|
Геннадий Демарёв
|
|
| demarev65@ | Дата: Суббота, 03 Авг 2013, 19:58 | Сообщение # 1 |
|
Группа: Удаленные
| Голос мима
1
В разреженной массе морозного ночного воздуха было бы невозможно понять, чьи беспорядочные шаги тревожат рыхлый снежный покров – мужские или женские, существа ли сознательного или же какой-то бесформенной массы с другой планеты. Царила одна из первых декабрьских ночей, когда зима только начинает вступать в свои права. Небосвод, ещё не вполне очистившись от плотных облаков, накануне разродившихся обильным снегопадом, лишь местами мерцал яркими звёздами, луна дожидалась своего выхода на сцену где-то за далёкими кулисами горизонта, а мороз уже крепко щипал за открытые участки тела. Но человек, шедший наугад, ничего не замечая вокруг, обо всём этом помышлять не мог.
Вернувшись с гастролей на три дня раньше, чем рассчитывал, он купил огромный букет хризантем и, наняв такси, поспешил домой. Дом находился в десятке километров от столицы, там было тепло и уютно; но главное – в этих родных пенатах его возвращения дожидалась Амалия. О, как же он её любил! Не проходило ни минуты, чтобы Феликс Винницкий не подумал об этой удивительной женщине. Он не уставал бы восхищаться ею даже спустя сто, тысячу лет. Это была не просто женщина; это -- сама мечта мира! И с каждым годом, проведённым с нею, он чувствовал всё большую привязанность к ней.
Они познакомились давно, лет за десять до описываемого вечера. Однажды ему, молодому, но уже изрядно преуспевшему оперному певцу, пришлось добираться домой в обыкновенном трамвае. Эта девочка, затерянная среди пассажиров, узнала его и, поздоровавшись, застенчиво опустила взор. Феликс влюбился в те глаза, едва лишь увидев, поэтому не мог просто так расстаться с их обладательницей. В тот день они долго ходили по улицам и разговаривали обо всём на свете. Амалия приехала поступать в педагогический и «срезалась» на математике. Теперь вот собиралась возвращаться домой, в далёкий провинциальный посёлок, но этого так не хотелось! А всё – из-за стыда перед знакомыми и родственниками, которые получат повод если и не подтрунивать над ней, то смотреть свысока.
В свои семнадцать лет она представляла собою сплошное очарование, а Феликсу только что исполнилось двадцать три. Не долго думая, не желая ничего слышать, он потащил её в свой дом, где и предложил остаться навсегда. В роли хозяйки.
Спустя месяц они поженились.
Феликс доверял своей избраннице превыше всех на свете, даже больше, чем себе самому. Этому цветку, этому венцу желаний он посвящал асё своё свободное время. А зачастую и рабочее: он брал её с собой на репетиции, перезнакомил со всеми театральными секретами и их носителями, поначалу вводя юную жену в смущение. Впрочем, она быстро обвыклась. Ей импонировала роль музы, невольно предложенная мужем, поэтому она всегда находилась в первом ряду зрительного зала, и можно было с уверенностью сказать: где находится он, там обязательно присутствует и она.
Такая идиллия продолжалась в течение первых лет. Всё окружение Феликса привыкло к ней, её воспринимали, как некий придаток или даже неотъемлемую часть самого Винницкого. Правда, кое-кто невольно задавался вопросом, почему у столь блистательной пары до сих пор нет детей, но выражать его вслух не осмеливались. Феликс ни за что не признался бы даже своему духовнику в том, что детей нет по вине Амалии, которая в 16 лет, совершив глупость, вынуждена была по настоянию матери сделать аборт. Для него она оставалась святой.
Однако с некоторых пор женщина начала пропускать его концерты, появляясь в компании мужа всё реже и реже. Ему говорили об этом, но влюблённый ничего не замечал. Он помогал ей во всём, даже в учёбе: единственный раз в жизни использовав своё имя, он пристроил её в театральный, благодаря чему она теперь имеет диплом музыкального критика. Он жил ею и только ею, чего нельзя сказать о ней.
У неё образовался свой круг знакомых. То и дело она где-то задерживалась, зачастую возвращаясь домой среди ночи, или куда-то уезжала в сопровождении совершенно незнакомых мужу людей, не заботясь о том, чтобы представить их ему. Всё это Феликс воспринимал, как норму. Амалия, на всякий случай, заявила, что принимает участие в работе благотворительного фонда.
Вернувшись сегодня с гастролей, он поспешил к ней, но, подъехав к собственному дому, был несказанно удивлён, увидев у ворот бронированный «BMW” и два «Джипа», предназначенных для охраны. Когда он намеревался войти, его остановили крепкие ребята в чёрных костюмах.
-- Да вы что, господа! – воскликнул он. – Наверное, вы меня не узнаёте? Это же я, Феликс Винницкий, народный артист! А этот дом принадлежит мне.
-- Ну и что с того, что ты – винницкий? – возразили ему. – А мы тут – киевские, и охраняем человека, чьих подмёток ты не стоишь. Артист, блин!..
-- Кто этот человек? Сейчас я позвоню супруге, она подтвердит, что вы ошибаетесь и что хозяин дома – я.
С этими словами он извлёк из кармана пальто телефон и набрал номер Амалии. Она ответила… смехом. А потом отключилась. В известной степени это задело самолюбие Феликса. Он повторял вызов снова и снова, пока жена не выключила свой телефон окончательно. Краем уха артист улавливал насмешки телохранителей, но сдерживался. Да и что ему оставалось делать?..
Спустя час он увидел, как в гостиной загорелся свет. В тот же миг затрезвонила рация у начальника охраны.
-- Да, Первый, мы ждём, -- ответил он. -- Можете идти, всё чисто.
Феликс видел, как входная дверь открылась, из неё вышел довольно упитанный седовласый человек, в котором он узнал… Словом, лицо, занимающее одну из высших должностей в государстве. Это «лицо» под звонкий и игривый смешок его жены пыталось застегнуть замок на брюках.
Феликс не хотел верить своим глазам. Его грубо оттеснили от ворот, но он, находясь в шоковом состоянии, этого и не заметил. А когда в сознании на миг просветлело и оно вновь обрело способность адекватно реагировать на происходящее, он, дождавшись, когда «Первый» поравнялся с ним, громко произнёс:
-- Вот она – честь и совесть государства!
За это его изрядно поколотили. Сквозь боль он снова и снова слышал циничный смех Амалии. Она всё видела, и ей было смешно.
Она станет его презирать. Знакомые, узнав об инциденте, тоже будут его презирать.
Развестись, развестись немедленно! Но на это уйдёт уйма времени. Да и не сыграет ли с ним злую шутку неверная? Ведь любовник будет её защищать своими способами.
Но даже в случае развода оба виновника его позора останутся безнаказанными. И будут продолжать насмехаться, да ещё и в прессе обольют грязью. А Феликс весьма щепетильно относился к своей репутации. Стремясь избежать недоразумений и грязи, он даже уклонялся от сомнительных вечеринок и иных звёздных сборищ. Если для попсовых звёзд такие мероприятия служат едва ли не основным источником доходов и рекламы, он в этом не нуждался, -- хотя бы потому, что находился на пару ступеней выше.
2
После того, как высокопоставленный ловелас уехал, Феликс кое-как поднялся с обочины и, не стряхивая снег с пальто, пошёл, куда глаза глядят. Под калиткой остался измятый букет хризантем – таких же белых и пушистых, как снег.
…Мороз крепчал, но он не замечал этого. Ему было жарко. Чувство смертельной обиды, смешанное с жаждой мести, распирало его существо изнутри, разрывая на тысячи частей. Обидчивость и мстительность – это не врождённые черты характера; они формируются со временем. Когда в юности Феликс занимался боксом, он никогда не испытывал ни злости к соперникам, ни жажды мести. «Откуда во мне это стремление?» – спрашивал он себя, но, не находя на этот вопрос ответа, продолжал ходить вокруг своего двора.
Как отомстить наглой и подлой твари, которой он отдал всё? Она убила не только всё то, что таилось в нём чистого и прекрасного; она хладнокровно уничтожила также и веру в людей, в женщин. Она убила Мечту…
Как отомстить тому, который прикрывается охраной и высоким положением?
Возможно, он сам как-то виновен в отношении Амалии? Задумавшись над этим, Феликс невольно остановился. Разве он плохо относился к этой женщине, разве обижал? Да ну, быть того не может!
Это она, она виновата! Прийти сюда совсем пацанкой, на всё готовое, ничего не делать по дому, вести беззаботную жизнь, выучиться за его счёт, купаться в лучах его славы, пользоваться всеми привилегиями от его имени, использовать его в каких-то своих тёмных интересах…
Нет, она не любила его изначально. Но как же можно жить с человеком, которого не любишь – есть с ним за одним столом, целоваться, спать в одной постели?
Амалия запятнала не только себя, его, но и само понятие «семья». Она растоптала не только его достоинство, но и душу. С каким сердцем, с какими мыслями он теперь будет исполнять роли Ромео или севильского цирюльника?
Эту обиду никогда не забыть, это пятно ничем не отмыть, и в свои 32 года Феликс хорошо это понимал.
Ей всё безразлично, как ветреной бабочке, а ему предстоит с этим жить и страдать.
И смех, смех…
От этих мыслей сердце снова сжалось чьей-то безжалостной, грязной рукой. В голове помутилось, так что он был вынужден остановиться снова и охватить её руками. Когда приступ несколько угомонился и руки отпустили виски, Феликс вздрогнул от неожиданности: в каких–то двух шагах перед ним стоял человек, одетый в чёрный фрак, пальто нараспашку и шляпу, -- столь же чёрную, как ночь, как обида, как само зло. Он молчаливо взирал на Феликса, не реагируя ни на его удивление, ни на едва различимый возглас, означающий шок. Казалось, будто его глубоко запавшие чёрные глаза устремлены в саму душу артиста, всё в ней бесцеремонно перековыривают и переворачивают, обнажая наиболее потаённые уголки. Наконец, человек произнёс:
-- Ну и досталось же тебе сегодня!
В ответ пострадавший пробормотал что-то невнятное.
-- Теперь твоя жизнь круто изменится, я знаю, -- продолжал человек в чёрном.
-- Что тебе известно? – робко спросил Феликс, обращая взор к глазам этого странного существа.
Увы, глаз как таковых он не увидел; ему показалось, будто сквозь глазные отверстия незнакомца зияла бездна…
-- Эта женщина тебя унизила так, как не способен унизить даже лютый враг. Она никогда не любила тебя. И даже знакомым об этом рассказывала. Над тобой станут потешаться, а вскоре сплетни о сегодняшнем вечере просочатся в прессу.
-- Да… -- прошептал Феликс, опуская голову.
На миг ему представилось, как вокруг его имени сгущаются чёрные тучи человеческого злопыхательства, зависти, грязи. Папарацци начнут ковыряться в его личной жизни, публиковать на страницах газет сплетни, высосанные из пальца. От последствий скрыться не удастся, они достанут даже далеко за океаном. И ожидает его судьба многих представителей искусства, которые из-за этого потеряли добрую славу, контракты, самих себя. Многие из них вынуждены были уйти со сцены, некоторые спились или даже свели счёты с жизнью. Подобный исход выглядел страшнее смерти.
-- Что же делать, что делать?! – воскликнул он, умоляюще взглянув на незнакомца. – Ты же понимаешь, что я не всесилен, не в моей власти пресечь разговоры!
-- Зато это вполне в моей власти, -- ответил тот.
-- В твоей? – недоверчиво спросил Феликс, невольно отступая на шаг. – Да кто ты вообще такой?
В эту минуту он стал ощущать холод, и только сейчас осознал, насколько продрог.
-- Я? Называй меня… Впрочем, тебе незачем знать моё имя. Но будь уверен: я всегда готов помочь людям, попавшим в беду. И также готов мстить за них. Скажи, Феликс, ты ведь хочешь совершить месть, но не знаешь, как это сделать? Особенно мужчине, потому что он для тебя недосягаем.
-- Да, да!
-- Я сделаю это. Поверь, сама земля содрогнётся, дабы другим неповадно было. И ты ещё обретёшь возможность увидеть мучения людей, грубо поправших самое святое для тебя.
От этих слов Феликс ощутил в себе новый прилив обиды.
-- Да, сделай это, кем бы ты ни был! – воскликнул он, пытаясь схватить этого человека за отвороты пальто. К его удивлению, пальцы прошли сквозь пустоту, но в тот момент он не придал этому значения.
-- Сделай это, я хорошо заплачу…
Чёрный человек улыбнулся, отступая на шаг.
-- Если ты имеешь в виду деньги, они мне ни к чему. Это ещё я могу дать их тебе, сколько пожелаешь. Мне нужна плата иного рода.
С этими словами он взглянул на Феликса так, что тот заметил в его глазницах сквозняк сомнения.
-- Скажи, чего ты требуешь?
-- Нет смысла, потому что ты все равно откажешься, -- покачал головой собеседник.
-- Нет, ты скажи! – настаивал Феликс, подступая к нему.
-- Ладно, будь по-твоему. Мне нужен твой голос.
-- Что? Голос? – опешил артист. – Голос?!
Он не верил своим ушам.
-- Но как?..
-- Ты не понял. Сам голос мне, конечно, не нужен. Мне вполне нравится и тот, которым меня наградила природа. Я исполню всё, что обещал, но ты должен прекратить петь для публики. Можешь тихонько петь для себя, закрывшись в комнате; можешь разговаривать сам с собой, но чтобы твоего пения отныне не слышали посторонние.
Ничего подобного Феликс не ожидал услышать. Ему, обладателю удивительного тенора в пять октав, который известен всему миру, -- и уйти со сцены, кануть в безвестность?!
-- Нет, со сцены уходить совсем не обязательно, -- ответил на его мысли незнакомец. –Мне известно, сколько сил ты вложил в искусство. Нет, без сцены ты не сможешь жить. Но петь тебе ни в коем случае нельзя.
-- Что же мне делать на сцене, если не петь? – удивился Феликс. – Как я смогу сыграть Гамлета, Ромео, Отелло, Дон-Жуана, если не буду петь?!
-- Ты наивен, -- улыбнулся неизвестный. – Означенных персонажей можно не менее красноречиво сыграть без пения да и вообще без слов.
-- Но… как? – подавленно промямлил он.
-- Посредством пантомимы, друг мой, -- ответил голос, в котором сквозили мрачные нотки.
-- Пантомимы? Но ведь это… Это же шутовство! Неужели ты велишь мне превратиться в паяца?
-- Ну, здесь ты не прав. Шутами можно считать артистов, которые плохо играют. Или политиков, например… Но ты будешь играть великолепно, и я уже сейчас вижу, как тобою восхищается публика, как она поднимается с мест при твоём появлении на сцене.
-- Но я никогда не занимался пантомимой! Для того, чтобы достичь мастерства в чём-либо, нужны годы тренировок…
-- Ну и что? Тебе будет дано умение.
-- Ну и чудеса! – растерянно улыбнулся Феликс.
-- Ну как, по рукам?
-- Даже не знаю…
В нерешительности он понурил голову.
-- Подумай о мести…
От этих слов Феликс, который уже собирался отказаться, застыл на месте.
-- Подумай о позоре…
Феликс побледнел.
-- Подумай ещё раз. Пройдут месяцы, ты женишься на порядочной женщине, у тебя родятся дети. Каково им будет узнать от чужих людей о позоре, постигшем отца, и осознавать, что тот не отомстил должным образом?..
Сжав кулаки, Феликс сделал решительный шаг вперёд.
-- Я согласен! Поистине, ты не человек, а какой-то злой дух!
-- Вот и хорошо, -- снова улыбнулся незнакомец.
-- А что делать мне?
-- Ничего. Завтра ты начнёшь замечать в себе проблески нового таланта. Удачи тебе! Только не забывай о договоре: никто не должен слышать твоего пения, иначе умрёшь!
-- Умру? – с сомнением переспросил Феликс.
Он оглянулся в поисках странного существа, но того и след простыл.
-- Умру?... Гм…
Ему хотелось бы возразить, но не оставалось ничего другого, кроме как возвращаться домой и отогреваться.
3
-- Дети, вы себе даже не представляете, какой талант заключён в этом человеке! – восхищённо говорила учительница.
Её подопечные слушали, раскрыв рты.
-- Вы только вообразите: после оперы, которой отдаёшь полжизни, вдруг переквалифицироваться на пантомиму, -- продолжала она. -- Это отнюдь не так просто, как кажется.
-- Анна Васильевна, – вставая с места, воскликнул Коля, её лучший ученик. – но ведь по отношению к опере он совершил предательство.
-- Предательство? Зачем же сразу предательство? Не слишком ли ты категоричен? А вдруг у человека были на это причины?
-- Да какие могут быть причины? Сегодня ещё пел, а завтра уже занимается чем-то другим…
Анна Васильевна работала в музыкальной школе преподавателем по вокалу. Вместе с Николаем за партой сидела и её дочь Даша. Ученикам было по 12 лет, они подавали надежды, старались. Это вдохновляло учительницу настолько, что она отдавала детям всё своё время и занималась с ними «по-взрослому».
Когда-то ей приходилось посещать концерты великого тенора Феликса Винницкого, она до сих пор помнит его удивительный голос в пять октав. Это было нечто невообразимое, это было настоящее чудо. И вот сейчас, рассказывая об истории оперного искусства, она упомянула об этом великом артисте. Да и как было не вспомнить о нём, если его дом находится совсем рядом с её домом?
Этот человек поселился в их городке лет восемь тому назад. До того он жил недалеко от Киева, имел жену, славу, будущее. Никто не ведал о причинах, которые привели к резкой перемене в его жизни,. Но Анна до сих пор помнит, как в один из первых зимних дней того года пресса словно взорвалась, сообщая и на все лады комментируя потрясающее известие: голос номер один в мировой опере внезапно всё бросил и выступил в театре пантомимы в качестве мима. На недоумённые вопросы журналистов и критиков он, как-то неестественно бледнея, отвечал, что столь резкое изменение амплуа ему посоветовали астрологи. Такое объяснение автоматически исключало всякие домыслы и новые вопросы, но если таковые и случались, Винницкий отвечал: «Спросите у астрологов.»
Его жена, как знал весь мир, таинственно исчезла. Это тоже интересовало богему, но всевозможные вопросы по этому поводу Феликс переадресовывал к милиции. Да и откуда он мог знать, куда она подевалась?
При слове «жена» по спине Анны непроизвольно пробегали мурашки. Она ещё со студенческих лет была влюблена в своего кумира, потому для неё слово «жена» в ореоле Феликса казалось совершенно излишним.
Правда, кое-кто заметил, как однажды Винницкий едва не свалился в обморок, услышав вопрос: «А не находите ли вы связи между исчезновением своей супруги и одного из самых видных политиков? Ведь они пропали в один день…» Тот папарацци, наверное, брякнул первое, что пришло в бестыжую голову. Единственное, что сумел придумать в качестве ответа Феликс, звучало так: «Я не могу отвечать за судьбы совершенно чужих людей! К тому же, политики меня совсем не интересуют.»
Это было в самом начале его карьеры мима. Для того, чтобы пореже встречаться с журналистами, он и поселился в этом захолустье, куда наезжал нечасто, только когда наступали перерывы между выступлениями. С каждым годом таких перерывов становилось всё меньше и меньше, и это объяснялось быстрым совершенствованием его мастерства.
В отличие от многих мимов, пародирующих политиков и общественных деятелей, он стал изображать персонажей из известных литературных и оперных произведений. Выступления неизменно проходили при битком набитых залах, под бури аплодисментов и оваций публики. Он не просто показывал образ. Он в него настолько вживался, что казалось, будто на сцене под белым гримом выступают сами Отелло или Дон-Жуан, Лоэнгрин или Фауст. В Винницокого влюбились все поголовно. Билеты на его концерты раскупались с потрясающей скоростью – столь же быстро и безропотно, как и раньше, когда в театры сходились для того, чтобы послушать его голос. Невзирая на погодные условия, цены или занятость.
Он не превратился в шута. Скорее напротив: в сравнении с ним выглядели шутами остальные мастера пантомимы. И даже сами зрители, порою узнающие себя в изображаемых телодвижениях артиста, пытались впоследствии измениться в лучшую сторону. Феликс умел раскрывать образы без слов настолько, что у зрителя создавалось впечатление, будто слышит и голос, и интонацию, сарказм или же иронию, грусть, задумчивость, страдание, видит мельчайшие детали мимики, улавливает значение взглядов. Для того, чтобы получше вживаться в образы, Винницкий порою целыми неделями ходил в гриме и костюме, характерном для того или иного персонажа.
Анна, как и большинство почитателей таланта, замечала всё это. Но, в отличие от многих, она испытывала известное волнение: можно вжиться в конкретный образ настолько, что больше не сумеешь из него выйти. Так было с неким артистом, который, пытаясь вжиться в образ Юлия Цезаря, в течение нескольких месяцев жил так, как мог бы жить великий император – одевался, как он, ел, спал, ходил; со временем он начал даже мыслить в том же русле, в каком мыслил Цезарь. После окончания съёмок фильма он не сумел распрощаться с образом и закончил дни в психиатрической клинике. Но нет, Винницкий вёл себя вполне адекватно, ему не грозило раздвоение личности.
Когда-то в молодости, испытывая первые порывы страстных фантазий, она совершила необдуманный поступок. Могла бы стать оперной певицей, а превратилась в заурядную учительницу. После окончания музыкального училища она собиралась поступать в консерваторию, но беременность превратила её планы в иллюзию. «Милый», -- в сущности, неплохой парень, -- хотел жениться. Он любил Анну. Да только она стала другой. Беременность открывает в женщине новые черты и мысли. Она становится самой собой. Порою всё, чем она жила до того, отметается неведомой силой куда-то на задний план, уступая место тому великому, которое в течение многих лет таилось где-то на задворках маленькой души. Анна к концу беременности поняла, что в своём партнёре любила не его самого, а Винницкого. Странно, но он чем-то был похож на маэстро. Однако в один прекрасный день на женщину снизошло озарение: да ведь это же вовсе не ОН, а всего лишь его жалкая тень! С того момента связь с парнем казалась ей чудовищной ошибкой, насмешкой природы. Она не могла больше представить себя в его объятиях, и даже более того – она начала стыдиться его, как стыдятся знакомства с дегенератами, бомжами, пьянчужками! С тех пор она живёт одна.
После возвращения в родной городок Анна выдержала любопытные и осуждающие взгляды знакомых, но вскоре те привыкли к её нежданному материнству и одиночеству. Всё забылось, утряслось, стабилизировалось. Анна жила только работой и дочерью, не обращая внимания на мужчин и местечковые традиции. Двенадцать лет жить без мужчины! Что это – отклонение или же закономерность? Она, пытаясь объяснить для себя этот казус, отшучивалась: «Лучше уж ничего, чем что-нибудь!»
Иногда ей выпадало счастье наблюдать за Винницким. Её дом находился по соседству с домом звезды, участки обоих выходили к небольшой речушке. Но если участок Анны не был обнесён высоким забором, исключающим наблюдения со стороны, то этого нельзя было сказать об участке Феликса. Он как будто стремился максимально оградиться от людей и их любопытства. Чем он занимался, запершись внутри своей двухэтажной коробки, никто не ведал. Но изредка, приблизительно раз в два месяца Анне удавалось видеть его на балконе. Глаза артиста бывали устремлены в неведомую даль, в них отражалась задумчивость и неутолимая тоска. Анна читала это в тех глазах, невзирая на расстояние. Дважды на восемь лет их взгляды даже пересекались, что вызывало в женщине настоящую бурю эмоций и страданий. Она и жила этими бесценными мгновениями…
4
…Тьма казалась непроглядной, непроницаемой, хищной. На небосводе не было ни звёзд, ни луны; только издали доносившееся испуганное собачье завывание напоминало о реальности. Ещё бы не испугаться на месте собак: ветер обрёл такую силу, что под его напором жалобно скрипели кроны ясеней, а он сам, чтобы удержаться, вынужден изо всех сил прижиматься к земле и цепляться за корень какого-то дерева. В лицо безжалостно хлестал колючий, как шипы, дождь.
Но вот вдали что-то затрещало, до слуха сквозь завывание бешеного ветра донёсся слабый человеческий крик. Чутьё подсказало, что приближается великая опасность, -- как чувствует птица приближение землетрясения. Тяжёлое предчувствие могучей силой прижало его к липкой, мокрой и холодной земле ещё сильнее. В тот же миг он почувствовал, как над самой головой пронеслась какая-то огромная, страшная, тяжёлая масса.
Откуда-то ему было известно, что это были ОНИ. В следующий миг масса ударилась о землю где-то рядом, в доказательство чего прозвучал сдавленный стон. Рефлекторно голова попыталась приподняться над сорняками, чтобы глаза могли взглянуть на источник этого стона. Но сила – властная, неодолимая и могущественная – тотчас прижала её снова к земле. Он догадывался, что это за сила и что именно произошло. Всё происшедшее казалось чем-то немыслимым, противоестественным, ужасным; сила вызывала неописуемый страх, от которого дыбом поднимались волосы. К тому же, он знал, что именно произошло, и от этого становилось ещё ужаснее.
Феликс потерял сознание. Или это ему показалось? Он впал в прострацию настолько мощную, что это сравнимо с потерей сознания.
Подняв голову спустя некоторое время, он заметил первые проблески рассвета на востоке. Ураган стих, тучи совершенно рассеялись. Лишь изредка над головой проносились мрачными тенями их мелкие клочья.
Тишину нарушил какой-то звук. Это был слабый женский стон.
Собравшись с силами, он поднялся на ноги и, преодолевая панический ужас, направился к источнику человеческого голоса. По пути он дважды чуть не свернул шею, поскользнувшись на прелой траве.
Шатаясь, он прошёл метров двадцать, но вынужден был остановиться: прямо перед ним разверзла свои объятия большая яма. Подчиняясь каким-то неведомым законам, зрение вдруг обрело поразительную остроту и различило на глубине более двух метров два неподвижных тела – мужчины и женщины, -- придавленные огромным корнем дерева. Мужчина был мёртв, и об этом свидетельствовала большая разверстая рана на его голове, из которой вытекало мозговое вещество, смешанное к кровью. Женщина лежала лицом вниз в то время, как туловище, неестественно выгнувшись, покоилось на спине. Судя по всему, у неё была свёрнута шея. Это были они — Амалия и её высокопоставленный любовник. В теле женщины ещё теплилась жизнь, но никакой лекарь не сумел бы её спасти. Созерцая эту картину, Феликс невольно вспомнил изречение из какой-то арии на латинском языке: «Omnis caro fenum…», что означает «Всякая плоть становится травой».
На какой-то миг в сердце Феликса проснулось сожаление, но тотчас же в глубине существа снова встрепенулась обида. «Пусть, пусть будет так, как есть!» -- заставил себя подумать он.
Яма начала осыпаться сама по себе, погребая два комка изувеченной плоти.
Он отступил не несколько шагов; затем в ужасе развернулся и побежал прочь.
Только оказавшись в доме, он сумел перевести дыхание. Подойдя к бару, он дрожащими руками схватил первую попавшуюся бутылку и, поднеся к губам, начал с жадностью всасывать в себя горячительную жидкость. Она оказалась коньяком. Опустошив полбутылки, Феликс, наконец, начал успокаиваться.
Это был конец. Конец не только семейной идиллии, жизни в этом доме, но и конец карьере. Придётся всё начинать сначала. Если получится…
За восемь лет он не сумел забыть ни единой детали из этого кошмара. Он приходил к нему по ночам, когда организм, расслабившись, готов к максимальному восприятию. С каждым разом он заново переживал события. Это казалось невыносимой пыткой. Конечно, кошмары – не что иное, как проделки человека в чёрном, -- Феликс это чувствовал, знал природным умом. Только непонятно, зачем тому понадобилось ворошить незаживаемую рану в его душе. Что он хочет этим сказать?
Феликс взглянул на окно, за которым раскрывал свои радушные объятия один из многих миллионов и миллиардов земных рассветов. Этот свет породил в сознании первые ясные мысли и проблески воли.
-- С этим следует заканчивать, -- промолвил он, обращаясь к самому себе. – Давно пора… Нельзя оставаться в рабстве всю жизнь. Потому что это уже не жизнь.
С этими словами он сбросил с себя одеяло и решительно поднялся с постели. Сейчас он примет холодный душ, что весьма кстати после душной июльской ночи, выпьет чашечку кофе, и жизнь, как и мысли, направится в иное русло. Он знал, что тогда придёт и решение.
5
В это утреннее время на берегу реки находились три человека – светловолосая женщина лет тридцати и двое детей лет двенадцати – девочка и мальчик. Анна пришла сюда полюбоваться пробуждением её величества Природы, а дочь со своим другом вызвались её сопровождать. А природа возобновляла то вечное и бурлящее действо, которое называется жизнью, на время прерываемой ночным мраком. Со всех сторон доносилось стрекотание сверчков, разноголосое чириканье птиц, кумканье и кваканье лягушек, жужжание мух и жуков. Все о чём-то спорили, пытаясь самоутвердиться в вечной круговерти бытия, каждому хотелось выхватить из неё свой момент счастья.
Прислушиваясь к этому шуму, Анна словно растворялась в нём, в глубинах сознания зарождалась странная мелодия. Так бывает, когда человек способен чувствовать и живёт на одной волне со средой обитания.
Дети, эти неугомонные шалунишки, начали о чём-то спорить.
-- Колька, а у тебя веснушек больше, чем у меня! – смеясь, раззадоривала мальчика подружка, глядя на него прищуренными, хитрыми глазами.
-- Ну и что? – нашёлся тот. – Зато у тебя уши побольше моих! Как у Чебурашки… Дашка-Чебурашка!
Эта суета мешала Анне сосредоточиться.
-- Дети, дети! – с укоризной в тоне воскликнула она.
Внезапно слух уловил новые звуки, доносящиеся издалека. Они порождались чьим-то прекрасным голосом и как бы подводили итог красоте рассвета. Это была чудесная мелодия, она звучала, как ода, как преклонение перед величием Природы, сиянием солнца, самой жизнью.
-- Дети, тихо, тихо! – прошептала Анна, обращая лицо в направлении, откуда лилась мелодия.
Заметив на лице женщины нечто особенное, те приумолкли и, подчиняясь инстинкту, начали вслушиваться.
-- Это же сам Феликс Винницкий! – прошептала женщина.
Выражение в её глазах было таким, словно она узрела перед собой самого Господа Бога, пред которым готова преклонить колени.
-- Это – знаменитое «Адажио» Альбинони, -- тоном отличницы произнесла девочка.
-- Да тише ты! – шикнул на неё Коля, толкая кулаком пониже талии.
Мальчик откуда-то понял, что в эту минуту Дашиной маме мешать нельзя. Он и сам невольно прислушался, а затем, увлекая подругу за собой, осторожно побежал по тропинке, ведущей к особняку знаменитости. Метров через тридцать его остановило препятствие в виде забора. Он прильнул к щели между досками.
На балконе, обращённом к реке, стоял мужчина лет сорока, облачённый в белую сорочку и чёрный фрак. Это в его лёгких рождалось прекрасное пение, это именно его гортань порождала неповторимые звуки. Дети знали, что такое опера, как знали и о великих исполнителях. Но чтобы человеческое существо могло петь так!.. Нет, подобное не помещалось в воображении, так не бывает…
-- Вот она – легенда! – прошептал Коля, невольно сжимая девичью руку.
Между тем, пение, достигнув апофеоза, внезапно прекратилось. Знаменитость со своего балкона куда-то исчезла.
Анна, с жадностью впитывавшая в себя каждый оттенок этого волшебного голоса, продолжала стоять в той же позе. В её взгляде можно было прочесть непередаваемое разочарование.
Даже у детей настроение как-то сникло.. Они чувствовали себя так, словно у них отняли только что преподнесённый подарок и больше никогда не вернут.
А в это время Феликс лежал на спине и стекленеющими глазами смотрел в бездонную даль…
|
| |
| |
| demarev65@ | Дата: Суббота, 03 Авг 2013, 20:03 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Удаленные
| Жил – был талант…
1
Эта история произошла в… Впрочем, место не имеет значения. В конце–концов, она могла произойти в любом городе или деревне, даже совсем рядом с вами.
Когда Рома появился на свет, была глубокая ночь. В то время, как мать, измученная трудными родами, находилась в полузабытьи, у кроватки малыша внезапно появились три женщины, облачённые в странные одежды. Это были музы. Вообще – то, они чрезвычайно редко путешествуют в компании себе подобных, поскольку отличаются ревностью друг к дружке, да и одиночество ценят превыше всего. Но на сей раз случилось так, что они оказались вместе. Взглянув на мать, самая старшая из них покачала головой, две другие ограничились многозначительными вздохами. Встав у кроватки ребёнка, они в течение нескольких минут рассматривали его лицо. Затем та, которая отличалась молодостью, произнесла:
-- Тебе суждено стать добрым человеком. Я дарю тебе талант чувствовать во всём музыку.
Произнеся эти слова, женщина удалилась на несколько шагов, уступая место второй спутнице. Та, ещё раз посмотрев на ребёнка, улыбнулась и сказала:
-- А я дарю тебе талант поэзии.
Пришла очередь самой старшей.
-- Может, это и слишком многовато для одного человека, но чтобы не показаться жадной в глазах сестёр, я дарю тебе талант рисования. Счастья тебе, дорогой мальчик! Хотя…
Что именно хотела сказать последняя из муз, остаётся загадкой. Возможно, она сомневалась в том, что человек, одарённый талантами, может быть счастлив?..
Музы исчезли столь же внезапно, как и появились.
Спустя несколько часов мать Ромы умерла. Отец работал учителем и вполне обладал всеми качествами, чтобы воспитать ребёнка. Каждое утро он отправлялся на работу, оставляя малыша на попечение своей матери.
2
Ещё с самого раннего возраста маленький Рома поражал окружающих своей любознательностью и склонностью к созерцанию. Он мог часами любоваться цветами и солнышком, божьей коровкой и игрой солнечных зайчиков на поверхности пруда, вслушиваться в шум дождика и трели птичек. Когда его речь обрела внятность, все сразу обратили внимание на то, что он говорил стихами. В трёхлетнем возрасте он нарисовал свою первую картину. А когда в садике увидел пианино, его ручонки забегали по клавишам с такой уверенностью, словно перед этим упражнялись лет десять. Этому белобрысенькому чуду не могли нарадоваться воспитательницы и соседи; папу вообще распирало чувство гордости за такого наследника. Что касается бабушки, та лишь недовольно ворчала:
-- Все ребятки – дети как дети: в футбол играют, в прятки, а этот – ненормальный какой–то…
Когда мальчику исполнилось шесть лет и пришло время идти в первый класс, о нём знали не только в школе, но и в столице страны. Он уже успел прославиться первой в своей жизни выставкой картин, первым сборником стихов и первыми музыкальными произведениями. Нотная грамота давалась ему настолько легко, что он мог запечатлеть на бумаге не только пение птиц, но и журчание ручейков, шелест ветерка в кронах деревьев, дыхание цветов, просыпающихся после прохладной ночи, шёпот солнечного лучика над прудом.
Что такое, собственно, талант? Это нечто неуловимое, хрупкое и, вместе с тем, величественное и могучее. Это бесконечный импульс, в котором сосредотачивается вся сила и мудрость Вселенной, это феерическое и непостижимое единение стихий огня и воды, сильного и слабого начал, радости и страдания. Талант живёт своей, непонятной для обывателей жизнью, он требует минимума в плотском и понимания в духовном.
Голубоглазого Рому пытались понять, его ценили, на него возлагали надежды. Пока он был маленьким, с ним носились, как с чудом невиданным, но никому и в голову не приходило, насколько он уязвим.
Школа показалась Роману слишком скучной. Предметы давались ему легко: он за месяц не только усвоил, но и перерос программу первого класса. С ним бы позаниматься, да учительнице было недосуг. Ей хотелось, чтобы все дети были одинаковы, ведь с такими и уроки проходят однообразно и просто.
В это время отец Ромы был вынужден оставить работу в школе. Для того, чтобы побольше зарабатывать, он уехал в столицу, где трудился строителем. Теперь мальчонке стало даже не с кем поговорить о том, что представляло для него интерес. Единственной радостью для него было то время, когда он оставался в полном одиночестве. В такие часы он мог слушать природу, рисовать, играть и сочинять. Но когда дома находилась бабка, становилось тягостно.
-- Вот другие мальчишки увлекаются машинами, ремонтируют велосипеды, какую-то пользу приносят, -- без конца ворчала она. – А от тебя какая польза? Кому нужны твои рисунки, твои дурацкие стишки и твоё дребезжание на пианино?
Иногда приезжал папа. Он привозил с собой деньги (которые старуха сразу прятала) и много положительных эмоций. Он очень любил сына и с удовольствием посвящал ему всё свободное время. Однако выходной быстро подходил к концу, папа уезжал и Рома снова оставался в обществе вечно всем недовольной старухи.
В один из студёных осенних дней бабка заболела воспалением лёгких. Будучи от природы мальчиком добрым и отзывчивым, Рома позвал соседку и сбегал за врачом. Он просиживал у постели больной дни и ночи, стараясь удовлетворить каждый её каприз: давал ей лекарства, кормил с ложечки, убирал в доме. Но сердце старухи так и не прониклось к ребёнку симпатией, лёд отчуждения не растаял.
Когда Роме было восемь лет, его сбила машина, вследствие чего оказались сломаны обе ноги. Неопытный врач неправильно их зафиксировал, что привело к инвалидности. Теперь мальчик, не имея возможности сбежать, был вынужден целыми днями выслушивать злую старушечью болтовню, его жизнь превращалась в сплошной мрак. Бабушке и в голову не приходило, что ребёнка нужно вкусно кормить, утешать, вывозить на прогулки. Она даже отказывала ему в бумаге и карандашах, а любимое пианино продала чужим людям. А однажды, заметив, что Рома пишет очередное стихотворение, выхватила тетрадь из его рук и бросила в огонь.
В тот день мальчик впервые в жизни заплакал.
Но у него ещё оставался отец. После продолжительного отсутствия он приехал домой. Как всегда, папа привёз с собой деньги. Но в этот раз он о чём-то долго спорил с матерью, запершись в соседней комнате. Краем уха Роман улавливал обрывки разговора, из чего понял две новости: во-первых, у папы в городе появилась тётя, с которой он намерен создать новую семью, а во-вторых, перед этим он хочет увезти сына в столицу, чтобы там его прооперировали. Бабушка выражала протест против того и другого, но, к счастью, отец, не прислушивался к её словам.
3
Прошёл год. Научившись ходить заново, девятилетний Роман снова получил возможность радоваться жизни и творить новые шедевры. Он вернулся к бабушке, потому что новой папиной жене оказался не нужен. Так часто бывает… Возобновились занятия в школе, в процессе которых Рома снова показывал отличные результаты. Он готовился к новой выставке, для чего много рисовал. Кроме того, он заканчивал свою первую симфонию.
Однако над его головой сгущались тучи, называемые коллективным неприятием. Ребята, зная, что он освобождён от уроков физкультуры, досаждали ему. Так бывает в курятнике, где здоровые цыплята пытаются заклевать более слабого или больного сородича. Этим настроениям содействовало и отношение некоторых учителей. Рома знал много. Обладая блестящей памятью и аналитическим умом, он часто загонял их в тупик…
Выставка принесла ему не только большую славу, но и немалые деньги. О нём писали не только отечественные, но и зарубежные газеты, его показывали по телевидению, он чувствовал себя на равных с известными людьми. А после того, как его симфонию исполнил оркестр столичной филармонии, о нём заговорили как о восходящей звезде музыкального мира. На его стихи писались песни, которые звучали по радио звёздами эстрады.
Но одно обстоятельство портило Роману жизнь – школа. Несмотря на то, что мог ходить, он так и остался инвалидом. Потому никак не мог участвовать в драках, затеваемых сверстниками. Оставался один выход – покончить со школой поскорее. И он таки добился этого, закончив её в 14 лет! Получив аттестат, он подал документы сразу по трём специальностям – дирижёра, художника и литератора.
Казалось, его ожидало блестящее будущее. Однако для членов комиссий юное дарование из провинции ничего не означало. «Светила» из художественного вуза признали его работы несовершенными, его стиль – устаревшим, а его стремления – смехотворными. «Авторитеты» от музыки сочли его пьесы, этюды, песни и симфонию никуда не годными. Что касается именитых «поэтов», те заявили ему в глаза:
-- Ваше рифмоплётство, молодой человек, не более, чем детский лепет!
И только один человек из всех этой своры нашёл в себе смелость объяснить ему правду с глазу на глаз:
-- Мальчик, на самом деле ты очень талантлив. Тобой гордились бы любой вуз и любая страна. Но… Понимаешь, мы живём в такое время, когда талант значит меньше, чем деньги и связи. Но пусть себе смеются, ты ни на кого не обращай внимания. Не стоит падать духом, твори себе на здоровье. И помни: люди ждут этого.
4
Стараясь оправиться от столь нежданного удара, Роман загрузил себя работой. На средства, вырученные от прошлых работ, он снял небольшой домик на берегу реки и полностью предался любимым занятиям. Но заказы не спешили сыпаться на его голову. Ему даже не предлагали «халтур», поскольку, к примеру, для росписи школьной столовой его кисть слишком уж дышала классикой, для создания очередного эстрадного хита его музыкальный талант казался слишком «правильным». Лишь изредка удавалось продать за бесценок именитым композиторам кое-какие стихи или предложить картину состоятельному предпринимателю. Выехать из страны туда, где его таланты были бы должным образом оценены, он не имел возможности в виду своего несовершеннолетия. Потому приходилось прозябать в захолустье, ограничивая себя даже в самом необходимом.
В 15 лет он полюбил. ОНА казалась ему воплощением всего самого лучшего и доброго на свете. Её волосы, глаза, губы, походка стали для него олицетворением вселенской женственности, красоты и совершенства. В этот период он написал свои лучшие работы – картины, стихи, музыку. Он не замечал, что барышня не отличается чистоплотностью, аккуратностью, невинностью, красотой речи, нежным голосом. Он видел в её глазах лишь то, что хотел видеть.
Что касается её самой, следует сказать, что девица принадлежала к числу тех порождений времени, которых можно сотнями увидеть в парках за поглощением пива прямо из бутылки, за курением сигарет в компании похотливых дегенератов. Мы даже не потрудимся дать ей имя, поскольку это не имеет значения.
Она встречалась с вундеркиндом потому, что это, во-первых, льстило её самолюбию, во-вторых, избранник был пригож собою, а в-третьих, потому что не отказывал ей в мелочах вроде пива и сигарет. Для того, чтобы привязать парня к себе покрепче, она с ним переспала. И это, учитывая её опытность и степень чистоплотности, не составило для неё труда.
Однако, как и следовало ожидать, он ей вскоре надоел. Об этом она не постеснялась заявить ему в глаза. Он не поверил. Тогда девица начала в его присутствии целоваться с другими.
Возвратившись домой, Роман напился слишком крепкого кофе. Это было для него противопоказано, учитывая последствия для сердца, ослабевшего от наркоза и других сильнодействующих препаратов.
К утру он скончался.
После похорон в его жилище пришла бабка. Собрав в присутствии хозяев вещи внука – наброски картин, нотные тетради и листы бумаги со стихами, -- она, ухмыльнувшись, проворчала:
-- Ишь ты, сколько бумаги перепортил! Ничего, хоть будет чем разжигать плиту…
[c]
|
| |
| |
| Galina66 | Дата: Суббота, 03 Авг 2013, 20:09 | Сообщение # 3 |
 Долгожитель форума
Группа: МСТС "Озарение"
Сообщений: 1419
Награды: 102
Репутация: 152
Статус:  | Добро пожаловать на сайт, Геннадий! 
В разделе "Творческая гостиница" можно открывать две и более темы для разных произведений (алгоритм создания такой же...), а в "Авторской библиотеке" Вы накапливаете все свои работы, поэтому я соединю все Ваши произведения в одну тему.
Внизу под Вашим произведением есть функция "редактировать", воспользуйтесь ею, чтобы перед произведением добавить несколько строк о себе для знакомства. 
Галина Безменова
Моя страница
|
| |
| |
| demarev65@ | Дата: Суббота, 03 Авг 2013, 20:09 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Удаленные
| Г. И. Демарёв
“Из всех пороков, присущих человеку, наиболее
позорным я считаю трусость.»
М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
-- Не согласен, – отвечаю я. – Не трусость, а тупость и хамство!!!
*******
Белое безмолвие… Сколько волнующих строк посвятил ему в своё время Джек Лондон! Время года, когда мир замирает в глубоком сне, успокоенный морозом, когда человеку – этому наиболее слабому звену природы – невозможно выжить без технических приспособлений, когда наступает царство холода, мрака и смерти… Днём человека убивает белизна снега, слепящая взор, а ночью – холод и неизвестность; всё это обретает утроенную силу из - за почти абсолютной тишины, не нарушаемой ни шумом ветра, ни чириканьем шаловливых птиц, ни отдаленным лаем собак. Даже никакая заблудшая ворона не потревожит воздух своим карканьем. Впрочем, в свое время В. Высоцкий отмечал, что вороньё просто не водится в подобных условиях. Если бы так было и с вороньём в человеческом облике…
*******
… Ещё в детстве он заметил, что в морозную погоду окружающий мир кажется красивее и даже звезды излучают то очаровательное мерцание, которое способно поглотить воображение романтиков. Но в этот раз всё выглядело по-другому: судя по ощущениям, мороз достигал не менее восемнадцати градусов, дул северный ветер, небосвод исторгал из своих непостижимых глубин какую-то неописуемую жестокую антипатию; видимость была скверной из - за странной облачности, вследствие которой не было видно ни звёзд, ни Луны, ни блеска дороги – этих вечных спутников путешественников, затерявшихся в ночи. Идти было трудно, поскольку накануне, после обильного снегопада, автомобили разъездили шоссе настолько, что оно превратилось в вязкое крошево, после чего его намертво сковал мороз. Каждый шаг совершался наобум, угрожая падением, переломом рёбер, ног или сотрясением мозга.
«Какого чёрта ты очутился в этой глуши?» -- уже не впервые спрашивал он себя, что, впрочем, не могло помочь исправить положение.
Он никогда не боялся пеших переходов: в его жизни случались периоды, когда приходилось ежедневно преодолевать расстояния, значительно превышающие то, которое предстояло пройти сегодня. Несомненно, окажись он в этот вечер посреди дороги один, он пошёл бы просто по снегу, накопившемуся по обе стороны полевой дороги, и в течение часов пяти или даже шести (принимая во внимание сложность передвижения) был бы на месте. В памяти возродились времена, когда он, будучи семнадцатилетним парнишкой, занимал вторые места по Украине в соревнованиях по ходьбе, а также первые – по военно - спортивному ориентированию… Увы, сегодня положение усложнялось тем, что его сопровождали двое маленьких детей – шестилетняя дочь Маша и четырехлетний сын Павлик…
Ещё каких-нибудь полгода тому назад об их семье можно было сказать самые лестные слова. Жена, молодая учительница музыки, трудилась в сельской школе; он, в прошлом учитель истории, по полмесяца пропадал в Киеве, стараясь заработать побольше денег. Но то ли по вине всемогущей зависти человеческой, то ли по воле судьбы три месяца назад Алексей вынужден был позабыть о работе и всецело посвятить себя заботам о супруге. Настя заболела неведомой хворью, которой не сумел дать определения ни один врач. Эта женщина составляла для него единственную радость в жизни, поэтому он отдал все, что имел, ради её спасения. Начались походы по врачам, которые в самый раз назвать рвачами из-за их неуемного аппетита к наживе за счет бед человеческих; впрочем, никому так и не удалось установить диагноз. Женщина увядала с каждым днем, а медицина оставалась бессильной. Однажды наступил тот момент, когда пришлось, скрепя сердце, увезти детей к двоюродной сестре, которая проживала в добротной трёхкомнатной квартире в Виннице. Несмотря на свои тридцать с лихвой лет, она продолжала вести одинокое существование, потому, казалось бы, дети не могли её особенно стеснить. А увезти их следовало хотя бы для того, чтобы избавить от созерцания маминых страданий. Нельзя допускать, чтобы ангелочки видели смерть и тлен, осознавали их всемогущество и теряли веру в справедливость и жизнь…
Алексей прилагал всевозможные старания, стремясь облегчить положение жены: он возил её в Киев к лучшим светилам медицины, обращался даже к экстрасенсам и Богу, создал для больной наилучшие условия, вкладывая в свои поступки не только всё сердце, но и деньги. Наступил момент, когда ресурсы семьи истощились: не мог же он предполагать случившееся и заблаговременно накопить полмиллиона… Ничто так не съедает средств, как адвокаты, цыганки и врачи. Дожидаясь под кабинетами некоего медицинского заведения, он, впервые в жизни столкнувшись с врачами, был поражён их чёрствостью. Сиди под кабинетом, стони, ори от боли, а для людей в белых халатах твои проблемы совершенно безразличны. Дашь денег – обратят внимание, а не дашь – хоть умирай… Он обратился к всевозможным приятелям и друзьям, к предпринимателям и благотворительным фондам, продал кое - какое нехитрое хозяйство и стройматериалы. Наверное, где-то глубоко в подсознании каждый человек – ростовщик. Видя, что у ближнего случилась беда, окружающие стремились на этом нажиться. Стройматериалы, купленные за пятнадцать тысяч, ушли за пять, двое свиней, которым цена не менее четырех тысяч, скупщики приняли за три; что касается друзей и прочих, те, в общем, собрали всего две тысячи. Обследования и анализы, процедуры неизвестно от чего и уколы, прописываемые невесть зачем, поглотили эти деньги с такой же лёгкостью, с какой сухая губка поглощает каплю воды. Алексей так хотел, чтобы Настя выжила! Пусть бы врачи нажились, пусть она осталась бы недвижимой и слабой, -- лишь бы только жила!.. Он влез в кредиты. Стремясь получить побольше средств, он обошёл знакомых и с их помощью раздобыл подложные справки о своих якобы высоких доходах. Интересно получается: банки с готовностью предоставляют ссуды и одолжения на чепуху, без которой человек мог бы обойтись – на покупку машин, суперовой кухонной мебели, ковров и прочего, а вот на лечение – ни в коем случае. Это должно означать лишь то, что для них, как и для государства, человеческая жизнь не значит ровным счётом ничего.
Проценты, нарастающие с каждым днём, давят на Алексея, как в старые времена небосвод давил на плечи титана Атланта. Не имея возможности «догонять» их своими доходами, он оказался в такой кабале, которой хватит на всю оставшуюся жизнь. Объявление о помощи, размещённое в Интернете, не принесло ожидаемых результатов, поскольку народ, наученный несколькими поколениями мошенников, доверял ему не более, чем «жёлтой» прессе.
Настя ушла из жизни тихо, словно птичка, исчезающая из общего круговорота бытия, -- незаметно для человеческого общества. Рассказывать о треволнениях и страданиях новоиспечённого вдовца не приходится, поскольку это было бы слишком длинно для данного повествования да и непонятно для большинства из вас, господа. Похороны и прочие церемонии высосали из него остатки ресурсов. Невозмутимые банки и «друзья» теперь требуют от него возвращения денег. Что касается друзей – вот уж правы были древние, утверждавшие, что лучше иметь дело с врагами, потому что друг есть не что иное, как потенциальный предатель, и что не зря в Древней Ассирии словом «Друг» называли бога обмана.
… После похорон напомнила о себе сестра:
-- Забери своих охламонов, потому что они мешают мне жить.
Алексею этот тон кое-что напомнил. В лучшие времена им с покойной женой пришла в голову идея создать детский дом семейного типа. Дом для этой цели вполне годился, но требовалось кое-что в нём дополнить, и такое дополнение обошлось бы примерно в десять тысяч гривен. Алексей обратился за помощью к власть имущим, но как же он был ошеломлён ответом высокопоставленного чинуши!
-- Районный совет не имеет средств. И вообще выращивать детей нерентабельно…
Свинья, хам, быдло! Как можно так говорить, словно дети – не человеческие создания, а скотина!
Вот и сестрица дорогая… Типичное создание эпохи украинского капитализма, привыкшее думать лишь о себе. Он, конечно, имел полно оснований упрекнуть старую деву тем, что живёт она в квартире, которая пока принадлежит ему, но Алексей не имел привычки спорить даже в тех случаях, когда был прав.
Поездка автобусом «Винница – Монастырище» проходила неплохо, если подразумевать стандартные условия, когда водитель останавливается у каждого столба, стремясь побольше заработать.
При наличии хорошей дороги до конечной цели оставался бы всего час езды. После деревушки, носящей странное название Леухи предстояло преодолеть ненаселённый промежуток пути, протяжённостью километров в пятнадцать (окрестные деревни находились далеко в стороне), затем – станция Монастырище и село с красноречивым названием Сатановка; за ней – ещё несколько километров пути и, наконец, само Монастырище. Как раз после десяти минут езды после пресловутых Леух автобус, который то и дело носило из стороны в сторону по оледеневшей трассе, безнадёжно заглох. Пассажиров в салоне оставалось всего ничего: какая - то тяжеловесная тётка и Алексей с детьми. Водитель вышел, немного померз, созерцая двигатель, после чего вернулся в салон и заявил:
-- Приехали… Кума, вернемся-ка в Леухи, там живет моя сваха. Поедим, выпьем, переночуем… Сама понимаешь…
-- Хи-хи… -- с деланной застенчивостью посмеялась тетка.
-- Погодите, а куда деваться нам? – возмущенно воскликнул Алексей.
Шоферюга взглянул на него так, словно увидел впервые.
-- А я что – обязан организовывать для вас гостиницу?!
-- И то верно! – поддакнула ему кумушка.
Физиономия водителя, как это характерно для существ со слабым духом, исполнилась угрозой.
«Драться готов, что ли? – удивился злосчастный пассажир. – Неужели решится при детях?»
Но, присмотревшись при тусклом мерцании лампочки в эту наглую рожу внимательнее, он отбросил всякие сомнения: «Да, этот сможет… даже при детях…»
-- Может, вы оставите нас в салоне, включите печку… Я знаю, как обращаться с ней…
-- Да ты чё, мужик?!
-- Ясно, мы уйдем… -- кивнул Алексей, поняв бессмысленность всяких споров.
Странное дело: он почему-то не хотел спорить даже сейчас...
Наспех укутав малышей шарфами и захватив сумку с нехитрыми детскими пожитками, он ретировался, глубоко в мыслях желая человеческому созданию с чёрствой душонкой «всего наилучшего».
Как мы уже упоминали, дорога представляла собою замерзшее крошево, поэтому идти было чрезвычайно трудно и опасно. Особенно для детских ног.
Периодически ему приходилось брать на руки то одного то другого ребёнка, стремясь облегчить их мучения и дать маленьким ножкам хотя бы минутное отдохновение. То и дело он посматривал на часы в мобильном телефоне, и всякий раз при этом недовольно морщился. Спустя час трудного пути оказалось, что пройден всего километр пути, если не меньше. Дети то и дело падали; впрочем, благодаря их невысокому росту падения не могли причинить им особенных неудобств. Иногда со стороны Леух небосвод озарялся призрачным светом – так сквозь метель пробивалось сияние автомобильных фар. Алексей, ходок бывалый, чувствовал, что на сей раз может не достичь цели. Этот страх превращался в нечто ужасное, стоило лишь ему представить, какова судьба ожидает детей в случае его смерти. Что с ними будет?..
Обувь, стоившая немалых денег, могла не выдержать, ведь лёд – все равно, что лезвие бритвы; он кромсал подошвы, и сколько они могли ещё вынести испытаний, оставалось лишь гадать.
Поэтому он неистово махал руками перед всяким транспортом, который двигался в сторону Монастырища. Мимо проехал «Жигуль», в котором удобно разместились три человека. Они взирали на путников с видом умников, вдруг узревших перед собой трёх придурков. Спустя минут десять проехал «УАЗ», совершенно пустой, если не считать водителя. Дядька, наверняка тоже отец, взглянул на съёжившихся от холода детей тупыми свиными глазёнками, в которых отражалось полнейшее безразличие, и поехал дальше. Минут через пятнадцать мимо прокатил микроавтобус с двумя тётками «на борту». Они взирали на затерявшихся в ночи с тупыми улыбками, которые красноречиво говорили: «Гляди, какой дуралей – идёт на своих двоих да ещё с детьми!» Но тётки, каждая из которых, по всей вероятности, любит корчить из себя хорошую и заботливую мать, не велели водителю подобрать путников…
Эти тупые лыбы не выходили у Алексея из головы: по мере продолжительности пути он уставал всё больше, в соответствии с чем всё более обижался и раздражался.
Сойти с дороги не представлялось возможным, поскольку она была ограничена с обеих сторон высокими стенами из оледеневшего снега, который нагребли грейдеры. На этом участке она представляла собой грунтовку, совершенно покрытую льдом. Возможно, дальше--километра через три, где начинается асфальт, -- дорога станет чище за счёт того, что лучше продувалась ветром во время снегопада. А может, удастся перенести детей на поле, где идти будет значительно легче (если там толщина снежного покрова слабая и оно не вспахано)…
Возможно… Но вьюга из ледяной крупы обжигает глаза и лицо, а обувка на детских ногах довольно хлипкая…
И наступил момент, когда опасения отца начали сбываться. Примерно через полчаса мальчик, в очередной раз споткнувшись, заплакал:
-- Папа, у меня топик…
«Топик» -- этим словечком дети привыкли называть обувь. Присмотревшись, Алексей обнаружил, что левый башмачок Павлика «захотел кушать»: подошва отклеилась более, чем наполовину. Всё произошло не постепенно, а вдруг, и в самый неподходящий момент. Кого винить: делка, производящего брак в каком – нибудь Жмеринском погребе, или государственного чиновника, позволяющего этот брак реализовывать? Будь это нормальное государство, можно было бы обратиться в суд и основательно наказать производителя, но это – всего лишь Украина…
Увы, помощи или защиты от государства ожидать не приходится, -- невольно ухмыльнулся Алексей. Оно слишком слабое, а для всех слабых характерна трусливость. Эти качества, сочетаемые вместе, непременно порождают жестокость к существам ещё более слабым. Государство не нашло ни копейки, чтобы спасти Настю, государство прогнало его самого, хорошего историка, из школы на стройку, государство не желает выплачивать помощь на детей. Те копейки, которые люди получают «якобы на детей», в действительности являются не чем иным, как своеобразным вознаграждением за нищету, до которой это самое государство и довело. Даже выборы Президента оно умудрилось провести не за собственный счёт, а за скудные средства наименее обеспеченных слоев населения. К примеру, кто участвовал в избирательных комиссиях – разве бизнесмены, политики, адвокаты, экономисты с пухлыми кошельками? Нет, конечно. Так было задумано, чтобы им попросту было невыгодно этим заниматься. Комиссии формировались из нищих учителей, которых в украинском мире испокон веков принято презирать, безработных, конюхов, а также тех полууголовных элементов, которые не прочь продать душу за тридцать сребреников кому угодно. (Между прочим, во времена Христа на тридцать тетрадрахм - сребреников среднеарифметическая бедняцкая семья могла неплохо прожить почти год.) Им пришлось пережить изрядную нервотрёпку за ничтожную зарплату. Взамен смехотворных выплат, получаемых из центров занятости, безработным пообещали хороший заработок, что и послужило основной причиной их согласия на участие в работе комиссий на должностях председателей, заместителей и секретарей. Но им довелось по десять и более раз ездить в окружные комиссии, промерзать в очередях, ожидая выдачи бюллетеней или их принятия; ради этих поездок люди были вынуждены одалживать деньги у знакомых, но впоследствии оказалось, что проезды оплачиваться не будут. Для многих из них стало невозможным заключение договора с водителем, потому что предлагаемые сто восемьдесят гривен за пять выездов оказались слишком малой платой для того, чтобы более или менее здравомыслящий человек согласился на такую работу. В результате председатель комиссии получил на руки восемьсот гривен, и никому не было дела до того, что четыреста, а то и пятьсот из них уже истрачены на пресловутые поездки «ради государства». Вот, что такое «украинское государство» и вот какого «добра» приходится от него ожидать...
Алексей был вынужден сделать краткий привал. Отбросив сумку с вещами, он в течение минуты туповато взирал на испорченный башмак, не находя никакого выхода из положения. Мозг, насквозь провеянный свирепым Бореем, отказывался служить. Наконец, некая мысль осенила его, следствием чего послужило неуклюжее движение окоченевших рук к сумке. Порывшись среди её содержимого, он извлёк из её недр моток скотча. Он купил его почти случайно на винницком автовокзале, когда дочь настояла на этом ради своих детских фантазий. Он долго не мог надорвать конец мотка, потому что окоченевшие руки не слушались, но осознание того, что дети молча мерзнут в ожидании, пробудило в нём злость. Он рванул моток зубами и тот, словно испугавшись, послушно издал неприятный звук, означающий, что процесс пошёл. Долго ли скотч сможет удерживать подошву? Клейкая поверхность не терпит влаги; тепло, которое выделяется от ноги, будет прогревать снег, в изобилии набивающийся в щель, что вскоре приведёт к потере липкости и скотч попросту отвалится.
Завершив операцию, Алексей занялся лицом и руками, которые переставал ощущать. Усиленно растирая их, он едва не завыл от боли, но вскоре всё прошло.
Нехорошо в такую погоду ходить без перчаток, а он забыл их в автобусе.
А в этот момент шоферюга сидит в теплой хате в компании с кумой и бутылкой самогона…
Вынужденная остановка привела к окончательному выветриванию драгоценного тепла из - под одёжек детей, которые теперь дрожали от холода. Следовало ускорить шаг, чтобы предохранить малышей не столько от возможной простуды, но и от элементарного обмораживания конечностей.
Пройдя около трёхсот шагов, он обратил внимание на то, что Машенька дрожит, приняв «морозоустойчивую» позу.
«Нет, не могу я на это смотреть!» -- мысленно воскликнул Алексей.
Сняв с себя куртку, он набросил её на дочь.
-- Папа, ты же замёрзнешь! – попыталась возмутиться она, но отец уже продолжил путь, исключив таким образом возможность пререканий.
-- На мне тёплый свитер с подкладкой, -- самоуверенным тоном заявил он.
Толку от свитера при таком ветре было немного, в чём совсем скоро ему пришлось убедиться. Но дети волновали его больше. Чтобы как-то отвлечься от собственных страданий, он попытался заговаривать ребятишек, неумело напевая им песенки из мультфильмов и рассказывая смешные истории. По реакции детей он понимал, что всё это мало их занимает, потому что в экстремальных условиях каждое живое существо склонно сосредотачиваться на проблемах собственной плоти. Впрочем, вскоре силы его иссякли и он замолчал. Каждое слово давалось с трудом, каждое усилие над своим голосом стоило расхода лишней энергии. Мозг, всецело зависимый от тела, ибо сам был частью его, отказывался думать над чем-то иным, кроме потребностей этого тела. Дети пока ведут себя весьма достойно, но только бы осознание усталости не вонзилось в их мысли слишком рано! Ибо всему существует известный предел, а тем более, детской выносливости.
При очередном мелькании пучков света сзади он уже не оборачивался в надежде, что некто сердобольный может остановиться. Надежда куда-то улетучилась.
Сколько раз в течение жизни приходилось слышать выражение «щырый украинец» в смысле «искренний», «радушный». Однако на деле оказалось, что эти качества соотечественникам вовсе не присущи, а придуманы несколькими допотопными идеалистами – писателями вроде Нечуя-Левицкого или Сковороды. Их «щырость» касается исключительно личных интересов, в поиске выгоды и ущемлении слабых. А чему удивляться: этот народ всегда чувствовал себя ущемлённым, -- причём, не столько со стороны иностранцев, сколько со стороны таких же украинцев. В ДНК намертво отпечаталось: «Ущемляй тех, кто послабее тебя -- ради собственного выживания!» Сейчас любят доказывать, что, дескать, во времена голодомора 33 года западные украинцы «охотно и щыро» помогали бедствующим восточным украинцам. На самом деле всё обстояло далеко не так гладко. Тем «схиднякам», которым посчастливилось преодолеть границу, приходилось быть весьма осторожными, оказавшись в толпе «западняков», потому что, чувствуя беззащитность первых, вторые могли их ограбить или «сдать» полиции. Персидский ковёр обменивался на пригоршню муки, золотое кольцо – на ведро зерна. Вот она, истинная цена «щирости»… А поскольку типичный украинский крестьянин способен заботиться о свиньях больше, нежели о собственных детях, как можно от него требовать сочувствия к чужакам? Разве что попадётся некто хорошо воспитанный…
Такие мысли проносились в сознании Алексея в те моменты, когда воспалённые от снежной крупы глаза в очередной раз провожали чью-то «тачку» как средство спасения. Да, не достижения цели, а именно спасения. Этот тезис сформировался в сознании Алексея, когда он поймал себя на том, что перестал ощущать пальцы рук, а обмороженные веки не пожелали открываться.
«Дети… Что с ними будет?» -- вздрогнул он. Эта страшная мысль привела его в чувство и помогла собрать остатки энергии. Поставив дочь на ноги, он бросился к обочине и наскреб задубевшими пальцами немного снега. Это был не тот пушистый снежок, на который приятно взирать из окна теплого и уютного помещения, это не был даже мелкий примерзший снег; это было замерзшее крошево, состоящее из оледеневшей крупы и снежной корки. С трудом преодолевая невыносимую боль, он принудил себя растереть лицо и руки.
-- Па, что ты делаешь? – не без удивления поинтересовалась Маша.
«Дитя, наверное, думает, что я тронулся умом… -- мысленно посмеялся над собой Алексей. – Ничего, поймёт… когда - нибудь…»
-- Это, милая, самое верное средство от обморожения, -- объяснил он вслух.
-- Папа, мне холодно в ножки, -- пролепетал Павлик.
-- В ножки? — словно в полудрёме переспросил отец, с трудом наклоняясь над башмачками ребёнка.
Скотч, как и опасался Алексей, не выдержал и отстал от поверхности обувки. Теперь ножка оказалась залеплена снегом, что причиняло малышу немалые страдания. Что касается подошвы, та едва держалась у каблука. Не было смысла перевязывать её снова, но если скотч прослужит даже десять–пятнадцать минут, было бы уже хорошо. Потому, нисколько не сомневаясь в правоте своего решения, Алексей старательно отчистил снежно–ледяную массу от башмака и снова перевязал его скотчем, истратив почти весь моток.
Если бы дорога пролегала через лес, лучше хвойный, он мог бы наломать ельника, соорудить шалаш, разжечь костер и обогреть детей, но, к вящему сожалению, на несколько километров в окружности простиралось голое поле. Лишь изредка попадались хилые деревца, которые кто-то посадил вдоль шоссе. Но и слово «деревья» звучало бы для этих слабеньких побегов слишком громко. Из них костёр не развести… И вокруг – ни одного стога сена или соломы, как это бывало в старые времена. Да уж, нынешние хозяева - фермеры сеют лишь кукурузу или рапс вместо пшеницы или овса. Откуда же взяться соломе?..
Провожая тоскливым взглядом очередную машину, он поймал себя на том, что плачет. Горячие слёзы текли из воспалённых глазниц то ли под влиянием ветра, то ли осознания собственного бессилия и обиды. На что? На людей, которых с раннего детства школа и религия учат помогать ближнему, а они поступают наоборот? Или же на безымянного автора притчи «О добром самаритянине», который, по всей вероятности, просто придумал её? Состояние Алексея мог бы в полной мере понять лишь тот, кто однажды побывал в подобной ситуации. «Почему никто не останавливается? – навязчиво и беспокойно билась в его сознании одна и та же мысль. – Если бы я шёл один или находился рядом с какими-то кустами, это было бы неудивительно: в последние годы слишком часто встречаются разбойники и жульё. Но здесь – голое поле, всякий водитель издали видит двух детей и раздетого мужика, которые едва плетутся и у которых от холода зуб на зуб не попадает… Увы, из-за стёкол кабин смотрят только тупые, безразличные лица с самодовольными лыбами…»
Сколько времени они уже находятся в этой глуши – час, два или три? Кто знает… Алексей утратил возможность отсчёта времени, а извлечь из кармана куртки мобильник с часами уже не мог. На сколько времени и шагов хватит сил у детей?..
-- Ай!.. – вдруг вскрикнул он, падая.
На какой - то момент его сознание помутилось – настолько невыносимой оказалась резкая боль в рёбрах и затылке. Кое-как оклемавшись, он попытался встать на ноги, но левая конечность отказалась слушаться. Ощупав её, Алексей понял, что та сломалась в лодыжке. Превозмогая жестокую боль, он лихорадочно размышлял над вопросом: «Что делать?» Обыкновенно люди с подобными переломами могут самостоятельно передвигаться даже в течение суток; почему же не может он?
-- Тебе очень больно? – склонились над ним дети.
Усилием воли он сконцентрировал всю волю.
-- Почти не больно, милые. Только нога не хочет слушаться.
Встретившись взглядом с глазами малышей, он вдруг почувствовал в себе желание жить.
-- Мы должны идти, детки. Вперёд, вперёд! – почти выкрикнул он. – Останавливаться ни в коем случае нельзя.
Этот порыв на какое - то время помог ему превозмочь боль. Когда очередная машина намеревалась пронестись мимо, он бросился на середину дороги, преграждая путь. Хозяин вроде притормозил, но в следующий момент резко свернул вправо и пронёсся мимо, едва не задавив детей.
-- А чтоб ты не доехал! – в сердцах крикнул Алексей ему вслед.
Чем может быть вызвано такое поведение владельцев автомобилей? Разве страхом перед бандитами? Вряд ли, ведь те не орудуют в такую погоду, да ещё используя в виде приманки детей. Бездушием? Опасением, что за услугу не заплатят? В кармане у Алексея находятся триста гривен, а этой суммы хватило бы даже на поездку в любом такси. «Это – его величество хамство!» -- подсказал внутренний голос, с которым было трудно спорить. Хамство порождается тупостью. Значит, самым страшным грехом следует считать не поклонение идолам, как учит церковь, а тупость? И это истина, потому что Бог с какой-то целью даёт всем людям одинаковое количество разума и сообразительности. Почему же этот дар не все используют? Ведь если это не использовать, человек оказывается ограниченным, жадным, наглым. Пытаясь добиться высокого положения и денег, он способен не только проталкиваться с помощью локтей, но и запросто ступать по головам ближних и их трупам. Так появляются богачи и политики. И худшее состоит в том, что они плодятся!.. Страной управляет её величество Тупость. С нею невозможно бороться, поскольку она не способна ничего понимать и с лёгкостью попирает писанные и неписанные законы человечности, некогда придуманные для более или менее интеллектуальных и чувствительных особей. Тупость возможно только пережить. Именно пережить, ибо рано или поздно должен наступить тот час, когда она пожрёт себя самоё…
Прыгать на одной ноге вообще-то возможно, но всего несколько десятков, пусть даже сто-двести шагов, но уж никак не несколько километров. Алексей осмотрелся по сторонам в поисках какой-нибудь опоры. И действительно, он заметил шагах в пятидесяти чахлое деревце. Кое-как доковыляв до него, он согнул тонкий ствол, пытаясь сломать. К сожалению, это с виду хлипкое растение оказалось ясенем, потому сломать его было не так уж просто. Однако, промучившись минут десять, человек таки победил, и в руках его оказалась неплохая палка, которая могла в течение некоторого времени служить в качестве опоры. Дети наблюдали за его действиями молча. Им больше не хотелось разговаривать.
Проковыляв метров сто, Алексей с сомнением посмотрел вначале на ногу, затем на сумку, которая при неуклюжей ходьбе болталась и мешала идти. Он уже снял её, чтобы выбросить прочь, но тут ему на ум пришла странная идея.
-- Солнышки мои, сейчас будем согреваться! – неожиданно воскликнул он.
-- Ты нашёл печку, папа? – спросил Павлуша.
-- Вроде того, -- усмехнулся он, распаковывая сумку. – У нас дома есть много - много разных вещей, и мы не станем беднее, если сожжём несколько одёжек ради собственного спасения. Правда, милые?
-- Мы будем жечь наши вещи? – испуганно спросила Маша, как истинная женщина.
-- Да. Ты не бойся, дочка, папа не сдурел. Просто я не могу всё это нести, а выбросить жалко.
-- Сейчас будет костёр! – воскликнул малыш и в его глазёнках засветились озорные искорки.
Алексей извлёк из кармана спичечный коробок, но самих спичек в нём оказалось всего несколько штук. «Почему было не купить ещё?» -- пожал он плечами. В кармане куртки, в которой Маша стала похожа на чучело, находилась зажигалка. Эта мысль обрадовала его.
Спички оказались некачественными: при трении о коробок сера на них рассыпалась. Так было испорчено пять штук. «Что ж, произведено в Украине…» -- констатировал он, глядя на коробку. Оставалось три, которые могли произвести тот же эффект. Что будет, если спички закончатся? У детей пропадет надежда и вера в папу. Этого нельзя допустить ни в коем случае.
Алексей начал чиркать зажигалкой, но тщетно: онемевшие пальцы не могли её держать, как следует. Опасаясь, что вещь может испортиться, он подышал на пальцы, пытаясь вернуть им гибкость и чувствительность, после чего снова зачиркал. Наконец из - под кремня родился долгожданный огонь и Алексей тотчас же поднёс его к сумке. Кое - как, с горем пополам пламя увеличивалось и набирало силу, а спустя ещё минуту в глазах детей появилось выражение заинтересованности. Это должно было означать, что они почувствовали прикосновение тепла.
-- Подойдите, согрейтесь! – пригласил их отец. – Наклоняйтесь, милые, старайтесь «поймать» тепла как можно больше.
Во время этой остановки он попытался дозвониться по телефону кому - нибудь из знакомых, но тщетно. Несмотря на обилие антенн различных операторов связи по всей стране, иногда бывает невозможно куда-нибудь дозвониться.
…Запаса «пойманного» тепла хватило совсем ненадолго. Уже спустя минут пять дети ощутили, как промерзают руки и лица. А когда вдали показался размытый силуэт металлической «бабы», у путников уже не слушались ни руки, ни губы.
«Бабой» её в шутку называли пассажиры автобусов и водители. Это была большая вывеска в виде радушно улыбающейся женщины, державшей в руках плакат со словами: «Счастливого пути!» Именно «бабой» заканчивалась область Винницкая и начиналась Черкасская. Это было утешительно, поскольку до Сатановки оставалось не более десяти километров пути, и где и где-то недалеко начинается асфальтированная дорога. Её заметало меньше, чем грунтовую, потому идти по ней должно быть значительно легче. Где-то здесь, в стороне, в нескольких километрах справа находится деревня Тарнава, жителям которой в этот час должно быть неплохо спится…
Проковыляв ещё полкилометра, Алексей обрёл нечто вроде второго дыхания, но если в иное время это означало бы готовность к продолжительной борьбе за выживание, то сегодня оно выглядело как признак истощения сил физических и духовных.
Далеко впереди сквозь снежную мглу мелькнул несмелый, размытый, словно пьяный, пучок света – это мог быть только прожектор ретрансляционной вышки.
Вскоре и вправду начался асфальт. Стены, в которые превратились обочины дороги, ставали заметно ниже, на дороге виднелась чёткая колея, оставленная колёсами машин, да и ледяная корка здесь не была такой скользкой, как раньше. В самый раз было бы продолжить путь бодреньким шагом, но взрослый человек уже не мог себе этого позволить.
-- Папа, у меня снова топик… -- виноватым тоном объявил Паша, уставившись на башмак с растерянным видом.
Подошва отлетела вовсе, оставив ребенка практически босым. Не теряя времени на размышления, Алексей велел Маше снять свой сапожок для брата, а ей отдал собственный. Детям будет неудобно, зато обувка не слетит с их ног. Несмотря на несоответствие размеров, она не даст детским ногам замерзнуть.
Для надёжности он крепко обвязал сапожки вокруг ног и теперь дети их не потеряют. Сам же он остался босой. Ощущения были далеко не из приятных, но минут через десять, когда ноги начали неметь, ему стало всё безразлично.
Между тем идти было всё ещё тяжело. Он заметил, что дети устали настолько, что готовы сдаться или уснуть на ходу. Он и сам едва плёлся. Если раньше он периодически нёс одного из наследников, то после перелома ноги делать этого не мог.
Малыш, конечно, оказался слабее и свалился первым. Именно в этот момент сердце Алексея ёкнуло в предчувствии чего - то ужасного, именно в тот миг он испытал прилив неведомого доселе страха перед обречённостью. «Судьба!..» -- словно выстрелило в сознании.
Передав палку дочке, он взял Павлика на руки и, едва выпрямившись, попытался нести на руках. Это оказалось чрезвычайно трудоёмкой задачей. Одна нога – босая, занемевшая – скользила по льду, а другая, увечная, не могла выдерживать его вес и норовила подогнуться в любой неподходящий момент. При очередном приступе боли, Алексей не выдержал и выругался. Его охватило чувство непередаваемой злости – злости на обстоятельства, на самого себя, водителей, дороги, государство, -- и он, на зло самой боли, ступая на больную ногу изо всех сил, заставил себя идти быстрее. До поры до времени это получалось, – пока боль не сделалась настолько нестерпимой, что упрямец вынужден был остановиться и сесть на обочине.
Когда ощущения позволили ему уравновесить мышление, он посмотрел на Машу и заплакал.
-- Простишь ли ты меня, девочка?
-- За что, папа?
С выражением покорности судьбе она присела рядом и со слезами в глазах прижалась к нему. Павлик, утомлённый дорогой, сопел, забывшись в тревожном сне. Эти беззащитные создания преподали ему яркий пример того, что почему - то принято называть мужеством – именно так, безропотно и спокойно, следует принимать всё то, что предлагает судьба.
Вскоре девочка уснула на его груди. Его самого убаюкивала странная, всемогущая сила, противиться которой он не находил сил. Веки давно слепились столь крепко, что не было мочи заставить их раскрыться. Плоть уже пребывала в том состоянии, когда перестаёт ощущать холод и ей почему-то становится тепло и уютно. Её охватило странное оцепенение, взгляд замутился непонятной дымкой, как это происходит в те минуты, когда забываешься во сне.
Алексей так и уснул, прислонившись в ледяной стене дорожного туннеля, не желая более ничего. Его полузакрытые глаза неподвижным взглядом смотрели вдаль. Сквозь пелену, застилавшую взор, ему показалось на какой-то миг, будто вьюга прекратилась и в одном месте небосвода в толще облаков образовалась трещина, сквозь которую пробивается мерцание какой-то звезды. Этот слабый лучик далекого холодного света согревал его теплом до тех пор, пока удивительным образом не раздвоился. Это видение увеличивалось, расплывалось в уходящем сознании, пока не исчезло вместе с ним совершенно…
|
| |
| |
| demarev65@ | Дата: Суббота, 03 Авг 2013, 20:11 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Удаленные
| Владимир Чирков, краевед и писатель, до сих пор не удосужился написать что-нибудь особенное, -- такое, что могло бы принести ему не только славу, но и деньги. В молодости он закончил филологический факультет в престижном вузе, но, зная всевозможные тонкости родного языка, не мог изложить на бумаге ни одной стоящей мысли, ни одного занимательного сюжета. Проработав года два в школе, он женился на девушке из приличной семьи, которая, спустя некоторое время, родила ему дочь Настю. В те времена он наивно полагал, что обрёл музу, но дальнейшая жизнь показала, что не все красавицы с очаровательными глазами способны стать таковыми. Что касается дочери, этого миленького цветка, уже в десятилетнем возрасте она, по примеру матери, помышляла исключительно о вещах и деньгах, доводя отца до отчаяния.
По истечении многих лет после развода Чирков продолжал существование в полном одиночестве, не помышляя о новых брачных узах, и виделся с родной кровинкой лишь час от часу. Но даже эти редкие встречи его, признаться, утомляли. Всякий раз после прощания с этим великовозрастным дитём Владимир ощущал невероятно тяжёлый осадок на сердце и разлагающую опустошенность на душе.
Вот и сегодня… О, сегодня Настя пришла не одна, а в сопровождении импозантного, прилизанного мужчины лет тридцати.
-- Привет! – бросила она отцу, входя в квартиру.
Не разуваясь, она прошла в грязных сапогах в комнату и, развалившись в любимом кресле Чиркова, забросив ногу на ногу, изрекла:
-- Па, это Серж.
Молодой человек, нервно теребя в руках головной убор, слегка поклонился.
-- Па, Серж работает в издательстве. Он может купить твой роман.
Владимир растерялся.
-- Настя, но я его ещё не написал. Мне не удаётся даже начало…
-- Ой, что ты говоришь! Чтобы филолог не сумел написать нескольких строчек?!
-- Но ты знаешь, что роман – это вовсе не несколько строчек! – возмутился он. – Тут надобно вдохновение, поймать момент…
-- Не смеши мои каблуки! Папа, мы с Сержем вскоре поженимся, и я хочу провести медовый месяц в Альпах. На это нужны некие бумажки, называемые «евро», и чем их будет больше, тем лучше.
-- А-а-а… Стало быть, ты заранее спланировала, каким образом использовать мой гонорар? – усмехнулся Чирков.– Тебе, двадцатитрёхлетней даме, должно быть известно, как это называется.
-- И как же? – насторожилась она.
-- «Делить шкуру ещё неубитого медведя».
-- Гм… И ты утверждаешь, что ещё ничего не написал?
-- Ничего.
-- В таком случае, обзаведись музой.
Владимир рассмеялся.
-- Куда мне! Музы, в особенности современные, предпочитают молодых, удачливых, нагловатых… Ну, вроде тебя.
От этой шутки, произнесённой отнюдь не злым тоном, лицо дочери покрылось пятнами. «Как змеиная кожа…» -- отметил про себя Чирков.
Нельзя сказать, чтобы он испытывал к дочери ненависть, но и особой любви тоже не отмечал. А что в этом удивительного, если с самого её рождения бывшая жена превратила дочь в орудие давления на него?
Услышав последние слова, Настя, как ошпаренная, вскочила с кресла и, бросив на прощанье: «Неудачник!», схватила Сержа за руку, как дитя, и убралась восвояси.
После подобных визитов Владимир чувствовал себя чрезвычайно опустошенным и отупевшим. «Сплошь потребительство, паразитизм, -- подумал он, нервно теребя своё левое ухо. – Это у неё от матери. И куда только я смотрел двадцать четыре года назад?.. Но почему ей не даст денег самоуверенная мамаша? Она любит похваляться, что её второй муж – бизнесмен. Вот пусть бы и дал…»
Чиркова было бы невозможно отнести к категории жадных людей. Просто доходы у него были слишком скромными, чтобы помышлять о месячном времяпровождении в Альпах. Он работал редактором краеведческого журнала, который даже с определённой натяжкой невозможно назвать преуспевающим. Кроме редактора, есть и более высокое начальство – издатель. За этим словом скрывались несколько людишек с профессорскими званиями. Ежемесячно Чирков получал от них рукописи, которые был обязан редактировать и публиковать. Эти материалы писались сухим и скучным научным стилем, в них слишком много внимания уделялось темам, которые не интересовали читательскую аудиторию. Например, о нюансах в сельском хозяйстве Российской империи в 17 – 18 веках или бесконечным спорам о том, кем приходилась некая Мария полковнику Даниле Нечаю – дочерью, любовницей, тайной супругой, тёткой или же просто другом. В начале каждой такой статьи, естественно, авторы старались подчеркнуть «всемирно-историческое значение» своих исследований… «Да кому это нужно? – готов был воскликнуть Чирков, терпеливо вычитывая всю эту галиматью. Публиковать бы темы интересные и «живые», чтобы привлечь читателя, так нет же…
Правда, после вёрстки издания всегда обнаруживалось несколько свободных страничек, на которых он размещал собственные статьи. Судя по отзывам, они пользовались значительно большим успехом, нежели материалы «авторитетных» исследователей. Но права голоса на совещаниях он не имел.
Рутинная работа настолько изнуряла его, что даже дома, усаживаясь в кресло, вооружившись ручкой и бумагой, он не мог вывести ни единой толковой строчки. Вот и сейчас, после ухода дочери, он снова попытался писать. Уже в течение многих лет ему никак не давалось вступление. В первое предложение следовало вложить глубокий смысл. Оно напрашивалось приблизительно в следующем виде: «С древнейших времён женщина является для мужчины венцом желаний, целью всей его жизни...» На первый взгляд кажется, что проще задачи и не придумать. Однако, выводя ручкой словосочетание «С древнейших времён», он впадал в сомнения: «А стоит ли начинать именно с него? Откуда я могу знать о древнейших временах?» Следующим камнем преткновения было слово «женщина». «А можно ли называть женщиной первобытное создание, жившее в древнейшие времена?» Потом он спотыкался на слове «является». Вроде ничего сложного, но… «Являться мог Иисус народу, а не женщина!» -- нервничал он, откладывая ручку с чувством необъяснимого бессилия. И такие придирки в его голове возникали к каждому слову.
-- Правильно говорила Настя: неудачник! – бормотал Владимир, измеряя комнату большими шагами. – А кроме того ещё и бездарь!
Походив по комнате несколько минут, он решил, что было бы неплохо прогуляться по двору. Девятиэтажка, в которой он обитал, имела скромный дворик. В нём как раз помешалась маленькая волейбольная площадка, песочница для малышей и две огромные берёзы. Однажды их хотели спилить, но обитатели дома не позволили, -- ведь радостей общения с природой у столичных жителей и без того слишком мало. Весной Чирков обожал любоваться этими стройными красавицами, но сейчас было начало зимы и ветки этих деревьев напоминали жалкие, скрюченные руки скелетов. К тому же, проходя мимо берёз накануне, он заметил на одной из них следы «контакта» с человеческими существами: какая-то каналья умудрилась вырезать целый холст коры размером в метр. Наверное, чьему-то чаду понадобилась на урок труда. А жаль, поскольку бедное дерево теперь должно испытывать страдания…
2
Перед тем, как выйти из подъезда, он поднял ворот пальто и тщательно застегнулся; лишь после этой операции он решился высунуть нос на улицу, где вовсю разгулялась вьюга. Колючий ветер беспощадно хлестал по лицу пригоршнями холодного снега. В иной раз Владимир непременно вернулся бы в пенаты тёплой квартиры, но надо было купить сигарет и кофе, без которых он не мог жить. Склонив голову, он ускоренным темпом пересёк дворик и не вошёл, а вбежал в гастроном. Здесь царили тишина и уют, характерные для последнего часа работы магазина. Вдоль салона выстроились стеллажи с товарами, покупателей почти не было, а продавщицы, пользуясь свободным временем, подводили итоги, склонившись над большими тетрадями и на ходу сплетничая; иные же просто бездельничали, слушая попсовую тарабарщину. За окном превосходно освещённого помещения сгущались сумерки, -- это обстоятельство Чирков заметил только сию минуту, и был по сему поводу чрезвычайно удивлён.
Купив всё необходимое, он покинул этот уголок, показавшийся ему райским. Снова в лицо ударил порыв ледяного ветра, снова человек инстинктивно наклонил голову, чтобы идти…
Проходя мимо берёз, он испытал удивление, услышав звуки, напоминающие… плач. Оглянувшись, он различил под искалеченным деревом женский силуэт. Да, это была совсем молодая женщина, почти обнажённая; съёжившись от холода, она плакала!
-- Что за дела? – проворчал Владимир, не веря своим глазам.
Он сделал шаг в сторону плачущей. Её тело было прикрыто лишь лёгкой рубашкой до пояса.
-- Бедняга! – вырвалось из его уст. – Наверное, из дому прогнали или вышла на первый этаж за почтой, а дверь квартиры предательски захлопнулась…
Ему и в голову не пришло, что ни одна женщина в мире не согласится быть прогнанной без нижнего белья, как ни одной не взбредёт в голову выходить за почтой в таком виде.
-- Эй, девушка! – робко окликнул он.
В ответ послышалось только зябкое дребезжание зубов.
-- Бедненькая! – снова произнёс он, стаскивая с себя пальто и набрасывая его на плечи женщины.
Кутаясь в него, она одарила спасителя взглядом, исполненным благодарности, и произнесла нечто, напоминающее «спасибо». Между тем, Чирков успел рассмотреть её и заметил, что она не только совершенно юная, но и босая.
-- Знаете что? – сказал он. – Пойдёмте ко мне. Конечно, ресторанных блюд не гарантирую, поскольку я одинок, но чашка горячего кофе для вас найдётся.
По пути домой ему пришло в голову, что их могут заметить соседи. Что скажут или подумают эти люди, обнаружив его в компании босой женщины? «Да ну их ко всем чертям!» -- в сердцах выругался он, открывая перед незнакомкой дверь подъезда.
Пока она парилась в ванной, он подыскал для неё кое-какую одежду из собственного гардероба – спортивный костюм, свитер и тёплые носки. Когда она пришла на кухню пить кофе, он снова был удивлён – на сей раз её красотой. Из-под большого полотенца, которым была обмотана голова, выбился длинный локон белокурых волос, что делало девушку особенно интересной и привлекательной. Взгляд зелёных выразительных глаз светился наивностью и детской непосредственностью. Столь же детские пухленькие губки расплылись в доверчивой улыбке.
-- Ну, теперь здравствуйте! – произнесли эти уста мелодичным голосом.
-- Здравствуйте! – ответил он. – Будем знакомы, меня зовут Владимир. Можно просто Вова.
-- А я – Селена.
-- Селена? Странное имя для нашего слуха. Кажется, так звали богиню Луны.
-- О нет, я вовсе не богиня, -- улыбнулась она. – А всего лишь дриада.
-- Ничего себе! – едва не поперхнулся Чирков, взглянув на гостью с подозрением: «Не сумасшедшая ли, не употребляет ли наркотиков?»
После кофе, в который он для разогрева добавил коньяку, они перешли в единственную комнату, где хозяин усадил даму в единственное кресло и укутал пледом.
-- Ну, отдыхайте, -- сказал он. – А я тем временем попытаюсь написать хоть что-нибудь.
-- Вы – писатель? – не без восхищения воскликнула Селена.
Он стушевался.
-- Да не то, чтобы… И да и нет.
Пришлось в двух словах рассказать о себе.
-- Так что никакой я не писатель, а так… писака, -- подытожил он, вынужденно улыбаясь.
Она посмотрела ему в глаза долгим, глубокомысленным взглядом.
-- Нет, вы писатель, -- серьёзно ответила девушка. – И у вас всё получится, вот увидите.
-- С чего вы взяли?
-- В вашем сердце присутствует частица добра. А таким людям должно всё удаваться.
«Гм… Наивна, как дитя!, -- улыбнулся Владимир.
-- Всему своё время, -- продолжала она. – Вы не думайте, что если я выгляжу моложе вас, то ничего не понимаю. О, не исключено, что в чём-то я значительно превосхожу ваш опыт.
Этот разговор начинал ему надоедать по двум причинам. Во-первых, эта девочка отвечала на его самые сокровенные мысли, а во-вторых, в её словах, в тоне, во взгляде он читал веру в него. Это выглядело слишком по-взрослому, даже «взрослее», чем он сам. «Что ж, девочка, наверное, начитана, умна, -- подумал Чирков. – Но не могу же я ей сознаться в своём ничтожестве…»
Размышляя, он заметил, что Селена снова смотрит ему в глаза. Его уже давно не удостаивали подобными взглядами, и это заставило испытать прилив робости. Он ощутил странное, учащённое сердцебиение, так что невольно прикоснулся рукой к груди. Селена снова улыбнулась.
-- Позвольте заметить, что вы вовсе не… неудачник, как полагают некоторые люди, -- сказала она, вставая. – Кому-то взбрело в голову внушить вам нехорошее мнение о себе самом. Так могли поступить только люди злые, ограниченные. Всё в вас прекрасно, будьте спокойны! Только вам бы не помешало смелости…
-- Смелости? – удивился он. – Но…
-- Вы не трус в прямом смысле слова, но обстоятельства принуждают вас таить своё мнение в себе, подавлять волю и суждения о чём-то. Будьте смелее, мой добрый спаситель!
И странное дело: от этих слов он ощутил в груди прилив смелости, дышать стало легче, в голове тучами зароились мысли…
-- Спасибо вам, Селена! – заключив её руки в свои, ответил Владимир. – Спасибо… Но вы устали, вам следует отдохнуть. Ложитесь в мою постель, а я…
Кровать была единственной, но он где-нибудь да пристроится. Да и не нужно ему сейчас спать, потому что мысли гонят его к письменному столу.
Укутав гостью одеялом, он не удержался и поцеловал её в чело.
-- Спокойной ночи, Селена!
-- Спокойной ночи!..
В течение ночи ему так и не удалось даже закрыть глаза. Рука сама выводила на бумаге фразу за фразой, развивая сюжет, строя композицию, вырисовывая характеры персонажей. Предложения – десяток за десятком – выстраивались в абзацы и главы, заполняя один десяток листов за другим. Сколько их исписал Чирков в течение ночи, было бы трудно подсчитать.
У него получалось великолепно. Судя по тому, что уже было готово, можно было сделать вывод о том, что ничего подобного сейчас не издаётся, а потому сие творение обречено на успех. Это был именно тот подарок судьбы, о котором мечтает всякая творческая личность. Подобных моментов упускать ни в коем случае нельзя; это было бы проявлением чёрной неблагодарности по отношению к судьбе, к мысли, к творению. Что на него нашло? За что в эту ночь судьба к нему столь благосклонна? Что за дивная и многотерпеливая муза снизошла до того, чтобы удостоить его своим драгоценным вниманием?
При упоминании о музе Владимир вдруг встрепенулся и, отложив ручку, оглянулся на Селену. Девушка находилась под всевластным влиянием Гипноса, чему-то улыбаясь во сне. Любуясь ею, Чирков не удержался:
-- Боже, какая же она красивая! Вот она – моя настоящая муза, моя судьба; вот, с кем стоило бы связать жизнь! Но эта девочка такая юная и невинная…
Но в этот миг в сознании снова возобновился процесс мыслетворчества, принудивший Владимира склониться над стопкой бумажных листов.
Утром он не слышал, как гремел на площадке старый лифт, как одни соседи выбирались на работу, а другие ссорились, не стесняясь чужих ушей. Ему также не было дела до сдержанной возни вокруг себя: Селена, проснувшись, снова посетила ванную, приготовила завтрак, занималась уборкой.
Чирков писал и писал. Роман получался превосходным. Это было произведение о месте человека в природе, о его взаимосвязи со Вселенной, о единстве душ человеческих с душами природных явлений. Это было нечто потрясающее…
Он едва ли не впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему живым, полноценным и поэтому счастливым человеком.
В этот день ему даже не пришла в голову мысль о том, чтобы спешить на работу…
3
Эта зима была необычной. Чиркову удалось сделать столько, сколько не приходилось успевать за всю предыдущую жизнь. Во-первых, он почти закончил роман, над которым проработал почти месяц. Работа застопорилась только на эпилоге, который почему-то не давался.
-- Ничего, -- улыбалась Селена, целуя его в лоб. – В нужное время придёт и нужная мысль.
Во-вторых, до такой же степени он завершил и второй роман. Он был о параллельных мирах.
-- Эта вещь раскупится в один миг, -- потирая руки, уверял редактор известного издательства. – Дописывайте эпилог и будем издавать.
Но эпилог как раз не давался.
-- Ничего страшного, -- улыбалась Селена, целуя его в лоб. – Всему своё время.
Он уже давно заподозрил, что вся его удачливость имеет необъяснимую, мистическую привязку к этой милой женщине, стройной и ласковой, как весенняя берёзка.
После того, как он не вышел на работу, его уволили. Впрочем, он и не переживал по сему поводу, потому что в тот же день ему предложили аналогичную работу со значительно большей зарплатой в преуспевающем журнале. Эта работа не отличалась прежней рутинностью и тупостью, он всегда возвращался домой в приподнятом настроении. Мало того, он домой спешил!
Владимир полюбил. Эта женщина запретила ему покупать букеты мёртвых цветов, которые он поначалу пытался приносить для неё. Тогда он начал покупать для Селены сласти, чем очень её смешил. Она тоже полюбила его и всё у них ладилось.
Эта зима, как мы уже заметили, была необычной: после декабрьских морозов вдруг наступила оттепель. Недели через полторы Селена заявила:
-- Сегодня у тебя выходной. Поехали в лес, я хочу полюбоваться цветами.
-- Что ты! Какой лес, какие цветы!. – засмеялся он.
-- Не веришь? Что ж, если там есть цветы, с тебя причитается шоколадка.
И цветы действительно встретили их своими опьяняющими ароматами, смешанными с запахом прелой осенней листвы. Целые поляны подснежников раскинулись по лесу белыми коврами.
На плечо Селены села маленькая птичка и о чём-то зачирикала. Женщина осторожно погладила её, говоря:
-- Не беспокойся, вскоре снова наступит зима.
Чирков был ошеломлён.
-- Почему она тебя не боится? – спросил он.
-- Потому что чувствует во мне родственную душу, -- улыбаясь ответила она.
-- Откуда ты знала о том, что цветы распустились? – недоумевал он.
-- Я чувствовала, -- загадочно улыбнулась женщина.
Он нагнулся, намереваясь собрать букет, но она остановила его властным жестом.
-- Не делай этого! Слышишь?
-- Слышу…
-- Нет, ты пообещай, что никогда не станешь убивать цветы. Обещаешь?
В её взгляде было столько боли, что он согласился. Почему она так переживает о цветах? Каким образом она может всё чувствовать? Что такого особенного сосредоточено в этом маленьком человечке? Как она воздействует на него самого? Эти вопросы оставались для Чиркова открытыми, а Селена, словно понимая его мысли, загадочно улыбалась. В её глазах отражалось столько любви и преданности!..
-- Ты приносишь мне удачу, -- как-то сказал он, глядя на неё с восхищением. – Я хочу, чтобы ты осталась со мной навсегда.
Но она ничего не ответила.
С началом февраля продолжительность светового дня значительно увеличилась. Во взгляде женщины появились необъяснимая тоска и беспокойство, с которыми она то и дело устремляла взгляд в окно. Это настораживало Владимира.
Однажды он, стремясь развеять эту тоску, предложил:
-- Селена, а не сходить ли нам в зоопарк?
-- Нет, ни в коем случае!
Эти слова прозвучали, как удар молотом – резко, жёстко. Она это сама почувствовала и, пытаясь сгладить впечатление, мягким тоном объяснила:
-- Мне не нравится, когда люди издеваются над животными ради потехи.
-- Ты права, -- согласился он, пожимая плечами.
Он запомнил десятое февраля на всю оставшуюся жизнь. У него был выходной, пользуясь которым, он рассчитывал подольше поспать. Но Селена разбудила его рано.
-- Вова, ты прости меня за то, что мешаю спать, но я хочу тебе кое-что сказать.
-- Милая, а нельзя ли было перенести это на час попозже? – недовольно проворчал Чирков.
-- Это важно… Тем более, что через час ты и сам это поймёшь.
-- Хорошо, дорогая… Я слушаю тебя внимательно.
Вздохнув, он уселся в кровати.
-- Вова, однажды я тебя предупредила о том, что вполне возможно, что я старше тебя в чём-то.
-- Было такое, -- улыбнулся он, вспоминая вечер знакомства с этой удивительной женщиной.
-- Так вот… Если я старше, значит и жизнь могу знать лучше, чем ты. И, соответственно, кое-что могу предвидеть.
Он молча кивнул.
-- Сегодня придёт твоя дочь.
-- Откуда ты знаешь?
-- Дело не в этом, -- ответила она. – Дело в том, что в ней много зла. Тебе нельзя с ней встречаться. Я, конечно, не скажу, чтобы ты отрёкся от дочери, но старайся встречаться с ней как можно реже.
-- Да я и сам это чувствую, -- грустно улыбнулся он.
-- Дочь и бывшая жена полжизни внушали тебе комплекс неполноценности, ты хирел, теряя себя.
-- Селена, я понимаю, зачем они так вели себя раньше, пока дочь была несовершеннолетней: чтобы всегда тянуть с меня деньги. Но на что я им нужен сейчас?
-- Не знаю, -- ответила она, пожимая плечами.
«Им нужна твоя квартира!» -- подумала она.
-- Квартира! – воскликнул Чирков, хлопая себя по лбу. – Вот оно что…
Селена подошла к нему и, положив руки на его плечи, заглянула в глаза.
-- Скажи: ты чувствуешь себя хоть немного счастливым со мной?
-- Чувствую ли я? – переспросил он. – Да я с тобой только и начал жить!
-- В таком случае никогда не позволяй никому ломать свою волю, потому что погибнешь.
-- Да, да… Я это знаю…
-- Всё будет хорошо, милый. Главное для тебя – выдержать сегодняшний день. А потом всё будет так, как ты хочешь.
Смысл этой беседы дошёл до его рассудка значительно позже.
Они только что закончили завтракать, как задребезжал звонок.
Пришла Настя, притащившая с собой Сержа.
-- Ты давно не приходила, -- с укоризной обратился к дочери Чирков.
-- Ну, понимаешь, у нас была свадьба, а потом мы ездили в Петербург…
-- Свадьба? Ну что ж, поздравляю… Рад, что обошлись без меня… Но ты, помнится, собиралась в Альпы, ещё денег требовала…
-- Какие там Альпы, па! Денег не хватило. А ты как? Роман пишешь?
-- Пишу… понемногу… -- скромно ответил он.
-- А музу для себя ещё не подыскал?
С этими словами Настя улыбнулась с деланной игривостью, отчего улыбка получилась противной и слащавой.
-- Музу? Вот удивительное слово! – засмеялся Владимир. – И насколько точное…
-- А, понимаю: ты никого не нашёл. Современным музам нужны мужики прочные, состоятельные, а не тюфячки вроде тебя. Да и роман у тебя, небось, получается таким же скучным, как и твой журнальчик…
«А она действительно зло…-- с ужасом промелькнула мысль. – И как только я не замечал этого раньше?!»
-- А чашкой кофе свою дочь ты не угостишь? – спросила Настя, бесцеремонно проталкиваясь к комнате, где находилась Селена.
-- Проходите, я сейчас заварю, -- пригласил он, удаляясь на кухню.
В этот момент раздался неистовый вопль:
-- Что это такое?!
Поспешив на звук, Чирков увидел, как Настя дрожит всем телом, брезгливо указывая точеным пальцем в сторону Селены. Её голос срывался, переходя от контральто к фальцету.
Испытывая неописуемый стыд за поведение дочери, Владимир пытался подыскать нужные слова, но дикие вопли и созерцание искажённого неприятной гримасой лица дочери не позволяли сосредоточиться.
-- Серж, а я почувствовала неладное, едва переступив порог этой квартиры, -- продолжала Настя. – Всюду идеальный порядок, всё сложено по местам…
Зятёк нерешительно топтался у двери, опасаясь оказаться между женой и тестем – мало ли что…
-- Серж, будь хоть ты мужчиной в этом доме! – вопила женщина. – Ну, прогони отсюда эту девку!
Селена бросила на Владимира испытующий взгляд, который возымел действие.
-- Так, дочь, -- тоном, исключающим пререкания, произнёс он. – Я тебя выслушал? Изволь теперь слушать ты. Когда-то давно я совершил самую большую ошибку в своей жизни, женившись на твоей матери. Но бог с ней, что было то было. После развода она воспитывала тебя по своему образу и подобию. Это мне не нравилось, но не в моей власти было противодействовать этому. Иногда ты ко мне приходила, и я с сожалением отмечал в тебе появление всё большему количеству черт неприятных, паразитических. Но выставить тебя за дверь мне не позволял только твой нежный возраст и страх перед общественным мнением. Вступив во взрослый возраст, ты превратилась в откровенно бездушное, себялюбивое и наглое существо, с которым и поговорить-то не о чем. Что меня связывает с тобой и с твоей мамашей? Ничего. Вы давно живёте своей жизнью и своими интересами. Соответственно, я имею право устраивать свою жизнь И буду устраивать её так, как мне заблагорассудится. Если я счёл нужным впустить в неё другого человека, он в ней и останется, независимо от того, хотите вы того или нет. Молодая женщина, которую ты видишь перед собой – моя жена. Какие будут вопросы?
-- Жена?! – округлила и без того огромные глаза дочь. – Жена?
-- Да, жена. Я ведь тоже не терял времени зря. И если ты хочешь остаться вхожей в этот дом, прошу быть с нею повежливее.
-- Жена… -- задумчиво, не вслушиваясь в слова отца, промолвила Настя. – Ну, ничего, ничего… Серж, пойдём отсюда!
Схватив муженька за руку, как ребёнка, она поспешила ретироваться, хлопнув дверью.
Чирков теперь смог вздохнуть с облегчением.
Селена, стараясь сохранить спокойствие, сосредоточилась на вязании.
-- Ну, что ты скажешь на это? – спросил он.
-- Скажу, что это – лишь начало, -- хладнокровно ответила она.
-- Да? Наверное… Но что же делать?
-- Да ничего особенного: ждать развития событий и сохранять спокойствие. А ещё лучше – не подходить к двери, никуда не выходить и никому не открывать. Ведь ты же никого не ждёшь в гости?
-- Нет, никого.
Посидев несколько минут, они снова выпили кофе, после чего Владимир вышел на балкон выкурить сигарету. Но не успел он поднести к ней спичку, как откуда-то снизу донёсся громкий крик:
-- Вова!!!
Он обратил взор туда и увидел бывшую жену.
-- Лида?! Ты что здесь делаешь?
В груди что-то неприятно защемило. У неё всё та же растрёпанная причёска, неряшливый вид и неприятный голос.
-- Чего тебе? – недовольно спросил он.
-- Володя, Настя только что попала в аварию.
Сигарета выпала из его руки.
-- Как?! Быть не может! Она только что ушла от меня…
-- Да, Вова… Сейчас с ней Серж. Ей необходимо переливание крови, так я подумала… У вас одинаковая группа…
В его памяти внезапно проснулись давно забытые воспоминания о маленькой Настеньке, -- о том, периоде, она была прелестной девочкой-феей, когда он собственноручно делал из её волосиков «пальмочки»…
-- Лида, я иду… -- ответил он, хватаясь за ручку балконной двери.
Он прошёл через комнату, даже не взглянув на Селену. Наспех одевшись, он выбежал из квартиры.
Лида потащила его в больницу, где находилась дочь. Он и позабыл о том, что в том заведении половина медперсонала – хорошие знакомые бывшей супруги.
Ему показали Настю. Через дверное стекло. Она лежала, утыканная множеством проводков и трубочек, с забинтованной головой. Узнав, что он предлагает донорские услуги, а к тому же является отцом потерпевшей, врачи предложили ему подписать, ради формальности, какую-то бумагу. Он поставил подпись, не глядя, на ходу закатывая рукав рубашки.
Но вдруг дочь встала с кровати. Она улыбалась злой улыбкой.
-- Всё-таки ты меня немного любишь, папа, -- сказала она. – И любишь больше, чем ту малолетку.
Чирков не верил своим глазам. Получается, что его обманывали? Причём, жесточайшим образом!..
-- А как же авария? – обратился он к Лидии, которая ехидно улыбалась.
-- Какой аварии, дорогой? – с непонимающим видом ответила она. – Наверное, тебе показалось…
-- Как? Ты же сама… А бумага, которую я подписал?
-- Бумага? Дурак, это было завещание.
-- Завещание? Но я же не умираю!
-- Ничего. Зато ты подписался в своей невменяемости, и теперь за тобой необходим присмотр. Мы присмотрим, будь спокоен…
Происходящее не умещалось в его рассудке. «Селена!» -- вдруг взорвалось в сознании.
Он выбежал из корпуса лечебницы и опрометью поспешил домой. Там было пусто. Селена исчезла. Её одежда, аккуратно сложенная, покоилась на столе. От неё ещё исходил удивительный аромат её тела, напоминающий запах весеннего леса.
-- Селена, где же ты? – обеспокоенно воскликнул он.
В эту минуту затрезвонил телефон.
-- Алло?..
-- Владимир Чирков? – донёсся из трубки женский голос.
-- Да, он самый…
-- С сегодняшнего дня журнал прекращает существование. Вы уволены. Просим прийти за документами и расчетом.
«Вот это да! Что же теперь делать? На что жить? Где жить?»
Известия поражали его, как гром.
В эту минуту он вспомнил о разговоре с издателем. Он бросился к столу, на который ещё с утра положил обе рукописи. Однако все листы оказались чистыми, как будто их никогда и не использовали.
-- Что это? – недоумевающее спросил он невидимого врага, отступая от стола.
-- Селена, Селена! Где же ты?
***
Ранним летним утром по улице брели два бомжа – молодой парень и мужчина лет пятидесяти. Зоркими глазами они высматривали бутылки – их можно сдать и на вырученные деньги купить хлеба.
-- Неужто ты и вправду жил в этом доме? – удивлялся молодой, обращаясь к спутнику.
-- Да, я здесь жил, -- запинаясь, ответил тот. – Видишь два окна там, на пятом этаже?
-- Вижу.
-- Там находилась моя квартира.
-- Находилась? А кто в ней живёт сейчас?
-- Да чёрт его знает! Может, дочь, а может и кто-то другой.
-- А она не помогает тебе?
-- Да я её уже три года как не видел… И лучше не видеть…Она…
-- Что «она»?
-- Она забрала у меня квартиру, хотела поместить меня в дурдом. Еле сбежал!
-- А, понимаю… Бывает… -- кивнул парень.
Тем временем тот, который выглядел постарше, взглянув ещё раз в сторону дома, заметил две берёзы.
-- Погоди, я сейчас… Понимаешь, мне надо…
-- Иди, -- ответил молодой, продолжая шарить взглядом под скамейками.
Чирков приблизился к деревьям, которые кудрявились роскошной, здоровой листвой. На стволе одного из них бросались в глаза следы вандализма, которые, впрочем, затягивались со временем. К этому дереву и подошёл Владимир.
-- Ну, здравствуй, Селена, -- тихо произнёс он, обнимая ствол.
Словно отвечая, берёза зашумела листвой.
-- С того дня, как я совершил глупость, прошло три года, -- продолжал он. – За это время я многое понял и переосмыслил…
На старческих глазах выступили скупые слёзы.
-- Да, Селена, ты была права. Но скажи, милая, почему я не мог понять этого тогда? Почему не верил в то, что ты – действительно дриада?
В ответ дерево о чём-то зашелестело, опуская к голове старика нижние ветки.
-- Милая, я так по тебе скучаю!.. Если бы можно было всё вернуть!.. Ведь только с тобой я и был счастлив в этой жизни…
С этими словами он поднял взор вверх. В этот миг на его лицо упали две большие капельки влаги, словно берёза плакала…
|
| |
| |
| Ворон | Дата: Воскресенье, 04 Авг 2013, 00:59 | Сообщение # 6 |
 Хранитель форума
Группа: Автор
Сообщений: 10310
Награды: 264
Репутация: 289
Статус: | Браво, Александр! Ваш первый рассказ чем-то напомнил "Русалочку" Ганса Христиана Андерсена. Жаль героя, но он сам виноват во всём. Если бы смотрел на мир здраво, а не через розовые очки, то сразу же бы понял, что Амалия -- падшая женщина. За всё надо платить...
Как Вы правы, Александр, талантливому человеку очень трудно пробиться сквозь толпы бездарностей. Ведь кроме дара у него нет ни денег,ни связей... Его не хотят признавать, ибо чувствуют свою ущербность... Счастлив ли был мальчик? Да, ведь он занимался любимым делом, а всё остальное -- вторично...
Чёрствость людей безгранична... Несчастные герои Вашего третьего рассказа пали её жертвами... Когда же наконец понятие человеколюбия перестанет быть ругательным? Ведь все люди братья и сёстры! Ни одно животное так себя не ведёт, как человек!
А последний рассказ меня больше всего покорил. Если бы герой послушался Селену... Не дай Бог таких детей, способных ради своих мелочных целей уничтожить своих родителей. Хотя вина героя в этом тоже есть...
|
| |
| |
