[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Модератор форума: Mickelson  
Литературный форум » Клуб "Озарёнок" » Архив конкурсов » Литературный конкурс "Размышления у обелиска" » Анастасия Нестерова, 10 класс, г. Уфа (Сочинение (рассказ))
Анастасия Нестерова, 10 класс, г. Уфа
нинаюра Дата: Пятница, 13 Апр 2018, 18:30 | Сообщение # 1
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 3040
Награды: 39
Репутация: 113


Анастасия Нестерова, 10 класс, МБОУ Лицей № 5, Кировского района г. Уфа, Президент МДЛК "Озарёнок".
Руководитель: Н.П. Гаврикова

Номинация: 1. Сочинение (рассказ)
Катенька

На дворе расставляли столы: люди собрались провожать сына директора школы, призванного служить где-то на Дальнем Востоке. Старая бабка Федосья, с чёрными зубами и белыми волосами, вся укутавшись в шаль, бормотала, с укором глядя на высокого юношу в расшитой красными нитками рубахе:
– Вишь ты, совсем зелёный-то! Ему ведь и двадцати нет, а уже гонют его в какие-то далёкие места, к чёрту на кулички. Что скажешь, Трофимна, на ентакое безобразие?
– Что скажу? Да, ничего говорить не стану, – отвечала ей сидящая рядом женщина, протирая полотенцем и без того блестящие в холодном свете осеннего солнца ложки. – Кузьма наш нигде не пропадёт. Не просто так же его в управление работать приняли, хотя и годов в нём маловато будет для такого серьёзного дела.
– Дело сурьёзное, – подтвердила Федосья и замолчала, принявшись жевать хлебный мякиш.
Деревенские девки кинулись как одна на шею Кузьме и зарыдали, а те, кому не удалось повиснуть на нём, запричитали в сторонке, утираясь платочками.
– Да уж, завидный жених пропадает, – вздохнула женщина, обращаясь к Федосье, на что та хмыкнула, собрав крошки пальцами и отправив в тонкий бледный рот:
– Тебе горевать тут без надобности: Катька твоя ещё дитёнок, ей не о том думать топереча хочется, а как бы подольше с подружками у речки покидать камушков в воду. Вон, смотри-ка, явилася! – воскликнула бабка, указывая на худенькую фигурку девочки в лёгком белом платьишке, пробирающуюся через пышные юбки к Кузьме.
Парень, разрумянившийся и растрёпанный, отстранил от себя всех и присел на корточки, глядя снизу вверх на хрупкую светловолосую девчушку.
– Ты со мной проститься хотела? – спросил он задорно.
Катя кивнула, а он расхохотался, ухватил за талию краснощёкую девицу с длинной толстой косой и, пустившись с нею в пляс, крикнул:
– Так учись хорошо, быть может, вернусь я и с тобой станцую!
Катя снова исчезла в толпе, не слыша возгласов матери, зовущей её к столу. Она была счастлива, потому что был праздник и потому что она ещё не умела грустить.
Между тем, и Кузьма уехал, и Катя как-то незаметно выросла, поступила в пединститут, окончила курс – началась война. Мать, сильно осунувшаяся с тех пор, как не стало её сестры, не хотела отпускать дочку в район, куда отправили её работать, но Катя, сожалея о расставании, покинула родной дом. Время шло быстро и суматошно, она будто бы и не жила вовсе, пока не увидела впервые своих учеников. Тогда-то что-то в ней изменилось, вновь оживило заледеневшую в военные дни душу.
Большие глаза, доверчиво внимающие каждому её слову, маленькие ловкие ручки, тянущиеся ко всякой мелочи и принимающие её за сокровище, навсегда заняли сердце Кати, и она часто оставалась после уроков, разговаривая со своими ребятами. Все они наперебой рассказывали о себе и своих родных и знакомых, стремясь как можно больше поведать любимой учительнице.
– У меня папа приехал! – однажды, радостный, заявил второклассник Миша и заплакал, обнимая Катю за ноги.
Он жил лишь с бабушкой и был безумно привязан к отцу, пропадавшему на заводе неделями, желая достать лучшее для своей семьи. Война лишила их кормильца, а Мишу – самого близкого человека, и он, перестав кого-либо слушаться, дрался, кусался, точно дикий зверёк, и Катя, Екатерина Александровна, такая большая и нежная, взяла его за руку, повела рядом с собой, показав, что он всё ещё нужен кому-то и всё ещё любим.
– Как же? Где он? – спросила со слабой улыбкой Катя, мягко гладя мальчика по голове.
– Он в больнице, его ком… ом… совали…
– Комиссовали?
– Угу, ему ногу в бою оторвало гранатой, вот его и привезли лечить. Он ведь вылечится, правда?
– Не знаю, Миша. Никто не знает. Но мы же можем его проведать? Ребята, хотите увидеть Мишиного папу?
В классе поднялся ободрённый гул, и, построившись по парам, они пошли в отделение военного госпиталя.
Миша взволнованно говорил, что бабушка не хотела брать его с собой к папе и закрыла в квартире и он весь вечер провёл под диваном, захлёбываясь слезами. Едва они ступили в переполненные людьми и койками коридоры, его дрожащий голос стих и другие дети боязненно сомкнулись в строгую колонну, чтобы пройти мимо белых шатров-простыней с кровавыми разводами, похожими на огненные всполохи в облаках.
Катя обратилась к медсестре, укутывающей солдата в бинты, и узнала от неё, где лежат недавно прибывшие с фронта. В палате, куда их направили, было трое мужчин, две кровати пустовали.
– Его тут нет, – всхлипнул Миша, дёргая Катю за рукав.
– Мы найдём его, я обещаю тебе, если он здесь, мы найдём его, – уверяла она и, чувствуя странное изнеможение и ломоту во всём теле, присела на стул у кровати офицера в разодранной фуфайке, из-под которой виднелась повязка, пропитанная кровью.
– Вы не могли бы остаться со мной? Вы… вы должны знать, – сказал раненый боец фиолетовыми опухшими губами, прикасаясь сухой мозолистой ладонью к рукам Кати, сложенным в замок.
– Дети, подождите меня снаружи, – она подозвала старосту и велела ему следить за порядком. – И, Миша, подойди сюда.
– Меня Иваном звать, – представился офицер и потрепал Мишу по голове. – Мы с твоим папой на одном поле воевали. Его сегодня, с самого утра, снова на фронт отправили: без него там никак. Ты, поди, скучал?
Миша кивнул.
– Ну, не горюй, он с тобой повстречаться очень хотел, да не мог: ему всю ночь ногу на место пришивали, а он ни слезинки не проронил. Вот какой у тебя папа! Он и подарок тебе привёз, смотри, – и он вынул из нагрудного кармана пулю и отдал её Мише. – Береги её. Ну, иди на улицу, покажи одноклассникам, чтобы все знали, как сильно папа тебя любит.
– Он вчера скончался от заражения крови, – буркнул Иван после того, как Миша выбежал из палаты. – Кажется, его мать навещала и долго пробыла с ним, хотя он был в беспамятстве сразу, как его привезли. Жаль, конечно, сильный был малый. Вы мальчику не говорите, лучше соврите что-нибудь, как и я, и детей не водите сюда, им на войне не место.
Катя, поблагодарив его за совет, не прощаясь, ушла, и коридор, до того казавшийся ей чистым и свежим, разом померк, а в глазах больных виден был только ужас пережитого ими, без проблеска бессмысленной надежды.
Она извинилась перед Мишиной бабушкой за свой порыв поднять дух учеников, но та, напротив, не рассердилась и поблагодарила за то, что её внуку подарили другую историю, в которой отец жив и, более того, он герой и победитель.
– Я не хотела сочинять небылиц, но я слишком стара, чтобы помнить, что детям нужны сказки, – с горечью в голосе прошептала она, глядя, как Миша закрепляет пулю на верёвке и вешает себе на шею. – Он сам всё поймёт, когда вырастет. А, если нет, тем лучше.
Катя долго думала о произошедшем и уверяла себя: ничто на свете не заставит её пойти в больницу вновь и видеть несчастные лица людей, борющихся со смертью, но что-то, и она догадывалась что, определённо влекло её к стонущим осыпающимся стенам, прячущим отголоски недавних сражений. Нечаянно, как бы забывшись, Катя пришла к тому офицеру, Ивану, спасшему её от последствий её же неразумного поступка. Она настаивала, чтобы он рассказал ей всё о себе, и он говорил, часто переводя сбивающееся дыхание, а она словно вовсе и не слушала, погружаясь в воспоминания о белой душистой яблоне, под которой она прятала цветное битое стекло. В груди заныло от тоски и безысходности, и Катя приникла к плечу Ивана, зажмурилась и ощутила, как замерло её сердце и заколотилось, вырываясь изнутри.
Они поженились летом. Отец Кати, без лишних расспросов давший согласие, за столом с полупустыми тарелками сидел в стороне, печальный и молчаливый, мать плакала, но, чего давно уж не бывало, от счастья.
Родители Ивана, погибшие больше четверти века назад в пожаре, сгубившем почти всю деревню, на свадьбе быть не могли, и потому её сыграли на родине Кати, под засыхающей старой яблоней, в скромной беседке.
Спустя месяц этого негаданного тихого счастья они расстались: Иван, полностью здоровый, вернулся на фронт. Он обещал писать, писать много, писать каждый день, но пришло от него только одно короткое послание, где он в красках описывал последнюю вылазку, в которой отличился их взвод, и завершалось оно просьбой не забывать его.
Катя и не могла забыть. В первых числах сентября она родила от него девочку и принялась за ответ, желая обрадовать мужа новостью. «Иван, пишу к тебе в надежде, что письмо моё когда-нибудь до тебя доставят, – писала она кривыми неспокойными буквами. – У нас в семье пополнение: дочку я назвала Анютой, как ты бы и хотел. Она так на тебя похожа, что я наглядеться на неё никак не могу и о тебе думаю всякий раз. Ты писал, что, когда война кончится, а она должна же когда-то кончиться, ты получишь награду от капитана. Ах, как же я горжусь тобой! Но не буду много говорить лишнего, у тебя, верно, нет свободной минуты. Люблю и скучаю, жду и буду ждать, твоя Катя».
С трепетом и смутной тревогой Катя понесла конверт на почту, и там ей вручили присланное на её имя извещение о том, что Ивана убили там-то и тогда-то и его братья по оружию сообщают жене его, как он им велел, о его кончине. Катя, выронив своё письмо, осела на пол и, закрыв ладонями лицо, взвыла. Женщина-почтальон подбежала к ней, подняла за руки, отпоила кипятком, суетливо успокаивая неустанным разговором.
– У меня муж вот тоже погиб, и живу же я. Он сразу почти слёг, ещё первой зимой, а я с тремя детишками осталась. Сын, взрослый уже, ушёл в прошлом году, и одному Богу известно, жив он теперь или нет его. И живу я, живу, милая, – говорила она без тени горя или грусти. – Посмотри вокруг – все мы такие. У всех у нас судьба единая. А настанет войне конец, так и заживём по-человечески, а покамест до того дожить нужно.
И Катя, со скрипом в зубах, дожила. Как в тумане, пролетала жизнь её, не имея смысла. Полгода прошло, как небо стало безмятежным, и Кузьма возвратился. Шрамы, исполосовавшие его лицо, не отняли того молодецкого свежего вида, но Катя слышала это от родителей. Встречать его со всеми она не могла: Аня под зиму разболелась и сильно кашляла, и Катя побоялась брать её с собой, а оставить – не с кем.
– Что он рассказывал? – Катя, заслышав стук в дверь, бросилась открывать и помогла матери снять пальто, с нетерпением ожидая ответа.
– Ох, дай отдышаться, Катюша, – она опустилась на табурет, и Катя присела рядом. – Многого он натерпелся, ведь и не знали, что война грянет. Он на самолёте летал, был стрелком-радистом, защищал наши границы на востоке. Говорит, на фронт хотел, туда, где война настоящая. Его, как и многих, в марте в Прибалтику отослали, они сделали несколько вылетов, а там уж мы и победили. Не довелось ему показать себя, но везде нелегко было, каждый проявил отвагу в это страшное время: кто боролся с врагом на поле битвы и кто это же поле вспахивал и засеивал.
Катя с болью думала об Иване, говорившем ей те же слова, и сердце её сжалось в маленький острый комочек, глаза взмокли. Она обняла мать, судорожно дрожа.
– Ты плачешь? Плачешь? – удивилась та и, в некотором замешательстве, прикрыла дочку своей шалью, расправляя её по плечам.
– Нет, я замёрзла. Спасибо тебе, мама, спасибо за всё.
В комнате проснулась Аня, залепетала что-то, и Катя поспешила к ней.
В Новый год, первый Новый год после войны, в деревенском клубе устроили праздничный вечер.Родители Кати остались с внучкой, а она, вырвавшись на свободу, пела песни и танцевала, разодетая в оранжевое длинное платье, доставшееся ей от тётки. Она была счастливее всех в зале, несмотря на усталость и одиночество, растворившиеся в миг, когда заиграли вальс и её руки попросил Кузьма – она сразу поняла, кто он – и не отказала.
– Не узнаёшь меня? – засмеялась Катя, соединяя ладонь с его ладонью и начиная плавным лёгким шагом кружить по скрипящим доскам.
Кузьма, поглядев на её коротко остриженные волосы и тонкие изящные пальцы с серебряным колечком на одном из них, спросил неуверенно:
– Катя?
– А ты обещал станцевать со мной, если я буду учиться хорошо.
– Не помню. Но, коли обещал, так я делаю. Мы и сейчас танцуем.
Музыка звучала мягко и молчать под неё было очень приятно, но Кузьма прервал непринуждённое настроение сказочной Новогодней ночи:
– Ты так изменилась. У тебя на правой руке кольцо. Ты овдовела, но почему носишь его?
– Потому что люблю. – Катя запнулась, чуть отшатнулась назад, теряя равновесие.
Кузьма поймал её и сказал, притягивая ближе к себе:
– Не отпущу тебя никуда. Моя ты теперь, моя, Катенька…
Катя закрыла глаза, не веря, жива ли она, и долго стояла так, а Кузьма шептал ей на ухо, склонившись к бледной шее:
– Не знал, что тебя полюблю. Никого прежде не любил, а тебя уж с первого взгляда. Знаю, ты особенная: у тебя боль на душе, а у того душа болит, кто любить умеет по-настоящему, навсегда. Мне говорили про тебя, все на деревне только о тебе и говорят, а я, как услышал, понял, что ты одна такая, кому страданий выпало больше, чем мне и кому другому, кто ценит жизнь и любовь. Но я, верно, тороплюсь, скажи, или пугаю тебя, а ты не можешь меня любить, скажи, ведь я долго над тем думал, а ты и не знала.
– Я… я ещё тогда была в тебя влюблена, до войны, задолго до того, но ведь ты бы меня и не полюбил, кабы не она, и я даже рада, ты не злись, что всё это было: танки и бомбы, Иван да Анюта… – Слова сами собой вырвались, но Катя не жалела о том.
– Я Аню, как свою, любить буду, – перебил Кузьма и, сжимая её в объятьях, повторял без устали:
– Люблю тебя, Катенька, люблю…
Прикрепления: 7882149.jpg (124.6 Kb)

Нина Павловна Гаврикова (нинаюра)
Член Академии российской литературы и МСТС "Озарение".
Руководитель Международного детского литературного клуба "Озарёнок"

Моя копилка на издание книги.
 
натальямеркушова Дата: Воскресенье, 22 Апр 2018, 14:44 | Сообщение # 2
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 4625
Награды: 57
Репутация: 91
Хороший рассказ, Настя!

И деревенская речь к месту.

Мать, сильно осунувшаяся с тех пор, как не стало её сестры, - уточнить про сестру, до этого речь о ней не шла.

куда отправили её - работать поменять местами её отправили

на верёвке - на шнурке

Настя, тут надо сделать более плавный переход от военных событий к мирным. И о рождении дочери.

Полгода прошло, как небо стало безмятежным, и Кузьма возвратился.

Настя, какая же ты молодец! Отлично написано, зрело и мудро.
Меркушова
 
Nikolai Дата: Вторник, 24 Апр 2018, 10:35 | Сообщение # 3
Его Величество Читатель
Группа: Модератор форума
Сообщений: 6802
Награды: 71
Репутация: 218
Цитата натальямеркушова ()
Хороший рассказ, Настя!

Анастасия, спасибо за правдивый рассказ!
"Будьте внимательны к своим мыслям, они - начало поступков"
Лао-Цзы.

Ведущий проекта "Герой нашего времени. Кто он?"
Редактор газеты "Сказобоз"
 
нинаюра Дата: Вторник, 24 Апр 2018, 16:10 | Сообщение # 4
Долгожитель форума
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 3040
Награды: 39
Репутация: 113
Цитата натальямеркушова ()
Мать, сильно осунувшаяся с тех пор, как не стало её сестры, - уточнить про сестру, до этого речь о ней не шла.

куда отправили её - работать поменять местами её отправили

на верёвке - на шнурке

Настя, тут надо сделать более плавный переход от военных событий к мирным. И о рождении дочери.

Полгода прошло, как небо стало безмятежным, и Кузьма возвратился.


Исправленный вариант:

Катенька

На дворе расставляли столы: люди собрались провожать сына директора школы, призванного служить где-то на Дальнем Востоке. Старая бабка Федосья, с чёрными зубами и белыми волосами, вся укутавшись в шаль, бормотала, с укором глядя на высокого юношу в расшитой красными нитками рубахе:
– Вишь ты, совсем зелёный-то! Ему ведь и двадцати нет, а уже гонют его в какие-то далёкие места, к чёрту на кулички. Что скажешь, Трофимна, на ентакое безобразие?
– Что скажу? Да, ничего говорить не стану, – отвечала ей сидящая рядом женщина, протирая полотенцем и без того блестящие в холодном свете осеннего солнца ложки. – Кузьма наш нигде не пропадёт. Не просто так же его в управление работать приняли, хотя и годов в нём маловато будет для такого серьёзного дела.
– Дело сурьёзное, – подтвердила Федосья и замолчала, принявшись жевать хлебный мякиш.
Деревенские девки кинулись как одна на шею Кузьме и зарыдали, а те, кому не удалось повиснуть на нём, запричитали в сторонке, утираясь платочками.
– Да уж, завидный жених пропадает, – вздохнула женщина, обращаясь к Федосье, на что та хмыкнула, собрав крошки пальцами и отправив в тонкий бледный рот:
– Тебе горевать тут без надобности: Катька твоя ещё дитёнок, ей не о том думать топереча хочется, а как бы подольше с подружками у речки покидать камушков в воду. Вон, смотри-ка, явилася! – воскликнула бабка, указывая на худенькую фигурку девочки в лёгком белом платьишке, пробирающуюся через пышные юбки к Кузьме.
Парень, разрумянившийся и растрёпанный, отстранил от себя всех и присел на корточки, глядя снизу вверх на хрупкую светловолосую девчушку.
– Ты со мной проститься хотела? – спросил он задорно.
Катя кивнула, а он расхохотался, ухватил за талию краснощёкую девицу с длинной толстой косой и, пустившись с нею в пляс, крикнул:
– Так учись хорошо, быть может, вернусь я и с тобой станцую!
Катя снова исчезла в толпе, не слыша возгласов матери, зовущей её к столу. Она была счастлива, потому что был праздник и потому что она ещё не умела грустить.
Между тем, и Кузьма уехал, и Катя как-то незаметно выросла, поступила в пединститут, окончила курс – началась война. Мать, сильно осунувшаяся с тех пор, как не стало её сестры, не хотела отпускать дочку в район, куда её отправили работать, но Катя, сожалея о расставании, покинула родной дом. Время шло быстро и суматошно, она будто бы и не жила вовсе, пока не увидела впервые своих учеников. Тогда-то что-то в ней изменилось, вновь оживило заледеневшую в военные дни душу.
Большие глаза, доверчиво внимающие каждому её слову, маленькие ловкие ручки, тянущиеся ко всякой мелочи и принимающие её за сокровище, навсегда заняли сердце Кати, и она часто оставалась после уроков, разговаривая со своими ребятами. Все они наперебой рассказывали о себе и своих родных и знакомых, стремясь как можно больше поведать любимой учительнице.
– У меня папа приехал! – однажды, радостный, заявил второклассник Миша и заплакал, обнимая Катю за ноги.
Он жил лишь с бабушкой и был безумно привязан к отцу, пропадавшему на заводе неделями, желая достать лучшее для своей семьи. Война лишила их кормильца, а Мишу – самого близкого человека, и он, перестав кого-либо слушаться, дрался, кусался, точно дикий зверёк, и Катя, Екатерина Александровна, такая большая и нежная, взяла его за руку, повела рядом с собой, показав, что он всё ещё нужен кому-то и всё ещё любим.
– Как же? Где он? – спросила со слабой улыбкой Катя, мягко гладя мальчика по голове.
– Он в больнице, его ком… ом… совали…
– Комиссовали?
– Угу, ему ногу в бою оторвало гранатой, вот его и привезли лечить. Он ведь вылечится, правда?
– Не знаю, Миша. Никто не знает. Но мы же можем его проведать? Ребята, хотите увидеть Мишиного папу?
В классе поднялся ободрённый гул, и, построившись по парам, они пошли в отделение военного госпиталя.
Миша взволнованно говорил, что бабушка не хотела брать его с собой к папе и закрыла в квартире, и он весь вечер провёл под диваном, захлёбываясь слезами. Едва они ступили в переполненные людьми и койками коридоры, его дрожащий голос стих, и другие дети боязненно сомкнулись в строгую колонну, чтобы пройти мимо белых шатров-простыней с кровавыми разводами, похожими на огненные всполохи в облаках.
Катя обратилась к медсестре, укутывающей солдата в бинты, и узнала от неё, где лежат недавно прибывшие с фронта. В палате, куда их направили, было трое мужчин, две кровати пустовали.
– Его тут нет, – всхлипнул Миша, дёргая Катю за рукав.
– Мы найдём его, я обещаю тебе, если он здесь, мы найдём его, – уверяла она и, чувствуя странное изнеможение и ломоту во всём теле, присела на стул у кровати офицера в разодранной фуфайке, из-под которой виднелась повязка, пропитанная кровью.
– Вы не могли бы остаться со мной? Вы… вы должны знать, – сказал раненый боец фиолетовыми опухшими губами, прикасаясь сухой мозолистой ладонью к рукам Кати, сложенным в замок.
– Дети, подождите меня снаружи, – она подозвала старосту и велела ему следить за порядком. – И, Миша, подойди сюда.
– Меня Иваном звать, – представился офицер и потрепал Мишу по голове. – Мы с твоим папой на одном поле воевали. Его сегодня, с самого утра, снова на фронт отправили: без него там никак. Ты, поди, скучал?
Миша кивнул.
– Ну, не горюй, он с тобой повстречаться очень хотел, да не мог: ему всю ночь ногу на место пришивали, а он ни слезинки не проронил. Вот какой у тебя папа! Он и подарок тебе привёз, смотри, – и он вынул из нагрудного кармана пулю и отдал её Мише. – Береги её. Ну, иди на улицу, покажи одноклассникам, чтобы все знали, как сильно папа тебя любит.
– Он вчера скончался от заражения крови, – буркнул Иван после того, как Миша выбежал из палаты. – Кажется, его мать навещала и долго пробыла с ним, хотя он был в беспамятстве сразу, как его привезли. Жаль, конечно, сильный был малый. Вы мальчику не говорите, лучше соврите что-нибудь, как и я, и детей не водите сюда, им на войне не место.
Катя, поблагодарив его за совет, не прощаясь, ушла, и коридор, до того казавшийся ей чистым и свежим, разом померк, а в глазах больных виден был только ужас пережитого ими, без проблеска бессмысленной надежды.
Она извинилась перед Мишиной бабушкой за свой порыв поднять дух учеников, но та, напротив, не рассердилась и поблагодарила за то, что её внуку подарили другую историю, в которой отец жив и, более того, он герой и победитель.
– Я не хотела сочинять небылиц, но я слишком стара, чтобы помнить, что детям нужны сказки, – с горечью в голосе прошептала она, глядя, как Миша закрепляет пулю на нитке и вешает себе на шею. – Он сам всё поймёт, когда вырастет. А, если нет, тем лучше.
Катя долго думала о произошедшем и уверяла себя: ничто на свете не заставит её пойти в больницу вновь и видеть несчастные лица людей, борющихся со смертью, но что-то, и она догадывалась что, определённо влекло её к стонущим осыпающимся стенам, прячущим отголоски недавних сражений. Нечаянно, как бы забывшись, Катя пришла к тому офицеру, Ивану, спасшему её от последствий её же неразумного поступка. Она настаивала, чтобы он рассказал ей всё о себе, и он говорил, часто переводя сбивающееся дыхание, а она словно вовсе и не слушала, погружаясь в воспоминания о белой душистой яблоне, под которой она прятала цветное битое стекло. В груди заныло от тоски и безысходности, и Катя приникла к плечу Ивана, зажмурилась и ощутила, как замерло её сердце и заколотилось, вырываясь изнутри.
Они поженились летом. Отец Кати, без лишних расспросов давший согласие, за столом с полупустыми тарелками сидел в стороне, печальный и молчаливый, мать плакала, но, чего давно уж не бывало, от счастья.
Родители Ивана, погибшие больше четверти века назад в пожаре, сгубившем почти всю деревню, на свадьбе быть не могли, и потому её сыграли на родине Кати, под засыхающей старой яблоней, в скромной беседке.
Спустя месяц этого негаданного тихого счастья они расстались: Иван, полностью здоровый, вернулся на фронт. Он обещал писать, писать много, писать каждый день, но пришло от него только одно короткое послание, где он в красках описывал последнюю вылазку, в которой отличился их взвод, и завершалось оно просьбой не забывать его.
Катя и не могла забыть. В первых числах сентября она родила от него девочку и принялась за ответ, желая обрадовать мужа новостью. «Иван, пишу к тебе в надежде, что письмо моё когда-нибудь до тебя доставят, – писала она кривыми неспокойными буквами. – У нас в семье пополнение: дочку я назвала Анютой, как ты бы и хотел. Она так на тебя похожа, что я наглядеться на неё никак не могу и о тебе думаю всякий раз. Ты писал, что, когда война кончится, а она должна же когда-то кончиться, ты получишь награду от капитана. Ах, как же я горжусь тобой! Но не буду много говорить лишнего, у тебя, верно, нет свободной минуты. Люблю и скучаю, жду и буду ждать, твоя Катя».
С трепетом и смутной тревогой Катя понесла конверт на почту, и там ей вручили присланное на её имя извещение о том, что Ивана убили там-то и тогда-то и его братья по оружию сообщают жене его, как он им велел, о его кончине. Катя, выронив своё письмо, осела на пол и, закрыв ладонями лицо, взвыла. Женщина-почтальон подбежала к ней, подняла за руки, отпоила кипятком, суетливо успокаивая неустанным разговором.
– У меня муж вот тоже погиб, и живу же я. Он сразу почти слёг, ещё первой зимой, а я с тремя детишками осталась. Сын, взрослый уже, ушёл в прошлом году, и одному Богу известно, жив он теперь или нет его. И живу я, живу, милая, – говорила она без тени горя или грусти. – Посмотри вокруг – все мы такие. У всех у нас судьба единая. А настанет войне конец, так и заживём по-человечески, а покамест до того дожить нужно.
И Катя, со скрипом в зубах, дожила. Как в тумане, пролетала жизнь её, не имея смысла. Через полгода небо стало безмятежным, и, еще через столько же Кузьма возвратился домой. Шрамы, исполосовавшие его лицо, не отняли того молодецкого свежего вида, но Катя слышала это от родителей. Встречать его со всеми она не могла: Аня под зиму разболелась и сильно кашляла, и Катя побоялась брать её с собой, а оставить – не с кем.
– Что он рассказывал? – Катя, заслышав стук в дверь, бросилась открывать и помогла матери снять пальто, с нетерпением ожидая ответа.
– Ох, дай отдышаться, Катюша, – она опустилась на табурет, и Катя присела рядом. – Многого он натерпелся, ведь и не знали, что война грянет. Он на самолёте летал, был стрелком-радистом, защищал наши границы на востоке. Говорит, на фронт хотел, туда, где война настоящая. Его, как и многих, в марте в Прибалтику отослали, они сделали несколько вылетов, а там уж мы и победили. Не довелось ему показать себя, но везде нелегко было, каждый проявил отвагу в это страшное время: кто боролся с врагом на поле битвы и кто это же поле вспахивал и засеивал.
Катя с болью думала об Иване, говорившем ей те же слова, и сердце её сжалось в маленький острый комочек, глаза взмокли. Она обняла мать, судорожно дрожа.
– Ты плачешь? Плачешь? – удивилась та и, в некотором замешательстве, прикрыла дочку своей шалью, расправляя её по плечам.
– Нет, я замёрзла. Спасибо тебе, мама, спасибо за всё.
В комнате проснулась Аня, залепетала что-то, и Катя поспешила к ней.
В Новый год, первый Новый год после войны, в деревенском клубе устроили праздничный вечер. Родители Кати остались с внучкой, а она, вырвавшись на свободу, пела песни и танцевала, разодетая в оранжевое длинное платье, доставшееся ей от тётки. Она была счастливее всех в зале, несмотря на усталость и одиночество, растворившиеся в миг, когда заиграли вальс и её руки попросил Кузьма – она сразу поняла, кто он – и не отказала.
– Не узнаёшь меня? – засмеялась Катя, соединяя ладонь с его ладонью и начиная плавным лёгким шагом кружить по скрипящим доскам.
Кузьма, поглядев на её коротко остриженные волосы и тонкие изящные пальцы с серебряным колечком на одном из них, спросил неуверенно:
– Катя?
– А ты обещал станцевать со мной, если я буду учиться хорошо.
– Не помню. Но, коли обещал, так я делаю. Мы и сейчас танцуем.
Музыка звучала мягко, и молчать под неё было очень приятно, но Кузьма прервал непринуждённое настроение сказочной Новогодней ночи:
– Ты так изменилась. У тебя на правой руке кольцо. Ты овдовела, но почему носишь его?
– Потому что люблю. – Катя запнулась, чуть отшатнулась назад, теряя равновесие.
Кузьма поймал её и сказал, притягивая ближе к себе:
– Не отпущу тебя никуда. Моя ты теперь, моя, Катенька…
Катя закрыла глаза, не веря, жива ли она, и долго стояла так, а Кузьма шептал ей на ухо, склонившись к бледной шее:
– Не знал, что тебя полюблю. Никого прежде не любил, а тебя уж с первого взгляда. Знаю, ты особенная: у тебя боль на душе, а у того душа болит, кто любить умеет по-настоящему, навсегда. Мне говорили про тебя, все на деревне только о тебе и говорят, а я, как услышал, понял, что ты одна такая, кому страданий выпало больше, чем мне и кому другому, кто ценит жизнь и любовь. Но я, верно, тороплюсь, скажи, или пугаю тебя, а ты не можешь меня любить, скажи, ведь я долго над тем думал, а ты и не знала.
– Я… я ещё тогда была в тебя влюблена, до войны, задолго до того, но ведь ты бы меня и не полюбил, кабы не она, и я даже рада, ты не злись, что всё это было: танки и бомбы, Иван да Анюта… – Слова сами собой вырвались, но Катя не жалела о том.
– Я Аню, как свою, любить буду, – перебил Кузьма и, сжимая её в объятьях, повторял без устали:
– Люблю тебя, Катенька, люблю…
Нина Павловна Гаврикова (нинаюра)
Член Академии российской литературы и МСТС "Озарение".
Руководитель Международного детского литературного клуба "Озарёнок"

Моя копилка на издание книги.
 
Литературный форум » Клуб "Озарёнок" » Архив конкурсов » Литературный конкурс "Размышления у обелиска" » Анастасия Нестерова, 10 класс, г. Уфа (Сочинение (рассказ))
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:
Издательство "Союз писателей" © 2023. Все права защищены.