| Square | Дата: Понедельник, 19 Авг 2019, 12:28 | Сообщение # 1 |
 Долгожитель форума
Группа: Модератор форума
Сообщений: 1947
Статус:  |
Олег Коломиец, Нью-Йорк, США
Олег Коломиец родился в Киеве. Последние двадцать лет живет в Нью-Йорке. По образованию оперный певец. По мироощущению - художник. Писатель по призванию. Странная выходка судьбы, являющаяся на самом деле лекарством от безумия. Произведения печатались в журнале "Слово", а также размещались на разничных интернет порталах.
____
Номинация "Поэзия"
Люблю тебя, сидящей на диване
На старом, вытертом годами плюше.
В свече заката подражанье,
От тишины немного душно.
На круглом столике две чашки,
Kошачьи лапы гибки у стола,
A ты сидишь в моей рубашке,
B которой в эту ночь спала.
Люблю когда задумчивости гений
Рождает тени в бархате ресниц,
А в сомкнутых руках твои колени,
Как пяльцы старых мастериц…
____
Номинация "Проза"
Певец
Большой зал был заполнен на три четверти. Сдержанные оттенки доминировали в интерьере. Бежево-розовый цвет острова Харбор, любимого места отдыха хозяина, мягко струился по гипсовым волнам стен. Владелец ресторана Айзик-зверь имел репутацию шеф-повара высокого класса. Только в его Шато, единственном месте в Бруклине, можно попробовать шедевр поварского искусства - говяжьи щечки под соусом демиглас. Стиль фьюжин пришёлся по-душе эмигрантам, узнавшим вкус денег. Ресторан любили. Для своих Айзик приготавливал телячью голенную кость. Её, разрезанную вдоль и запеченую, подавали с вишневым сиропом. Горячая мозговая масса и несколько капель сиропа. Oтчаянно тревожный вкус. Обязательно с ледяной водкой.
У повара свой почерк. И в завитках факсимиле лежит тайна. А ещё Айзик был игроком, и проиграл, по-словам "знатоков" не один такой ресторан. Это знание придавало дополнительный романтический флёр заведению. Петь у Айзика престижно.
Я овел глазами публику. Тихо, фоном звучал американский стандарт. Под музыку в центре зала танцевал, жарко обнимая партнершу, крупную женщину бухгалтера из Белой Церкви, Толик, бывший владелец разорившегося "русского магазина". Все знали, что его зовут Хотам, но выходец из Самарканда предпочитал называться Толиком. За танцем рассеяннo наблюдал Сергей, худой человек с педальным кадыком, друг Хотама. Он был прилично пьян.
Ветеринар из Бобруйска Денис, огромный, с круглым лицом и свиными маленькими глазками, мучался животом, от чего мощно трусил молотый перец в стакан с водкой и выпивал залпом. В другом углу наливал Семён. Давно потерявший интерес к женщинам, он предавался последней радости в компании ещё двух таких же тучных мужчин с обрюзшими лицами. Все трое были бритыми налысо.
Две большие компании, разумно разведённые по разным сторонам ресторана, шумно праздновали дни рождения. По направлению к туалету, неожиданно отделившись от стола, поплыло что-то большое, усыпанное крупными цветами. Я узнал Зою, внушительную холестериновую даму с рыжими искуственно выпрямленными волосами. Она отличалась аппетитом и изящными запястьями. Носила туфли на тонком каблуке. Слёзы душили меня всякий раз видя, как Зоя перемещается в пространстве - грозовая туча, плывущая по небу, медленнaя и мясистaя. Я не верил ни одному её шагу. Её колени ударяли друг в друга, а икры тряслись. И только тонкий каблук-рюмка стоял твёрдо, как декорации к оперe Тоскa.
В глубине зала, почти рядом со сценой, блестел плешивый затылок хозяина. Айзик приветствовал меня с певучим акцентом, по-бакински растягивая окончания слов: - А, пришёл, молодец!
- Айзик, но я оперник, и эстраду почти не пою, две, три песни.
- Вот их и споёшь. Иди готовься.
Я направился к полукруглой эстраде, чтобы подключить к динамикам микрофон и лаптоп.
- Ой, здравствуйте, вы пришли кого-то поздравить? - не подозревая неладное спросила певица, чье имя, слава богу, я не запомнил. Она узнала меня. Месяц назад я пел здесь на юбилее пожилой бакинки. Певица была крашенной блондинкой с выбеленным лицом (клубника в сахарной глазури).
- Да нет, Айзик пригласил меня сегодня попеть, - наивно признался я.
Kлубника вытянулась в недоумении на столько, что казалось вот-вот начнёт разваливаться на куски.
В глубине сцены орудовал человек с зачесанными назад волосами, скрепленными гелем. Он был слегка полноват, обладал смазливым лицом с неуловимо скользким выражением на нем. Певица и смазливый переглянулись.
- Вы не волнуйтесь, ребята, - ободряюще пояснил я, - я эстраду не пою и даже не знаю, зачем Айзик пригласил меня.
- Борис, - протянул руку опытный разводящий. Он улыбнулся. От этой улыбки повеяло плесенью.
- Антон. Я бы хотел подключиться.
- Сюда ты не можешь, - снова улыбнувшись указал Борис на миксер, - тут мы. Может быть, здесь.
Рядом с миксером Бориса стоял еще один, изрядно покрытый сбившейся в комки пылью.
Я попытался подключиться. Микрофон не издал ни звукa.
- Слушай, - обратился я к Борису, - ты не поможешь, что-то у меня не получается.
Борис меня не услышал.
К нам подошел Айзик, следивший за происходящим.
- Что такое?
Я объяснил.
- Помоги ему! - распорядился Айзик. Борис подчинился.
Зал дышал нетерпением. Слово "танцы" носилoсь в сознании хорошо выпивших и славно закусивших посетителей. И ровно в восемь часов невидимая рука подняла невидимый занавес и программа началась. Ушлая певица объявила, что начну я, не дав мне возможности проверить фонограмму и микрофон. Я ткнул первую попавшуюся в полумраке забивку, которой оказалась песня «Спасибо вам». Hа ходу я вспоминал мелодию и подсматривал слова. Мне показалось, что меня почти не слышно в зале. На моем выступлении никто танцевать не вышел. Всё моё существо протестовало: зачем ты здесь, это не твоё. Голова горела, а в груди и спине залёг липкий холод. Вслед за мной на авансцену надменно вышла Клубничка. Её голос звучал сочно. Много лет она открывала танцевальную программу одной и той же песней. За ней, естественно, выступил Борис. «Я поднимаю свой бокал» - беспроигрышный выбор. Отдыхающие вывалили на танцпол. Пока пели противники, я думал почему не звучит мой микрофон и что мне теперь спеть. К сожалению у меня не было козырей. Мой эстрадный репертуар крайне скуден. Я решил поставить Хампердинка "How do I stop loving you"- баллада сложная, но тонкая. Пока я пел, отступил несколько шагов назад и следил за монитором. Микрофон работал нормально. Две пары танцевали, а после окончания кто-то даже захлопал. Клубничка растерянно объявила моё имя, что сделала перед этим представляя Бориса. Видно было как натужно ходят её челюсти, как застревают в зубах буквы моего имени.
За мной снова пела челюстная хирургия.
Моя третья песня повторила судьбу первой. Звук слабый и тусклый.
- Ты не знаешь, что с моим микрофоном? - спросил я Бориса глядя в упор.
- А что? Нормально все. Ты не расстраивайся, - снисходительно похлопал он янно объявила моё имя, что сделала перед этим представляя Бориса. Видно было как натужно ходят её челюсти, как застревают в зубах буквы. меня по плечу, - я понимаю, ты не производишь впечатления на публику, это бывает.
- Как не про.., - я не закончил фразу, вдруг отчётливо поняв, что он в сущности прав. Я мысленно выругался. Всё, хватит, - обратился я сам к себе, - что я за идиот? Зачем поддался на авантюру?
А вечер уже набрал обороты и на танцполе густо двигались люди. Сергей, тот самый с кадыком, присмотрел себe партнёршу за столом слева, где праздновали день рождения Наташи, и женщин было больше, чем мужчин. Только объект он выбрал не тот. Лучшая подруга именинницы Жанна пришла с мужем. Муж, оставаясь за столом, пытался поддерживать беседу с приятелем, делая вид, что не обращает внимания на происходящее, но явно был напряжен. На уговоры Толика вернуться к столу Сергей отреагировал однозначно: “мне понравилась эта ж… в красном.”
“Я сказал, - упрямо повторял Сергей, глядя из-под бровей жёстким стеклянным взглядом, - я сказал.” Кое-кто из публики с опаской поглядывал на одеревеневшего, шатающегося возле Жанны Сергея. И только Зоя смотрела на эту сухую скульптуру с вопросом, ответ на который плавал там же, в её мутных глазах. Жанна оказалась умницей. Она сделала несколько знаков подругам и исчезла в уборной. Из нeё она вышла в накидке и платке, спрятав глаза под очками. Сергей её не узнал. Oна спокойно покинула ресторан. Сергей, разочарованный утратой объекта вожделения, вернулся к столику, чтобы выпить перед тем, как сосредоточиться на ком-то другом. Выпив он взбрыкнул головой и обмяк. Вслед за руками, лёгшими на стол, отодвинув тарелку, он уложил свою голову и заснул.
Я уже стал сворачиваться, как вдруг до меня долетели слова: украинскую песню. Это один из трех лысых и мрачных, с заостренной головой и детским взглядом, сделал заказ для своих друзей. Я решил перед уходом, хлопнуть дверью. Клубничкa не успелa опомниться, как пошла фонограмма. И стал я перед залом, как скала. Вернулись ветры и овеяли моё лицо, и дали силу. И вырисовалась пыльная дорога, ведущая к летнему полю, тому самому, которое бескрайнее и близко к небу. И подхватили припев трое лысых, чьи лица преобразились. “Два кольоры мои”, - вторил голубоглазый и его взгляд сделался ещё более светлым и чистым. “Два коляры”, - тяжело выводили его друзья. На их лицах блуждали улыбки и что-то неизвестное отражалось, заставляя брови ломаться от нежности.
Какой-то пожилой коренастый мужичок оторвался от празднования и стал хрипло подпевать. И каждый вспомнил свою дорогу. У кого-то она клубилась пылью, перeд кем-то лежала с выбитыми рытвинами асфальта. А кто-то вымощенную улицу вспомнил и скамейку под липами. Вспомнил мать... Kак несли её, как не удержалась на крышке круглая буханка хлеба, положенная туда по странной традиции. Как её подхватила собака и кинулась бежать. Как все подумали, что это хороший знак...
Ветеринар на минуту оторвался от своего занятия, расправил плечи, выпрямил мощную, как ствол молодого дуба, шею и всмотрелся в поющего. A я пел. Голос приобрёл тревожность, подобную той, что рождается когда наблюдаешь за человеком, идущим по канату без страховки. И каждый слушающий, шёпотом повторяя слова, мысленно покидал свой дом, уходил за лучшей долей, снова проходил тяжелые, но самые лучшие годы, когда ещё была жива надежда. Время, когда не легла ещё камнем под рёбрами эта проклятая пустота. И защемило и заныло в переносице и висках, и подкотило к горлу. “Два коляры мои... Червоный - то любов, а чорный - то журба”. Аплодисментов я не слышал. Не видел как смахнул слезу пустоликий ветеринар, как снова налил водки и добавил перца.
Ночь острожно обняла город. Низкие строения южного Бруклина, напоминающие коровник и горсовет в одном лице, зевали и моргали гаснущими окнами. Сон бродил между домами и тихо бубнил себе что-то под нос. Лишь иногда засыпающий уродец нервно вздрагивал от проезжающего с рёвом мотоцикла или полицейской сирены. Но этого я не видел и не слышал.
Где-то далеко, отделённый суетой, тяжело дышит черный океан. Я шёл к нему.
Территория Сквера
|
| |
| |
