ВЯЗЕМСКИЙ ПЕТР АНДРЕЕВИЧ
(12 (23 июля) 1792 — 10 (22 ноября) 1878)

- князь, русский поэт и литературный критик, государственный деятель и участник Бородинского сражения. Друг А.С. Пушкина. В разные годы занимал посты заместителя министра народного просвещения, директора Государственного заемного банка, руководителя Главного управление цензуры; действительный член Российской академии и академик Петербургской академии наук.

Происходил из древнего княжеского рода Вяземских; сын философа князя Андрея Ивановича Вяземского (1750 — 1807), в ранней молодости остался единственным наследником большого состояния и занял блестящее положение в высших кругах столичного дворянства. Его сводная сестра, побочная дочь А. И. Вяземского Екатерина (носившая фамилию Колыванова) стала второй женой Н. М. Карамзина, благодаря чему Пётр с ранних лет вошёл в среду московских литераторов карамзинского круга.

В молодости участвовал в Отечественной войне с Наполеоном, принимал участие в Бородинском сражении. Служебную карьеру Вяземский начал в Варшаве (1819 — 1821), где присутствовал при открытии первого сейма, переводил речь Александра I, известную своими либеральными обещаниями, и участвовал в составлении Н. Н. Новосильцевым проекта конституции для России.

Его переживания этого периода близко совпали с назревшим настроением декабристов. Свои убеждения Вяземский демонстративно высказывал в стихах, частных письмах и беседах. В 1820 году он подписал записку об освобождении крестьян, поданную Александру I графом Воронцовым. В результате Вяземский был отстранён от службы и прожил несколько лет в опале, под тайным надзором. Лишь в 1830 году, освободившись от либеральных «увлечений молодости», Вяземский примирился с правительством и вновь поступил на службу. Во вторую половину жизни достиг высших чинов, званий и положения при дворе Александра II, в 1855 — 1858 годах товарищ министра народного просвещения, в 1856 — 1858 возглавлял Главное управление цензуры. С 1863 года почти всё время живёт за границей. Умер убеждённым консерватором и реакционером. Известно, что П. А. Вяземский принимал участие в судьбе А. С. Пушкина до самой его смерти.

Как поэт Вяземский может быть назван блестящим представителем так наз. «светского стиля» в русской поэзии. Воспитанный на французской литературе XVII и XVIII вв., он оставался всю жизнь под сильным влиянием французского классицизма, хотя и выступал в 20-х годах защитником романтизма против его врагов. Стиль его многочисленных посланий, стихов «на случай», эпиграмм, мадригалов, куплетов для пения и т. п. свидетельствует об их близкой связи с теми же жанрами в французской «легкой поэзии» конца XVIII века. Отличаясь язвительным, хотя и не глубоким умом, чрезвычайной находчивостью и остроумием, Вяземский сосредоточивал все свое внимание, как в поэзии, так и в прозе, на заостренной мысли, на блестящей игре словами, часто игнорируя красоту и отделку формы. Слабая сторона его поэзии — внешнее остроумие и отсутствие художественной простоты. Стремление Вяземского обновить русский литературный язык введением малоупотребительных или заново сочиненных слов и оборотов речи придавало его стилю лишь большую претенциозность и туманность. В поэтической деятельности Вяземского можно различать несколько периодов. Он вступил в литературу певцом наслаждения жизнью, счастливой любви, беспечного бытия в кругу близких, понимающих друзей (см. например его «Послание к халату», 1817). Наряду с эпикурейской поэзией мы видим у него сатирические произведения, басни, эпиграммы и пр., осмеивавшие как отдельных лиц, так и общие пороки и свойства людей (например «Да как бы не так», 1822, цикл эпиграмм на Шаликова, Шаховского и другие). Годы политического либерализма вдохновили его на «свободолюбивые» стихотворения. Лучшие из них: «Петербург» (1818), заканчивающийся воззванием к царю дать конституцию России и уничтожить крепостное право, и «Негодование» (1820 г.), грозящее местью деспотам за угнетение народа. Эти стихотворения отражали настроения известной части дворянства накануне декабрьского восстания и по содержанию были близки Пушкинским («Деревне» и «Вольности»). В эти же годы политических надежд и разочарований Вяземский пережил увлечение поэзией Байрона, наложившей отпечаток на некоторые его произведения (напрель «Уныние», 1849). Стихотворения второй половины жизни Вяземского, в поэтическом отношении очень продуктивной, отличаются значительно более художественной формой — результат влияния поэзии Пушкина и его плеяды. По настроению они полны грустного лиризма, а иногда свидетельствуют о тяжелой меланхолии и пессимизме автора.
***

АФОРИЗМЫ

Беда иной литературы заключатся в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие не мыслят.
***

Наш свет - театр; жизнь - драма; содержатель -
Судьба; у ней в руке всех лиц запас:
Министр, богач, монах, завоеватель
В условный срок выходит напоказ.
***

…На свете - в этом зданьи шатком -
Жить смирно - значит жить умно.
***

На жизни также есть минувшего следы:
Записаны на ней и жалобы, и пени,
И на нее легла тень скорби и беды,
Но прелесть грустная таится в этой тени.
***

Жизнь наша в старости - изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить…
***

Язык - инструмент; едва ли не труднее он самой скрипки. Можно бы еще заметить, что посредственность как на одном, так и на другом инструменте нетерпима.
***

Вяземский. Портрет работы П.Ф. Соколова

ЛИТЕРАТУРНОЕ ТВОРЧЕСТВО

Педантствуй сплошь, когда охота есть,
В глаза невежд кидай школярной пылью,
В цитатах весь старайся Рим известь,
Чтоб пособить природному бессилью;
Но не острись! Приемля вчуже боль,
Мы чувствуем, твои читая шутки,
Как на руке, над ними мучась сутки,
Тугим пером ты натрудил мозоль.
1824
***

ДРУЗЬЯМ

Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.

Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.

В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми - черные розы
Вплелись в мой застольный венок.

Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;

За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
1862
(П. Вяземский. Стихотворения. - Москва: Советская Россия, 1978)
***

ТЫ СВЕТЛАЯ ЗВЕЗДА

Ты светлая звезда таинственного мира,
Куда я возношусь из тесноты земной,
Где ждет меня тобой настроенная лира,
Где ждут меня мечты, согретые тобой.

Ты облако мое, которым день мой мрачен,
Когда задумчиво я мыслю о тебе,
Иль измеряю путь, который нам назначен,
И где судьба моя чужда твоей судьбе.

Ты тихий сумрак мой, которым грудь свежеет,
Когда на западе заботливого дня
Мой отдыхает ум и сердце вечереет,
И тени смертные снисходят на меня.
1837
(Русская Лирика XIX века. - Москва, «Художественная Литература», 1981)
***

СУМЕРКИ

Чего в мой дремлющий тогда
не входит ум?
Державин

Когда бледнеет день, и сумрак задымится,
И молча на поля за тенью тень ложится,
В последнем зареве сгорающего дня
Есть сладость тайная и прелесть для меня,
Люблю тогда один, без цели, тихим шагом,
Бродить иль по полю, иль в роще за оврагом.
Кругом утихли жизнь и бой дневных работ;
Заботливому дню на смену ночь идет,
И словно к таинству природа приступила
И ждет, чтобы зажглись небес паникадила.
Брожу задумчиво, и с сумраком полей
Сольются сумерки немой мечты моей.
И только изредка звук дальний, образ смутный
По сонному уму прорежет след минутный
И мир действительный напомнит мне слегка.
Чу! песня звонкая лихого ямщика
С дороги столбовой несется. Парень бойкой,
Поет и правит он своей задорной тройкой.
Вот тусклый огонек из-за окна мелькнул,
Тут голосов людских прошел невнятный гул,
Там жалобно завыл собаки лай нестройный -
И всё опять замрет в околице спокойной.
А тут нежданный стих, неведомо с чего,
На ум мой налетит и вцепится в него;
И слово к слову льнет, и звук созвучья ищет,
И леший звонких рифм юлит, поет и свищет.
Сентябрь 1848
(П.А. Вяземский. Сочинения в двух томах. - Москва: Художественная литература, 1982)
***

П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
Мое последнее слово

В 7 № «Вестника Европы» напечатан ответ на мою статью «О литературных мистификациях». Почитаю его совершенно удовлетворительным. Главным побуждением моим, когда я писал упомянутую статью, было сначала отклонить от себя худую славу и подозрение, что Второй Классик мог иметь с Издателем "Бахчисарайского фонтана" разговор, подобный тому, который напечатан в 5 № «Вестника Европы»: они отклонены признанием сочинителя «Второго разговора», что он им вымышлен. Вторым побуждением моим было принудить сочинителя-анонима к молчанию или объявлению своего имени. Он избрал труднейшее из двух предстоящих средств: жертва достаточная! Без сомнения, нелегко было решиться сочинителю «Второго разговора» и «Ответа» приписать к двум последним произведениям своим прозаическим (здесь говорю уже чисто и буквально о его прозе) имя, почтенное у нас как в государственном, так и в литературном отношении, - имя, которое обязывает преемника его носить оное с достоинством и честью. Наконец, сочинитель, бывший г-н N, что ныне Михаил Дмитриев, сознается в Post-scriptum перед читателями своими (в числе коих и я по несчастию своему), что он был не прав в некоторых свежих выражениях. Мне нужно было обличить безыменного сочинителя, который заставлял меня будто бы говорить не так, как я говорить привык, и будто бы слушать то, чего я слушать не должен. И я достиг своей цели. Повторяю уже сказанное мною; но в этом заключается вся сущность дела: издатель книги названной есть имя личное, точно так же, как автор книги определенной, как хозяин дома означенного; и так вводить перед публикою человека известного и определенного в разговор небывалый и несбыточный есть злоупотребление нетерпимое и преступающее за границы дозволенного. Границы полемических монологов гораздо пространнее, и потому не останавливаю сочинителя «Ответа» в новом его похождении. Преимущества писателей, ему подобных, известны; известно также и право человека, себя уважающего. Он не обязан входить в полемическую распрю, в которой и самая победа его не обещает ему ни чести, ни удовольствия. Вследствие сего, крепкий собственным убеждением и мнением людей, на коих с гордою доверенностию указать могу перед лицом отечества, я вправе, я в обязанности не дорожить суждением о себе человека, мне совершенно чуждого и по чувствам и по образу мыслей.

Что же касается до неведения, объявленного г-м редактором «Вестника Европы», о препятствиях, встретившихся при печатании поэмы, г-на Пушкина; то долгом своим поставляю сказать следующее: призывая свидетельство г-на редактора, показал я, что он, как член Ценсурного московского комитета, должен был знать о переменах, требованных ценсурою в поэме, по которым принужден я был войти в переписку с автором, находящимся в Одессе, и о переменах в предисловии моем, которое я старался защищать.

Вот все, что осталось досказать к сказанному мною прежде в отношении личной сущности предлежащей тяжбы; что же касается до сущности литературной, то, кажется, в «Разборе «Второго разговора»» (напечатанном в 8-м № «Дамского журнала») достаточно доказано, что мне неприлично и неспоручно входить в литературные рассуждения с Классиком, каков Михаил Дмитриев.

Сим заключаю возражения свои на прошедшие и будущие прения журнальных клевретов, говоря с Шепье:

Je reclame leur haine, et non pas leurs suffrages;
Je leur demande encore d'honorables outrages.
Contre moi rИunis, qu'ils me lancent d'en bas
Des traits empoisonnИs, qui ne m'atteindront pas*.

Князь Вяземский
Москва. Апреля 23.
***