| bibliotekaarhara | Дата: Пятница, 24 Авг 2018, 11:34 | Сообщение # 1 |
 Гость
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 6
Награды: 0
Репутация: 0
Статус:  | Дуэль
(рассказ о любви для старшего возраста)
Недавно мне пришлось отваляться полтора месяца в больнице. Когда я немного пришёл в себя, в палату во время ночных дежурств часто стал заходить лечащий врач Сергей Николаевич. Мне не спалось, а у Сергея Николаевича выпадал свободный час – другой, и мы коротали время за разговорами на самые различные темы. В одно из таких ночных бдений врач рассказал поразительную, по нашим временам историю, в которой удивительным образом переплелись мальчишеская романтическая любовь, пошлость и цинизм взрослых, платная клоунада.
- Года два назад,- начал свой рассказ Сергей Николаевич,- на одной станции тяжело заболел врач участковой больницы. Врачи ведь тоже иногда болеют. Замены у него не было. Тогда главврач уговорил меня на время болезни участкового врача поработать вместо него. Я знал, что станция та находится рядом с тайгой и, будучи заядлым охотником, надеялся отвести душу.
Приехав в участковую больницу, нашёл её в хорошем состоянии. Больных было немного, и я предался любимому занятию – охоте. Всё свободное время проводил в тайге. Однажды, когда я только вернулся с охоты, в комнату, где я проживал, вбежала перепуганная дежурная медсестра:
- Сергей Николаевич! Мальчик…Огнестрельное ранение…
Я помчался в больницу. В коридоре возле окна увидел девчонку. Не обратив на неё особого внимания, сразу пошёл в палату. На кровати лежал мальчик лет четырнадцати. Он был бледен. Правая нога ниже колена была неумело забинтована какой-то тряпкой. Я осмотрел раненого. Рана оказалась неопасной: заряд прошёл касательно, не задев кости. Обработал рану, стал бинтовать, предполагая, что мальчишка пострадал при неосторожном обращении с оружием. Ведь ружья на станции были почти в каждом доме.
- Как тебя зовут? - спросил у раненого.
- Дима.
- Дима, как это случилось?
Мальчик молчал.
- Они стрелялись с Олегом на дуэли. Из-за меня,- раздался голос за спиной.
Я обернулся. В дверях стояла девочка, которую я видел в коридоре больницы. Оставив раненого на попечение медсестры, провёл девочку в кабинет.
- Расскажи подробнее,- попросил я заинтересованно. Многое видел в своей врачебной практике, но дуэлянтов не встречал, и лечить их не приходилось.
-Дима с Олегом стрелялись на дуэли. Из-за любви ко мне,- повторила девчонка.
Я не верил своим ушам: на улице 21 век, а здесь средневековая дуэль. Да ещё мальчишки.
- Сегодня в школе мы писали сочинение по «Евгению Онегину» Пушкина. Вот Олег с Димой и возомнили себя Онегиным и Ленским, а меня - Татьяной Лариной.
Я стал понимать. Но, слушая её рассказ, смотря в её миловидное с ямочками на щеках лицо, я стал испытывать к ней всё растущее чувство неприязни. Что-то в её облике настораживало и отталкивало. Наконец, понял – глаза. Глаза у неё были недетские. Как бы ледяные, а, точнее – льдистые. Сейчас поясню. Приходилось вам смотреть в глубину замёрзшего озера или реки? Так вот – смотришь в чистое от снега место в глубине омута. Манит, зовёт чёрно-голубая ледяная красота, но в то же время пугает, страшит, холодит сердце. Вот такие глаза были у девочки.
Я машинально спросил:
- А ты? Ты кого из них любишь?
- Никого,- девочка отвечала обдуманно, взвешенно.
- Тогда почему они стрелялись?
- Я их столкнула. Очень люблю подарки. Подарит Олег уматные кроссовки – танцую с ним на дискотеке. Купит Дима кулончик – провожает меня домой.
Девочка подала мне два листочка.
- Что это?
- Прочитаете – поймёте,- отчеканила она. На прощание, блеснув льдистыми глазами, подала мне руку. – До свидания. Меня зовут Юля. Моя мама держит кафе «Приют дальнобойщика».
Я знал это придорожное кафе, находящееся недалеко от станции возле автомагистрали. Иногда заходил в него, возвращаясь с охоты. Немного знаком был и с хозяйкой кафе.
Юля вышла. Я прочитал листки. На одном значилось: «Сударь! Извольте прибыть в 4 часа пополудни на Голубой ключ. Секунданты на Ваше усмотрение. Пистолет имейте с собой. К Вашим услугам Ленский (зачёркнуто). Дмитрий Донской».
На втором: «Сударь! Ваш вызов принят. К Вашим услугам Онегин (зачёркнуто). Вещий Олег».
…Через несколько дней Дима рассказал о дуэли.
- Дома взяли ружья. Ушли на Голубой ключ. Секундантов не стали брать. Отсчитали сорок шагов, каждому – по двадцать. Провели черту – барьер. Разошлись. Я стал заряжать ружьё. В это время у Олега ружьё само выстрелило. Меня ударило по ноге, я упал. Олег порвал рубашку, забинтовал ногу, притащил меня в больницу. Вот и всё.
Я был потрясён.
В один из дней услышал женский голос, доносившийся из Диминой палаты. Вошёл, Дима сидел на кровати. Перед ним стояла Юлина мама, хозяйка кафе «Приют дальнобойщика». Увидев меня, она замолчала. Потом, поздоровавшись со мной, спросила мальчика:
- Значит, не согласен?
- Нет.
Юлина мама направилась к выходу.
- Деньги заберите,- вдогонку ей сказал Дима.
И только сейчас я заметил сторублёвую купюру, лежащую на тумбочке. Женщина вернулась, схватила купюру, зло глянула на мальчика и выскочила в коридор.
- Зачем она приходила?
Дима молча смотрел в окно.
- Дима, зачем?
Заплакав, он выдавил из себя:
- Просила, чтобы мы с Олегом стрелялись за деньги у её кафе.
- Зачем?
- Хочет сделать развлечение для проезжающих. Реклама.
Я совершенно ничего не понимал.
- Да как вы не поймёте,- плакал мальчик,- она даже переименовала своё кафе в «Приют дуэлянтов». Для развлечения проезжающих мы с Олегом должны стреляться холостыми патронами. За деньги.
Я потерял дар речи. Выбежал на улицу, догнал уходящую женщину.
-Как вы смеете? Дети чуть не погибли, а вам аттракцион нужен, цирк с пальбой?!
Хозяйка «Приюта дуэлянтов» недоумённо смотрела на меня льдистыми глазами. Я всё понял и замолчал.
Спустя несколько дней, возвращаясь с охоты, я услышал стрельбу возле придорожного кафе. Подошёл к толпе зрителей. Два мужика, наряженных в костюмы лондонских денди, медленно сходились с поднятыми охотничьими ружьями. Раздались выстрелы. Оба дуэлянта картинно упали. Из кустов выскочила Юля, путаясь в длинном белом платье. Потеряв широкополую белую шляпу, она вполне натурально стала метаться между двумя лежащими мужчинами.
- Боже, покарай меня!
И вознесла руки к небу. Затем, запутавшись в длинном платье, тоже упала, глубоко выдохнула и замерла. Раздались аплодисменты, одобрительные возгласы. Юля встала, поднялись и мужики. Взяв у одного из них цилиндр, Юля стала обходить зрителей, собирая деньги. Подошла ко мне.
- Сколько? - спросил.
- Как зритель – 25 рублей, как дуэлянт – 50! - отчеканила она.
Я повернулся и ушёл.
Вскоре приехал выздоровевший участковый врач. Выписался из больницы и Дима. А я вернулся на прежнее место работы.
|
| |
| |
| bibliotekaarhara | Дата: Пятница, 24 Авг 2018, 11:43 | Сообщение # 2 |
|
Гость
Группа: Постоянные авторы
Сообщений: 6
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: | Игнатова банька
(рассказ – свободная тематика для старшего возраста)
Я очень люблю ходить в баню париться. Не мыться, а именно париться. И не млеть в суперсовременной кафельной хоромине с массажистами женского пола, а париться в баньке рубленой, с закопчённой каменкой, с полком и деревянными шайками.
Своей страстью я обязан деду Игнату Зенкову, жившему когда-то по соседству. Сразу скажу, что дед был парильщиком неподражаемым и непревзойдённым. Как-то раз, когда я учился в классе третьем – четвёртом, обратился он к моему отцу с необычайной просьбой:
- Илья, разреши своему Валерке помогать мне париться.
Отец удивился и спросил:
-А что, твоя бабка уже не годится в парильщики?
На что дед с присущей ему категоричностью ответил:
-Женщин надо беречь. Они и так каждый день у печки парятся.
Отец посмеялся и согласился:
-Пусть парит – здоровье будет.
И стал я ходить в баню вместе с дедом Игнатом. Быстро освоив незнакомое дело, был им окрещён заряжающим. Поясню почему. Дед Зенков на войне был заряжающим в танке. И привёз с войны шлем танкиста, несколько медалей и алюминиевую кружку, которую называл военным трофеем. Привёз и страшный багровый шрам на шее – горел в танке. И вот, поддавая ковшиком в каменку, я напоминал деду о его армейской специальности, поэтому и был назван заряжающим.
Дед Зенков срубил собственными руками баню без предбанника, только как парилку. Строго запретил своей жене, для меня бабушке (пусть простит она меня на том свете: напрочь забыл её имя), в ней стирать: «Свои ландухи стирай в лохани». Это сейчас сельчане превратили бани в моечные и прачечные, извратив истинное предназначение бани – чистилища души и тела.
Банный процесс у деда, выражаясь по-современному, был поставлен высокопрофессионально. Топилась баня только берёзовыми дровами, специально заготовленными и сложенными в отдельную поленницу. Веники он готовил только дубовые, не признавая берёзовые, считая их пригодными только для глажения по известному мягкому месту. Заготавливал их в первой половине сентября, определяя момент заготовки своеобразно: «Пришло время бульбу копать – надо и веники заготовлять».
Для веников дед сламывал ветки не все подряд и не с деревьев. Срывал тонкие гибкие прутики с крупными листьями, выросшие у пней спиленных дубов. Тщательно перебирая их, формируя даже не веник, а самый настоящий веер с распущенной метёлкой. Делал веники разных размеров: небольшой – для первого пара, побольше – для второго, большой, напоминающий метлу – для опрыска ледяной водой.
Был у него, как ни странно это звучит, и костюм парильщика. Состоял он из танкистского шлема, рукавиц из специальной непромокаемой ткани и вязаного шарфа. Да – да, шарфа, которым дед завязывал шрам на шее. Была ещё одна деталь костюма, которую я назову гульфиком. Хотя сам парильщик называл её иначе. Гульфик предохранял от палящего жара мужские признаки деда Игната.
Протопленную баню бабушка специальным самодельным ножом – скребком почти добела выскабливала. Скоблила полок, лавки, шайки и даже пол. Настаивала в крутом кипятке мяту, душицу и другие травы, названия которых неведомы мне и до сих пор. Этим настоем обливала стены бани. Ковшик плескала и на раскалённые камни. Банька вмиг заполнялась непередаваемым словами ароматом. Этот букет щекочет мои ноздри и по сей день
Самую ответственную операцию – запаривание веников, дед совершал сам. Это не было убогим замачиванием в тазике, после которого веник превращается в нечто похожее на мочалку. Это было самое настоящее священнодействие. Дед веники именно запаривал. Для этого он плескал несколько ковшиков крутого кипятка на камни и подставлял веники под струю пара, крутил их до тех пор, пока засохшие листья не размокали. В клубах пара, с красным потным лицом, раздетый до пояса и с веником в руках дед напоминал язычника, совершающего магический ритуал.
Подготовленные веники он раскладывал по своим местам: небольшой ложил на полок, средний – на лавку у полка, большой - у бочонка с ледяной водой. Всё, долгожданный, волнительный момент настал: банька готова.
В субботу ровно в 7 часов (постоянно намеченное время) входил я в дом Зенковых. Заставал деда с густо намыленными щеками, с опасной бритвой в руке. По его словам, он «скоблился». Бабушка суетилась возле печки. В доме пахло тестом, кипячёным молоком, свежестиранным, занесённым с мороза бельём. Я скидывал фуфайчонку, другую верхнюю одежду, оставаясь только в майке и трусах. Хватал вязаную не по моему размеру лыжную шапочку, полотенце, набрасывал на голые плечи фуфайку, обувал на босу ногу валенки и по узкой утоптанной тропинке мчался в баню. Вваливался, скидывал одежду, ощущая каждой клеточкой тела палящее и благоухающее дыхание бани. Нагревался, впитывая в озябшее мальчишеское тело прокалённое, дурманящее пахнущее тепло, пододвигал поближе к каменке бадейку с хлебным квасом.
Хлопала входная дверь. В клубах пара появлялся дед Игнат в танкистском шлеме, в драной шубейке на голом теле, в кальсонах и валенках. Довольно крякнув, суетливо – неторопливо скидывал одежду. Надевал недостающие детали костюма парильщика, заматывал на боку тесёмку гульфика, в последнюю очередь, погрев руки над каменкой, натягивал рукавицы. Поправив на голове шлем, укладывался на полок, блаженно растягивался.
- Валерка, заряжай!
Я заряжал: набрав в ковшик кваса, плескал на камни. Струя пара с шумом вылетала и обволакивала растянувшегося на полке бывшего танкиста. Он постанывал.
- Валерка, заряжай!
Я опять заряжал и, согнувшись на лавочке, снизу поглядывал на деда. Тот лениво помахивал веником, раздувая ноздри, дышал носом.
- Заряжающий, поддай!
Ещё один ковш кваса плескался в каменку. С полка раздавался блаженный стон. Я натягивал по самые глаза лыжную шапочку и скрючивался на лавочке почти у самого пола. С полка доносились размеренные удары веника.
- Валерка, ещё поддай капелюшку! - раздавался уже требовательный вскрик деда Игната.
Капелюшка – значит, полковшика. После капелюшки веник начинал стучать неистово, дедов стон переходил в рёв. Парильщик начинал выкрикивать какие-то дикие слова. Затем опять:
- Валерка, капелюшку – и попарь старика.
Я забирался на лавку, поглубже натягивал на уши шапочку, брал дедовы рукавицы и, согнувшись, еле перенося жар, начинал неумело хлопать по дедовой спине.
- Валерка, с потягом, с потягом!
И я выполнял его волю, хлопал с потягом. Дед извивался красным телом на полке, как только что выкопанный дождевой червяк. Бывший танкист вдруг начинал что-то мычать, а потом принимался петь:
- По берлинской мостовой едут, едут казаки. Ка-за-ки, ка-за-ки. Едут, едут по Берлину наши казаки… Ух, хватит!
Затем дед слезал с полка и, уронив голову на сложенные руки, отдыхал на лавочке. Затем опять:
- Поддай!
Я поддавал и удирал к обледеневшей снизу двери, где было прохладнее. На полке дед Игнат неистовствовал, удары веником по телу наносил в бешеном ритме. С самоистязанием великого грешника он избивал своё тело.
- У, Валерка, охолодь!
Я брал веник – метлу, кунал её в бочку со стукающими о бока льдинками, опрыскивал парильщика ледяной водой. Дед ревел быком:
- Заряжай!
Опять заряжал, и дикое самобичевание продолжалось.
Постепенно веник успокаивался. Парильщик на полке замирал, затем сползал и, скинув шлем, пошатываясь, выплывал на улицу купаться в сугробах. Я быстренько наводил прохладной воды в шайке, обливался. Появлялся дед. На его красном теле снег, вода ручьями стекала на пол. Он торопливо натягивал шлем, опять запрыгивал на полок:
- Заряжай!
Я, в который уже раз заряжал. И не вытираясь, натягивал раскалённые трусы, запрыгивал в валенки и выскакивал на улицу. Дымясь на морозе распаренным, почти голым телом, вбегал в дом Зенковых. Что ещё выделывал дед после моего побега – не знаю. Бабушка отпаивала меня квасом, заботливо вытирая полотенцем, помогала одеться. Усадив за стол, наливала свежезаваренного забеленного кипячёным молоком солёного чая. Да, солёного чая. Бабушка была гуранкой. Гураны (кто не знает) – это потомки смешанных браков пришедших на Амур русских людей и местных народностей: маньчжуров, эвенков, гольдов и других. Гураны и я обожают солёный, забеленный молоком чай. К чаю бабушка подавала пирожки с творогом, черемшой, ватрушки, булочки с маком, медовые пряники.
Входил дед Игнат. Не снимая шубейки, валился на деревянный топчан. Бабушка уходила в баню. Отдышавшись, дед менял в соседней комнате прилипшие к телу кальсоны на сухие и усаживался за стол, на котором красовались «четки» (250-граммовые бутыльки) с водкой. Горлышки их были залиты поверх пробок сургучом. На столе дымилась отваренная картошка, залитая обжаренным с луком салом. На блюде истекала соком в зелени нарезанная селёдка домашнего посола.
Постучав по сургучу, дед открывал пробку бутылку, выливал водку в военный трофей – алюминиевую кружку. Удовлетворённо хмыкал:
-Тютелька в тютельку!
И одним махом выпивал. Занюхав кусочком хлеба, тянул в рот селёдку. Всё это дед проделывал чинно, не спеша. После жаркой парилки и плотного ужина у меня слипались глаза. Я прощался с дедом Игнатом и уходил домой.
И это повторялось неукоснительно каждую субботу.
Нередко посещение бани связано с какими-то забавными историями. Такая трагикомическая история произошла однажды и с дедом Игнатом. Напарившись, он ринулся на улицу – в сугробы. Когда вернулся после снежного купания, на его теле стали выступать капельки крови, которые стали собираться в тонкие струйки и стекали с него на пол. Он, ничего не понимая, поглядывал то на меня, то на текущую кровь.
- Откуда это? - спросил он больше у самого себя, чем у меня.
Затем подхватился, натянул кальсоны, валенки и выскочил на улицу. Назад парильщика я не дождался. Зайдя в дом, увидел деда Игната в изрядном подпитии, сидящего за столом в мокрых кальсонах. На столе стояли два пустых «четка». Бабушки дома не было. Дед начал пьяно разглагольствовать:
- Ты знаешь, Валерка, что она уделала? Летом подвязывала малину возле бани колючей проволокой. Так вот, осенью, когда малину укрыла землёй, проволоку не убрала. Вот в мирное время я и получил ранение, – и ткнул пальцем в засохшие капли крови. – Мало я рвал колючки грудью на фронте! - стукнул дед кулаком по столу так, что «четки» попадали. Дед замолчал. Потом поднял кулак к лицу, разжал пальцы и стал рассматривать ладонь.
- Я её вот этой рукой ударил, и она ушла из дома…
Затем пьяно брякнул:
- Отрублю руку!
-Зачем руку, лучше – голову,- услышал я голос бабушки. Она стояла в дверях. Правая щека у неё была припухшей. Мне было очень жалко бабушку. Дед Игнат после её слов, вытянув шею с багровым шрамом, положил голову на стол:
- Отрубай!
Не поднимая головы, сказал мне:
- Ты знаешь, какая она?
- Знаю, добрая.
Не замечая моих слов, дед продолжал:
- Знаешь, какая она? Она – святая! Да, святая. Когда я чуть не сгорел в танке под Курском и гнил заживо в госпитале в городе Энгельсе, она продала корову и через всю Россию (это в военную-то пору) приехала ко мне. Привезла гусиный жир, мази, настойки на травах и выходила меня. Она меня второй раз родила.
- Не рожала я тебя,- сказала бабушка, проходя в комнату за бельём. Собрав его, положила возле деда на лавку сухие кальсоны.
- Переодень, рубальщик,- и ушла в баню.
Дед поднялся, взял кальсоны и, пьяно покачиваясь, подался в комнату переодеваться. Вскоре оттуда донеслось дедово чертыханье и стук упавшего тела. Затем раздался его сопящий голос:
-Надо же угодить двумя ногами в одну гачу! Хорошая примета. Значит, корова двойню принесёт.
Выйдя из комнаты в сухих кальсонах, потирая ушибленный бок, дед предложил:
- Заряжающий, давай почаюем?
- Давай,- согласился я.
Прихлёбывая чай из военного трофея, он изрёк:
- Ты хочешь узнать, почему я так крепко парюсь? Потому что хочу перед ней, святой, чище быть. А я её по лицу рукой… Теперь за всю оставшуюся жизнь не отпарюсь и не отмоюсь,- и принялся опять рассматривать свою ладонь.
…С той поры прошло много лет и зим. В последний раз помыли (не попарили), собрали и проводили в последний путь деда Игната Зенкова. Нет уже и бабушки. Нет и той баньки: разобрали на дрова. А мне по-прежнему слышится стонуще-требующий голос деда Игната:
- Валерка, заряжай! Поддай… капелюшку. Охолодь… охолодь… Попарь… С потягом, с потягом… поддай… Заряжай!..
И я иду в баню попариться.
|
| |
| |
