лавочкой.
Когда в форточку вылетел чей-то из резвящихся ребятишек тапок, стоическое терпение покинуло меня, и я отправилась искать пару летающему объекту.
– Чей? – тихо спросила я.
– Мой! – весело ответил обладатель второго башмачка.
И тапок, вновь отправившись в полёт, просвистел и точно спикировал в стену ровно в десяти сантиметрах от уха владельца.
После сего беспрецедентного инцидента тихий час пошёл тише.
После подъёма вернулась Кри, но Андрейка наш, войдя в раж ещё на тихом часе, вёл себя из рук вон плохо. Грозил пойти купаться, и ещё невесть что.
Поскольку это уже очень походило на правду, мы решили в первый раз воспользоваться предложением физруков по поводу наведения дисциплины. Для нас это была последняя инстанция, потому что до сих пор мы предпочитали справляться сами.
Физрук номер два – то есть, второй по старшинству, – с берёзовой дубинкой в руке, пришёл и увёл Андрейку. Вскоре он вернул его, рыдающего, с напутственной угрозой. Оказалось, он Андрейку воспитывал с помощью дубинки, а вовсе не посредством своего «мужского» и «физкультурного» авторитета. Непонятно было, как такие случаи не доходили до администрации и не вызывали скандалов.
Так воспитывать может кто угодно! Не мудрено. Нами было решено лагерных мужчин больше к воспитанию не привлекать. От греха подальше.
Записка четырнадцатая
РЕПРЕССИИ
– Коллеги, у нас ЧП! Вчера из лагеря сбежал шестнадцатилетний воспитанник, и был найден вечером в городе.
На дереве.
Он ел зелёные яблоки!
Значит, не только мы были не прочь это сделать. В смысле – не есть зелёные яблоки, а сбежать.
Хотя яблоки не повредили бы тоже, даже и зелёные…
Воспитательница беглеца – учитель лет тридцати – стояла, как провинившаяся ученица. Педагога порицали на чём свет стоит, а аудитория с молчаливым укором буравила её сотней глаз.
А ведь на её месте мог быть любой из аудитории!
Если бы все дети знали, как уехать из этого леса.
– А может, стоит обсудить, ПОЧЕМУ человек сбежал отсюда? Может, причины тоже важны? – услышала я очень неожиданно свой голос.
«Ученица» подняла на меня с надеждой глаза, но от меня отмахнулись, как от назойливой мухи.
Воспитанник был водворён на место, а с воспитателем разобрались по всей строгости.
Возвратившись в отряд, я увидела, не скрывая удивления и радости… нашу Леру! С ногой, «украшенной» пластырем и бинтами, она сообщила, что не хочет начинать практику заново, и решила «дожить» дни, оставшиеся в этой смене.
Во время прогулки мы набрели на воспитательницу соседнего отряда, мрачно наблюдавшую, как из домика вожатых с грохотом тащат какую-то железную кровать. Мы остановились понаблюдать рядом с ней. Оказалось, она (тоже из нашего «практикантского» батальона) за что-то попала в немилость Замши. Будучи затюканной донельзя, Ира попросила увольнения, но ответ Замши был: «Я тебя не уволю. Я тебя тут сгною».
Также педагог пояснила, что побег грозит практикантке отчислением из вуза. В порядке репрессии, Иру переселили из домика вожатых в комнату к тринадцатилетним воспитанницам – что само по себе не могло не радовать. Здесь также нельзя не отметить изобретательность Замши – человек со стажем и опытом виден сразу. И Ирину кровать поставили к подопечным двенадцатой по счёту. Таким путём воспитателя «гноили».
Во время тихого часа к нам ворвалась воспитатель из соседнего корпуса:
– Вы знаете, что сегодня смотр детского творчества? Поделки должны быть подготовлены!
– Какие поделки? Дети в кроватях, – начала я.
– А если мы их сейчас организуем поделки делать… – задумалась Лера,
– Будет то же, что в начале смены, когда нам выговор был за тихий час, только почище! – логически вывела Кри.
– Не знаю… Поделки к полднику должны БЫТЬ! Какая-то проверка или что…
Да, в жизни каждого человека наступает момент, когда ему никто не может помочь.
Только здесь он наступал слишком регулярно.
Когда ты сам защищаешь отряд от всех подряд. Стираешь простыни из лужи. Делаешь бумажных лебедей в тихий час.
В общем, дети были в тихий час в постелях, а экспонаты для выставки приготовлены вовремя. Кое-что из уроков труда мы всё же помнили!
К ужину до нас донеслась весть, что один из наших однокурсников «сгорел на работе».
В общем, он проиграл битву против курения.
Застав за этой неполезной деятельностью своих воспитанников – да ещё после многократных бесед, увещеваний и обысков – будущий педагог, совершенно выйдя из себя, в сердцах наградил подопечных подзатыльниками. Те, памятуя о «Правах Ребёнка», пожаловались, куда следует, и теперь Николая, безусловно, ожидало увольнение и отчисление из колледжа.
Хотя такая педагогическая невыдержанность заслуживала строгого осуждения, мы понимали, что у этого флегматичного на вид товарища явно порвались нервы в местных условиях.
Зачем-то вдруг припомнился рассказ Антона Павловича «Спать хочется».
Записка пятнадцатая
ОНИ, ОНО И МЫ
– Лен, а может, теперь что-нибудь бодрящее? – со вздохом предложила Лера.
Я перестала бренчать, но, основательно покопавшись в памяти, ничего бодрящего в своём репертуаре не обнаружила. Поэтому решено было прекратить усугублять.
В лагере стала регулярно появляться дружная компания здоровяков – явно интеллектуалов, как сразу безошибочно определил наш педагогический глаз. Среди этих верзил присутствовал человек, у которого были большие проблемы с самоопределением в этой жизни.
Нет, к нашему стыду, мы не были настолько милосердны, и не хватило бы нашего великодушия, чтобы так заботливо печься о каждом нашем ближнем. Но в данном случае волнение по поводу этого ближнего заняло достаточно места в наших и без того беспокойных душах.
Человека этого звали Юля, но представлялся он… она… Максимом. Когда она впервые появилась возле нашего корпуса, наши девочки тревожно сгрудились вокруг меня и шёпотом спрашивали: «Елена Николаевна, это мальчик или девочка?»
Мальчик или девочка, действительно, был очень неопределённой внешности, глядя на которую нельзя было сходу дать ответ на заданный вопрос. Ничего не прояснили также ни тембр голоса, ни мимика, ни жесты, ни манеры. Позже мы узнали, что эта Юля ещё и мастер спорта по борьбе, что также нас очень порадовало.
Непонятно было, как смотрела наша милиция на присутствие подобных лиц в лагере. Поползли тревожные слухи, что милиционеры сами её боятся.
Мы, ещё в первый день настроившись оборонять отряд самостоятельно, решили наводить справки из первых рук. В непринуждённой беседе нам удалось выведать у Юли-Максима, что она и вправду мастер спорта по дзюдо, но опасаться её стоит лишь тем, кто находится в пределах её весовой категории. Прикинув, что наши милиционеры немного крупнее будут, мы успокоились. Непонятно только, почему – ведь Юля-Максим всё равно вертелась возле нашего корпуса, как будто здесь было мёдом намазано. Завидев её, мы уводили детей куда подальше.
– Ну, как я могу фотографировать эти постные лица! Нет, не то что постные – мрачные до боли! Вы же молодые девочки – ну, улыбнитесь как-то! – причитал профессионал, собиравшийся сфотографировать наш отряд на память – по лагерной традиции.
Мы по утрам смотрели в зеркало и, в общем, сами понимали, что фотографии с нашим выражением лиц годятся разве что на памятник, но никак не на память. Впервые в жизни, здесь, в этом учреждении, мы осознали, что улыбнуться – не такое лёгкое дело. Получалось даже не жалкое подобие радости, а судорожное искажение лицевых мышц.
Директриса была права – смотреть на таких воспитателей жутковато. Может, поэтому мы завоевали кое-какой авторитет у воспитанников?
Через полчаса фотограф выбился из сил, смирился, как-то привык … и сфотографировал то, что было. На долгую память. То есть, сказал, что нас запомнит надолго.
Вечером, приведя отряд на дискотеку, мы присели передохнуть на большой пенёк, пока начальство отвернулось. Через минуту к Лере подошла Юля-Максим:
– Валерка, пошли, потанцуем.
Добавлено (15.10.2012, 14:01)
---------------------------------------------
Записка шестнадцатая
КЕМ БЫТЬ? ПРОДОЛЖЕНИЕ
Во время последнего выходного Кристины мы с Лерой под вечер узнали, что наш Женя Средний (таким он был по росту среди отрядных Жень) не пойдёт на дискотеку, потому что его тошнит.
На дискотеку решено было не идти всем: я осталась с детьми в корпусе, а Лера повела нашего захворавшего в медпункт. Там им выдали активированного угля и предположение о том, что Женя чем-то отравился.
Мы не без тревоги ожидали проявления массового «всеотрядного», или даже повального «вселагерного» отравления. Когда ничего в этом роде не проявилось, стали волноваться, уж не принял ли наш подопечный каких-нибудь запрещённых веществ.
Успокоив себя тем, что врач бы это выявил, мы, теряясь в догадках, выпытывали, не подкрепился ли он из своей тумбочки испорченной колбасой или прокисшим соком. Такие вещи мы должны были предотвращать, чем и занимались по обыкновению, следя, чтобы портящиеся продукты съедались детьми в день привоза, поскольку холодильниками в наших «люксах» мы не располагали.
А между тем, Жене становилось всё хуже. Пришло время отбоя, и я вошла в комнату мальчиков, где Лера сидела над больным. Женя таял на глазах; Лера попросила меня уйти.
В спину я услышала слабый голос:
– Елена Николаевна, не уходите.
Я вернулась к кровати, и он лежал совсем потухший и бледный, без кровинки на лице.
– Елена Николаевна, сядьте тоже рядом со мной.
Под глазами у него наметились тёмные круги, а лицо было с выраженным зеленоватым оттенком, совсем осунувшееся; нос и подбородок заострились. Он, конечно, не захотел ужинать, и казалось, похудел в два раза. Женя взял меня за руку своими совсем холодными пальцами.
– Простите меня, Елена Николаевна…
– За что?..
– За то, что мне плохо, – и голос его стал совсем хриплым.
И так стало жутко смотреть не него – это был вид человека, в котором гаснет жизнь. На кровати лежал не наш Женя, а его тень. И непонятно, почему никто ничего не делает, почему в медпункте не забили тревогу!
– Надо позвать врача! – сказала я.
– Он категорически не хочет, – ответила Лера.
Она немножко ревностно взялась за нашего больного, возилась с ним, пока я занималась отрядом, и теперь моя инициатива была как будто лишняя.
Но сейчас было не до разбирательств, кому заботиться о больном. Жене становилось всё хуже, он едва мог присесть на кровати. Нашим настойчивым просьбам он не внимал, совсем расстроился и стал плакать, что ему уже лучше и без врача, и что он вот-вот уснёт. Мы, поставив тазик у его кровати, велели мальчикам звать нас в любое время, а Женя лежал и плакал, что не надо врача, умолял его не приводить.
Мы решили не волновать его пока и ушли в воспитательскую. Лера ночевала обычно в домике вожатых, и только когда у меня или у Кри был выходной – у нас, ведь тут было только две кровати.
Мы сидели, как на иголках, и так страшно было за нашего паренька, таким он вдруг стал казаться малышом в свои тринадцать лет – худеньким, слабым, больным. И никак невозможно было понять, что же с ним произошло, хотя все признаки отравления были налицо. Мы находились в полной готовности бежать за доктором, лишь бы Женя перестал так плакать и упорствовать – на грани истерики. Было опасение – позови мы врача, пока наш больной так настроен – и у него случится нервный срыв.
– Мы не можем спать. Его всё время рвёт. Он этим всех будит, – это уже к нам прибежали из комнаты мальчиков.
Немалого труда нам стоило уговорить и перетащить этого упрямца вместе с тазиком в воспитательскую. Уложив его на одну из кроватей, мы сами примостились на другой. Женя пробормотал, что сейчас уйдёт, и засопел.
Постепенно наши сидячие положения перетекли в полулежачие. Ночью мы то и дело вскакивали, задрёмывали на несколько минут, снова вскакивали – наблюдали за Женей.
Где-то к четырём утра на его щёки вернулся румянец, а в пять он проснулся и безапелляционно заявил, что пойдёт к своим. Почувствовав себя лучше, наш «малыш» стал смущаться и наотрез отказался «досыпать» у нас. Гордо завернувшись в одеяло, как в мантию, ушёл.
После завтрака мы с Лерой наблюдали, как лихо наш Женя гоняет по полю мяч.
– А малыш-то наш похрапывал! – засмеялась Лера.
– Ещё как! А я теперь представляю, что значит быть медсестрой.
– А я – мамой.
Записка последняя
После финального отбоя, зная о ребячьей традиции буйно веселиться в последнюю ночь в лагере, мы бдительно долго не ложились спать. Когда же тишина в запертом корпусе воцарилась мёртвая, – глубоко за полночь – мы, похоже, наконец, сомкнули веки. Похоже – потому что мы наверняка этого не знали, но уж очень трудно было их разомкнуть, когда главная дверь неистово загрохотала.
За дверью мы увидели даже не уголовника. Всего лишь Физрука номер три.
– Спите? – мрачно спросил он.
– Да, – с чистой совестью ответили мы, глядя на часы, показывавшие четыре утра.
– А ваши дети – нет.
– КАК НЕТ?!!
И работник физической культуры поведал нам, что из форточки, задраенной москитной сеткой, на его глазах вылезали три наших неугомонных воспитанника – во главе с Андрейкой, конечно. Самый младший был идейным вдохновителем.
Невыясненным осталось только, что «работник культуры» делал возле нашего корпуса в четыре часа утра.
Войдя в комнату, педагог пальцем указал на виновных:
– Я их заберу.
Помня о неблаговидном случае с Физруком номер два, мы, хоть и были жутко злы на нарушителей, всё же забеспокоились об их благополучии. «Номер три», однако, нас успокоил и увёл «преступников».
Мы поняли, что на сегодня «выспались».
Вернувшись, подопечные рассказали, что Физрук дал им брёвнышко и велел бегать с ним трусцой вокруг поляны, пока не устанут. «Чтоб вытрясти лишнюю энергию», – пояснил он.
После завтрака прошло торжественное чествование и награждение призами лучших воспитателей лагеря. Да, здесь было из кого выбирать: воспитателей – несколько десятков!
Первым лавровый венец принял, мудро и устало улыбаясь, наш старый друг – воспитатель седьмого отряда. Его привели всем в пример и долго хвалили. Жаль было только, что он по случаю почему-то не исполнил со сцены ни одной из своих знаменитых частушек.
Также была отмечена похвалой и ценным призом воспитательская работа нашей однокурсницы Кати, которая, в числе многих других, отдыхала на шашлыках, добросовестно заперев свой отряд на ключ.
А однокурсника Николая не только не уволили и не исключили, но и предложили остаться на следующую смену.
– Вот как надо работать, коллеги! – закончила собрание Директриса…
Сорван со стены «Чёрный календарь»!
После отъезда детей началась жуткая кутерьма, и, не уступая июльскому полуденному зною, накалялась лагерная атмосфера. Когда, казалось, всё должно было закончиться, многое только началось.
Кастелянша, нежно пересчитав возвращённые постельные комплекты, объявила, что у нас не хватает одного шерстяного одеяла.
– Так вы же сами вместо него байковое выдали. Ещё сказали, что запишете…
– Что вы сочиняете? – разносилось по лагерным просторам. – Сами потеряли, подменили, а теперь врать? Ищите, где хотите – отсюда не уедете, пока не принесёте! Ничего не подпишу!.. Не украдут – не проживут… Попили вы моей крови за смену, нелюди! Одна напасть с вашим отрядом!
Мы уселись на булыжник, обливаясь потом под раскалённым солнцем, и поняли: это конец. Не зря нам казалось, что мы отсюда никогда не уедем – вот оно! Как началось с этого белья, так оно нас и добьёт. И никому ничего не докажешь! Да, так и останемся здесь, на этом солнце беспощадном. Тут и сгниём. Ведь Кастелянша даже денег не возьмёт – одеяло ей дороже всех сокровищ.
Да и нет их, денег… Только на обратный билет. Но и он теперь ни к чему. Это финиш.
Никогда человек не знает наперёд, от чего может зависеть его жизнь.
Иногда от одеяла. Шерстяного. Посреди лета. Которого у нас сроду не было.
В смысле, одеяла не было. Да и лета у нас тоже не было…
– Послушайте… дело есть, – услышали мы за спиной злосчастного однокурсника Колю.
Что ему вообще от нас может быть надо?
– Она мне на одно шерстяное одеяло больше выдала – вместо байкового, а теперь принимать не хочет. Ищи, кричит, байковое, или помрёшь здесь. Я случайно услышал – у вас два байковых? Давайте меняться!
Мы просияли, все четверо, и обменялись тёплыми одеялами и рукопожатиями.
– А-а, нашли, упыри? И чего было врать? Запихнули куда-то – и врать сразу? – отпустила нас с миром Кастелянша.
После чего мы обегали ещё десять домиков, дожидаясь в очередях десяток обязательных печатей в свои бесценные лагерные дневники и отчёты, которые мы неистово строчили всю смену в каждую свободную минуту.
Вот главное в любом деле – побольше бумажек! Это ясно как день. Чем больше бумажек – тем больше толку в работе – тем меньше претензий к работнику. Бумажки складываешь в файлы, файлы подшиваешь в папки, на папки наклеиваешь ярлыки – и тогда сразу видно, что ты человек дельный. А если папок ещё и стопка – ну, тут уж…
Забрав зарплату, за которую можно было купить пару джинсов на рынке (да-да, нам полагалась даже зарплата!), мы, подкопченные на солнце, как куры гриль, отдав последнюю энергию шерстяным одеялам и драгоценным бумажкам, тащили свои дорожные сумки, необратимо двигаясь к ограждению.
Ни землетрясение, ни тайфун не могли бы нас остановить, но как никогда огромной казалась лагерная территория, и не было конца этой дорожке. И от усталости не чувствовалась даже тяжесть сумок.
– Ну, что? Зарплату получили? Сколько? Ого – ну, неплохо же? – услышали мы радостный голос Директрисы, отдыхающей вместе с Замшей под сенью дуба.
– Ну, вы у нас были не самые поганые вожатые… Так что не будем выгонять, если на следующую смену приедете!
Но мы шли, слушали и не слышали, смотрели и не видели их.
Мозг уже, видимо, отключил канал, по которому воспринимались сигналы от этих людей, и небо вдруг набрало свою голубизну, а деревья зазеленели, и среди всей усталости внутри взорвалось вдруг что-то – и я поняла, что это называется Свободой.
Больше никто не заставит делать притопы и прихлопы, заклеивать рты и обыскивать с доброжелательным лицом, бороться со столовой и со сном. Никто не будет угрожать и дрессировать, и нам никого дрессировать не надо. Никаких байковых одеял, красных пожарников, проверок и разжиженных голубцов.
Вот он, маленький белый автобус – уносит нас отсюда!
Навсегда из этого тесного и затхлого мирка.
В огромный мир, на который мы будем смотреть другими, восторженными глазами! В новый мир, где нет места гнетущей, непроходящей тоске и бессловесному одиночеству.
В мир, полный свободы, радости и справедливости, как нам тогда казалось.
КОНЕЦ
Сообщение отредактировал Мисник-Латушко - Понедельник, 15 Окт 2012, 14:04 |
| |
| |
